Содержанка

36

Лида украдкой пробиралась вдоль стены многоквартирного дома. Она заметила мальчика сразу же. Внутренний двор здания был накрыт густой тенью, и, пока она шла через темную арку, ее глаза успели привыкнуть к темноте после ярко освещенной улицы. Домой Лида возвращалась, петляя по всему городу, нетерпеливо стоя в очередях к трамваям, змеившихся на остановках в тусклых лучах послеполуденного солнца. Окружавшие двор здания точно склонились над ребенком, погрузив все в мрачную тень, но это не помешало Лиде сразу заметить тоненькую фигурку Эдика.

Ее удивило, что во дворе играла музыка и был слышен смех. Музыка раздавалась из центра небольшой толпы. Скрипучие, царапающие звуки были до того смешными, что Лида улыбнулась. Она сразу поняла, что это. Шарманка. В последний раз она видела шарманщика в Петрограде, когда отец держал ее маленькую ручку в своей крепкой ладони. Но воспоминание это было туманным, и, прежде чем она успела воскресить его, резкий вопль, похожий на крик попугая, вызвал в толпе взрыв хохота. Подходили все новые люди, толпа сгущалась, и она увидела светловолосую голову мальчика, который, словно смазанный маслом, легко сновал между теснящимися телами. Наконец он несильно прижался к спине какого-то мужчины на краю толпы, как будто хотел получше рассмотреть, что там происходит в середине.

Лида шагнула вперед, крепко взялась за рукав его грязной куртки и с силой дернула. Его ноги скользнули по льду.

— А ну отва… — Он развернулся с грозным видом, но, увидев, кто это, улыбнулся. — Привет.

— Положи обратно.

Улыбка исчезла с его лица.

— Положи обратно, — повторила она.

Безмолвное противостояние продолжалось несколько секунд. Потом плечи мальчика опустились. Он повернулся к мужчине и без труда вернул в его карман то, что только что оттуда вытащил. Эдик не хотел смотреть на Лидию, но она снова схватила его за рукав и потащила к подъезду.

— Так-то лучше, — сказала она.

— Для тебя?

— Нет, глупый. Для тебя.

Пока они поднимались по лестнице, ни он, ни она ни словом не упомянули о том, что рукав куртки порвался и теперь болтался бесформенным клочком в ее пальцах.

— На, дай ей.

Лида протянула Эдику кусок колбасы. Мальчик взял, хоть и по-прежнему не смотрел на девушку. Он несмело вошел в их комнату и примостился на полу, прислонившись к стене. Даже Серуха, которая, завидев хозяина, восторженно бросилась к нему, не заставила его улыбнуться. Он разломал пополам кусок колбасы, одну часть положил на маленький мокрый язычок щенка, второй сунул себе в рот. Елена сидела в кресле с иголкой и ниткой в руках. На ее широких коленях лежала какая-то темно-синяя одежда.

— Колбаса — слишком дорогое удовольствие, чтобы животное кормить, — недовольно пробурчала она.

Лида не поняла, кого она имела в виду, мальчика или собаку.

— А ты чего улыбаешься? — Этот вопрос был адресован Лиде. — Я?

— Да, ты.

— Ничего.

— И это от этого «ничего» у тебя улыбка до ушей и голос, как у голубка?

— Не знаю, о чем ты.

— Да брось, ты выглядишь, как сытый кот, обожравшийся сметаны.

Мальчик рассмеялся и с интересом посмотрел на Лиду. Лида почувствовала, что ее щеки предательски покраснели.

— Брат? — продолжала допытываться Елена. — Что, Алексей сегодня объявился?

— Нет.

— Тогда что случилось?

— Я ждала у храма, но…

— Я имею в виду, что еще случилось?

Лида посмотрела на мальчика. И он, и собака смотрели на нее яркими глазами.

