Сколько зим…

ИСПОРЧЕННОЕ ПИАНИНО

- Здравствуйте. Вы Татьяна Дорофеева?

Татьяна, не скрывая удивления, разглядывала незнакомую женщину, стоящую на пороге квартиры.

- Да. Я Татьяна Дорофеева.

- Извините меня. Мы незнакомы. Но Валерий рассказывал о вас столько хорошего.

- Валерий?

- Сизов… - женщина говорила стеснительно и немного заискивающе. Последнее и расположило к ней Татьяну.

- Входите, - сказала Татьяна.

У женщины в руке был потертый спортивный чемоданчик.

- Я только на одну минутку, - сказала женщина. - Хотела посмотреть на вас.

- Раздевайтесь.

Женщина все еще стеснялась:

- Нет, нет… Зачем же… Я не могу вас обременять.

Татьяна спросила:

- Вы знали Валерия Сизова?

- Да. Я хорошо его знала. И… должна признаться, именно я явилась невольной причиной вашей ссоры. То письмо, которое нашли вы, было моим.

Взгляд у Татьяны похолодел:

- Вот как…

- Да, - печально сказала женщина и опустила голову.

- И вы посмели ко мне прийти?!

- Посмела… Потому что хотела сказать: он ни в чем не виноват.

- Какое это имеет теперь значение?

- Справедливость всегда имеет значение. Она нужна всем, даже мертвым.

- Я в это не верю.

- Вы красивая женщина. Вы не знаете, не можете знать, что такое безответная любовь. А я… Я росла с Валерием в одном городе. Я знала его с детства. И всегда любила его. А он меня нет. У нас сложились хорошие, дружеские отношения. Многие не верят в такие отношения между мужчиной и женщиной. Но они могут быть… В том случае, если только один крепко любит, а другой не любит совсем. У того же, кто любит, не хватает сил рас- статься. Получается боль, печаль… Иногда все это и называют доброй, хорошей дружбой.

Женщина умолкла, словно для того, чтобы вдохнуть воздух. Татьяна сказала:

- Все-таки разденьтесь. И пойдемте в комнату. Неудобно разговаривать в прихожей.

- Спасибо. Я воспользуюсь вашим гостеприимством. Но ненадолго. Сегодня я уезжаю в Поти. И мне еще нужно позаботиться о билете.

- Это непростое дело - достать билет до Поти, - покачала головой Татьяна, удивившись непрактичности женщины. И чувство участия шевельнулось в душе. И она сказала:

- У вас промокли ноги.

- Я наследила. Извините… Очень сыро.

- Здесь всегда сырая весна… Вот мои тапочки, - Татьяна почувствовала себя гостеприимной хозяйкой. Это придало ей бодрости, уверенности.

- Спасибо, - покраснела женщина. - Мне, честное слово, неловко.

- А чулки можно высушить на чайнике. Я поступаю так. Нагрею чайник. Оберну его полотенцем. А сверху - чулки. Высыхают моментально.

Женщина, смущенно улыбалась, не решаясь двинуться с места:

- Я причинила вам столько хлопот. Зашла на минуту. А застряну на час…

- Стоит ли об этом задумываться. Война ведь…

- Война… - со вздохом согласилась женщина.

Тапочки из мягкой козлиной кожи Татьяна выменяла на рынке у черноглазого пожилого адыгейца за пайку хлеба. Они были легкие и теплые. И женщина, надев их, казалось, непроизвольно воскликнула:

- Какая прелесть!

В комнате Татьяна сказала:

- Мы почти знакомы. А я не знаю, как вас зовут.

- Серафима Андреевна Погожева, - ответила женщина.

- Вы жили где-то поблизости? - спросила Дорофеева.

- В Перевальном. Я работала там в госпитале се-строй-хозяйкой.

- Перевальный. До войны это было шикарное местечко. Я ездила туда со своим вторым мужем.

Погожева удивилась:

- Такая юная! И уже дважды побывали замужем.

Татьяна весело ответила:

- Было бы желание.

- Вам можно позавидовать.

- Напрасно. Я, в сущности, несчастный человек. Другие думают обо мне: легкомысленная, падкая на мужчин, корыстная. Я же ни то, ни другое, ни третье. Я только ищу счастья. Мне хочется быть немножко счастливой. Имею я на это право?

- Каждый человек задумывается над подобным вопросом. Но мне кажется, если представлять счастье, как нечто материальное, то такого счастья гораздо меньше, чем людей на земле. Вот люди и отнимают его друг у друга, как футболисты мячик.

- По-вашему получается, что и немцы воюют за свое счастье?

- В их понимании да, - спокойно ответила Погожева.

- Так можно оправдать все, - не согласилась Татьяна.

