Сломанная скрижаль

Глава 2. Узница

Когда-то ратушей считалась только высокая угловатая башня с огромными часами под острой крышей, с кабинетами бургомистра и его помощников и единственным залом для заседаний городского совета.

В этом же зале выносились по необходимости и судебные решения.

Постепенно Йора росла, и к башне городской совет прикупил два соседних здания, объединив переходами и дома, и подвалы.

Справа от башни высился большой четырёхэтажный особняк торговца сладостями Броёра, он и сейчас сохранил на фасаде магазины, торгующие солью и пряностями. Слева стоял мрачный дом кожевника, в подвалах которого и располагалась теперь тюрьма для самых опасных врагов магистрата.

Ведьмы в «дом кожевника» не пошли. Звеня колокольчиками, они двинулись к парадному входу в ратушу. Видно, решили донести бургомистру о пленнице.

Один из стражников шёпотом выругался им вслед.

Ведьм в Йоре боялись. Вроде и колдовство исчезло из мира, а вера в ведьминскую силу всё равно теплилась.

Кто знает, может, и вправду осталось немного магии в этих мегерах? А нет, так не подведут злые бабьи языки.

На первом этаже бывшего дома кожевника квартировала городская стража. В большой прихожей звенели голоса и железо — дежурные приводили в порядок оружейную комнату.

Ханна едва успела бросить косой взгляд на копья и арбалеты, сваленные на полу, на бравого молодого мечника в новой кожаной куртке, что вытянулся, приветствуя начальника стражи.

Тот ответил небрежным салютом, свернул в оружейную комнату, засмеялся, обрадовавшись приятелям… А стражники повели Ханну на узкую лестницу, ведущую в подвал.

Дохнуло холодом и запахом нечистот — они спускались в ад, откуда уже не выбраться.

Камеры отделяла от прохода решётка из железных прутьев. Такими же решётками узники были разделены между собой.

Тёмные фигуры сидели на грязной соломе и провожали Ханну глазами. Она не могла разглядеть лиц. На весь коридор полагалось два факела, да и тот, что в конце, уже почти прогорел.

Под потолком была протянута верёвка, с которой свисали мешки. Наверное, так хранили положенную арестантам крупу, чтобы её не сожрали крысы.

«Значит, тут есть и крысы», — с тоской подумала Ханна.

Она знала: крыса может и укусить. А в сырости подземелья ранка быстро загноится, заразит кровь. Так и умрёшь, не совершив мести.

Месть…

Кто не качал на руках родное дитя, не прижимал к груди, не целовал пальчики, не молился за его счастье и добрым, и злым силам, тот не поймёт горя матери.

Ханне не дали даже похоронить дочку, подержать её холодную руку, поцеловать бледный лоб.

Не дал ей Александэр и выплакаться.

Ханна тенью бродила по дому, притворяясь больной. Даже во сне она не позволяла себе зарыдать — могли услыхать слуги и донести, и тогда побег не удался бы.

Она терпела. Молилась ушедшим богам и Сатане, отринувшему человеческий мир.

А потом слёзы перегорели, как перегорает в груди молоко. Высохли, комками соли застыв у сердца. И месть внесла первую страшную запись в книгу ожидания.

Свободная камера нашлась в самом конце коридора. Губастый стражник позвенел ключами, толкнул решётку… В полутьме и не видно было, что там есть дверь.

Пол был земляным, только в углу высилась кучка соломы. Пахло от неё так же, как и везде, — нечистотами и людскими телами.

— Вот тебе новое гнёздышко, птичка, — осклабился стражник. — Обед тебе не положен, на довольствие ставят утром. Посидишь тут голодная, может, будешь сговорчивей? Я могу подстелить плащ?

Ханна шарахнулась, но стражник ловко схватил её за плечо, прижал к себе, быстро прошёлся руками вдоль тела, обыскивая на предмет ножа, а заодно и тиская крепкую молодую грудь.