— Ничего, — сказала она и, для убедительности пожав плечами, добавила: — Ничего такого, Елена. Просто сегодня я жду вестей от одного партийца, с которым виделась в «Метрополе» на приеме. Его зовут Дмитрий Малофеев. Я, пока не встретилась с его женой, понятия не имела, что он был начальником лагеря в Тровицке, где отец сидел. Он знает нужных людей, которых можно поспрашивать.

— Думаешь, он станет тебе помогать?

— Надеюсь на это.

— Ему-то это зачем?

— Ну, он… — Лида в сомнении посмотрела на мальчика, потом снова перевела взгляд на Елену. — По-моему, я нравлюсь ему.

Елена закрепила шов, спокойно перекусила нитку и спросила:

— А что потом? Когда он даст тебе информацию, которую ты хочешь от него получить? Чем ты отблагодаришь этого деятеля?

Густая, тягучая и липкая, как масло, тишина растеклась по комнате. Она проникла в ноздри Лиды, отчего ей стало трудно дышать. Единственными звуками было дыхание серой собачонки и звон шарманки.

— Елена, — быстро заговорила девушка, как будто думала, что от слов будет меньше вреда, если произносить их скомкано, — у меня нет выбора. Я не могу больше просто так сидеть тут сложа руки. Разве ты не видишь? Лев уходит каждую ночь, надеясь что-нибудь подслушать, если какая-нибудь кухарка или охранник проговорится, хватив лишнего. Он старается. Черт, я знаю, что он старается… разыскать эту секретную тюрьму номер 1908. Он по всей Москве рыщет, ходит по кабакам и пивнушкам с опасными расспросами. И меня это пугает, Елена. Меня это настолько пугает, что я… — Она замолчала. Глубоко вздохнула и заставила себя говорить медленнее. — Я боюсь, что когда-нибудь этот глупый казак задаст не тому человеку не тот вопрос и сам окажется в лагере.

Елена сидела почти неподвижно, сложив руки на коленях. Она ничего не говорила, но ее бесцветные глаза не мигали, а рот безвольно открылся.

— Этот страх преследует меня постоянно, Елена. Каждый раз, когда этот медведь выходит на улицу. Как сейчас. Вот где он? Чем сейчас занимается? С кем разговаривает? В дуло чьей винтовки, черт возьми, заглядывает? — Она посмотрела на свои сжатые пальцы и спросила шепотом: — Чем может рисковать человек ради любви?

Елена подняла руку и провела ладонью по лицу, сверху вниз. По глазам, по губам, пока не взялась за мясистый подбородок. Это движение словно вернуло ее к жизни. Она воткнула иголку в катушку и покачала головой.

— Он сам так решил. Никто не заставляет его.

— Но я хочу, чтобы он прекратил. Сейчас же. Это слишком опасно. Но он не послушает меня. Я знаю. Не послушает.

— А этот твой чиновник, Дмитрий Малофеев? Разве он не опасен?

— С ним я как-нибудь справлюсь.

Елена вдруг рассмеялась. Звонким девичьим смехом, услышав который собака залаяла. Она тяжело поднялась с кресла. Оказалось, что подшивала она старую, но плотную шерстяную куртку. Она встряхнула ее и бросила мальчику.

— На, Эдик. Надень это и дуй отсюда вместе со своим мешком блох. — На секунду она задумалась, положила ладони на свои внушительные бедра, окинула взглядом комнату, при этом шея ее неожиданно напряглась так, что на ней вздулись вены. — У меня тут и без тебя есть чем заняться.

Она направилась к двери, и тут случилось нечто из ряда вон выходящее. Она провела рукой по волосам Лиды, чего не делала никогда раньше. Это прикосновение было неожиданным для девушки и оказалось намного нежнее, чем она могла ожидать.

— Малышка, — мягко произнесла Елена, — этот человек тебя съест и не подавится.

Потом она сняла с крючка у двери пальто, натянула галоши, прошлась расческой по соломенным волосам, намотала на голову платок и вышла.

Мальчик посмотрел на закрывшуюся за ней дверь и жалостно всхлипнул. Лида сначала решила, что это заскулила собака.

— Я ей не понравился, — сказал он.

