Случайная мама. Чудо под Новый год

Глава 19

ОКСАНА

Гуляем с Никуськой на детской площадке, никого не трогаем. Любуемся огромным снеговиком, которого вчера всем двором дружно лепили. Высокий получился, ладный, с меня ростом. Снега на него не пожалели.

Хотя, чего там жалеть?

Этого добра за два дня в городе столько выпало, что коммунальные службы, как обычно, не ожидали и теперь едва справляются, и даже ленивые домоседы из тепла на мороз выползли потоптаться.

А снеговик обалденный. Прям загляденье.

Округлый, симпатичный, улыбчивый. На макушке десятилитровое красное ведро, нос — сочная рыжая морковка, глаза — еловые шишки, рот — из бусин рябины. Кто-то сердобольный ему на шею клетчатый шарф повязал, а дворник дядя Рустам утром свою метлу приставил.

— Ника, скажи, классный?

— Ка-сый! — подтверждает она.

— А смотри, что у меня есть, — достаю из кармана еще утром найденные в кухонном выдвижном ящике разноцветные крышки из-под пластиковых бутылок и демонстрирую малышке.

Она глазенками хлопает, улыбается. Но явно не понимает, что я хочу.

— Давай мы снеговику пуговки сделаем, — поясняю.

Беру зеленую крышку и ввинчиваю ее снеговику в грудь.

— Вот так. Как тебе? — под первой вдавливаю вторую. Теперь желтую. — Нравится, зайка? Симпатичнее он становится?

— Да! Ка-си-вый, — кивает и на оставшиеся крышки посматривает.

— Хочешь дальше сама попробовать?

Улавливаю желание творить.

— Да! — опять кивает.

— Держи.

Протягиваю оставшиеся кругляши на ладони.

Забирает. Идет к снеговику. Раздумывает над новым цветом, выбирает красный, украшает, старается. От усердия аж ротик приоткрывает и пыхтит тихонько.

— Ксюхен, слушай, не против, если я на минутку вас оставлю и до банкомата отскочу? — закончив разговор по телефону, обращается ко мне Пашка и в сторону «Пятерочки», где стоят терминалы, мотает головой. — Надо наличку снять. Приятель просит занять, а сам безнал принципиально не уважает.

— Иди, конечно, — соглашаюсь и вновь сосредотачиваюсь на деятельной Никусе. — Мы точно никуда отсюда не уйдем.

— Спасибо!

Звягинцев убегает.

Я наблюдаю за малышкой. Переминаюсь с ноги на ногу, прячу руки в карманы пуховика — не то, чтоб пальцы замерзли, просто привычка — и тут нащупываю телефон.

Идея сфоткать красотульку приходит моментально. И с каждой секундой обдумывания нравится все сильнее. Потому что постановочные снимки, конечно, хорошо, но, когда вот так, в процессе настоящей занятости, где эмоции живые и яркие — совсем другой коленкор.

Ника продолжает украшать. Я, обходя ее по кругу, щелкаю камерой. Раз, другой, десятый. Не проверяю сразу, что выходит, просто фотографирую. Потом, дома, посмотрим. Уверена, и Пашка заценит. Он сам племяшку любит запечатлевать.

— Саня, я у-сё! — сообщает кроха, поднимая пустые ручонки вверх.

— Умница моя, и я тоже всё! — гашу экран и запихиваю гаджет в карман, но из-за перчаток промахиваюсь и роняю его в сугроб.

Нагибаюсь, отряхиваю от снега. Во второй раз убираю нормально. А когда поворачиваюсь к Веронике, столбенею.

Мужик, не пойми откуда взявшийся, тянет свои клешни к моей лапочке.

Дальше происходит щелчок. В голове яркой картинкой вспыхивает рассказ родителей про ненормального психа, пристающего к детишкам на детских площадках. И адекватная Оксана добровольно и проворно уступает место взбалмошной «мамашке Сане», которая за своё дитя любого маньяка на лоскутки порвет и лишь потом испугается.

Обижать ребенка!

Да фиг ты угадал!

Рука сама собой одалживает у снеговика метлу и проводит первый упреждающий удар. Дальше следует короткая потасовка и обмен нелюбезностями, следом дружное падение в сугроб.

