Содержанка

50

На этот раз Лида позвонила в звонок. Дожидаясь ответа, она закрыла глаза, чтобы отгородиться, не увидеть этого мгновения, точно это должно было произойти с кем-то другим. Она пол-Москвы объездила на дребезжащих трамваях, пока бледный и едкий воздух города наконец не потемнел и в вечернем небе не показалась желтая, как дыня, луна.

Какое-то время она наблюдала за фонарщиком, который, насвистывая, ехал на велосипеде по улице со своим длинным деревянным шестом на плече. Он останавливался у каждого столба и, не слезая с велосипеда, кончиком шеста поворачивал ручку газового рожка. Как ей захотелось быть им! Она смотрела, как трамвайная кондукторша, женщина с усталыми глазами, вежливо выдавала билеты пассажирам. Лиде захотелось быть ею. Или девушкой, державшей на руках младенца с родимым пятнышком на лице. Или парой, которая шла по улице, взявшись за руки.

Она готова была стать кем угодно, лишь бы не быть самой собой.

Дверь открылась.

— А, Лида. Спасибо, что нашла время заглянуть.

— Добрый вечер, Дмитрий.

— Не могу сказать, что не ждал тебя. Видишь, как я доверяю твоему слову.

Он был в свободном шелковом красно-коричневом халате и черных брюках и улыбался так вежливо, что на какую-то крошечную долю мгновения у нее появилась надежда. Дмитрий распахнул перед ней дверь, и она вошла в прихожую. Из комнаты доносилась музыка, и Лида сразу узнала мелодию. Мать когда-то играла ее, это был один из ноктюрнов Шопена.

— Вы выглядите уставшей, Лида. Бледны совсем. Позвольте, я налью вам вина. Вам станет лучше. — Он протянул руки, чтобы помочь ей снять пальто.

Она не пошевелилась. Просто стояла в его теплой квартире в пальто и нелепой шапке. Лида попыталась увидеть под любезной улыбкой его настоящего, но он был скрыт слишком умело.

— Дмитрий, не делайте этого.

Его серые глаза расширились.

— Милая Лида, вы меня удивляете. Мы же с вами договорились.

— Я знаю.

— Ваш казак дома? — Да.

— Он даже жив.

— Да.

— В таком случае, — Дмитрий озадаченно развел руками, — в чем же дело?

— Я не хочу этого.

Он медленно, с грустью, обвел ее взглядом, а потом осторожно снял с нее шапку, из-под которой на ее плечи хлынули волны огненных волос.

— Я не думаю, — мягко произнес он, — что ваше желание сейчас может иметь какое-то значение. Мы согласились на условиях. Сделка есть сделка. Я свое обещание выполнил, теперь настало время и вам выполнить свое. — Голос его зазвучал по-другому, как будто в горле у него пересохло, а язык отяжелел.

— Дмитрий, прошу вас. Вы порядочный человек, и мы все еще можем остаться друзьями, несмотря на…

— Друзьями! Я не хочу, чтобы мы с вами оставались друзьями!

Глаза его яростно вспыхнули, и улыбка превратилась в оскал, но в следующий миг он уже снова стал вежлив и приветлив. В эту секунду она поняла: ничто не заставит его передумать, и с этого времени она возненавидела его. Она обернулась и посмотрела на дверь.

— Нет, моя маленькая Лида. — Тон его был успокаивающим, как будто он обращался к пугливому жеребенку. — Не думайте об этом. И не нужно смотреть на меня с таким презрением. — Он рассмеялся, и от этого смеха у нее все похолодело внутри. — Если попробуете уйти, моя дорогая, я сделаю так, что товарища Попкова снова арестуют. — Его глаза заблестели, как стекло, взгляд сделался острым. — Понимаете?

— Да.

— Хорошо. Теперь, когда мы понимаем друг друга, позвольте, я помогу вам снять пальто.

Она не пошевелилась, но он аккуратно расстегнул пуговицы и начал стаскивать пальто с ее онемевших плеч.

— Дмитрий, — произнесла она, не глядя на него, — что может помешать вам в будущем снова угрожать мне арестом Попкова, если вы снова захотите, чтобы я пришла сюда?

Он довольно улыбнулся.