Лида прошла через комнату, опустилась перед ним на колени, прямо на твердый пол и погладила щенка, как будто он был частью мальчика.

— Глупости. Если бы ты ей не нравился, стала бы она искать для тебя куртку да еще зашивать ее?

— Не знаю…

Она потрепала ребенка по молочно-белым волосам и позволила Серухе лизнуть себе руку. Мальчик с неохотой оторвал взгляд от двери, словно наконец смирился с тем, что Елена какое-то время будет отсутствовать, и повернулся лицом к Лиде.

Немного помолчав, он сказал:

— Все равно, я думаю, она не любит меня.

— По-моему, беда в том, что она тебя любит слишком сильно.

Он напряженно нахмурился, точно изо всех сил старался понять слова Лиды, но эта мысль не помещалась у него в голове.

— Как это?

— Эдик, — ласково произнесла она, — я думаю, ты напоминаешь ей сына, который умер.

Когда шарманка смолкла, стало казаться, что комната опустела. Свет начал меркнуть, стал серым, как шерстка Серухи. Эдик заснул, свернувшись калачиком прямо на полу, в обнимку с собакой, и, хоть щенок не спал, он лежал тихо, наблюдая за Лидой желтым глазом. Когда она встала и двинулась к окну, чтобы посмотреть, как прямоугольник неба над двором превратится из голубого в сиреневый, а потом сольется с крышами, щенок сердито заворчал. Похоже, крошечное существо с выпирающими тоненькими косточками и молочными зубами охраняло своего хозяина, и это придало Лиде уверенности. Она не знала почему, но почувствовала это.

Ей вдруг захотелось остаться наедине со своими мыслями. Они колотили изнутри по ее черепу, требуя выхода. Я найду способ. Так сказал Чан, когда они расставались. Я найду способ, и она поверила ему безоговорочно, без оглядки. Если Чан Аньло пообещал, что найдет способ быть вместе, вместе по-настоящему, он отыщет его. Все очень просто.

Лида вздрогнула. Но не от холода, а скорее наоборот. Кровь в ее венах кипела и бурлила, тело отказывалось бездействовать. Не хотело покоя. Сама кожа ощущала голод. Требовала его прикосновения так же, как когда-то в знойный день на базаре в Цзюньчоу требовала льда. Ей нужно было находиться рядом с ним. Видеть его лицо. Наблюдать, как его улыбка медленно переливается в его глаза.

Она думала, что сегодняшних поцелуев ей будет достаточно, но оказалось, что это не так. Она жаждала большего.

Уткнувшись головой в оконное стекло, Лида вздохнула. Она так долго жила в ожидании, что уже и забыла, до чего это захватывающе — жить такими понятиями, как «здесь» и «сейчас». Иметь то, что хочешь. Хотеть то, что имеешь.

— Чан Аньло, — прошептала она, как будто он мог слышать ее.

Лида прикоснулась к стеклу в том месте, где ее дыхание осело облачком, и написала его имя. Улыбнулась и внимательно прошлась глазами по цепочке букв, как будто это могло каким-то таинственным способом вызвать образ самого Чана. Сердце ее бешено забилось. Она смотрела на туманные буквы, а в стекле отражалось ее лицо, соединяя вместе Лиду и Чана, и девушка сфокусировала взгляд на собственном отражении. Что видел он, когда смотрел на нее? Волосы, глаза, скулы — для нее они выглядели как обычно. Но видел ли он в ней то же самое? Ту же самую девушку, в которую влюбился дома, в Китае? Или кого-то другого?

А Куань? Как паук, рядом с ним, куда бы он ни пошел, живое, дышащее существо, жаждущее его в каждом гостиничном номере, в котором он останавливался. Нет, все это неправильно! Не думай так!

Пришли ко мне мальчика. Так он сказал. Она отвернулась и увидела, что в комнате уже почти темно.

— Вы слишком быстро едите. Оба.