В моем случае более удачное, чем у мужика. Я хотя бы на него приземляюсь.

Но стопроцентным победителем в короткой схватке оказывается Ника, с веселым хохотом плюхающаяся на нас сверху.

С виду легкая кроха оказывается тяжелой бомбочкой. Живая прослойка между мной и снегом в очередной раз крякает. И только тут в мой отключавшийся на время мозг ввинчивается громкое слово: «Папа!»

— Папа?! — сиплю я, пытаясь приподняться и заглянуть неманьяку в лицо.

К счастью, удается. Появившийся рядом с нами Пашка стягивает с моей спины малышку, и делает это возможным, как и жизненно необходимую попытку сделать полноценный вдох.

— Ты — папа? Ника, твоя дочь?

— Моя, — фыркает мужик.

Понятное дело, недоволен. Встреча с метлой его вряд ли впечатлила.

— Извини, я не знала, — винюсь и предпринимаю попытку с него сползти.

Но скользкая подошва новых уггов этого не позволяет. Нога проскальзывает, и я со всего маха впечатываю коленку ему в…

— С-с-с-ссссу-п-чик… — шипит папа Ники сквозь зубы. — Слушай, Антипенко, я понимаю, что наше знакомство в первый раз не задалось. Но перестань уже борзеть и пытаться расколоть мои фаберже. Я Нике братиков и сестричек обещал подарить.

— Упс, прости!

Вот тебе и зима. У меня по спине пот ручьем льется. Решаю не рисковать и не переползать через «папу», а скатиться с него вбок. К счастью, это удается.

Поднимаюсь на ноги, стряхиваю с себя снег. Краем глаза наблюдаю за повизгивающей в восторге кнопкой. При виде отца она чуть ли ни кипятком писает. Подпрыгивает, в ладошки хлопает, улыбкой очаровательной всех обезоруживает.

Вот это любовь!

Загляденье и зависть!

А потом меня будто током ударяет?

— Эй, — хлопаю брюнета, только что поднявшего дочку на руки, по плечу. — А откуда вы мою фамилию знаете?

— Ксюх, ты что, прикалываешься? — отвечает мне вместо незнакомца Пашка. — Ты ж сама мне про моего брата говорила. Только думала, что мы однофамильцы. А я не стал переубеждать.

— Звягинцев А.А.? Это он? — уточняю у соседа, тыча пальцем в его старшего родственника. — Адвокат?

— Ну да, — кивает Пашка, сияя, как новенький медяк.

А у меня глаз дергается, а следом забрало падает.

— Ах ты ж кобел…

Не знаю, как этот А.А. Звягинцев так шустро успевает впихнуть Нику в руки младшему брату, но только он успевает. А после дергает меня на себя, буквально выбивая дух, и рот ладонью запечатывает.

— Тш-ш-ш, — шипит, обдавая лицо теплым дыханием, — нельзя выражаться при детях, сама же говорила! И вообще, там в кабинете недоразумение вышло. Это моя сестра была!

Не знаю, что на меня действует сильнее. Его слова и требовательный тон, рождающий под кожей толпу мурашек. Хмурая складка на лбу, которую почему-то хочется разгладить кончиками пальцев. Удивительно глубокие серо-зеленые глаза, не позволяющие не то, что отвернуться, а даже моргнуть. Или легкий мужской парфюм, проникающий со вздохом в легкие и сворачивающийся в животе теплым клубком.

А может, всё и сразу?!

Но только я впервые понимаю, что такое — провалиться в чужой взгляд и в нём утонуть. Потому что мир за пределами внимательно разглядывающих меня глаз словно растворяется.

Есть он. Есть я. И больше ничего.

— Представляешь, конфетка, впервые себя настолько лишним чувствую, что аж завидно, — ворчит на периферии кто-то голосом соседа.

Но вот А.А. Звягинцев моргает, и я моргаю следом за ним. А мир вновь наполняется объемом. Появляются звуки, запахи, краски…

И требовательный голосок Ники:

— Папоська, ка-жи Сана ка-ё-са-я!