Сломанная скрижаль

Глава 1. Недобрые вести

Диана проснулась за два часа до рассвета.

Ночь была слишком холодной для первого летнего месяца. От окна дуло, а сквозь плохо закреплённое в раме стекло явственно доносились рёв ветра и шум бурной горной реки Неясыти.

Однако это не означало, что к утру не распогодится — предрассветный ветер был частым гостем на острове Гартин.

Девушка тихонько спустила с кровати босые ноги. Прислушалась. Кухарка Малица шумно сопела на лавке у противоположной стены — предутренний сон крепок.

Пол был ледяным, но Диана, чья душа зародилась в верхнем Аду, не замечала холода. Она стянула со стула платье, подхватила сапожки и проскользнула в дверь.

В доме для прислуги она прожила всю зиму. В тесной комнате кухарки Малицы.

Слуги считали, что юной барышне негоже жить в колдовской башне, и отцы, а их у Дианы было два, не стали спорить. Саму девушку никто не спрашивал.

Да она и говорить тогда не могла, только плакала, забравшись с ногами на лавку и закутавшись в плед. Ей было страшно в чужом незнакомом мире.

Кожа Дианы болела от сжигающего изнутри жара, человеческая еда вызывала тошноту, воздух царапал горло.

Она молча глотала слёзы и не просила о помощи.

Никто не мог ей помочь. Путь в Ад был закрыт для неё, мать сырая земля — тоже не принимала.

Диана не знала, кто она и зачем ей жить? И когда становилось совсем невмочь, она выходила босиком во двор и долго стояла на снегу, пытаясь остудить внутренний жар.

Но зима в тот год была долгой, тело притерпелось к душевному жару, а душа притёрлась кое-как к телу, и боль притупилась.

На воздухе ей было легче. Диана задыхалась в тесной душной комнате и проводила там только необходимые часы сна.

Вот и сейчас она прокралась по коридору, навалилась плечом на тяжёлую дверь, забухшую от сырости, жадно вдохнула свежий холодный воздух.

Воля! Вот то, чего ей всегда не хватало!

Диана вытащила меч, припрятанный в сенях за пустой кадкой, и босая, в одном лёгком платье выбежала на двор.

— Эй! — крикнула она и постучала в пристройку, где спали подручные конюха. — Вставай, рыжий!

Подручных у конюха было двое.

Петря — бойкий, чернявый, плечистый и слегка трусоватый, и Малко — рыжий и красивый увалень.

Руки-ноги у него вдруг выросли разом весной, как бывает у щенка от крупной собаки, и сам он словно бы потерял над ними власть. Махал беспомощно мечом, как кухарка.

Но Малко Диане нравился — у него было длинное печальное лицо и глаза как у оленя с длинными огненными ресницами. И он никогда не врал, в отличие от шустрого мелкого Петри.

Крик разбудил прачек, и Диана нахмурилась: как бы и конюха не разбудить. И «эту»…

«Этой» она называла новую девку отца. Человеческого отца, Фабиуса.

Не мог и семнадцати зим прожить без той, что родила ему сына. Тут же запал на простолюдинку!

Назвать ненавистную Алиссу бабой, у Дианы язык всё же не поворачивался. Она стыдилась грубых слов, видя, что второй отец, демон Борн, совсем им не радуется.

Да и не бабой была Алисса, ведь не крестьянка же, а мещанского сословья. И всё-таки…

Эта Алисса свалилась, как снег на голову. Припёрлась вместе со снегом.

Борн, второй отец, адский демон, которым Диана в тайне очень гордилась, прозрел, что девка нужна Фабиусу, потому её и не выгнали.

А надо было бы выгнать! Ведёт себя на острове, как госпожа, бродит везде!

А теперь «эта» ещё и понесла, как призовая кобыла. Глазами хлопает, пузо пучит…

Зимой-то она больше дома сидела, в тепле, а с весны — совсем житья от неё не стало. Куда не пойди — везде на «эту» наткнёшься, остров-то маленький.

Диана засопела сердито и постучалась к парням в окно веранды.

— Открывайте, олухи!

Надо теперь и Петрю будить. А можно бы и без него.

Но придётся тащить в лес обоих олухов! А меча-то всего два! Вот незадача…

***

Алисса вышла во двор, едва расцвело. Всю ночь ей худо спалось, тянуло спину и живот, знобило.