— Теперь я вижу, что мы действительно поняли друг друга.

— Ответьте мне. Что?

— Ничего, моя дорогая Лида. Совершенно ничего.

Оказалось, что музыка, которую было слышно в прихожей, доносилась из кабинета. Несмотря на наличие строгого письменного стола и полок с рядами книг в кожаных переплетах, выглядело помещение довольно уютно. Хороший выбор для обольщения, подумала Лида. Мягкое освещение, граммофон, насыщенные цвета афганского ковра на полу, кофейник и бутылка вина на столике радом с кушеткой. Взгляд Лиды привлекла именно эта кушетка. Своими мягкими изгибами, темно-зеленым бархатом обивки, янтарными и коричневыми шелковыми подушками она манила к себе, как лесная поляна в теплый весенний день.

— Вина? — предложил он.

— Нет.

— Прошу вас. Садитесь.

Она не пошевелилась.

Дмитрий снял с пластинки иглу, налил в два бокала и на секунду замер с ними в руках, пока осматривал ее, слегка склонив голову набок. Похоже, ему понравилось то, что он увидел. У Лиды возникло непреодолимое желание пощечиной сбить с его лица довольную улыбку. В комнате было очень жарко. Или это ей так казалось? Густой кофейный аромат закупорил ее легкие, и она вдруг почувствовала подступающую к горлу тошноту. «С ним я как-нибудь справлюсь», — когда-то самонадеянно похвалилась она перед Еленой. Какой же наивной она была! Она, как дура, считала, что может лукаво повести бровью, качнуть локонами и получить от этого мужчины все, что нужно, не заплатив за это свою цену. «Этот человек тебя съест и не подавится», — предупреждала ее Елена. Нужно было прислушаться к ней.

И все же без помощи Дмитрия Попков был бы сейчас в тюрьме или, хуже того, умер бы. Дмитрий, как терпеливый паук, дожидался, когда она основательно увязнет в его паутине, и у нее не было права удивляться тому, что клейкие нити начали стягиваться на ней.

— Вот, это вас успокоит. — Он протянул ей бокал.

— Мне нужно успокоиться?

Он снова осмотрел ее.

— Думаю, да.

Она приняла вино и выпила его одним долгим глотком. Он сделал шаг вперед, остановился так близко, что она почувствовала запах его напомаженных волос. Черты его лица как будто сделались жестче, когда он наклонил голову и поцеловал ее в губы. Она почувствовала привкус виски. Выходит, он начал без нее. Она позволила его губам задержаться, но и не ответила.

— Лида, — прошептал он. — Такая холодная? Такая каменная? — Он провел рукой по ее горлу, запустил пальцы в волосы, потом положил ладонь ей на грудь. — Расслабься, мой сладкий ангел.

Она отошла на шаг, поставила бокал на стол и повернулась к нему лицом. Когда-то они смеялись вместе, танцевали. Не может быть, чтобы он стал принуждать ее силой.

— Дмитрий, освободите меня от этого. Я умоляю. — Она опустилась перед ним на колени. — Пожалуйста.

Он медленно улыбнулся, и на мгновение ей показалось, что он согласится. Но вместо этого он расстегнул брюки и протянул руку к ее голове.

— Вы мне отвратительны. Товарищ, — холодно произнесла она и поднялась с колен. — Давайте покончим с этим.

Не колеблясь более ни секунды, она расстегнула блузку, стянула юбку и сняла белье. Не успел Дмитрий осознать, что этим она отняла у него часть удовольствия, как Лида уже стояла посреди кабинета полностью обнаженная.

Его глаза жадно прошлись по ее телу. Лицо ее горело, но глаза смотрели прямо на него, точно одной силой воли она могла заставить его отступить от края и удовольствоваться полученным. Она не могла поверить, что когда-то была настолько слепа, что находила его привлекательным. Он сбросил брюки, отшвырнул их ногой в сторону и подошел к ней. Прикоснулся к гладкой молочной коже на ее животе, к бедрам, к огненным завиткам между ними. Дыхание его сделалось тяжелым.

— Почему я, Дмитрий? Вы можете иметь тысячу других, которые будут этому только рады. Так почему я?

