Содержанка

15

Чан Аньло двигался сквозь темноту, словно дыхание тени. Невидимо и неслышно. Воздух в его легких был насыщен влагой. Крики лягушек заставляли ночь дрожать, так же как пальцы наложницы заставляют трепетать струны гуциня.

Деревня Чжуматон не спала, она была наполнена светом и звуком, выливающимися через окна и двери на улицы. Красная армия опустилась на нее, как саранча. Солдаты с бутылками в руках и в сопровождении девушек расхаживали из одного дома в другой, пытаясь не забыть, в каком именно им было предписано оставаться. Деревенские старшины вежливо им кланялись, плотно сложив перед собой руки, и направляли людей в помятой армейской форме в питейные дома и игорные комнаты, где их карманы могли похудеть на несколько юаней.

Чан терпеливо стоял под высокой черной стеной и прислушивался к тому, как солдаты покидали здание с резными украшениями и фонариками, раскачивающимися по краю крыши. Огрубевшими от маотая голосами солдаты громко жаловались на то, что им приходится уходить, так ни разу и не выиграв в маджонг [10]. Один из солдат, стриженный почти под ноль, с длинными и тонкими ногами, отделился от остальной группы и зашел в переулок. Там он расстегнул штаны и с удовлетворенным вздохом стал мочиться.

Чан дождался, пока он закончит, после чего скользнул к нему из тени, крепко схватил за горло и зажал рот. Солдат замер и попытался повернуться.

— Тихо, Ху Бяо, ты рискуешь свернуть свою недостойную шею. — Чан едва слышно прошептал эти слова в самое ухо солдату и ослабил хватку.

Солдат мгновенно развернулся.

— Чан Аньло! Ты напугал меня до смерти.

Чан насмешливо поклонился.

— Хватит орать, как свинья недорезанная, Бяо. Я для этого и закрыл твой неумолкающий рот, чтобы ты молчал.

Ху Бяо постучал себя по голове костяшками пальцев.

— Прошу прощения, брат моего сердца. — Он подошел ближе (от него разило не только алкоголем, но и чем-то посерьезнее) и прошептал: — Какими судьбами тебя занесло в эту жалкую деревеньку?

— Я искал тебя.

— Меня? Зачем?

— Мне рассказали, что твоя часть расквартирована здесь. Я знаю, что в долине велись жестокие бои, вот и наведался проверить, на месте ли все еще твои жалкие уши.

Враги подсчитывали количество убитых, отрезая им уши и насаживая их на проволоку.

— Оба пока еще у меня, — рассмеялся Бяо, покрутил головой, показывая их, и прислонился к стене.

Но Чан услышал в его смехе натянутость, нервное напряжение перед очередным боем. Чтобы его снять, и нужна была эта ночь разгула.

— Значит, все у тебя хорошо, мой друг.

— А как тебя-то сюда занесло, Чан? Я думал, ты где-то на севере.

— Я был там, но меня вызвали в Гуйтань. — Даже в потемках Чан мог рассмотреть впалые щеки и тощие руки Ху Бяо, и ему стало страшно за сына И-лин. — Мои сопровождающие спят, как пьяные обезьяны, в десяти ли отсюда. Завтра я буду в Гуйтане, меня вызвал Мао.

Бяо, разом протрезвев, оторвался от стены и уважительно поклонился.

— Для меня честь, что один из избранных проводит время с таким недостойным псом, как я..

С улицы послышались голоса товарищей Бяо, они выкрикивали имя сослуживца. Чан взял его за плечо и отвел глубже в тень, подальше от раскачивающихся фонарей.

— Бяо, — беспокойно сказал он, — у меня мало времени. Мне нужно вернуться к сопровождающим, пока они не проснулись.

Бяо кивнул.

— Я слушаю.

— Я пришел предложить тебе стать моим помощником. — Чан впился глазами в лицо друга и остался доволен тем, какое воздействие произвели на него эти слова: мгновенная вспышка восторга. — Хорошо. Я прикажу солдатам, утром они тебя заберут.

Их взгляды встретились, и что-то вдруг переменилось в Бяо. Он долго смотрел на Чана и наконец спросил:

— Это ведь из-за Си-ци, верно? Не ради меня. Это она тебя попросила?

