Содержанка

37

В ванной было тепло. В гостинице «Триумфаль» заботились об удобстве привилегированных постояльцев. Чан Аньло услышал восхищенный вздох Бяо, когда тот, войдя в ванную, увидел золотые краны, хромированные детали и мрамор. В небольшом номере самого Бяо, расположенном ниже, на втором этаже, над шумным буфетом, удобства были скромнее. Чан закрыл за помощником дверь и открыл оба крана, сначала над раковиной, а потом и над ванной. Вода хлынула в белоснежные фаянсовые сосуды потоком, закружилась, загудела, ринувшись в стоки через сливные отверстия, наполнила небольшое помещение бульканьем и вибрацией.

— Ну вот, друг мой. Теперь давай поговорим, — вполголоса произнес Чан.

— Это не опасно?

— Я думаю, те, кто слушает, половину времени на службе все равно спят.

Бяо выглядел неуверенно. Руки его не знали покоя, как листья бамбука на ветру, а темные глаза так и рыскали по кафельным стенам. Чан был рад, что взял с собой в Россию этого молодого человека, и не только потому, что это спасло Бяо от участия в боевых действиях в Китае и позволило спокойно вздохнуть Ху Тай-ваю. Бяо был щитом, прикрывавшим спину самого Чана. Он ну>вдался в помощнике.

— Не думай о тех, кто слушает, брат, — промолвил Чан, близко поднеся губы к уху Бяо. — Эти водопады все равно оглушили их. Вчера Куань произнесла неосторожные слова, но ни ей, ни мне вопросов не задали. Я уверен, что бородатым наш мандаринский кажется таким же непонятным и трудным для восприятия, как нам — их русский.

Бяо кивнул.

Чан заговорил быстро:

— Здесь есть выход, через окно ванной и по крышам. Мне нужно, чтобы ты незаметно выбрался на улицу. Нужно идти сейчас, пока еще есть время до обеда, который для нас запланировали.

Глаза Бяо загорелись. Он снова кивнул.

— У бородатых мозги работают медленно, как червяки. Все пройдет гладко.

— Спасибо, мой друг.

На какое-то время они замолчали, прислушиваясь к шуму воды.

— Это ради девушки фаньцуй? — наконец спросил Бяо. — С которой ты танцевал?

Чан удивился, что Бяо спросил его, но кивнул. Его юный компаньон посерьезнел, втянул щеки.

— Чан, неуверенно произнес он, — я, конечно, недостоин судить, но мне кажется, что неразумно так рисковать ради фаньцуй. Она явно не стоит того, чтобы…

Чан застыл. Он не переменился в лице, только его мышцы слегка напряглись, но этого оказалось достаточно.

Бяо склонил голову.

— Прости мой несдержанный язык. Он не знает, когда лучше промолчать.

— Он у тебя всегда таким был, — рассмеялся Чан. — Ты так и не изменился.

— Само собой, я с удовольствием выполню любую просьбу своего друга.

— Спасибо, Ху Бяо.

— Просто я… — Он замолчал.

Голова его все еще была наклонена так, что на задней стороне крепкой шеи натянулись сухожилия.

— Что? — спросил Чан.

— У моего языка нет ушей, чтобы слушать или учиться.

— Заканчивай то, что хотел сказать.

Ху Бяо поднял глаза. Ресницами и тяжелыми веками он вдруг напомнил Чану Ху Тай-вая, человека, которому он был стольким обязан, который был его отцом во всем, кроме имени. Юноша почувствовал близость и привязанность к своему младшему товарищу.

— Говори, Бяо, а не то мне самому придется залезть кулаком тебе в глотку и вытащить оттуда слова, как твоя мать вытаскивает щенков из суки.

Он засмеялся и увидел, как Бяо вздохнул и слегка вздрогнул, оттого что почувствовал облегчение. Впервые в жизни Чану пришло в голову, что его друг детства не только любит его, но и боится. Это было печально. Неужели война превратила его в какого-то нового человека? Неужели он оставил лучшее, что было в нем, там, на китайских полях сражений?