И неприязнь к женщине вновь коснулась сердца. И подумалось: не следовало ее пускать в дом. Лучше бы сразу: вот бог - вот порог.

- Это не открытие. Оправдать действительно можно все, - ответила Погожева, внимательно оглядывая комнату.

- Даже убийство? - насторожилась Татьяна. Стояла не двигаясь, согнув руки в локтях, словно готовясь защищаться.

- Почитайте Достоевского.

- Он скучно пишет, - призналась Татьяна. И расслабилась: опять книги, надоели в библиотеке.

- Вчитайтесь. Это только кажется…

- Попробую после войны… - ответила Татьяна с небольшой, но все же заметной долей пренебрежения. - А пока снимите чулки, Серафима Андреевна. Я разожгу примус и поставлю чайник.

Серафима Андреевна Погожева (она же Ефросинья Петровна Деветьярова, она же - по картотеке абвера - Клара Фест) меньше всего была намерена вступать в пространные разговоры о счастье и смысле жизни. Иначе говоря, попусту терять время. Но случилось так, что в тот момент, когда Погожева стояла возле двери Дорофеевой и нажимала кнопку звонка, из соседней квартиры вышла старушка и сказала:

- Татьяны может и не быть дома.

Пришлось повернуться к бабушке, с улыбкой ответить:

- Мне повезет.

- Вы, часом, не электричество проверяете? - полюбопытствовала соседка.

- Нет.

- Я думала, лампочки смотреть будете. Давно не интересовались.

Старушка, конечно, запомнила лицо Погожевой. Разумеется, можно было и бабушку к праотцам отправить. Но подустала за последние дни Погожева. Нервишки натянулись. Пока взвешивала Серафима Андреевна ситуацию, старушка по лестнице спустилась. Если застрелить или отравить Дорофееву, старушка даст показания. Тогда приметы учительницы из рыбколхоза «Черноморский» и неизвестной женщины, которая накануне убийства звонила в квартиру Дорофеевой, совпадут. Выйдет вилка. А это плохо… Из города уходить еще никак нельзя. Но и оставаться опасно. Вчера старшина милиции внезапно проверил документы. Странно? Черт знает! Может, обычная проверка. Связанная с войной. Если бы имелись подозрения, арестовал бы ее старшина еще в «Черноморском». Ну а огни в штольне? Сама видела ясно. Огни тоже не доказательство. Как угадаешь, кто там лазил? Может, жулики или дезертиры. Зря она дымовую шашку разбила. Опять нервы. Улику оставила.

Нет, еще не пробил час Татьяны Дорофеевой. Счастливая она, черт возьми!

На пианино стояла хрустальная ваза, прикрытая свежей салфеткой, отделанной искусной вышивкой. И еще - цветочница с сиренью. Переставив вазу и цветочницу на стол, Погожева откинула верхнюю крышку пианино. Поднялась на носках, заглянула внутрь. Справа, прижатый струнами к стенке, темнел пухлый тряпичный сверток. Погожева вынула сверток, положила его на стол. Спокойно, не торопясь и не волнуясь, что Татьяна каждую секунду может прийти с кухни, поставила вазу и цветочницу на прежние места. Развернула тряпки. В них оказались три толстые пачки сторублевых денег. Погожева вынула откуда-то, чуть ли не из лифчика, маленький пистолет, положила его перед собой.

Онемела Татьяна, остановилась на пороге, почувствовала: ногами двинуть не в состоянии, словно взбунтовались они и отказываются повиноваться.

- Что это? - спросила Татьяна. Произнесла в общем-то два ненужных слова, ибо отлично видела, что лежит на столе.

- Никогда не видели зажигалку в форме пистолета и сторублевых денег? - удивилась Погожева устало и немного раздраженно.

- Так много! Никогда, - призналась Татьяна, изо всех сил стараясь не выдать своего беспокойства.

- Не очень много. Десять тысяч.

- Большая сумма, - сказала Татьяна с уважением.

- Я хочу подарить ее вам, - улыбнувшись, заявила Погожева

- Мне? Разве вы добрая фея из сказки?

- Я действительно фея. Только не добрая, а злая.

- Почему же злая? - Татьяна наконец сдвинулась с места, подошла к столу и поставила чашки.

Погожева тряхнула головой:

- Так удобнее, - и вдруг спросила: - У вас найдется листок бумаги?

- Да.

Повернувшись к тумбочке, Татьяна взяла из-под старого альбома ученическую тетрадь и положила перед Погожевой.

- Нет, - сказала Погожева, - писать будете вы. Вот этой авторучкой.

- Я не понимаю вас, - побелев, произнесла Татьяна и покачала головой.