— Нет. Это не имеет к твоей сестре отношения. — Чан улыбнулся и снова поклонился в знак уважения. — Поверь, сейчас тяжелое время. Мне нужен человек, которому я могу доверять и на которого могу положиться. Ты мне подходишь.

— Повезло мне, что у меня есть такая красивая сестра. Она у любого мужчины может душу украсть, верно?

— Также легко, как бабочка крадет нектар из цветка.

Бяо хлопнул Чана по спине и рыгнул перегаром.

— Она после такого будет тебя всегда любить. Ты ведь этого хочешь, а?

Чан Аньло отступил на шаг в густую тень, и, когда Бяо снова заговорил, его уже не было рядом.

Чан Аньло не ожидал, что станет свидетелем такого упадка. Несмотря на витавшие слухи, которых было больше, чем крыльев летучих мышей, порхающих в жаркий летний вечер, все было хуже, чем он думал. Юноша совершенно пал духом, видя, что вождь китайского коммунистического движения стал совершенным рабом своих желаний.

Мао Цзэдун лежал в огромной кровати с пологом на четырех столбах. Его большая круглая голова (высокая линия волос подчеркивала ее размер) покоилась на целой горе подушек, как будто мысли, бродившие в ней, делали эту голову столь тяжелой, что короткая толстая шея не выдерживала ее веса. Покрытый тончайшим узором шелковый балдахин свисал яркими бирюзовыми и пурпурными складками, а вокруг него алели простыни, напоминая цветом коммунистический флаг, их как будто специально подобрали так, чтобы создавалось впечатление, будто вождь проливал свою кровь ради великого дела. Но Чан знал, что это было не так. Когда Мао путешествовал со своими армиями, он жил в комфорте и в безопасности, о которой его солдаты могли только мечтать.

С теми, кого он призвал к себе на эту встречу, Мао разговаривал в спальне, лежа в кровати. Это гигантское сооружение стояло на возвышении, так, чтобы голова вождя была выше голов людей, в напряженных позах сидевших на семи стульях, расставленных вокруг.

Стулья, красивые, но умышленно жесткие, отстояли от шелковых покрывал почти на два метра, из-за чего сидящим приходилось напрягать слух, когда Мао решал понизить голос.

В комнате царило напряжение. Чан краем глаза заметил, что у его соседа по виску стекает капелька пота, и он не сомневался, что внимательные прищуренные глаза Мао тоже отметили это. Мао вырвал власть над армией из рук таких людей, как генерал Чжу (этот замкнутый человек тоже присутствовал на встрече, но почти все время просидел молча), благодаря своему уму и храбрости. Люди пошли за ним, потому что Мао, хоть и был когда-то школьным учителем и носил простую крестьянскую одежду, в совершенстве владел искусством управлять людьми и ситуациями. И самое главное — он умел побеждать. Чан напомнил себе, что ни в коем случае нельзя доверять тому впечатлению, которое производили простодушное лицо и грубый деревенский выговор Мао. Этот человек был далеко не дурак. Держать собственный народ в ужасе для него не составляло труда. «Власть, — как-то сказал он, — исходит из ствола винтовки». Чан даже старался дышать осторожно, чтобы не отвлечь этого великого человека от его мыслей.

— Чоу Энь-лай сообщает мне, — произнес Мао, делая ударение на слове «мне», — что наши бородатые соседи, русские, затеяли с нами двойную игру. С их стороны это неумно.

— Да, это подтверждает и наш юный друг, который сидит напротив меня, — вставил какой-то партийный чиновник с остроскулым лицом, которого Чан не узнал.

Люди получали и утрачивали расположение Мао так стремительно, что этому можно было не удивляться.

Мао внимательно выслушал доклад Чана о налете на поезд и захвате русских винтовок. Ему явно доставил удовольствие рассказ о том, как были перехвачены бумаги с тайными указаниями русских Чан Кайши. В обмен на оружие и золото лидер китайских националистов должен был блокировать несколько городов и крепостей и даже поддержать вторжение России в Маньчжурию.

— Скажи-ка мне, товарищ, — обратился к нему Мао, — а откуда ты узнал, что поезд вез помощь этой лысой гиене, Чан Кайши?

— Из своих агентурных источников.

— И что же это за источники?

Чан медленно вздохнул.