— Бяо, я хочу выслушать твой совет.

— Боги всегда помогали тебе, Чан Аньло. Если ты променяешь их внимание на внимание длинноносого иностранного дьявола, они оставят тебя.

— Я уже многое им обещал. Поклялся гордым именем своих предков.

— Нет, друг мой. Боги непостоянны. Держись со своими. Возвращайся в Китай и женись на моей сестре Си-ци. Ты знаешь, как сильно она тебя любит.

Чан улыбнулся.

— Мое недостойное сердце и без того принадлежит прекрасной Си-ци. Как и сердца многих других мужчин. Я всегда буду любить ее милое лицо и ее мудрость.

— Тогда женись на ней.

— Не могу.

— Этого больше всего хотели бы мои отец и мать перед смертью.

— Бяо, это жестоко. Ты же знаешь, я не могу им ни в чем отказать.

Двое мужчин долго смотрели в глаза друг другу, не произнося ни слова. Их окружал лишь звук льющейся воды. Первым отвел взгляд Ху Бяо.

— Что тебе нужно, Чан Аньло?

— Мне нужна комната.

Эдик вернулся поздно вечером. Довольный собой, он гордо выпячивал грудь, и Лида обняла его, прежде чем он успел воспротивиться. Торопливо, словно куда-то очень спешил, он сунул ей записку, после чего вместе с собакой исчез.

В записке был указан адрес и нарисована схема улиц. Лида представила себе, как Чан сидел в своем номере и старательно чертил для нее линии, чтобы она не ошиблась. В записке не было ни приветствий наподобие «дорогая Лида», ни подписи — ничего, что могло бы указать на кого-то из них. Лишь три коротких слова в самом низу: «Ты — моя жизнь».

Лида дождалась, пока Лев и Елена начнут храпеть, усыпленные водкой Малофеева, и лишь после этого выскользнула из кровати.

В комнате было темным-темно. За окном — еще темнее. Ночное небо исчезло. Ни луны, ни звезд, одна сплошная пустота, которая выглядела так, будто поглотила город. Лида быстро вытащила из-под кровати узел и стала натягивать Еленины юбки и кофты в несколько слоев, отчего, в конце концов, стала казаться дородной и неповоротливой. Покончив с этим занятием, она удовлетворенно кивнула.

Теперь в свое пальто она уже не помещалась, но и Еленино надевать не хотела, ведь любопытные глаза могли узнать его. Поэтому вместо пальто она взяла свое шерстяное покрывало и обмоталась им, словно большой шалью, накинув на голову и плечи. Поверх него она повязала шарф, закрепив его узлом под подбородком. Теперь в темноте узнать ее будет невозможно. На какой-то короткий миг ей даже показалось, что она освободилась от самой себя. Задержав дыхание, она шмыгнула из комнаты в коридор. Никто не узнает ее. Даже Чан Аньло.

Она поспешно семенила по скользкой улице, опустив голову навстречу ветру. Большинство зданий было накрыто саваном темноты, поэтому она могла не думать о том, что ее в любую секунду могли остановить и допросить, а сосредоточиться на том, куда направляется. Дорога была неровной и грязной. С одной стороны растянулось кладбище, а с другой деревянные домики теснились, подпирая друг дружку. Сильный запах сырой земли, свиней и древесного дыма напоминал китайскую деревню. Лида попыталась улыбнуться этому воспоминанию, но не смогла. Несмотря на холод, ладони внутри перчаток сделались влажными и липкими, а в затылке начало покалывать, как будто под покрывалом у нее на голове копошились пауки. Постепенно шаги Лиды замедлились, и она остановилась. Что с ней?

Почему она так нервничает? Почему ноги отказываются идти?

Девушка закрыла глаза. Тяжелый ночной воздух давил на нее, и все же, стоя на месте, часто дыша, она почувствовала, как выходит наружу правда. Она боялась. Боялась того, что они будут вежливы друг с другом.