- Сейчас поймете. Прошу. Пишите: «Я, Дорофеева Татьяна Ивановна, библиотекарь гарнизонного Дома офицеров…» Написали? Хорошо… Пишите: «обязуюсь… сотрудничать… с германской военной разведкой…»

- Зачем вы так?.. - с обидой спросила Татьяна и отодвинула тетрадь. - Что я вам сделала?

- Милая моя, - вздохнула Погожева. - Вы молоды и красивы. Я понимаю мужчин, которые в вас влюбляются. Но поймите и вы меня. Если мы не договоримся, не найдем общий язык, то… бог свидетель… Я не могу уйти из этой комнаты, оставив вас живой. Как бы я к вам ни относилась, я на службе… Будьте благоразумны.

- О каком благоразумии может идти речь? - сквозь зубы выдавила Татьяна. - Вы что? С луны свалились?

- Увы! С грешной земли. - Погожева положила руку на пистолет. - Эта зажигалка, между прочим, шестизарядная.

- Плевать я на нее хотела, - заявила Татьяна, удивляясь собственной храбрости.

- Оставим лепет. Вы не девочка, а я не обольститель. Я предлагаю вам дело. Рискованное, но денежное. Я знаю, вы согласитесь. И когда войдете во вкус, поймете, что в разведке можно заработать больше, чем в постели.

- Я не проститутка! - покраснела Татьяна.

- Фу! Как вульгарно.

- А мне плевать! Убирайтесь к чертовой матери из моей квартиры. Я не испугалась вашей пушки.

- Спокойнее… Истерики разрушают нервную систему не меньше алкоголя. Отвечайте, вы догадывались, что Сизов - агент немецкой секретной службы?

- Какой службы? - не поняла Татьяна, но запальчивости теперь не было в ее голосе.

- Вам известно, что Сизову удалось завербовать вашего друга Роксана? Того самого Мишу, который через ваше посредство сплавляет излишки продуктов?

- Вы врете!

- Забудьте это слово. В разведке не врут. В разведке молчат или говорят правду. Я говорю правду только потому, чтобы вы поняли - я не могу выйти из этой комнаты, оставив вас живой.

- Уходите, - решительно сказала Татьяна. - Уходите! Я никому не скажу… Можете не волноваться.

- Спасибо, - поднялась Погожева. - Боюсь, что в отношении вас не смогу проявить такую милость.

Татьяна отступила на шаг, сказала тихо, но убедительно:

- Я не нуждаюсь в ней, в вашей милости. Я выброшусь в окно. И закричу на всю улицу. Я не пойду на предательство!

- Предательство - тоже работа, - сухо заметила Погожева.

- Плохая работа!

- Запомните, девочка, плохой работы не бывает. Работа либо соответствует духовным запросам и умственным возможностям индивидуума, либо нет.

- В таком случае вы переоценили меня.

- Скромность человека украшает, агента оберегает.

- Я не агент! - процедила Татьяна. Страха не было в ее голосе, лишь злость, злость, злость…

- Не будем придираться к словам, - миролюбиво сказала Погожева. - И зря нервничать. Может, нам лучше разобраться в сути. Отвечайте на мои вопросы, только искренне. Вы способны на искренность?

- Да!

- Вам нравится работать на заводе у станка?

- Я никогда не работала на заводе.

- И не рветесь? - усмехнулась Погожева.

- Нет!

- Что бы вы предпочли: коммунальную квартиру или собственную виллу в сосновом бору на берегу моря?

- Это глупый вопрос, - заметила Татьяна.

- Вам нравится танцевать?

- Да.

- Хорошо поесть?

- Да.

- Красиво одеться?

- Да.

- Какой цвет вы предпочитаете: голубой или красный?

- Голубой.

- Ох, Таня, Таня… Одного последнего ответа достаточно для того, чтобы усомниться в вашей благонадежности…

- Но голубой цвет мне действительно больше к лицу, чем красный, - с обидой произнесла Татьяна.

- Все ясно… Если добавить, что в течение определенного срока вы предоставляли крышу немецкому агенту Сизову, нарушаете правила торговли нормированными продуктами, то… Вывод напрашивается сам собой - русскую контрразведку вам надо .опасаться больше, чем меня. Я предлагаю вам деньги и обеспеченное будущее. «Смерш» может предложить в лучшем случае длительное заключение, в худшем - стенку…

- За что стенку? Я ничего не сделала…

- Вы думаете?

- Я знаю, - ответила Татьяна запальчиво.

- Я тоже знаю. В ночь на десятое февраля в Доме офицеров происходило совещание высшего командного состава группы войск. Оно было совершенно секретным. Продолжалось с двадцати трех часов девятого февраля до ноль трех часов десятого. Вместо заболевшей буфетчицы вам было поручено подать офицерам ужин.