— Прошу меня извинить, но я не имею права раскрыть их. — Он прямо посмотрел в черные глаза Мао. Это было все равно что смотреть в глаза снежному барсу, с которым он как-то встретился в горах, ненасытному, безжалостному, не пропускающему ни одно живое существо без того, чтобы не оставить на его спине следы своих когтей. — В этом месте слишком много длинных языков. — Чан обвел жестом комнату. — Я не имею в виду этих уважаемых людей, я говорю о тех ушах, которые слушают нас снаружи, и о тех глазах, которые наблюдают за нами через потайные отверстия в стенах. Это невидимые предатели, которые работают за серебро Чан Кайши.

Лицо Мао посуровело, но он кивнул.

— Ты умнее, чем многие в твоем возрасте, товарищ, ибо ты прав. Где бы я ни был, везде одно и то же, меня всегда окружают люди, которым я не могу доверять. — Он отвернулся и постучал пальцами по лежавшим на краю кровати книгам, как будто на этом тема была исчерпана, но Чан почувствовал, какие флюиды пошли по комнате от этого разговора, он знал, что точка еще не поставлена. — Когда мы поймаем их, — сказал Мао так тихо, что двоим из присутствовавших пожилых людей пришлось податься вперед, чтобы расслышать его слова, — мы разберемся с этими предателями. Верно я говорю, Хань-ту?

Хань-ту, человек в военной форме, тут же широко улыбнулся и кивнул по-военному быстро, но ничего не сказал.

— Скажи ему, Хань-ту. Скажи нашему молодому товарищу, как мы поступаем с предателями, чтобы он мог и другим рассказать.

— Их ждет суровое наказание — смерть от тысячи порезов.

— Расскажи ему подробнее.

Хань-ту смотрел не на Чана, а на фигуру Будды у кровати. Он заговорил так, словно рассказывал, как разбирать на части какой-нибудь механизм:

— Предателя раздевают. Его привязывают за кисти рук «лодыжки к столбам, так, чтобы он стоял прямо, но не мог шевелиться. Он не может ни упасть, ни повернуться.

— А потом? — произнес Мао.

— Ножом орудует опытный мясник. Он делает тысячу надрезов на теле. Это медленная и мучительная смерть. Прежде чем изменник теряет сознание, эта вероломная змея рассказывает все, что знает: на кого он работает, кого он предал и какие тайны ему известны.

Но Мао этого было мало.

— Расскажи ему о предупреждении, о «коже ящерицы».

— Этот прием по силам только настоящему мастеру, товарищ командующий. — Хань-ту надул грудь, как голубь. — Мало кто может хорошо исполнить его.

В противоположной стороне комнаты сидел пожилой человек с печальным лицом. Он закашлялся, хрипло, как старый курильщик. Кожа у него была сухая, как пергамент, и желтоватый оттенок ее указывал на пристрастие к опиуму, но устремленные на Чана глаза горели. Лицо старика прорезали недовольные складки. Чана приняли в круг избранных через какой-то час после начала встречи, и юноша знал, что беседа будет еще долго продолжаться после того, как он уйдет. Имен других людей ему не назвали, но он чувствовал враждебность во многих устремленных на него взглядах, острых, как жало осы. Чан был молод. Ему благоволил Мао. Он был опасен.

Мао приложил к большому квадратному лбу пальцы, точно пробовал на ощупь мысли. Руки девичьи, отметил Чан, мягкие и белые.

— Как исполняется «кожа ящерицы»? — спросил он у Хань-ту.

Как будто Чан не знал!

— Лезвие натачивается до толщины волоса, — тем же лишенным интонаций голосом стал объяснять Хань-ту, — и вводится под кожу лица и других частей тела в тысяче мест полукруглыми надрезами, так, чтобы, когда раны заживут, шрамы напоминали чешую. Это знак другим. Кровавое предупреждение о том, что…

Мао облизал губы. Его язык двигался быстрее змеиного. Чан отключил восприятие и медленно выдохнул, чтобы избавиться от возникших в мыслях образов после слов Хань-ту. Маньяк. Об этом ходили слухи. Шептались в темных углах коммунистических явок и повторяли во время допросов. Насилие было для Мао наркотиком. Это проявлялось даже в постели, с молодыми девушками, которых приводили к нему, когда его жены, благоуханной Гуй-юань, не было дома. Ни одна из его жен не задержалась с ним надолго, хотя они и произвели ему целый выводок сыновей.