Он медленно обходил вокруг нее, ведя пальцами по ее ягодицам, талии, спине, по шелковистой округлости груди.

— Потому что вы не такая, как все, Лидия Иванова.

— Есть женщины намного красивее меня. Как ваша жена.

Он продолжал обходить ее, как будто оплетал паутиной.

— Мир полон обычных людей, Лида. Но ты не такая.

Она вздохнула и тихо произнесла:

— Тогда не уничтожайте меня. Отпустите.

В ответ он потянулся к ней, грубо сжал плечи.

— Не говори ерунды, — прошептал он и впился губами в ее уста.

Она не стала отбиваться, а неподвижно стояла, бездушно замерев, пока он, неожиданно устав от этой игры, не сбросил с себя остатки одежды и не толкнул ее нетерпеливо на кушетку. Он был намного сильнее и, когда опустился на нее сверху, легко сумел удержать под собой. И все же ей, изогнувшись, удалось отвести в сторону бедра. Без предупреждения он отклонился и хлестнул ее по лицу.

— Нет, Дмитрий, не надо…

Он снова ударил ее, на этот раз сильнее. На губах она почувствовала вкус крови.

— Пошел ты! — бросила она ему в лицо.

Рука снова замахнулась.

— Закрой…

В эту секунду дверь в кабинет с грохотом распахнулась. Дмитрий даже не обернулся.

— Уйди, Антонина, — прорычал он и накрыл сжатые губы Лиды своим ртом.

— Отпусти ее, — произнесла Антонина.

Лида не могла ее видеть из-за нависшего над ней тела Дмитрия, зато видела его глаза. Они уже не были серыми и сдержанными.

— Убирайся, я занят! — рявкнул он.

Вдруг извивающаяся Лида почувствовала, как его тело неожиданно сжалось, как если бы ее колено попало ему в пах, и, лишь когда он, охнув и схватившись за затылок, упал на нее всем весом, она поняла, что Антонина ударила его сзади чем-то по голове. Его тело чуть не раздавило Лиду. Она почти не могла дышать, поэтому схватилась за его рыжие волосы и задрала его голову, освобождая себе рот и нос для дыхания. Его глаза были черны от ярости, и Лида почувствовала, как жар этого неистового чувства обжег ей лицо. Из-за уха у него вытекла тоненькая струйка крови и закапала девушке на губы. Она плюнула его кровью ему в лицо. Через плечо Дмитрия она успела заметить Антонину, глаза которой стали огромными, как у оленя. В руках она сжимала большую Библию с железными уголками на обложке.

— Ах ты сука! — взревел Дмитрий и стал подниматься с кушетки, все еще держась за затылок.

Антонина стала быстро отступать.

Лида вскочила на ноги и схватила его сзади за руку. Он развернулся и махнул кулаком, но она успела увернуться.

— Дмитрий, не…

— Заткнись!

— Не трогай жену!

Он опять развернулся и ударил Антонину. На этот раз его кулак достиг цели. Он попал женщине в голову. Раздался глухой удар, и она полетела спиной на письменный стол. Пальцы ее отпустили Библию, и рот раскрылся в немом крике.

— Я научу тебя, тупая шлюха!

Он хлестнул жену по незащищенному лицу, одновременно с тем, как Лида с силой ударила его по почкам. Малофеев застонал от боли, выругался, но схватил обеими руками тонкую шею Антонины и яростно сжал пальцы. Лида захватила локтем его горло, чтобы оторвать от жены, но было слишком поздно. В панике Антонина схватила попавшийся под руку нож для разрезания бумаги и, размахнувшись, изо всех сил вонзила его в мужа. Он аккуратно вошел ему между ребер по самую рукоять.

Тонкий свистящий звук исторгся из его горла, прежде чем он завалился на бок, схватившись за серебряный крест, торчавший у него из грудной клетки. Он соскользнул со стола на пол. Антонина с залитым кровью лицом вскочила на ноги и с ужасом уставилась на неподвижную фигуру мужа. Ее ногти начали безжалостно расчесывать руку.

