Содержанка

12

Лида лежала на кровати и думала о договоре, который она заключила с Алексеем. Она обещала не выходить из своего номера, если он сегодня вечером возьмет с собой Попкова, но одержит ли он слово? Внутри нее все клокотало от волнения, веки словно горели изнутри. В этом-то и загвоздка: когда договариваешься о чем-то с людьми, никогда не знаешь, можно ли на них положиться. Лида смотрела в потолок, на, сырое пятно, которое постепенно приобрело форму жирафа. Наверное, наверху протекали трубы. Такие же ненадежные, как болтливые языки.

Ты прекрасно говоришь по-русски. Эти слова Елены напомнили ей, как она когда-то сказала почти то же самое Чану. «Ты прекрасно говоришь по-английски», — негромко произнесла она, вспоминая. Тогда было лето, в тот день небо над Китаем казалось громадным — необъятное переливчато-синее шелковое покрывало у них над головами. Лида улыбнулась и отпустила свои мысли, которые рвались к этому воспоминанию так же безудержно, как пчела летит на сладкий, манящий аромат цветущей орхидеи. Она не стала противиться или сдерживать себя. Не в этот раз. День за днем здесь, в этом заснеженном краю она боролась за будущее, но этим вечером Лида позволила себе пьянящее удовольствие вернуться в прошлое.

Чан Аньло вывел ее по размытой тропе к бухте Ящерицы, как называли небольшой залив к востоку от Цзюньчоу, там, где река впадает в море. Рассветное солнце лениво нежилось на воде, росшие на берегу березы бросали пестрые тени на серые плоские камни.

«Для меня большая честь, что ты считаешь мой английский приемлемым», — вежливо ответил Чан.

Ее сердце готово было вырваться из груди. Придя сюда сама с едва знакомым молодым человеком, да еще китайцем и, более того, коммунистом, она многим рисковала. Ее мать, узнай она, куда собирается дочь, наверное, привязала бы ее к кровати. Но к тому времени их жизни, его и ее, уже переплелись непостижимым образом. Она чувствовала, как малюсенькие крючки, острые, как маленькие стрелы, впиваются в самые нежные, самые чувствительные части ее тела, в живот, в худые белые бедра. И с каждым ударом сердца как будто кто-то дергал за эти невидимые крючки. Его неподвижность была такой же грациозной, как и его движения. Он был в блузе с вырезом в форме буквы V и просторных брюках. На ногах — ужасные ботинки. Когда он встретил ее на выходе из английской церкви, она поздоровалась с ним очень официально — сложила перед собой ладони и поклонилась, не поднимая глаз.

— Я хочу поблагодарить тебя. Ты спас меня в том переулке, и я тебе очень признательна. Спасибо.

Он не пошевелился. Ни один мускул не дрогнул у него на лице и на всем теле. Но что-то переменилось у него внутри. Точно открылось какое-то место, которое до этого оставалось закрытым. Исходившее от него тепло удивило ее.

— Нет, — сказал он, внимательно глядя на нее. — Ты не должна быть мне признательна. — Он подошел к ней на шаг и остановился так близко, что она смогла рассмотреть фиолетовые точки в его черных глазах. — Торговцы людьми перерезали бы тебе горло, когда ты стала бы им не нужна. Так что мне теперь принадлежит твоя жизнь.

— Моя жизнь не принадлежит никому, кроме меня.

— А я обязан тебе своей жизнью. Если бы не ты, меня бы уже не было. Пуля этого иностранного полицейского дьявола попала бы мне в голову, и я бы уже был с моими предками, если бы ты не вы- шла из темноты и не остановила его. — Он очень низко поклонился. — Моя жизнь принадлежит тебе.

— Значит, мы квиты. — Она неуверенно рассмеялась, не совсем понимая, насколько это серьезно для него. — Жизнь за жизнь.

Отойдя от нее, он присел на корточки на поросшем травой пятачке у самой воды. Может быть, он не хочет испугать ее? Или она для него просто еще один фаньцуй, иностранный дьявол, рядом с которым ему невыносимо находиться? Спрятав лицо под широкой соломенной шляпой, она села на огромный плоский камень, вытянула ноги и подставила под солнце голые лодыжки. Помятая шляпа и старенькое платье смущали ее. Наблюдая за небольшой коричневой птицей, которая пыталась достать сочную личинку из упавшей ветки, она надеялась, что Чан Аньло не станет рассматривать ее.

— В Пекине у меня много лет был учитель английского, — заговорил он. — Он хорошо меня учил.