А утром она заметила, что живот опустился вниз, и пора было уже посылать за повитухой, а то теперь и гляди — со дня на день дитя постучится.

Родов Алисса не боялась, какой-никакой опыт у неё был. Она уже пожила замужем и родила дочь, к несчастью не дотянувшую до двух лет. Но помнила, каково это — маяться по последним дням с животом.

И в этот раз её тоже тянуло гулять и побольше быть на ногах, хотя прачки советовали после опущения живота лежать в постели до самых родов.

Но ходьба успокаивала Алиссу. А ей сейчас нужен был прежде всего покой.

Неуютно ей было на острове. Два года прошло — а не прижилась.

Всё казалось, что Фабиус охладел, а его странная дочка, что наполовину демонёнок, затаила какое-то зло.

Вот и сегодня Алисса, чтобы не думать о плохом, встала по утренней серости, оделась, прихватила вчерашнюю лепёшку и кусок козьего сыра и ушла по мосту в деревню.

Погулять, поговорить со знакомой повитухой: возьмётся ли она или посылать в Лимс?

Алисса тихонечко вышла из колдовской башни, где занимала нижний этаж, прошла по мосту через Неясыть.

И никто её не хватился.

***

Гонец въехал на мост через Неясыть к обеду.

Наверное, он покинул Лимс, как только открылись коровьи ворота. Вон и перо растрепалось и запылилось на шляпе, и кобыла по бабки в засохшем коровьем дерьме.

Пришлось бедолаге скакать вместе со стадом, под мычание да под свист пастушьих кнутов.

Конюх Троим только ложку занёс над горячими щами с крапивой, щавелем и куском прошлогоднего сала, и тут нате вам — извольте впускать.

Без впускающего-то мост вздыбится, и гонец улетит в воду. А Неясыть — река бурная. Поди, ведь не выплывет бедолага, к рыбам пойдёт, чтобы икру шибчее метали. Вот же незадача, принесло не ко времени.

Троим опустил ложку, вздохнул: сейчас бы Мялко послать али Петрю. Но помощнички с самого утра запропали. Как отведали блинов со сметаной, так их и смёл чем-то Фома Акинский, что в Лимсе кольчугами торгует. Да оно и понятно — чем, огненными глазами магистерской дочки Дианы. Ох, и отведают сегодня кнута!

Конюх встал, перепоясался потуже, чтобы живот не крутило от голода, и зашагал к мосту. Мажордом-то со вчера в Лимсе, приходится конюху "ворота" магические открывать. Хотя — какие там ворота — калиточка.

Вот ведь как: нигде магии нету, а на острове — любым местом ешь.

Ну а как иначе, коли тут самый натуральный демон живёт? Страшный такой, глаза красные, огненные. Но не злой, книжки любит читать да домашнюю водку пить. Одно слово — демон.

А вон и гонец на мосту. Припёрся не ко времени. Ждали тут его, что ли?

Впустить-то гонца конюх впустил — красномордого, крепкого, на белой кобыле виренских кровей, плохо кованой на переднюю левую.

А к магу не допустил. Кликнул Миленку — лепешек ему принести и молока: пущай пока перекусит гонец. Да и маг пока отобедает, чтобы не злой был.

Ну и доедать пошёл свои щи конюх. И так ведь простыли. Да и забыл про гонца. Закрутился.

Мажордом-то в Лимсе. А пегая кобыла полыни наелась, и ребятня хомут утащила играться.

В общем, забыл конюх Троим про гонца. Он же — не мажордом?

***

После обеда магистр Фабиус спустился к реке, посозерцать для пищеварения серую ледяную водицу и сам узрел чужака, спящего в теньке под сиренью.

Хоть и лето, а река ледяная, горная. И земля-то у реки — как лёд холодна. Потому под сиренью для ребятни был сделан деревянный помост, чтобы не постудились. Вот там и прикорнул гонец, завернувшись в плащ. А плащ был приметный — поездная виренская служба.

Магистр глянул на плащ да опустил уже занесённую над медальоном руку. С тех пор, как магия ушла из Серединного мира, он помучался с месяц без неё, как без рук. А потом Борн сжалился да наделил магией остров. И зарядил медальон. Связал его с силой стихий, которая никуда из Серединных земель не делась.

