Содержанка

42

Шум. Жар. Лязг металла, грохот машин. Бряцанье и стук висящих над головой подъемных цепей. Все это обрушилось на мозг Чана, точно боги начали в гневе топать ногами и извергать огненное дыхание внутри его черепа.

Как человек вообще может работать здесь?

Открытая пасть домны жгла немилосердно и превращала лица рабочих в алые, исходящие потом маски демонов, когда раскаленный добела чугун вытекал через лётку. Чугунолитейный цех наполнял оглушительный гром. Этот адский звук должен был наполнить Китай, если его страна когда-нибудь ступит на путь к прогрессу, — Чан знал это. Сталин превращал Россию в мощную державу, силу, с которой будут считаться во всем мире. Такой индустриальный подъем — это то, чего так недостает Китаю. За механизацией — будущее. Но мог ли Мао Цзэдун как лидер привести свою страну к этому? Он все еще был поглощен войной и удовлетворением собственных желаний. Это означало, что Китаю пока придется подождать, а если китайцы и отличаются чем-то, то это терпение. Их день еще придет. Но пока этого не случилось, они будут ждать. В этом была их сила.

Делегация продвигалась по заводу следом за русским экскурсоводом. Чан видел, насколько восхищены и зачарованы его соотечественники масштабами производства. Так и было задумано. Они стояли группой и наблюдали за человеком, который управлял паровоздушным молотом — тяжеленным кулаком, который рубил листы стали. Для каких целей могли использоваться получаемые детали, Чан не представлял, и шум, издаваемый при этом, был столь оглушителен, что спросить об этом кого-нибудь было невозможно. Русский рабочий, видя, что за ним наблюдают, смиренно не поднимал взгляда. Руки его находились в постоянном движении. Снова и снова одно и то же движение, один и тот же рывок рычага, один и тот же поворот колеса лебедки, грохот листа стали, проезжающего по роликам, снова грохот, и новый лист.

Делегация отправилась дальше, но Чан задержался. Он наблюдал и ждал, когда рабочий посмотрит на него. Чан знал, что рано или поздно рабочий не удержится и поднимет глаза. И тогда Чан поймет душу русского рабочего. В Китае было то же самое, та же крестьянская сущность, когда все скрывается под раболепно опущенными глазами. Чана это злило — их нежелание поднять голову, выделиться из толпы. И это была одна из причин, по которым ему понравилась Лида: ее готовность смотреть прямо в глаза этому миру. Он улыбнулся образу, возникшему у него в мыслях, и тронул пальцем то место на шее, которого касались ее губы.

И именно в этот миг рабочий поднял глаза. Чан увидел обычное русское лицо с широкими скулами, длинный нос, челюсть, скрытую под каемкой бороды. Но глаза рассказали ему все, что он хотел узнать. Бледно-серые, измученные, от рассвета до заката отражающие движение парового молота. Эти глаза не были глазами довольного жизнью пролетария, одного из тех тысяч счастливых тружеников, которые, как их пытались убедить, работали на заводах по всей советской России.

Какую-то секунду они смотрели друг другу в глаза, и постепенно Чан почувствовал жар. Но на этот раз он шел не от горна, а от самого рабочего. Этот жар был острее. Как раскаленный в огне клинок. Чан сразу его узнал. Это была ненависть.

— Куань.

Она остановилась и стала ждать его. Чан догнал их, когда они переходили через двор завода. Снегопад превратился в дождь, но этот дождь колол лицо ледяными иголками. Их должны были отвести на митинг, и это была последняя возможность поговорить так, чтобы слова не попали в чужие уши. Она не стала спрашивать, что ему нужно, только внимательно посмотрела на него яркими черными глазами. Несмотря на сумрак, Чан увидел в них огонь.

— Завод производит впечатление, — сказал он.

— Ты видел, сколько людей здесь трудится?

— Да. Коммунизм в действии. Он работает. Здесь, в сталинской России, мы видим, как ленинские идеи воплощаются на практике. Сейчас они куют счастливое будущее своей страны. Это то, чего так не хватает Китаю. Крепкая рука.

— Отеческая крепкая рука.