Лада сидела в кресле. Мальчик все еще сидел на полу и запихивал в рот хлеб, а рядом с ним его собака, уткнувшись мордочкой в миску, уплетала кашу. Оба ели торопливо и жадно. Незадолго до этого девушка сварила Эдику суп, подогрела Серухе овсянку, потом ткнула спящего мальчика в ребра и поставила передними тарелки. Крепко спавший Эдик схватился за ложку, как только открыл глаза. Он придвинул тарелку поближе к себе, наклонился над ней, прикрыл согнутым локтем, как бы защищая, и принялся торопливо есть. Это встревожило Лиду.

— Эдик, а где твои родители? — спросила она.

Он проглотил еще две ложки супа.

— Их расстреляли, — сказал мальчик и откусил большой кусок хлеба.

— Ой, как жаль.

— Четыре года назад.

— А за что?

Ей снова пришлось ждать. Лида не хотела торопить его с ответом.

— Они какую-то книгу прочитали, — сказал ребенок между очередными ложками супа. — Какую-то запрещенную книгу. Антисоветскую.

— Как она называлась?

— Я не помню.

Больше девушка не стала об этом говорить. Его волосы, как бледная гладкая занавеска, прикрыли его лицо, когда он принялся вылизывать тарелку.

— И ты с тех пор живешь на улице?

— Да.

— Трудно, наверное, приходится?

— Ничего. Зимой тяжелее всего.

— Вообще-то воровать опасно.

Тут он наконец оторвался от тарелки и поднял голову. Мутные голубые глаза его просветлели.

— У меня это хорошо выходит. Я — один из лучших.

У меня это хорошо выходит. Не так давно она сама произносила такие же слова. У нее все сжалось внутри, когда она подумала, чем это грозит.

— И где ты продаешь то, что украл?

— Нигде. — Он окинул ее презрительным взглядом, как будто она сказала какую-то неимоверную глупость. — Я сам не продаю. Продают воры.

— Что еще за воры?

Изображая отвращение, он закатил глаза, вытер рукой рот и протянул ее собаке — облизать.

— Есть человек, — медленно начал объяснять он, так, будто втолковывал прописные истины недотепе. — Он главный у нас, уличных. Мы крадем и все отдаем ему. А он нам платит. — Мальчик подумал о том, что только что сказал, и насупился. Собрался было плюнуть на пол, но вовремя спохватился. — Мало, правда, гад. Несколько паршивых копеек. В других шайках воры больше платят, но я-то что? Приходится брать, сколько дают.

Лида чуть подалась вперед.

— И много таких как ты, уличных, в Москве?

— Ага. Тыщи.

— И всех держат в шайках воры?

— Ну, почти всех.

— А кто они, эти воры?

— Бандиты, конечно же. — Он улыбнулся и погладил уши щенка. — Как и я.

— Эдик, то, чем ты занимаешься, очень опасно.

— А то, чем ты занимаешься, не опасно? — Он от души рассмеялся, и его искренний детский смех заставил улыбнуться и ее.

Ей захотелось подойти к нему и обнять за худые плечи — этому закаленному улицей мальчишке было так нужно немного нежности, — но Лида не двинулась с места. У нее возникло такое чувство, будто обними она ребенка — и он ее снова укусит. Лида откинула со лба волосы, точно отбросила сомнения насчет того, о чем собиралась его попросить.

— Эдик?

— Ну?

Она сунула руку в карман, достала оттуда десятирублевую купюру и помахала ею в воздухе. Его глаза жадно впились в бумажку, следя за движением девушки. Так же, наверное, повела бы себя Серуха, если бы перед ней помахали печеньем.

— Лови, — сказала она, скомкала бумажку и бросила ему.

Она оглянуться не успела, как купюра оказалась у него в кармане.

Мальчишка усмехнулся.

— И чего на этот раз сделать надо?

— Я хочу, чтобы ты снова пошел к гостинице «Триумфаль» и дождался того же самого китайца. Он передаст тебе для меня записку.

— И это все? За такие-то деньги?

— Будь осторожен, Эдик.