- Только кофе с бутербродами.

- Пусть кофе с бутербродами. Вам категорически было запрещено говорить, где вы были в ту ночь и кого видели. Это так?

- Так.

- Вы рассказали об этом Сизову. Выдали военную тайну врагу.

- Откуда же я знала, что Сизов враг? Он был ревнив как черт. Думал, что я спала с Роксаном.

- Не принимайте меня за девочку. Вы указали на предъявленной фотографии офицеров, приезжавших на совещание.

- Все было совсем не так… Когда Сизов узнал, где я была, он неожиданно поверил мне сразу. Воскликнул: «Наверняка там был кто-то из моих друзей!» Я ответила, что не знаю. Вот тогда он и показал групповую фотографию. Я опознала на ней двух или трех офицеров.

- Вы опознали командующего армией, начальника штаба и начальника оперативного отдела… Таким образом, о совещании, совершенно секретном, в то же утро стало известно немецкому командованию.

- В то же утро? - не поверила Татьяна.

- Да… Вы совершили служебное преступление. Представляете, что ждет вас, если об этом станет известно русской контрразведке?

- Вы хотите сказать, - глаза у Татьяны были еще сухие, но голос дрожал, словно она уже плакала… - Нет, нет. Меня не расстреляют!

- Вы самоуверенны. Вас избаловали мужчины. Вполне вероятно, что вас именно расстреляют. Но если вдруг органы НКВД проявят жалость, недопустимую в военное время, то вам дадут срок. Минимум лет десять. На волю вы вернетесь старухой. Лучшие годы за колючей проволокой. Печально! Может, вам повезет. И время от времени вы будете спать с начальником лагеря. Но все равно это печально.

- Как же быть? - спросила Татьяна тихо.

- Положиться на своих друзей. Я ваш друг. Вы меня поняли?

- Поняла…

- Пишите, - совсем мягко сказала Погожева.

Татьяна послушно взяла ручку. Перо легко сколь- зило по бумаге. Но буквы получались неровными, закошенными вправо.

- Теперь поставьте число и подпись, - закончив диктовать, предложила Серафима Андреевна.

Татьяна нехотя повиновалась.

- Хорошо, - сказала Погожева. - Переверните страницу и напишите номера воинских частей, дислоцирующихся в гарнизоне.

- Я не знаю, - испуганно прошептала Татьяна.

- Плохо, - укоризненно заметила Погожева. - Плохо в первый же день врать своему коллеге. На библиотечных карточках вы указываете номера воинских частей. Кстати, не забудьте написать фамилии и воинские звания известных вам офицеров.

У Татьяны было такое чувство, будто она летит в пропасть. Но еще долго-долго не будет дна с его острыми скалами, а только страх, незнакомый и липкий.

Столбик номерных знаков воинских частей получился совсем коротким. Список офицеров - чуть больше.

- Мало, - сказала Погожева.

- Больше не помню.

- Верю. Даю день сроку. За это время составьте мне полные списки по картотеке.

Татьяна ничего не ответила.

- Переверните еще страницу, - продолжала Погожева. - Пишите: «Расписка». С новой строки: «Я, Дорофеева Татьяна Ивановна, получила от сотрудника германской разведки за переданную мной информацию военного характера аванс в сумме десять тысяч рублей». Прописью. Так. Число. Подпись.

Погожева взяла одну из трех пачек, подвинула к Татьяне.

- Десять тысяч в сторублевых купюрах. Считайте.

Татьяна подняла пачку, повертела. Ответила:

- А что считать? Они же запечатаны.

- Спасибо за доверие, - усмехнулась Погожева. Она встала. Взяла тетрадку.

- Опустите пистолет, - попросила Татьяна.

- Не волнуйтесь. Теперь я не стану в вас стрелять. Но предупреждаю. Не делайте глупостей. Если меня арестуют, ваши расписки попадут в русскую контрразведку. Не думаю, что вы сможете убедить их в своей невиновности. Там работают непокладистые люди. Ясно?

- Ясно.

- Я попрошу вас, моя милая, обменяться со мной одеждой. Дайте мне свое пальто, платье…

- Они будут велики вам в груди, - сказала Татьяна.

- Что поделаешь? - вздохнула Погожева. - Подложу ваты.

Меньше чем через десять минут Погожева в одежде Дорофеевой уже стояла в прихожей. Прощаясь, она сказала:

- Ваша агентурная кличка - Кукла. Не знаю, смогу ли я сама поддерживать с вами контакт. Возможно, придет другой человек. Пароль: «Мне известно, что у вас есть пианино». - «Оно испорчено». - «Могу предложить в обмен мешок картошки». - «Спасибо. Мне нужна мука».