«Какой правитель выйдет из этого человека, когда он наконец возьмет в кулак весь Китай?» — подумал Чан, потому что не сомневался, что коммунисты вытеснят националистов и Чан Кайши вынужден будет, как побитая собака, поджав хвост, бежать за море. Возможно, не в этом году, может быть, даже не в следующем, но рано или поздно это обязательно произойдет. Чан свято верил в это, всем сердцем и душой.

Но сумеет ли Мао дать Китаю справедливость и равенство, которые были ему так нужны? Крестьяне в полях хотели избавиться от ярма феодалов-землевладельцев, и коммунисты обещали им это.

Сможет ли Мао Цзэдун дать людям то, что им было нужно? Он был умным человеком, начитанным, наблюдательным, в его постели рядом с ним лежали книги, но…

— Чан Аньло, ты еще слушаешь?

Чан низко поклонился и выругал себя за глупость.

— Прошу простить мою рассеянность. Я просто робею рядом с такими почтенными людьми. — Мао фыркнул, и Чан понял, что ему нужно быть предельно осторожным. — Но мои мысли все еще блуждают по русскому лабиринту, я пытаюсь понять мысли больших соседей.

— И ты уже пришел к какому-то выводу?

— Да. Русские либо пытаются уничтожить Китай, продлевая гражданскую войну, для чего и поддерживают обе стороны, чтобы русская армия могла свободно вторгнуться не только в Маньчжурию, но и в другие северные провинции нашей страны, пока мы кусаем друг друга за хвосты здесь, на юге.

— Либо?

— Либо в Москве в самом сердце Политбюро окопался предатель.

По комнате прокатился изумленный вздох, а за ним — возбужденный шепот. Хань-ту громко хлопнул ладонью по колену.

— Наша последняя делегация в Москву сообщила, что Сталин готов увеличить объем помощи в борьбе с националистическим тираном. Я не верю, что они могли предать нас…

Неожиданно Мао оторвал голову от подушек и сел в кровати. Хань-ту замолчал.

— Русский медведь всегда был опасным и ненадежным союзником. — Похожее на луну лицо Мао сделалось строгим. — Я напоминаю вам всем, что однажды русские уже имели такую власть над нашей Китайской коммунистической партией, что пытались заставить нас слиться с предательскими националистами Чан Кайши. Сталин считал, что мы слишком слабы, чтобы взять власть в Китае, но… — Холодная улыбка растянула его губы, он разгладил своей маленькой рукой складку на красном одеяле перед собой. — Вождь советской России ошибся.

— Он недооценил вас, наш великий предводитель.

— Вы приведете нас к победе.

— Ваша армия погибнет за вас, если вы прикажете.

Мао удовлетворенно кивнул, а потом его глаза устремились на того единственного, кто до сих пор не произнес ни слова.

— Это так, генерал Чжу? Погибнет за меня моя Красная армия?

Все, кто был в комнате, обратили взоры на человека, у которого Мао хитростью отобрал власть над армией. Чжу был военным до мозга костей, и воины любили и уважали своего генерала.

— Товарищ командующий, — прорычал Чжу, — армия в ваших руках. Она уже погибла за вас.

В спальне Мао воцарилась гробовая тишина. Генерал намекал на то, что командование Мао было бездарным? Чан ощутил невидимую дрожь, которая прошла по комнате, и увидел, что остальные пятеро как по команде опустили глаза на шелковый ковер у себя под ногами. Нос Чана чувствовал их страх так же ясно, как зловоние коровьей лепешки на улице. Мао молчал. Он смотрел в глаза генералу так долго, что тот тоже был вынужден опустить взгляд. После этого Мао взял небольшой колокольчик, стоявший на столике у кровати, и позвонил. В тот же миг в комнату вошла молодая служанка и поклонилась чуть ли не до самого пола.

— Чаю, — распорядился Мао и едва заметным жестом отпустил ее.

Когда девушка уходила, он чуть отклонился, провожая взглядом ее стройные бедра.

— Возможно, — неожиданно оживленно заговорил он, — наш молодой товарищ и прав. Может быть, Иосиф Сталин лжет нам в лицо, улыбаясь, как шлюха, а за спиной продолжая снабжать советским оружием и золотом наших врагов.

Мао снова задумчиво окинул взглядом Чана, этого новичка, который, похоже, знал слишком много.

— Чан Аньло, — негромко сказал он, — ты говоришь по-русски?