Да и магия, впрочем, не то чтобы прямо на нет изошла. Просто в словах её осталось так мало, что годились они теперь разве что менестрелям.

Иначе теперь колдовать приходилось. Не заклинаниями вязать, а говорить со стихиями. А ещё — взывать именем Борна, что казалось магистру Фабиусу особенно позорным и жалким. Словно милости каждый раз просить.

Борн был самым первостатейным глубинным демоном. Вся его лёгкая мерцающая кровь — уже была магией. Он и заключил новый договор со стихиями, перевернул в очередной раз жизнь людей, чего те по своему обычаю не заметили.

Ну, пропала из мира магия. Ну, зима затянулась. Ну, обрушились в Ад сатанинские чёрные церкви да разбрелись священники.

И что теперь надо делать? Да жить, вот что. Они и жили.

Одни маги страдали. Потеряв магию, они лишились работы и уважения. Многие еле сводили концы с концами. Но не Фабиус, в башне которого обитал теперь всемогущий демон Борн.

Деться ему было некуда, в Аду отщепенца не принимали. Да и дочка…

Вышло так, что сын магистра Фабиуса, Дамиен, и сын Борна, Аро, слились на земле в единую суть. И суть эта оказалась женской.

Теперь у мага и демона была на двоих одна дочь — красивая и своенравная Диана. Такая же необузданная, как стихии.

Без Борна магистр Фабиус не справлялся ни с дочкой, ни со стихиями.

Стихии людям не доверяли. Кто может договориться с пожаром? А с бурной Неясытью?

Вот так же не доверяла людям и Диана — порождение человека и демона. Что б их, эти стихии гэпнуло, рэпнуло и перекодубасило.

Нет, в целом Фабиус был рад, что договор с Сатаной о "Магистериум морум" был разорван, что земля под его ногами стала настоящей, а не иллюзорной землёй.

Но вранья-то от этого в мире меньше не стало. И зла меньше не стало. И горя.

Он вздохнул и потрогал гонца носком сапога.

— Вставай, дурак!

Гонец сладко хрюкнул, и повернулся к магистру тылом, поплотнее наворачивая на себя плащ.

— Вставай, говорю! — возвысил голос Фабиус. — А то прикажу кинуть тебя в Неясыть для освежающего купания!

Гонец заёрзал и забурчал, приподнялся, щурясь и намереваясь рявкнуть на мешальщика, но вдруг пробудился достаточно, чтобы опознать магистра, и, испуганный, подскочил, запутался в плаще, свалился с помоста и покатился с крутого бережка к реке.

— Сам купаться пошёл, — констатировал Фабиус.

Он кликнул конюха, чтобы вытащил дурака-гонца, а сам пошёл по тропинке к домашним постройкам. Пора было проведать дочку.

С утра-то магу было не до Дианы. Ездил со свеженанятой артелью плотников лес смотреть. Хотя, какая-там артель — отец да два сына. Правда, взрослые оба уже, бородатые.

Плотники понадобилась как раз по дочкину душу. Всю зиму она прожила в комнатушке кухарки, пора было пристроить ей отдельный флигель.

Строить решили из сосны, что росла выше по реке, ближе к Лимсу. Рубили зимой, до сокодвижения. Теперь пора было сплавлять к острову. А уже на острове шкурить.

Если кору не снять, то в ней обязательно заведется шашель, который потом будет грызть пристройку. Не магией же его гонять?

Вернулся маг на остров к обеду, но Диана к столу не вышла.

Искать ее магистр не пошёл — щи бы остыли. Щи с крапивой да с солониной — сильно удавались кухарке. А тут ещё куры, отведав рубленной крапивы, так занеслись, что хватило яиц и на пироги, и на драчёну.

Магистр пообедал славно. Видно и совесть его насытилась и задремала, отведав пирогов с рубленым молодым луком да яйцами.

А вот сейчас совесть встрепенулась, и Фабиус побрёл искать дочку. Заглянул в кухаркину комнату, но Малица уже ушла в лес за крапивой. Может, и Диану с собой взяла?

Ладно, к вечеру свидятся. В конце концов, не Борна же кликать, чтобы дочку найти?