Он вскочил на ноги, сгреб свою новую куртку под одну руку, собаку — под другую.

— Ты глупая, Лида, — на этот раз он улыбнулся робко, но его улыбка легко преодолела расстояние между ними, — потому что тебе слишком просто угодить.

Она рассмеялась и почувствовала укол вины где-то под ребрами.

— Только не…

Резкий стук в дверь не дал ей договорить.

Это был Дмитрий Малофеев в элегантном кожаном пальто с белым шелковым кашне на шее. Он замер в дверях убогой комнатенки. В одной руке он держал большой бумажный коричневый пакет, в другой — букет цветов, по виду похожих на лилии, хотя, где он мог посреди зимы раздобыть лилии, она представить не могла.

— Здравствуйте, Лида.

— Товарищ Малофеев? Вот так неожиданность.

— Разрешите войти?

— Конечно, — ответила она, но в голосе ее слышалась некоторая неуверенность. Пустить в свой дом этого мужчину с белоснежными гладкими зубами было все равно, что пригласить к себе в кровать крокодила. Подстраиваясь под его настроение, она улыбнулась. — Входите.

Малофеев перешагнул порог и сразу же как будто заполнил каждый уголок этой унылой комнаты.

— Так вот где вы прячетесь?

Прячетесь? Почему он употребил именно это слово?

— Да, я здесь живу. Как вы нашли меня?

— Это было несложно.

— Да уж. Не сомневаюсь. Для человека из партийной верхушки нет ничего сложного, — сказала она с улыбкой.

Он улыбнулся в ответ и, галантно поклонившись, вручил ей цветы. Приняв букет, девушка наклонила голову, чтобы вдохнуть аромат, и только теперь поняла, что цветы из шелка. Лида почувствовала себя глупой и обманутой.

— Спасибо.

Гость с интересом осмотрел комнату. Удивленный взгляд его упал на Эдика. Какую бы информацию он ни выудил у вахтерши, мальчик и собака явно не были упомянуты. Дмитрий кивнул в знак приветствия, свободной рукой выудил из пакета пачку печенья и бросил через всю комнату со словами:

— Вот вам, молодой человек. И идите гулять.

Это было произнесено таким вежливым тоном, что было невозможно судить, пошутил он или говорил серьезно.

Мальчик не шевельнулся, чтобы поймать печенье. Он просто наблюдал, как пачка, описав духу, с хрустом упала на пол. Малофеева он даже не удостоил взглядом. Вместо этого он посмотрел на Лиду.

— Хотите, чтобы я остался? — негромко произнес он.

Она готова была расцеловать его. В эту секунду он превратился в члена ее семьи. Как говорил Чан, для этого не нужно кровное родство.

— Нет, — ответила она, благодарно улыбнувшись. — Можешь идти. Тебе есть чем заняться.

Эдик спустил на пол собаку, влез в куртку, которая оказалась чересчур велика для него, и без лишних слов вышел из комнаты, так и не глянув на гостя. Собака подхватила своими маленькими зубами печенье и засеменила следом.

Она заварила чай. Больше она ничего не могла предложить. На кровати ее были разложены продукты, которых она не то что не ела, даже не видела с того дня, как пересекла границу России. Здесь даже в магазинах не продавали таких богатств. Баночки блестящей каспийской черной икры. Миндальное печенье. Плитки швейцарского шоколада. Копченый окорок, наполнивший комнату аппетитнейшим запахом, жирные душистые колбасы разных сортов. Все это она бережно раскладывала на кровати так, как женщины обычно раскладывают свои платья, чтобы полюбоваться ими со стороны. На дне пакета обнаружились бутылка водки и металлическая коробка с пятью толстыми сигарами. Лида удивленно посмотрела на Малофеева.

— Выдумаете, я втайне курю? — спросила она, рассмеявшись. Потом, помедлив, добавила: — Или это вы положили для себя?

— Нет. — Он сидел на подоконнике, покачивая ногой и наблюдая за ней. — Не для себя. Они могут вам пригодиться. Для обмена, когда вам что-нибудь понадобится. Керосин, например.