Взглянув на него из-под полей шляпы, она оторопела, увидев, что он разматывает пропитанную кровью повязку на ноге. О Боже, это наверняка из-за той сторожевой собаки, которая прошлой ночью бросилась на него, когда он пришел в клуб «Улисс», чтобы спасти ее. Зубы пса, похоже, наделали гораздо больше беды, чем она предполагала. Она почувствовала приступ тошноты при виде кожи, свисающей с ноги красными лоскутами. У нее вдруг заболело в груди. Как вообще он мог ходить с такой ногой?

Он поднял взгляд и увидел, что она, открыв рот, пялится на его ногу. Лида наконец оторвалась от созерцания раны, и их глаза встретились. Довольно долго они смотрели друг на друга. Потом он отвернулся. Молча она наблюдала за тем, как он опустил ногу в воду и начал растирать рану пальцами, маленькие сгустки крови поднимались на поверхность, из-за чего река стала напоминать рыбью спину. Лида быстро встала с камня и опустилась на колени рядом с ним. В ее руке была игла и нить, которые он попросил ее захватить с собой. Теперь девушка поняла, с какой целью.

— Вот, — произнесла она, протягивая их.

Однако, когда он поднял руку, она тоном человека, принявшего решение, произнесла:

— Может, лучше я помогу?

В глазах его загорелся огонек, значение которого она не смогла разгадать. Их черноту точно перекрыло что-то яркое и обжигающее. Лида сглотнула, придя в ужас от того, что сама предложила.

Когда иголка в первый раз вошла в его кожу, она думала, что он закричит, но он не издал ни звука. Она бросила беспокойный взгляд на его лицо. К ее изумлению, оказалось, что он смотрит на ее волосы и улыбается каким-то своим мыслям. После этого она уже не поднимала глаз, сосредоточившись на работе. По правде говоря, она больше думала не о том, больно ли ему, а о том, чтобы швы получались как можно ровнее, потому что понимала: шрамы у него останутся навсегда. Она то и дело промокала кровь носовым платком и усердно старалась не думать о проглядывающих из-под плоти белых участках кости.

Покончив с этой работой, она стянула с себя нижнюю юбку, разрезала ее ножом Чана на ленты и перевязала рану. Вышло довольно грубо, но она сделала все, что могла. Черт! С перевязкой у нее получилось не лучше, чем с зашиванием. Потом, даже не спросив у него разрешения, она вспорола его ботинок и перевязала еще двумя кусками ткани.

— Ну вот, — сказала она. — Так-то лучше.

— Спасибо.

Чан низко поклонился, когда она села на траву, и у нее вдруг возникло ощущение, что он старается не смотреть ей в лицо. Почему? Что он мог скрывать от нее?

— Не нужно меня благодарить. Раз уж мы взялись спасать друг другу жизни, значит, мы отвечаем друг за друга, — улыбнулась она.

Она услышала, как он громко вздохнул. Он был раздражен? Она позволила себе что-то лишнее? Лида вдруг растерялась, почувствовала себя чужой и беспомощной в этих непостижимых и незнакомых китайских землях. Она поднялась, скинула сандалии и вошла в реку. Спокойная вода мягко накатила на ее ноги, обдав приятной прохладой. Лида плеснула немного на подол платья, чтобы смыть кровь. Его кровь. Впитавшуюся в ткань ее одежды. Она какое-то время смотрела на багровые пятна, потом прикоснулась к одному из них кончиком пальца, и руки ее замерли.

— Лидия Иванова.

Он впервые произнес ее имя. В его устах это прозвучало непривычно. Скорее не по-русски, а…

— Лидия Иванова, — повторил он, голос его был тихим, как легкий ветер, гуляющий в траве. — Что тебя так тревожит?

Она вздрогнула. Что было тому причиной, ее ли собственная кровь, речная ли вода, но в тот яркий, залитый солнцем миг она вдруг поняла, что ошиблась. Он видел ее насквозь, все ее мысли были для него так же прозрачны, как капельки воды, скатывающиеся по ее рукам. Тот вздох, который она услышала, не был раздражением. Он вздохнул, потому что знал, как знала и она, что теперь они действительно были в ответе друг за друга. Когда она посмотрела на Чана, он лежа, приподнявшись на локтях, наблюдал за ней своими смоляными глазами. Их взгляды встретились, и Лида ощутила, что их связало что-то материальное. Какая-то нить, мерцающая в воздухе, такая же неуловимая, как речная волна, но такая же прочная, как стальные канаты, удерживающие новый мост через реку Пейхо.

— Скажи мне, Лида, что лежит на твоем сердце таким грузом?

Она отпустила подол платья, и тот закачался на воде вокруг ее ног. Лида вдруг снова очень ясно увидела, какое оно потрепанное. И в тот же миг решилась.