Лида быстро взяла себя в руки. Сначала она попыталась прощупать пульс, хотя, еще даже не притронувшись к шее Дмитрия, знала, что не найдет его, — ей уже приходилось видеть мертвые глаза. Она усадила Антонину, в одну руку сунула ей салфетку, чтобы вытереть лицо, а в другую — бокал вина. Потом выдернула нож из груди Дмитрия, тщательно вымыла его и положила обратно на стол, после чего завернула труп в ковер, прежде чем кровь не растеклась дальше. Только после этого ей пришло в голову, что нужно одеться.

Сев на кушетку радом с дрожащей женщиной, она обняла ее за плечи. Крепко прижала к себе, покачала, тихонько пробормотала что-то успокаивающее. Несколько раз она подливала вино в бокал Антонины, пока наконец оно не сделало свое дело и дрожь не унялась. Ру ^киженщины безвольно поникли, как ее темные волосы, она положила голову Лиде на плечо, и безмолвные слезы покатились по ее щеке.

— Я не хотела его убивать.

— Я знаю.

— Меня посадят в тюрьму, — прошептала она.

— Может, и нет.

— Посадят. В милиции со мной не станут церемониться.

— Вы хотите идти в милицию?

— Ох, Лида, я только что убила собственного мужа. Что еще мне остается делать?

Лида отвела мокрые волосы от лица Антонины.

— Есть другой вариант.

Искаженные горем темные глаза повернулись к ней, и Лида подумала о том, что когда-то услышала от Елены. Эта женщина и так была сломлена. А теперь еще и это.

— Скажи, Лида. Какой вариант?

— Мы можем пойти прямо сейчас в милицию и рассказать, что случилось. После месяца в тюрьме, допросов и суда вас, если повезет, отправят в Сибирь или в какую-нибудь шахту. — Рукавом она вытерла Антонине слезы. — Там будет тяжело.

— Или что?

— Или… — Лида на секунду замолчала. — Или мы можем похоронить его. И продолжить жить своей жизнью.

— Где? — ошеломленно спросила Антонина. — В парке? Может, в Александровском саду? Ты сошла с ума.

— Нет. Вот подумайте. Дмитрий умер. — Она почувствовала секундный приступ тошноты. Дмитрий Малофеев умер. Эти слова испугали ее. — Что бы мы ни сделали, ничто не вернет его. Если вы отправитесь в тюрьму, это не поможет ему там, где он сейчас находится. И я — свидетель, что вы защищались. Я видела, что он хотел убить вас.

Антонина подняла голову и уставилась на Лиду красными глазами. На избитом лице ее уже начали сгущаться синяки.

— Ты серьезно?

Лида кивнула.

— Ты сумасшедшая. Ты еще не поняла? Мы в советской России. Здесь нет спасения. Хорошо это или плохо, но мы все тут, как рыбы, в коммунистической сети. Я совершила страшное преступление, и мне придется…

— Не сдавайтесь. У вас еще есть шанс. Вы помогли мне, так позвольте мне помочь вам.

Печально искривив губы, Антонина прикоснулась к руке Лиды.

— Вот поэтому он и хотел тебя так сильно. Из-за света внутри тебя. Он знал, что ты просто используешь его, но не мог отвернуться от тебя.

Лида содрогнулась. Она посмотрела на свернутый ковер, и ей стало жаль, что Дмитрий Малофеев не стал тем, кем мог бы стать.

— Антонина, — сказала она, — у вас есть машина?

Чан Аньло понял, что она была там, как только вошел в комнату, еще до того, как зажег свет. Он чувствовал ее в темноте. Ни звука, ни движения, только ощущение ее присутствия. Ее разума, ее мыслей, ее самой.

— Лида, — выдохнул он.

Не зажигая лампы, он прошел по голым половицам. Она стояла в углу. Ее терпеливая неподвижность указывала на то, что она пробыла здесь долго, и он выругал себя за то, что позволил задержать себя на бесконечном официальном обеде. Он еще не сказал ей, что время, отпущенное его делегации на пребывание в России, скоро истекает. Она обвила руками его шею, и он вдохнул знакомый аромат, снова почувствовал завершенность, которую только его девушка-лиса могла дать ему. Он обнял ее, но не настолько сильно, чтобы смять мысли, которые витали вокруг нее, как светлячки в темноте. Он оставил им место для полета.