— А. — Лида положила сигары между банкой греческих оливок и пакетом жареного кофе и нежно погладила, как пропавших и вновь отыскавшихся детей, думая о том, на что будет готов пойти какой-нибудь тюремный охранник ради такого подарка. — Спасибо.

Она улыбнулась, сама не понимая отчего, то ли радуясь подаркам, толи от чувства благодарности ему. Лида попыталась побороть охватившее ее ощущение, что теперь она обязана Малофееву. Ноги ее отказывались отойти от кровати, она боялась, что, если сейчас отвернется, все это превратится в дым и исчезнет.

— Пожалуйста, Лида.

Она подождала, думая, что он скажет что-то еще, но продолжения не последовало.

— Товарищ Малофеев, что я вам должна за все это?

— Ничего. Не беспокойтесь, — улыбнулся он. — Ценник не прилагается.

Она взяла оливки, сочные, ароматные, и вспомнила, что ее мать отдала бы полжизни за такую баночку.

— Ценник не прилагается к еде? — Она заставила себя положить банку обратно. — Или к сведениям, о которых я вас просила?

— Боюсь, что с этим пока не продвинулось.

Напряженная тишина повисла в комнате, но Дмитрий, похоже, не замечал неловкости. Это не понравилось ей.

— Вы не смогли узнать, где находится Йене Фриис? — наконец спросила она.

— Нет.

Снова молчание. Он продолжал беззаботно покачивать ногой. Лиде захотелось схватить эту ногу и завернуть ему на шею.

— Но я думала… — начала она и осеклась.

К чему слова? Какой смысл?

— Я тоже.

— И поэтому вы принесли всю эту еду? Вместо информации?

Неожиданно нога прекратила движение.

— Лида, я больше не связан с тюрьмами и лагерями.

— Вы хотя бы помните его по Тровицкому лагерю? Йене Фриис? Высокий с рыжими волосами?

— Конечно нет. Там были сотни заключенных, и я не имел дела с ними. Я следил за выполнением рабочих норм и отправкой древесины на юг. Я не сидел рядом с заключенными и не рассказывал им сказки на ночь, если вы это имеете в виду.

Она продолжала напряженно вглядываться ему в глаза.

Он не улыбался, просто смотрел на нее с терпеливым видом, и это раздражало ее все больше и больше.

— Но я же говорила вам, — сказала она. — Назвала номер тюрьмы, в которой он может сейчас находиться. 1908. У вас ведь наверняка есть нужные связи, чтобы узнать, где она находится. — Девушка нетерпеливо переступила с ноги на ногу. — Даже если вы не можете узнать, там ли он.

— Лида, милая моя девочка, если бы это было в моих силах, я бы это сделал, но вы должны понимать, что некоторые тайны скрыты даже от меня. — Он нахмурился, то ли озабоченно, то ли сердито — этого Лида не смогла понять. — Простите, но больше я ничем не могу вам помочь. — Поразмыслив, он добавил: — К сожалению.

Лида наклонилась, подняла с пола бумажный пакет и начала укладывать обратно продукты. Малофеев молча наблюдал.

— Я не верю вам, — негромко сказала она, не поворачивая головы.

Последними она аккуратно положила в заполнившийся пакет сигары. Их вид заставил ее вспомнить об Алексее. Она подумала, какое удовольствие они доставили бы ему. Лида развернулась.

— Дмитрий, зачем вы это делаете? Помогаете мне, я имею в виду. Приносите такие дорогие вещи, хотя совсем не знаете меня и уж наверняка ничем мне не обязаны. Вам ведь не хуже меня известно, что за одну такую баночку икры здесь, в Москве вы можете купить любую девушку, какую захотите. — Рассматривая его лицо, она увидела, как оно смягчилось, и услышала вздох, случайно вырвавшийся и тут же оборванный.

— Лида, я здесь не для того, чтобы купить вас.

— Да?

— Да.

— Тогда зачем вы пришли?