— Хороша! — усмехнулся он, и глаза его заблестели, а дыхание стало чаще. — Я принесу тебе сыра и хлеба. Хочешь, а, девка?

Он обхватил Ханну за талию, наклонился к её лицу, но она вывернулась с криком:

— Пошёл прочь! И в тюрьме нет покоя от кобелей!

— Ну, смотри, сучка, — беззлобно рассмеялся стражник. — Как бы потом не пришлось лизать за кусок сухаря. Я ведь могу и забыть поставить тебя на довольствие, а? Ты посиди, подумай. Я отдежурю и приду к тебе опосля.

Ханна не успела отшатнуться.

Стражник схватил её, сорвал с плеча суму, сдёрнул с пояса кошель. Вытряхнул медь и зеркальце прямо на грязный пол. Туда же посыпалось содержимое сумы — последняя половинка лепёшки, бурдюк с водой, чистая рубаха, кусок ткани, швейные принадлежности, хлебный нож.

Стражник собрал монеты, поднял зеркальце, выглядевшее грязным и мутным, повертел в руках, и сердце Ханны заколотилось так, словно она — воробей в кулаке бога.

Но стражник не позарился на старьё, швырнул зеркальце на пол, забрав только деньги и нож.

— Ну, пошли уже? — поторопил его второй.

Первый растянул толстые красные губы, полагая, что улыбается Ханне, засопел с сожалением, но повернулся, шагнул, захлопнул дверь из железных прутьев, запер замок.

И стражники ушли, перешучиваясь.

Факел, висевший на глухой стене в конце коридора, почти догорел, но светил Ханне больше, чем многим, — её камера была последней.

Она начала собирать своё добро на ощупь, а потом глаза привыкли к полутьме.

Ханна снарядила суму, надела пустой кошель на пояс, зажала в кулаке зеркальце и без сил опустилась на землю, не зная, кому молиться.

Пока месть была далека, ей казалось, что она явится перед Александэром как демон возмездия. Но вот она в тюрьме, руки дрожат и пальцы не слушаются.

Как быть, когда мир людей, мало того что покинут богами — его отринул сам Сатана?

Что может она, маленькая и слабая? Сумеет ли отомстить?

Но как ей жить, если дочь умерла?

Что стало с нею в аду? И в ад ли пошла душа, ведь договор с Сатаной расторгнут?

Проклятый мир! Он стал совсем никому не нужен, раз даже ад отринул его! Пустой, беспросветный! Такой же унылый и тёмный, как эта тюрьма!

Факел погас, и никто не спешил его заменить. Тьма уплотнилась и встала рядом.

А может, и хорошо, что Ханну сюда привели? Ведь ей пришлось бы искать встречи с Александэром, пробираться в его охраняемый дом.

Она хотела тайком наняться служанкой в ратушу, а теперь муж придёт сам. Нужно только дождаться.

Ханна сжала в руке зеркальце. Она не видела в нём ничего. Никого она не успела предать за свою недолгую жизнь, обмануть или отринуть безвинно.

Потому и зеркальце смотрело на неё равнодушно: не светилось, не оживало в руках.

А вот Александэр даже в темноте увидит в нём отражение дочери. И колдовство заставит его опомниться и раскаяться, достать девочку пусть даже из самого ада!

Он найдёт дочь. Или погибнет от боли и памяти!

Стражник принёс и повесил на стену новый факел, и тут же в углу зашуршало.

Ханна инстинктивно вскинула руку со своим единственным оружием — зеркальцем. Она опасалась крыс, но шевелилось что-то огромное, не меньше собаки.

— Кто там?! — спросила Ханна острым от страха голосом.

— Хлебушка! — донеслось из угла жалобное.

— Кто ты? — спросила женщина уже спокойнее.

В углу завозились, и груда тряпок сложилась в худую измученную старуху, оборванную так, что было видно сухие костистые руки и обвисшую грудь.