— Что случилось, любовь моя?

— Я приношу тебе несчастья?

Он почувствовал, как злые ночные духи скользнули мимо его головы, зашуршали в темноте, пытаясь вгрызться в ее мысли. Он провел рукой по воздуху, чтобы разогнать их, и она отклонила голову, чтобы внимательно посмотреть на его лицо.

— Приношу?

— Нет, Лида. Ты не приносишь мне несчастья. Ты дополняешь меня. Кто вливает такое отвратительное масло в твои уши?

— Елена.

— Скажи Елене, что…

— Сегодня был ранен Попков. Он чуть не умер. Из-за того, что помогал мне.

Дыхание Чана затихло.

— И сегодня из-за меня умер Дмитрий Малофеев, — Она прошептала эти слова так, будто они могли в любую секунду треснуть, как хрупкое стекло. — Теперь я прошу помощи у тебя, и мне страшно.

Он отпустил ее и зажег газовую лампу. В призрачном свете губы ее казались напряженно сжатыми, на лице темнел синяк. Но в янтарных глазах появилось что-то новое, словно этот день изменил ее, и он сразу понял, что это было. Такое же выражение он видел в глазах солдат после боя, уверенность в себе, независимость разума, и от этого его сердце обдало холодом. И все же он нежно улыбнулся ей и раскрыл руки навстречу тому, что она хотела от него.

— Проси меня, — произнес он.

Итак, мужчина с волчьими глазами мертв. Чан не почувствовал и капли жалости к его жадной душе, а когда он посмотрел на жену чиновника, в ее заплывших от кровоподтеков глазах тоже не увидел сожаления, хоть из них и текли слезы. Однако его встревожило беспокойство, которое появилось на лице Лиды, когда он развернул ковер, чтобы снять с русского его часы и обручальное кольцо. Кольцо было слишком узким и не снималось с пальца, поэтому Чан достал нож, чтобы срезать с пальца плоть.

— Это обязательно? — спросила Лида.

— Да. На нем не должно быть ничего, что позволит опознать тело.

Она кивнула, неуверенно подергивая себя за волосы. Чан отвернулся, потому что не мог видеть, как она волнуется из-за человека, который бил ее полипу. Юноша снова свернул ковер и послал жену убитого за машиной, пока Лида терла пол, смывая кровавые пятна.

— Лида, его будут искать.

Она все еще стояла на коленях.

— Я знаю.

— Как жена объяснит его исчезновение?

— Завтра она собирается сообщить на его работу, что он уехал к заболевшему дяде в Казань. У него там на самом деле есть дядя, так что ей поверят. По крайней мере это даст ей время решить, что предпринять.

Он не стал говорить, что кому-то может прийти в голову проверить, выдавались ли выездные документы. Не надо ее заваливать всеми вопросами одновременно.

— Хорошо, — обронил он и опустился на колени рядом с ней. Чан накрыл ладонью ее руку на полу. — Почему ты заботишься об этой женщине? Почему не хочешь, чтобы она отправилась в тюрьму? Она ведь никто для тебя.

— Она мне напоминает кого-то, — негромко промолвила она. — Кого-то такого же надломленного, кому тоже нужна помощь.

— Мать?

Она пожала плечами.

— Тут вот еще что, — добавила она изменившимся тоном. — В столе Малофеева я нашла коробку с его служебными печатями. Мы можем использовать их на любых документах, которые нам нужны. — Она посмотрела на него. — Мы сможем использовать их, когда нужно будет уезжать.

— Я всегда говорил, что ты лиса. — Он поднял прядь ее волос и позволил им соскользнуть по пальцам. — Копаешься в корзинах и ящиках столов, используешь для дела все, что находишь. Острые зубы, острый разум. Темные норы, чтобы прятаться.

Она долго смотрела на него.

— Я люблю тебя, Чан Аньло, — просто сказала она.

Только потом, когда он под покровом ночи вынес тело, положил его в багажник и повез их всех через московские улицы, у Чана появилось время подумать о том, кого имела в виду Лида. Кто-то надломленный, кому нужна помощь. И тут ему впервые пришло в голову, что она могла иметь в виду не свою мать, а саму себя.