Он задумчиво обвел ее взглядом.

— Я пришел, потому что хочу, чтобы когда-нибудь вы посмотрели на меня так же, как вы смотрели на того китайца в «Метрополе».

В груди Лиды что-то вспыхнуло.

— Мы танцевали, только и всего. К тому же не очень хорошо.

— Нет, это не все.

— Что вы имеете в виду?

— Думаю, вы понимаете, что я имею в виду.

— Нет, не понимаю. Но в любом случае, Дмитрий, вы, кажется, забыли, что дома вас ждет прекрасная жена.

— Да, моя прекрасная Антонина. Но вы ошибаетесь, Лида. Я ни на секунду не забываю о своей жене. — Тоска, серая и мягкая, как тень, послышалась в его голосе. — Дело в том, что это она посоветовала мне, раз я не могу помочь ничем иным, принести вам все эти подарки.

— Как это любезно.

Он вежливо улыбнулся.

Лида старалась не замечать, до чего легко ему удавалось быть обаятельным. Элегантность казалась естественной частью его натуры, шла ему так же, как его сшитое на заказ кожаное пальто, к тому же его рыжие волосы пробуждали в ней целый калейдоскоп воспоминаний об отце, отчего у нее по коже шли мурашки. По какой-то непонятной ей причине в присутствии этого мужчины жизнь в Китае начинала казаться чем-то странно далеким и полузабытым. И от этого на душе у нее скребли кошки, хоть она и боялась признаться себе в этом.

— Я благодарна вам за вашу щедрость, — она резко сменила тон, — но я не могу принять эти подарки.

И все же одна рука выдала ее: прошлась по выпуклостям коричневого пакета так же ласково, как будто это была не грубая упаковочная бумага, а мягкие бархатистые уши Серухи. Лида отдернула ее.

— Я пытаюсь помочь вам, Лида. Не забывайте об этом.

— Если так, то, пожалуйста, скажите мне, Дмитрий, на какой улице находится тюрьма номер 1908.

— Ох, Лида, если бы я знал, я бы сказал.

— Может быть, вы не хотите этого знать?

— Может быть.

Если она собиралась разыскать отца, Малофеев был ей нужен. Ей были нужны его связи, его знание тюремной системы, его опыт. Ей не давала покоя мысль, что кто-то, стоящий на советской партийной лестнице рангом выше, мешал ему.

— Кому известно, что вы здесь?

Оставив вопрос без ответа, он поднял чашку с чаем, которая остывала рядом с ним на подоконнике, спокойно и неторопливо отпил, как будто был погружен в какие-то свои мысли, и аккуратно поставил обратно. Только после этого он снова посмотрел на Лиду, и в тот же миг ей бросилось в глаза, какая перемена произошла с ним. Взгляд его сделался прямым и жестким. Это напомнило ей, что еще совсем недавно он был начальником лагеря.

— Лида, послушайте меня. Советская Россия еще очень молода. Она растет и учится. С каждым днем мы приближаемся к нашей цели — созданию справедливого и гармоничного общества, в котором равенство будет считаться таким естественным, что нам будет казаться невероятным то, с чем приходилось мириться нашим отцам и дедам.

Она не ответила и не отвела взгляда. Пульс ее участился, и солнечный свет, лившийся в окно за спиной Малофеева, казалось, воспламенил его волосы.

— А исправительно-трудовые лагеря? — спросила она. — Этому вы учите свою подрастающую малышку советскую Россию?

Он кивнул.

— Страх? Доносы? — настойчиво продолжала она.

— Да. — Он поднялся с подоконника. Обычное неторопливое движение, которое почему-то заставило Лиду насторожиться. Отступив от окна, он вдруг стал казаться выше и темнее. — Народ России нужно научить мыслить по-новому.

Он подошел к ней ближе.

Сердце ее бешено заколотилось.

— Иене Фриис даже не советский гражданин, — заметила она. — Он датчанин. Какой смысл учить его мыслить по-новому?