Вот же бесовское отродье, а не девка! И медальон её не брал, если не хотела, чтобы один из отцов увидел, чем она занята!

Тут как раз привели гонца — отмытого и переодетого в сухое. Прачки и привели. Прямо к кухарке.

— Чего тебя принесла нелёгкая? — строго поинтересовался у него магистр Фабиус.

В кухаркиной комнате было светло, от створок окна плясали разноцветные блики.

Гонец печально опустил голову.

— Ну? — поторопил маг.

Гонец всплеснул руками.

Из его испуганного бормотания магистр с трудом понял, что свиток с письмом парень снял вместе с мокрой одеждой, что надо вернуться за ним, принести.

Он махнул рукой — иди мол, а сам направился в башню. Гонец — дело официальное, нужно принять, как должно.

Огонь в камине вспыхнул ярким колдовским пламенем. Магистр Фабиус использовал щепотку магниевой стружки. Чисто для устрашения неуча.

— Ну? Нашёл письмо? — громко спросил магистр, видя, что испуганный гонец прилип глазами к камину.

На его одутловатом со сна лице было написано: "Как же так? Магия ведь исчезла? Недаром говорят, что Фабиус — магистр особенный. Он и в горе всё сохранил, преумножил. И дружит с демонами…"

Фабиус поморщился. Гонец вздрогнул и, опомнившись, протянул ему кожаный кошель.

Магистр открыл кошель и вытащил мокрый свиток.

Уже чуя недоброе, он развернул новенький пергамент и удостоверился: буквы все расплылись, прочесть совсем ничего невозможно.

— А на словах-то что передать велели? — грозно спросил он.

Гонец замотал головой, испуганно пуча глаза: верно, заталкивал язык поглубже в горло, чтобы магистр не проклял его немотой.

Вот же дурак, будто помогает такое от немоты! Сплошь суеверия!

Магистр сердитым взмахом руки отослал гонца и взялся сушить письмо.

Но и это не помогло.

А до Вирны даже колдовские вороны летали четверо суток. А нового гонца посылать — это декада в один конец. И что теперь делать?

Узнать, что было в письме, мог сейчас только Борн. Но взывать к нему магистр не собирался. Не звать же демона из-за каждой мелочи?

Если смотреть в самую глубь, дело было сроду не в Борне. Магистр просто тяготился собственной слабостью и никчёмностью. И его ужасно раздражало то, что без Борна он теперь, как без рук.

Он сердито сунул письмо в сундук — пусть полежит. Глядишь, демон и сам объявится. Не горит же огнём эта Вирна?

Понятно было только одно — письмо от Совета магистров, печать-то не размокла. И что вести в письме дурные — это тоже было понятно. Зачем слать гонца через полстраны с добрыми-то вестями?

Тем временем день поклонился к вечеру, а дочки всё не было. Вот уже и Малица с прачками вернулись из леса с огромными корзинами свежей крапивы. Диану они с собой вовсе и не брали.

Магистр занервничал. Ему всё ещё непривычно было не знать, что делает дочка.

Диана всю зиму показывала свой норов, всё старалась уединиться. Борн терпел, и магистру тоже приходилось терпеть — не хуже же он демона?

Постепенно Фабиус вернулся к занятиям магией. Борн показал ему пару трюков, кристалл магический зарядил, но с ним ещё нужно было поладить.

Привычная магия умерла. Требовалось всё создавать заново, всю магическую науку.

А пока результаты колдовства были неявными и противоречивыми — то выходило просимое, а то и другое совсем, чего не просил.

Маг вышел во двор и увидел, как к мосту подъехал возок с мажордомом на козлах.

Старик почему-то не взял вчера с собою мальчишек конюха, сам взялся гнать кобылку до Лимса. Сдурел, что ли, старый?

Маг пошёл ему навстречу.

Мажордом должен был привезти из библиотеки книгу по рукоделию для Дианы. И привет от архивариуса.

Магистру любопытно было, прижился ли при нём демонёнок Хел, которого он ещё по осени послал к нему с наказом и амулетом.

И тут он услыхал от конюшни свист кнута, а затем резкий мальчишеский крик.

Кинулся посмотреть и наткнулся на Малицу.

— А хозяйка-то где? — спросила она встревоженно. — Ни к обеду не вышла, ни к ужину.