— Чан Аньло, — сказала она, — мне нужна твоя помощь.

— Вчера вечером у какого-то мужчины я вытащила из кармана ожерелье. — Лида вышла из воды и снова села на камень, настороженно замерев, точно оранжевая ящерица, готовая в любую секунду пуститься наутек, — голова приподнята, конечности напряжены. — Это было в «Улиссе».

В клубе «Улисс» собирались британские колонисты, жившие в международном поселении в Цзюньчоу. Это заведение поражало грандиозными размерами и неуместной роскошью и словно магнитом тянуло к себе Лиду. «Попробуй как-нибудь пожить в темном душном чердаке, — бросила она как-то своей подруге Полли, — и тогда увидим, захочется ли тебе бывать в "Улиссе"».

— Поэтому вчера туда и приезжала полиция, — пояснила она Чану. — Пропажу обнаружили до того, как я успела выйти из клуба, и мне пришлось ожерелье спрятать. — Она заметила, что говорит слишком быстро, и продолжила уже медленнее: — Когда всех нас допросили и обыскали, мне пришлось оставить его там и уйти.

Она еще несколько раз украдкой бросала на него взгляды, но лицо Чана Аньло оставалось спокойным. По крайней мере это обнадеживало. Никогда раньше она никому не признавалась в своих кражах, хотя до сих пор в руки ей никогда не попадало ничего даже близкого по стоимости этому ожерелью. Она нервничала.

— Это было ужасно, — добавила она.

Несмотря на неудобную повязку, Чан легко оторвался от травы, сел и подался вперед.

— Где ты спрятала ожерелье?

Лида сглотнула. Ей придется ему довериться. Придется.

— Во рту чучела медведя рядом с мужским туалетом.

Свет точно спрыгнул с поверхности реки и наполнил его лицо. Он рассмеялся, и этот звук отозвался странным ощущением удовлетворения где-то у нее в груди.

— Ты хочешь, чтобы я вернул его тебе. — Слова эти не были вопросом.

— Да, — сказала она и глубоко поклонилась.

— Почему я? Почему не ты сама?

— Мне не разрешают появляться в клубе. Вчера был особый случай. — В последовавшей тишине она почувствовала, насколько серьезной была ее просьба.

— Мне туда тоже нельзя, — напомнил он ей. — Китайцев туда не пускают. Так как же я, по-твоему, должен запустить руку в пасть медведя?

— Это тебе решать. Ты ведь уже доказал свою… находчивость.

— Ты понимаешь, что, если я попадусь, меня посадят в тюрьму?

Или того хуже?

Она закрыла глаза, чувствуя, насколько противна сама себе.

— Я знаю, — прошептала она.

— Лида.

Она открыла глаза и от удивления заморгала. За те пару секунд, пока веки ее были опущены, он совершенно беззвучно прошел по траве и теперь стоял прямо перед ней, высокий, гибкий и в то же время настолько неподвижный, что, казалось, он и не дышит вовсе.

— Меня могут казнить, — мягко произнес он.

Она отбросила волосы и посмотрела ему в глаза.

— Значит, ты не должен попасться.

Он рассмеялся, и в его смехе она неожиданно услышала дикую энергию, которую он обычно так умело сдерживал. Чан прикоснулся к ее руке — легчайшее касание кончиками пальцев, но этого хватило ей, чтобы понять. Они с ним были слеплены из одного теста. От опасности у него закипала кровь. То, что другим казалось риском, для него было интересной задачей. Они были зеркальными отображениями друг друга, двумя половинками единого целого, и тот миг, когда его кожа скользнула по ее, был моментом соединения двух осколков.

— Чан Аньло, — строго произнесла она, — ты не должен попасться. Ни в коем случае. Потому что, если ты попадешься, — она немного наклонила голову в его сторону, — я уже не получу своего ожерелья.

Глядя на нее, он мягко улыбнулся.

— Оно так дорого?

— Да. Оно из рубинов.

— Я хотел сказать… — промолвил он и на секунду замолчал, внимательно рассматривая ее лицо. — Оно так дорого для тебя?

— Ну разумеется! Что еще может обеспечить мне жизнь? Я имею в виду, нормальную, человеческую жизнь, а не это прозябание. Мне… и матери. Она пианистка. Мне больше негде взять денег, чтобы купить ей рояль «Эрар», который ей так нужен.

— Рояль?

— Нуда.

— Ты готова рисковать всем… ради рояля?

Вдруг в одну секунду между ними раскрылась трещина, до того глубокая, что дна ее не было видно. Трещина, которую до этого ни она, ни он не замечали.