Сколько она так простояла, Лида не знала. Из оцепенения ее вывел звук шагов, и на какой-то миг она подумала, что это мог быть Чан Аньло, вышедший на ее поиски. Но потом она увидела луч ручного фонаря, прокладывающий желтую дорожку на снегу. Нет, это не Чан Аньло, он бы не стал зажигать фонарь. Она как раз собралась перейти на другую сторону улицы, чтобы не встречаться с неизвестным, когда прямо в лицо ударил ослепительный луч света. Она подняла руку, прикрывая глаза, и в ту же секунду услышала топот бегущих ног. Вдруг ее с силой толкнули к стене. Голова ее дернулась, ударившись обо что- то твердое. Руки сорвали с нее покрывало и начали грубо копаться в одежде. Лишь многочисленные слои Елениных объемистых кофт задержали пальцы нападавшего. Она ударила его кулаком в голову и услышала вскрик. От удара у нее заболели суставы пальцев.

— Отстань от меня! — закричала она.

— Заткнись, сука!

— Пошел к черту, сволочь!

Она изо всех сил ударила ногой и попала в голень.

Нападавший с силой хлестнул ее по губам открытой ладонью. Она почувствовала кровь. Рот, от которого разило пивом, накрыл ее губы. Она снова сильно ударила ногой, но начала задыхаться. Второй рукой неизвестный передавил ей горло, вес его тела прижимал ее к стене. Она попыталась закричать. Почувствовала, что мозг перестает работать.

И вдруг все кончилось. Не издав ни звука, мужчина отпустил ее, как будто ему надоело бороться, и сел на кучу снега. Казалось, он израсходовал все свои силы. Лида жадно глотнула воздуха.

— Сволочь! — выдохнула она и ударила его в спину.

Медленно, словно задумавшись, он повалился вперед и уткнулся лицом в снег рядом со своим фонарем. Голова его была наклонена под каким-то странным углом. Только сейчас Лида увидела вторую фигуру, с лицом, состоящим из сплошных теней и бликов. Призрак, появившийся из церковного кладбища напротив.

— Чан Аньло, — прошептала она.

— Идем.

Он схватил ее за руку и повел прочь от лежащего на дороге человека, ступая по темной дороге такими широкими шагами, что Лида с трудом поспевала за ним. Она оглянулась, но тело не шевелилось. Ночь словно превратилась во что-то густое, почти осязаемое. Когда они подошли к какой-то панельной двери, Чан Аньло достал ключ и вставил в замочную скважину. Дверь, жалобно скрипнув, отворилась, и они вошли. В прихожей было совершенно темно, но она слышала его дыхание. Она не сомневалась, что и он слышит ее дыхание, затрудненное и неровное.

Двигался он уверенно, точно мог видеть в темноте. За руку провел ее по лестнице до двери на первой площадке. Ввел Лиду в комнату и закрыл дверь.

— Жди здесь, — шепнул он.

Он исчез, и через мгновение зажглась спичка, выхватив его лицо из темноты. Он стал зажигать свисавшую с потолка газовую лампу и подтянул тоненькие цепочки, регулирующие поток газа. Лампа с шипением ожила, и комната наполнилась янтарным свечением. Наконец Лида вздохнула спокойно. Комната была небольшой, с кроватью, креслом и столиком. Как ни странно, над кроватью на стене висело распятие. Места было немного, но им большего было и не нужно.

Чан подошел к Лиде и остановился прямо перед ней, сверкая темными живыми глазами. Но она знала его слишком хорошо, чтобы в. чуть выдвинутой челюсти, в мягкой линии губ увидеть отражение своей собственной неуверенности. Она вздохнула и подалась вперед. Ее руки оплели его шею, его — легли ей на спину, прижали, погладили, ощутили ее изгиб под многочисленными слоями одежды.

— Моя любовь, только моя, — прошептала она и раскрыла губы навстречу его устам.

Его губы, твердые, властные, нашли ее, и она почувствовала, как между ними поднимается хрупкая стена отчужденности. Потом услышала, как она с треском рассыпалась на тысячу частей, и забылась.