— Да, но эта рука не только наказывает, но и ласкает. Не только берет, но и дает.

— Чан Аньло, — как обычно, негромко и спокойно произнесла Куань, но он услышал в ее голосе тревогу. — Я беспокоюсь.

— О судьбе Китая?

— Нет, о твоей судьбе, мой друг.

— Беспокоиться обо мне нет причин.

— А по-моему, есть.

Эта женщина в толстой синей куртке, с короткими черными волосами, обрамляющими широкое лицо, могла бы быть дочерью какого-нибудь крестьянина, выращивающего рис где-то среди бескрайних просторов Китая, одной из миллионов ей подобных, обреченных на жизнь в рабстве на арендованном земельном наделе или в семейном доме. Но глаза ее рассказывали иную историю. Это были глаза умного, образованного человека. За плечами Куань было юридическое университетское образование, и разум ее был способен видеть проблемы и эффективно решать их. Чан не хотел быть одной из этих проблем.

— Куань, — сказал он, — не отвлекайся от того, ради чего мы сюда приехали. Сосредоточь внимание на цели. Наш вождь, Мао Цзэдун, требует от нас внимательности. В Москву мы приехали для того, чтобы чему-то научиться.

— Разумеется. Ты прав. — Она вытерла капли дождя с лица. — Это именно то, на чем все мы сосредоточены. Каждый из нас в делегации допоздна пишет отчеты. — Она задумчиво посмотрела на него. — Но я не уверена, что ты предан делу коммунизма так, как прежде. Твои мысли, кажется, заняты чем-то другим.

Чан едва не покачнулся. Его ступни как будто поскользнулись на льду.

— Это не так, товарищ Куань. Я думал, как нам лучше воспользоваться теми возможностями, которые здесь перед нами открываются, и, мне кажется, настало время попросить показать нам что-нибудь другое. Что-то более… необычное.

Он улыбнулся, видя, как подозрение в ее взгляде уступает место возбужденному предвкушению.

— О чем ты говоришь, товарищ Чан?

Он двинулся за остальными участниками делегации, и она пошла рядом. Люди — как рыбы в реке Пейхо, напомнил он себе. Все, что нужно, — это правильно подобрать наживку.

— Покажи свою татуировку.

— Там нет ничего интересного, Лида.

— Для меня есть, — решительно произнесла Лида.

Она должна была увидеть, что они с ним сделали, потому что хотела знать. Знать, чем обязана ему. Он сидел на краю ее кровати в расслабленной позе, вытянув ноги и скрестив лодыжки, чистый, похорошевший, в белой рубашке и пахнущий новым незнакомым одеколоном. Теперь он больше походил на того, прежнего Алексея, которого она помнила. Лида была этому рада, но в то же время чувствовала, что с ним все же произошла какая-то перемена. Она ощущала это во взгляде брата, в том, как он держал голову, и не знала, радоваться ей или огорчаться. Он начал расстегивать рубашку. За спиной Лиды молчали Попков и Елена. Она чувствовала их неодобрение так же ясно, как чувствовала бы дыру в ботинке. Пальцы Алексея двигались быстро, и она не замечала в нем никаких признаков стыда, который наверняка он должен был бы испытывать в эту минуту.

— Пожалуйста, — сказал он, сбрасывая с плеч рубашку.

Лида почувствовала отвращение. Татуировка была больше, чем она думала. Изображение храма занимало всю грудь. Было такое впечатление, что это сооружение давит на него, с хрустом ломает ребра. Один изящный купол в виде луковицы упирался в то место, где сходились ключицы.

— Красиво, — произнесла Лида.

За спиной она услышала ворчание, но не обратила на него внимания.

Алексей, подняв бровь, ответил:

— Тут дело не в красоте.

— А в чем?

— В том, что на мне стоит их клеймо. Оно указывает, что я — один из них. На всю жизнь.

— Ох, Алексей, мне жаль тебя.

— Не нужно меня жалеть.

Она улыбнулась.

— Просто теперь ты не сможешь купаться так часто, только и всего.