— Это станет примером для других. Это показывает, что никто из тех, кто занимается антисоветчиной, не будет чувствовать себя в безопасности. Никто, Лида. Ни один человек не может быть важнее советского государства. Ни я… — Он на секунду примолк. — Ни вы.

Она попыталась дышать медленнее, но не смогла. Внезапно он схватил ее за руки и сильно встряхнул. Не издав ни звука, она попыталась вырваться, но его пальцы без труда удержали ее.

— Отпустите, — прошипела она.

— Теперь вы видите. Лида, — холодно произнес он, — как страх меняет человека? Посмотрите на себя сейчас. Глаза расширились. Маленький львенок, готовый вырвать когтями мое горло. Но когда я отпущу вас, вы чему-то научитесь. Вы научитесь бояться того, что я мог сделать. С вами, с вашими друзьями, с Пенсом Фриисом, даже с этим вашим чертовым китайским любовником. Это будет сдерживать вас. Вот как работает сталинская карательная система.

Он улыбнулся. В этом неровном искривлении рта не было угрозы, только лишь предупреждение. Она посмотрела прямо в его серые глаза. Осторожно кивнув головой, он разжал пальцы. Она не шевелилась. И тут он без малейшего колебания нагнулся и впился ей в губы. Твердо, жадно. Его рука легла ей на грудь. Она сделала шаг назад, и он не остановил ее.

— Вам придется научиться использовать страх, — промолвил он. — Запомните это, Лида. — С игривым видом он кивнул ей. Обаяние снова вернулось к нему. — Я не собирался вас обидеть. Просто хотел, чтобы вы поняли.

Она была слишком рассержена, чтобы говорить, но по-прежнему смотрела ему прямо в глаза.

— Можете дать мне пощечину, если от этого вам станет легче, — весело усмехнувшись, предложил он.

Она отвернулась, не в силах больше смотреть на него. Не проронив ни слова, он вышел из комнаты, спокойно закрыв за собой дверь. Лиду затрясло. Внутри нее все клокотало от злости. Горячей и болезненной, обжигающей горло. Она быстро подошла к окну и провела взглядом удаляющуюся высокую фигуру Дмитрия Малофеева, который шагал через погруженный в полутьму двор. Не поворачивая головы, он поднял одну руку и помахал на прощание — он не сомневался, что она смотрит на него.

Когда он исчез в арке, она уткнулась лбом в холодное стекло, чтобы заморозить мысли. Но не злость. Она была нужна ей. Потому что злость эта была направлена не на Дмитрия Малофеева, а на нее саму. Лида застонала, громко и протяжно, и несколько раз ударила лбом в стекло, как будто это могло избавить ее от возникших в голове образов. Прикосновение его губ. Пряный запах одеколона. Его горячее дыхание у нее на лице. Его пальцы, мягко легшие ей на грудь.

Откуда оно, это предательское ощущение наслаждения, которое ощутила она? Она ненавидела его. Но еще хуже то, что она возненавидела себя.

В ванной было холодно. До того холодно, что Лида видела свое дыхание. Под потолком висела голая электрическая лампочка, похожая на тусклый желтый глаз. Влажное пятно спускалось по стене длинным пальцем, который вспучивал краску, как будто под ней проползло что- то живое. Общей ванной пользовались строго по расписанию, и сегодня была не ее очередь купаться. Она встала на полотенце, чтобы не чувствовать холод ногами, и начала снимать одежду.

Юбка. Кофта на пуговицах. Блузка. Белье. Она бросала их в кучу на полу, пока не разделась полностью. Глаза ее старательно избегали маленького квадратного зеркала, висевшего на стене над ванной, потому что она не хотела видеть, как выглядит измена. Какого она цвета. Какой она формы. Какие борозды она высекает на лице. Лида пустила холодную воду и начала мыться.

Через десять минут кожа ее ныла и все тело трясло. Наконец она опустила руки. Только сейчас ей стало понятно, что грязь снаружи не имела значения. Ей хотелось смыть ту грязь, которая находилась внутри. И как до нее добраться, она не знала.