— Я? — Старуха почесала грудь. — Я — старая Махда. Дай хлебушка?

Судя по виду старухи, стражники просто перестали её кормить, ждали, пока помрёт.

Ханна вздохнула, сняла суму, вынула половинку лепёшки, отломила кусок, подошла к старухе и протянула.

— Хлеб? — Тощие руки затряслись.

— Хлеб, — согласилась Ханна. — А вода здесь есть?

— Воду приносит рышая, — шепеляво пробормотала старуха, вцепляясь в кусок лепёшки и пытаясь откусить от него беззубым ртом. — Кашдый вечер льёт в чашку. Шалеет меня.

Ханна пригляделась. У решётки и в самом деле стояла пустая глиняная миска.

Старуха — видать, зубов у неё и в глубине рта осталось немного — отламывала и сосала засохший хлеб.

Ханна молчала: вот всё-таки живая душа — старуха, но лучше бы её не было.

Что будет, когда вечером придёт стражник?

Неужели и это ей придётся вытерпеть, чтобы отомстить?

— А ты нездешняя, дощька… — Старуха дососала лепёшку и стала разглядывать Ханну, как украшение в лавке. Есть такая особенная старческая бесцеремонность, которая даже и не стесняет.

— Издалека пришла, — отозвалась Ханна уклончиво.

— Молодая… А муш твой хде? — удивилась старуха.

— Умер, — отрезала Ханна. — Заболел долгой зимой и умер.

Заболел. Заразился мирской властью. Правителем Серединного мира стать захотел, на чёрный трон решил сесть, скотина проклятая.

Ханна скривила губы в болезненной гримасе.

— Шалеешь его? — спросила старуха.

— Нет, — отрезала женщина. — Издох — туда ему и дорога.

Она заранее хоронила Александэра. Чтобы не жалеть потом. Потому что жалела. Ненавидела и жалела.

— А я вщё равно люблю швоего шынка, — заулыбалась старуха. И ответила на удивлённый взгляд Ханны. — Это он меня шюда пошелил. Я-то деревеншкая. Шынок ушёл в город, дошлушился до места. А дом мой шгорел, и я припёрлашь к нему за помощью, штарая перешница. Опошорить шахотела швоего крашавца, вошомнила, что он пуштит в швой дом гряшную нищенку-погорелку. Он меня и приштроил в тюрьму. А куда бы меня ещё?

— Сын? — поразилась Ханна.

— Он у меня нащальник штражи! — с гордостью произнесла старуха. — Только ты молщи, девка. Не велел он мне говорить, щья я мать. Штобы не позорила.

Ханна всмотрелась в морщинистое лицо старухи. Она хорошо запомнила начальника стражи — длинная нижняя челюсть, хрящеватый нос, и в самом деле похожий на нос старухи.

— Да неужто вот так? — поразилась она.

Наверное, бабка просто выжила из ума? А сходство — оно бывает здесь деревнями, где все друг другу родня.

— Так вот ще… — Старуха сунула руку между грудей, достала деревянную ладанку, а из неё — плотно свёрнутый кусочек пергамента. Родовую запись, что раньше давали в церквях Сатаны, о том, что душа младенца изначально запродана. — Шмотри: тут имя его, шыночка. Накиш. Он у меня такой штатный, такой крашивый…

«Статный? Мать в тюрьму бросил! «Гостиницу» ей нашёл бесплатную! И даже хлеба не даёт, скотина!» — Ханна оскалилась, как волчица, всматриваясь в темноту коридора.

***

Бургомистр мэтр Сорен с постели сегодня поднялся поздно.

Ночью его мучали кошмары. Снилась центральная улица столичной Вирны, сплошь залитая кровью. И пустой чёрный трон правителя, от которого расходились волны пульсирующей боли так, что никто теперь не мог к нему подойти.