— А я и так никогда не любил плавать и мерзнуть, — улыбнулся он в ответ, и от этого на глаза ей навернулись слезы.

— И теперь, когда ты стал вором, одним из них, чем они могут помочь?

— Я еще не знаю.

Он накинул рубашку и начал застегивать пуговицы. Не спеша. И в первый раз ей пришло в голову, что для него членство в этом братстве могло значить намного больше, чем ей казалось.

— У меня новый отец, — со спокойным видом произнес он. — Он поможет мне.

От этого неожиданного заявления у Лиды перехватило дыхание. Она закашлялась и посмотрела на свои руки, потому что они, точно ожив, вдруг вцепились друг в друга. Нужно было заговорить о чем- то другом. Немедленно. О чем угодно.

— С тобой хочет встретиться Антонина, — сорвалось у нее с языка.

В ту же секунду голова его дернулась, в зеленых глазах появились огонь и интерес.

— Ты разговаривала с ней?

— Да. Завтра я тебя к ней отведу.

— Спасибо.

Этим все закончилось. Оба они сказали достаточно. Лида подошла к двери и сняла с крючка пальто.

— Высыпайся, брат, — негромко промолвила она и вышла на темную лестничную площадку.

Прежде чем она достигла погруженного во мрак двора, с ее аккуратной тенью слилась большая, грозная, превратив ее в двухголовое чудовище, рыщущее в ночи. Это был Лев Попков. Они не разговаривали. Он просто шагал радом с ней, и ей пришлось ускорить шаг, чтобы успеть за ним, когда они вместе растворились в темных московских улицах. Только доведя ее в безопасности до того места, куда она направлялась, он вернулся в теплые объятия Елены и в свою кровать.

Распятие все еще висело на стене, и комната была наполнена тенями, но для Лиды это не имело никакого значения. В эту минуту для нее ничто не имело значения. Чан зажег газовую лампу.

— Чтобы я мог смотреть на тебя, — пояснил он.

Когда она вошла в комнату, он нежно обхватил ее лицо ладонями, ощупывая пальцами кости, как будто они могли рассказать ему о чем- то. Глаза его долго изучали ее, потом он поцеловал ее в лоб и обнял.

И это было именно то мгновение, когда все остальное перестало иметь значение.

Она лежала на его обнаженной груди, расслабленно раскинув руки и ноги, и водила пальцами по его телу. С особенным наслаждением она растирала сияющие капельки пота. В желтом свете казалось, будто его кожа смазана маслом. Каждый раз, когда ее пальцы нащупывали один из ломаных шрамов у него на груди, она поднимала голову и легонько прикасалась к нему губами, чувствуя его соленый вкус. Со старыми шрамами, как, например, на тех местах, где когда- то были мизинцы, она могла смириться — это были всего лишь внешние повреждения. Но что скрывалось под этой красивой кожей? Какие новые раны получил он, пока она была вдали от него? Раны, которые были недоступны взгляду?

Она прижала ухо к его груди, чтобы услышать, что творится у него на душе, но услышала лишь размеренный барабанный бой сердца и негромкое шипение воздуха, входящего и покидающего какие-то тайные полости внутри него. Его рука была скрыта в переплетении ее локонов, скользила в них, пробовала пальцами, зарывалась глубже.

Первая их близость была безудержной, они накинулись друг на друга, как изголодавшиеся животные на еду. На этот раз они позволили себе размеренность, словно им не нужно было думать о том, что в любую секунду их могут разлучить. Тела их начали расслабляться. Появилось доверие. Они легко подстраивались под ритм друг друга, и Лида вновь почувствовала уже знакомое болезненное влечение к нему, от которого ее не могло избавить никакое ощущение его твердости внутри нее, когда он превращался в ее физическую часть.

Она погладила длинную упругую мышцу его бедра и увидела, как он вздрогнул от наслаждения.

— Расскажи, — шепнула она, — что так жжет тебя изнутри.

— Сейчас, когда я рядом с тобой, вся боль прошла.

Он улыбался. Она чувствовала это по его голосу, хоть и не видела его лица.

— Ты хорошо лжешь, любовь моя.