В лесу женщина снова потеряла покой. Чан слышал рядом с собой ее дыхание, тихое и отрывистое. Она вскидывалась от каждого колыхания тени и ступала осторожно, как лань. Когда над головой ее ухнула сова, она замерла. Утонченное создание с ярко накрашенными губами, которое так равнодушно улыбалось ему в ресторане гостиницы «Метрополь», здесь, вдали от люстр и сигар, было чужим. Женщина прижималась к его плечу, то и дело вздрагивала и тихо ахала от испуга. Но Лида с другой стороны шла молча и уверенно, переступая через скрытые под снегом ямы и впадины под куполом черных сосновых крон. Глаза ее были широко раскрыты; взгляд сосредоточен. Лицо ее то и дело поднималось, как будто она принюхивалась к ночному воздуху с лисьей осторожностью.

Труп был тяжелым. Чан нес его на плече, отчего шаги его потеряли легкость, и он то и дело спотыкался о незаметные сухие ветки на земле. Женщина пыталась ему помочь, то руку поддержит, то угол ковра поправит, но от этого ему было только труднее удерживать равновесие. Лида к его ноше не прикасалась, и даже в темноте он чувствовал, какое отвращение у нее вызывал человек с волчьими глазами. То, что она не желала прикасаться к телу, его успокоило.

— Дальше идти смысла нет, — сказала Лида, которой хотелось побыстрее освободить Чана от его ноши.

Но тут заговорила жена. В ледяной тишине леса голос ее прозвучал, как звон надтреснутого бокала.

— Еще рано. Надо пройти дальше, глубже в лес.

— Антонина, — произнесла Лида так тихо, что ее слова едва не унес ветер, — мы уже отошли далеко от дороги. Никто сюда не зайдет.

С помощью жены чиновника Чан положил тело на землю, и она тут же опустилась рядом с ним и положила руки на завернутый ковер, как будто показывая, кому принадлежит то, что было внутри. Никто не произнес ни слова. Чан размял плечи и осмотрелся. Это место было ничем не хуже других. Бледная луна с трудом пробивалась через переплетение веток, но там, где свет просачивался, укрытая снегом земля превращалась в суровое синее море, а стволы деревьев — в серебряных стражей. Он взял у Лиды лопату и начал копать.

Работать было тяжело, земля настолько промерзла, что стала твердой, как камень. Делая ритмичные удары, Чан чувствовал, что его сухожилия могут в любую секунду порваться, но продолжал копать. Не в первый раз ему приходилось хоронить труп в лесу или выносить тело товарища с поля боя. Где бы он ни был, в любой стране, смерть преследовала его. Печаль поднималась из земли с каждым ударом лопаты, каждый выброшенный из ямы ком пах смертью. Запах сгущался в яме, и китаец вдыхал его, пока у него не заболели легкие.

— Хватит, — тихо произнесла Лида.

Чан удивленно поднял голову. Он почти забыл, что не один здесь. Девушка-лиса стояла недалеко, среди деревьев, и лицо ее было скрыто тенью.

— Хватит, — снова сказала она. — Этого достаточно.

Она имела в виду могилу? Или говорила о самой смерти?

Жена чиновника все еще стояла на коленях рядом с ковром, склонив голову и скрыв лицо за занавесом волос. В темноте она выглядела так, будто превратилась в часть леса, будто уже никогда не встанет с этой холодной земли. Чану вдруг подумалось, что сейчас ей, наверное, кажется, что это она должна лежать завернутой в ковер, что это она должна остаться здесь, в холодной земле. Он бросил лопату и потянулся к ковру, но в эту самую секунду донесшийся из леса хруст веток заставил женщину вздрогнуть и вскочить на ноги. Глаза ее округлились от страха, лицо в лунном свете казалось совершенно белым.

— Лось, — сказал он и услышал, как она облегченно вздохнула.

С уважением к покойному, пусть даже это был человек с волчьими глазами, он подвинул ковер к краю ямы, но, когда Чан начал осторожно доставать тело, к могиле подошла жена.

— Я сама, — тихо произнесла она.

Он отступил и стал смотреть, как она медленными неуверенными движениями раскрывает складки ковра, освобождая тело мужа. Бережно, как спящего ребенка, она уложила его в могилу.