Два года назад мир людей изменился в одну страшную ночь. Пали церкви Сатаны, разбежались советы магистров. Нарочные повезли из столицы письма о том, что магия исчезла.

Да он и сам ощутил, как перестали работать даже самые простые заклятия. Теперь он не мог ни свечу зажечь, ни отправить с письмо с вороном.

Но трон? Почему так вышло?

Почему никто из людей не может больше сесть на высокий трон правителя Серединных земель?

И… если трон заколдован, то кто мог сотворить такое в отсутствие самой магии? Значит, кто-то втайне властвует в Вирне и магия ему всё ещё подчиняется?

Мэтр Сорен в беспокойстве от мыслей и страшного сна заходил по комнате, дожидаясь слуги, что оденет, и служанки, что будет укладывать волосы.

Спальня его была обустроена просто: большая кровать с балдахином, шкаф, комод да единственная дорогая вещь — ростовое зеркало.

Роскошные наряды смотрелись здесь глупо, но других он с собой не привёз. И шить не хотел. Где в такой дыре найдёшь приличную швею?

Должность бургомистра была тесна мэтру Сорену — расшитые камзолы он наготовил совсем для другой.

Бургомистр… Смешно, даже и не префект!

Как низко он пал! Он, наследный принц!

И как же теперь жить в этом никчёмном и бесполезном мире, где невозможно силою заклинаний зажечь свечу?! Где в столице царит безвластие и каждый город сам решает свою судьбу, демоны его раздери!

Раздался стук в дверь, и бургомистр успокоил породистое лицо, намотал на палец длинную прядь спутанных сном волос.

Слуга заглянул, несмело, не понимая, в каком настроении поднялся с постели его господин.

Мэтр Сорен кивнул, и слуга втиснулся, боясь даже дверь пошире открыть.

— Доброго здравьичка, менгир, — проблеял он, пряча глаза. — Там, на низу, ведьмы пришли и лютуют.

— Ведьмы? — удивился бургомистр. Но прогнать не повелел. Буркнул: — И чего им опять надо?

Ссориться с ковеном было ему не с руки. Говаривали, что именно ведьмы сумели сохранить малую толику магии.

Потому он старался сблизиться с главной ведьмой и даже рассказал ей по пятой бутыли вина про дочь. И не пожалел об этом.

— Бают, что стража захватила на заре пришлицу с белыми волосами… — Слуга даже попятился, так покраснело от этой новости лицо его господина.

— Чужестранку? — вскинулся бургомистр.

Именно главная ведьма ковена, старая Иссият, предупредила его, что неудачная жертва может подняться из ада и отомстить тому, кто вверг её душу в раннюю тьму.

С тех пор он и не мог нормально спать по ночам. И на башню ходил, как проклятый.

Вот только сегодня проспал.

— Кто дежурил на башне? — строго спросил он слугу.

— М-мастер Гийом. Он там, в низе, с ведьмами бает. Мол, не входила в ворота никакая беловолосая. Тайком, верно, пролезла.

Бургомистра прошиб холодный пот: неужели она?

— Дай мне одеться! — приказал он слуге. — И пришли, чтобы причесали. А ведьмам передай: пусть подождут!

***

Ведьм было три. Закутанные в чёрные тряпки, они походили на веретёна, снующие по кабинету бургомистра.

Возглавляла их старая Иссият. Её мэтр Сорен узнал, несмотря на маску и капюшон.

— Что за девка? — спросил он строго.

Шитый серебром синий камзол сидел на нём лихо, как на настоящем правителе.

— Молодая, беловолосая. — Иссият смерила бургомистра презрительным взглядом смоляных глаз. — Не будь там меня, твоя дурная стража увела бы её в городскую тюрьму, дырявую, как решето!

Иссият сдвинула с лица тряпичную маску, развязала и сунула в поясную суму бренчащий пояс и по-свойски уселась в одно из кресел, предназначенных для гостей.