Рукой, все еще погруженной в ее волосы, он чуть-чуть приподнял ее голову, так, чтобы ее подбородок уперся ему в ребра и он мог видеть ее лицо. Черные миндалевидные глаза его улыбались.

— Это правда, Лида. Когда мы вместе, остальной мир не существует. То, что находится там, — он посмотрел на черное окно, и на какую-то секунду улыбка исчезла, — со всеми трудностями, просто прекращает быть. — Он отвел с ее лба прядь огненных волос и провел пальцами по лицу к губам. Она приоткрыла рот, и он прикоснулся к ее зубам. — Но мир вдет нас.

Вторая его рука опустилась ей на грудь и с силой сжала. Она вдруг быстро перекатилась и легла всем телом сверху на него. Их плоть и кости слились воедино, ее лодыжки нашли место между его лодыжками, ребра ее соединились с его ребрами. Чувствуя жар у него между бедрами, она ощутила потребность соединить его со своим. Поставив локти по бокам от его головы, она всмотрелась в его серьезные глаза.

— Расскажи мне о Китае, — приказала она.

Огонек блеснул и тут же погас, как будто закрылись черные ставни где-то в темной глубине его глаз. Но этого было достаточно. Теперь она знала, что была права. Она поцеловала его красивый нос.

— Скажи, — голос ее смягчился, — что произошло в Китае, что тебя так мучает?

На его лице медленно проступила улыбка.

— Ты слишком хорошо меня знаешь, моя Лида.

— От меня ничего не скроешь.

— Я не скрываю. Просто забочусь о тебе. — Его рука поднялась и легла на ее поясницу. — У тебя и здесь, в Москве есть о чем подумать. У тебя и так хватает… забот.

— Если не скрываешь, так расскажи. — Она уткнулась своим подбородком в его. — Иначе я буду лежать так всю ночь и весь день, пока не расскажешь.

Он засмеялся.

— Если так, я ничего не стану рассказывать. — Я жду.

Грудь его вздымалась равномерно, и она приспособила свое дыхание к его ритму. Тишина, повисшая в маленькой комнате, накрыла их теплым уютным покрывалом. Его ноздри расширились, и она поняла, что он расскажет.

— Мао Цзэдун все еще воюет с гоминдановской армией националистов Чан Кайши. — Говорил он спокойно, но мягкость, с которой были произнесены эти слова, привела Лиду в волнение. — Я верю, что победа будет за Мао и нашей коммунистической Красной армией. Когда-нибудь настанет такой день, когда вся власть будет в их руках. Может быть, это произойдет не скоро, но в конце концов народ Китая поймет, что для него единственный путь к свободе лежит через коммунизм. Для такой страны, как Китай, это единственный путь развития. Мы увидели это здесь, в России. Нам показали достижения, к которым нужно стремиться.

— А как же… — начала она и замолчала.

— Как же что?

— А как же ошибки? — Она быстро махнула в сторону окна и прошептала: — Весь этот страх там, снаружи?

Чан положил обе руки на ее обнаженную спину и крепко прижал к груди.

— Это ошибки руководителя, Лида, а не коммунистической системы. России нужен другой руководитель, не такой, как Сталин.

— А Мао Цзэдун?

— Я сражался за него. Рисковал ради него своей жизнью и жизнью своих друзей и сослуживцев.

— Я думала, ты работаешь в штабе. Ты же говорил, что занимаешься дешифровкой секретных сообщений.

Он улыбнулся с извиняющимся видом.

— Я занимаюсь этим. Иногда.

Но она думала не об этом. «Рисковал своей жизнью», — сказал он.

Его пальцы успокаивающе погладили ее по спине.

— Но, как и Сталин, — продолжил он, — Мао — не тот вождь, который нужен Китаю. Он порочный человек и приведет страну к погибели, если возьмет власть в ней в свои руки.

Она приложила губы к впадине у основания его шеи, чувствуя его пульс.

— Чан Аньло, если это так, ты должен перестать сражаться за него.

Он обнял ее еще крепче, так, что она чуть не задохнулась.

— Я знаю, — сурово произнес он. — Но к чему это приведет Китай? И к чему это приведет меня?