— Спокойной ночи, Дмитрий, — тихо прошептала она. — Упокой Господи твою душу. — По ее щекам катились серебряные слезы.

Чан склонил голову и вверил душу русского его предкам, но, когда он посмотрел на Лиду, та стояла среди деревьев, скрестив на груди руки. Она не шевелилась, только смотрела немигающим взором на вырытую им черную яму. Что она видела в эту секунду? Ужасное царство смерти? Или такую же яму, которая всего несколько месяцев назад поглотила ее мать? Он задышал медленнее, успокаивая вскипевшую в венах кровь. А может быть, сейчас, когда ее страхи заглянули в глаза смерти, она предвидела конец отца? Здесь, посреди леса, жизнь казалась очень хрупкой. Тонкая серебристая ниточка в лунном свете.

Подняв лопату, он стал забрасывать тело Дмитрия Малофеева черной русской землей. Он не стал говорить о том, что волки раскопают могилу еще до того, как рассвет отметит ее светом солнца.

Они вымыли друг друга. Чан любил чувствовать на коже ее прикосновения и смотреть на ее львиную гриву между обнаженных лопаток. Мылом они оттерли дневную грязь с мыслей и с тел, а после предались любви. Они не торопились, изучали и ласкали друг друга, гладили нежные места, пробовали на вкус изгибы шеи, впадинки между низом живота и началом бедер, крепость сосков.

Под конец дня, который изменил в них что-то, они как будто заново познавали друг друга. Он заново слышал ее тихий стон, когда входил в нее или когда замедлял движение до сильных ритмичных ударов. Ее пальцы впивались ему в спину так, словно рвались к его сердцу. Когда он наконец лег щекой на ее живот, чувствуя на языке соленый пот, он, наверное, заснул, потому что очнулся внезапно, почувствовав, что Лида пошевелилась.

Она сидела на кровати на коленях рядом с ним, луна выкрасила ее волосы в серебро. На ее раскрытых ладонях лежал его нож. Она вытащила его из сапога Чана.

— Это был ты, Чан Аньло?

— Он почувствовал, как кровь забурлила в его венах, но остался лежать неподвижно.

— Что… был я?

— Там, в лесу.

— Конечно, это был я. Мы же вместе там были. Я помог похоронить твоего…

— Нет. — Она задумчиво поворачивала перед глазами лезвие, проводила пальцем по единорогу, вырезанному на рукояти из слоновой кости. — Ты понимаешь, о чем я.

Волосы обрамляли ее тело, укрывая его густой тенью.

— Да, Лида. Я понимаю, о чем ты.

— В лесу с солдатами. Четверо убитых.

Он прислушался к ее дыханию. Оно было неглубоким и быстрым.

— Я не мог позволить тебе умереть, — ответил он.

— Значит, нас прикрывал не Максим Вощинский?

— Нет.

— Как ты узнал, где я?

— Это было несложно, ведь ты — часть моего сердца. Разве мог я не знать, где оно бьется?

Но она не позволила увести себя от разговора.

— Расскажи мне как.

— Ты сказала, что поедешь на машине Вощинского. Нетрудно было догадаться куда.

— Так ты знал? Ты тоже знал, где находится этот комплекс, на котором работает отец?

— У меня есть товарищ, который умеет следить за грузовиками не хуже московских воров.

— Куань?

— Нет. Мой добрый друг, его зовут Бяо. — Юноша взял из ее рук нож и положил рядом с собой. — Любимая, веди себя осторожнее. Опасайся предателей. Слишком многим людям известно, чем ты занимаешься.

— Кроме моего отца. — Она печально вздохнула. — Йене Фриис этого не знает.

Порывистым движением Чан сел и убрал волосы с ее лица. Когда Лида подняла на него глаза, зрачки ее были огромными, губы блестели. Она решительно прижала его к кровати и села сверху, уперев ладони в его грудь.

— Любимый мой, — тихо произнесла она, — как мне отблагодарить тебя за свою жизнь?

— Сбереги ее.

Когда ее бедра начали двигаться, ему захотелось забрать ее из Москвы. Увезти от отца, от брата, от овдовевшей женщины. От нее самой.