— Боюсь, что… — Она помедлила, усмехнулась хищно. — На этот раз — она! Лицо её молодо и прекрасно, а глаза старые.

— Как это — старые? — удивился мэтр Сорен.

— Да словно бы не её. Телом дрожит, а в глазах — ярость, — задумчиво пояснила ведьма. — Даже если это и не твоя дочь — девка она не простая. Налей-ка вина, и я поведаю тебе кое-что.

Иссият велела товаркам-ведьмам идти по своим делам. А бургомистр с готовностью раскрыл шкафчик и достал бутыль с вином. Он и сам был не против снять волнение алкоголем.

Он разлил вино в две длинные серебряные чаши и протянул одну ведьме. Та осушила её в один глоток и вернула пустую, требуя ещё.

— Хитрые вести прискакали утром с гонцом из Вирны, — пояснила она.

Бургомистр кивнул. Ковен ведьм и до катастрофы с магией был сильным орденом и связей своих в столице не потерял.

Ведьма выпила вторую чашу вина, утёрла рот рукавом длинной чёрной рубахи.

— Хорошее у тебя вино, — ухмыльнулась она. — Ты был бы знатным виноторговцем, но жажда тебя гнетёт другая. Так слушай же! — Иссият возвысила голос. — Объявился тот, кто заколдовал трон Правителя!

— Как?! — вскинулся бургомистр, забыв, что держит в руке чашу, и вино выплеснулось на пол. Так, значит, трон и вправду был заколдован?! Но кто же это?

— Высший демон из самого глубокого ада. Он объявился в Вирне и кричал страшным голосом, что Сатана не отрёкся от мира людей, а бился с ним и не удержал власть. И теперь рождённый демоном Ангелус — наш грозный судья, и он сам назначит правителя.

Бургомистр от волнения схватился за грудь. Он знал, что письмо о его назначении уже лежало в Вирне перед советом магистров. Правитель сильно болел, и маги начали было обсуждать возможные кандидатуры.

Их мнение было важным, но в реальности сесть на трон мог лишь тот, чьё имя стерпела бы книга Правителей. Страшная чёрная книга, порождавшая иногда кровавые приказы. Говорили, что она связана магией с книгой адских Договоров самого Сатаны!

В день, когда рухнули церкви, — книга исчезла, трон запылал холодным огнём, и наступило безвластие.

— Да, — кивнула ведьма, словно прочитав его мысли. — Но мы дождались, и власть появилась вновь!

— Значит… — бургомистр сжал руки, стараясь унять их дрожь.

— Значит, ты просто поторопился с жертвой и принёс её не тому. Нужна ещё одна дочь! И тогда ты сможешь сесть на трон правителя Серединных земель!

Мэтр Сорен покачал головой.

— У меня больше нет дочери.

— Так сделай её, глупец! Девять месяцев, и тебе уже будет, куда колоть кинжалом!

— Ты забыла про девку, что в наших подвалах! А что если она?.. — Глаза бургомистра вдруг вспыхнули нехорошим огнём. — А что если принести её в жертву ещё раз?

— Я видела её — она из плоти и крови… — задумалась ведьма. — Если из-за катастрофы душа твоей дочери избежала ада, она могла войти на Земле в тело больной или безумной. Возможно, есть способ принести её в жертву и во второй раз… Но лучше бы подождать подробностей из столицы. Первые вести смутны… А девка пусть пока посидит в подвале.

— Но она хочет причинить мне вред! — содрогнулся бургомистр. — Я боюсь её! Ведь она вернулась из ада!

— Конечно, она хочет причинить тебе вред, — ухмыльнулась Иссият. — Но если ты нальёшь мне ещё вина — я возьму кинжал с кровью твоей дочери и пойду с тобой в подвал ратуши. Ты поглядишь, так ли опасна девка, а уж я-то сумею ударить.