Содержанка

33

— Нельзя не восхищаться, глядя на такое.

— Согласен, — ответил Йене Фриис стоявшей рядом с ним Ольге. Они, задрав головы, смотрели вверх. — Я чувствую это каждый раз, когда вижу.

— Как огромный летающий беременный кашалот.

Йене рассмеялся. Дыхание поднялось мерцающим белым облачком в чистом утреннем воздухе.

— Эх, Ольга, ты несправедлива к нему. Это воздушный корабль. Ты только посмотри, какой он изящный, какие у него гладкие бока. Гигантская серебряная пуля, которая так и ждет, когда кто-нибудь спустит курок.

Он гордился внешним видом творения. Он ненавидел его и гордился им. Трудно перестать любить ребенка, даже если он плохо себя ведет. Дирижабли имели гораздо больший военный потенциал, чем аэропланы, и этот, оснащенный двумя бипланами, являлся оружием, которое могло решать исход битв и уничтожать целые города.

Вздрогнув, Ольга отвела взгляд от зависшего у них над головами громадного летательного аппарата и посмотрела на молодого Филиппа, который возился с тросами на безукоризненно чистом цементном полу. Потом взглянула на свои руки, умелые руки опытного химика.

— Ольга, — мягко произнес Йене и незаметно коснулся ее плеча, когда никто не смотрел в их сторону. — Ты не виновата. У тебя нет выбора. Как и у всех нас.

Она устремила на него безрадостные голубые глаза.

— Так ли, Йене? Неужели это действительно так?

Колоссальный ангар своими поразительными размерами и сложной конструкцией напоминал гигантский храм. Его потолок возвышался над их головами, точно новое рукотворное небо, только внутри этого мира не светило солнце. Инженеры и ученые, которые деловито принялись за работу, казались внутри этого исполинского сооружения крошечными рабочими муравьями.

Сегодня Йенсу предстояло восстановить спусковые механизмы на газовых контейнерах и установить крепежи нового образца на нижней части стоящих в соседнем ангаре бипланов. Вес каждого из бипланов имел принципиальное значение для равновесия дирижабля, поэтому ему было необходимо выверить свои расчеты с идеальной точностью. За ним постоянно наблюдали. И не только охранники, которые сновали до ангару с винтовками за спинами и, чтобы хоть как-то согреться, хлопали себя руками по ребрам, но и другие. Ему не было известно, кто эти люди и чем они занимаются. Их было двое, седовласые наблюдатели с тощими лицами, облаченные в неизменные черные костюмы. Фриис называл их «черные вдовы», потому что они медленно расхаживали по всему ангару и внимательно, как ядовитые пауки, следили за всем, что происходит.

Оба носили очки. Один из них постоянно снимал их с носа, удерживая за дужку, и протирал линзы белоснежным платочком, который, похоже, предназначался исключительно для этой цели. Эти двое почти не разговаривали, просто следили за всем, что он делал. Иногда, когда Йене, работая, бросал на них косой взгляд, какая-нибудь лампа отражалась в стеклах их очков, и ему казалось, что в глазах наблюдателей полыхает адский огонь.

Рядом с ангаром, развалившись на погруженной в туман скамейке, сидел Елкин. Он курил сигарету и ощупывал ожог на тыльной стороне ладони. Вообще-то курение было строжайше запрещено как внутри ангара, так и рядом с ним, но здесь на это не обращали внимания, тем более что стены гигантского строения служили хорошим укрытием от пронизывающего ветра.

Йене тоже закурил (одним из преимуществ было то, что им бесплатно выдавали сигареты) и сел рядом с коллегой на скамейку, поджав под сиденье длинные ноги.

— Елкин, — сказал он, — нам с вами нужно серьезно поговорить насчет сроков. Вы сказали Тарсенову, что мы управимся за две недели.

— Да, это вполне возможно.

— А по-моему, это весьма сомнительно. Нам же еще несколько испытаний надо будет провести.

— Господи, Фриис, не нужно ко мне относиться, как к одному из этих тупиц. — Кончиком сигареты он указал на охранника, сидевшего на верхней ступеньке каменного склада, примыкавшего к окружавшей зону кирпичной стене. Оттуда охраннику было их видно, но что они говорят, он явно расслышать не мог.

— Елкин, вы только подумайте о том, чем мы здесь занимаемся, — прошептал Йене. — Подумайте над тем, какое чудовище мы создаем.

— Я могу думать только об освобождении, которое ждет меня, когда мы закончим. Нам ведь обещали свободу.

— Какой же вы дурак, Елкин.

— Какого черта, Фриис?

— Подумайте своим ученым мозгом. Мы занимаемся совершенно секретным делом. Вы что, в самом деле, верите, будто, когда мы закончим работу, они распахнут перед нами двери и позволят уйти? — Да!

— Значит, вы все-таки дурак, как я и сказал.

Елкин вскочил и посмотрел на Йенса, который не встал, не желая привлекать внимание охранника.

— Фриис, я девять лет провел в сибирских лагерях, из них три года — на золотом прииске на Колыме. Мне, черт возьми, вообще повезло, что я в живых остался. И я не хочу упустить единственный шанс стать свободным человеком, вернуться к семье только потому, что вам так приспичило играть в благородство и кого-то спасать.

— Нам всем повезло выжить. И все мы хотим оказаться на свободе.

Елкин пригнулся так, что его лицо со шрамом оказалось в нескольких сантиметрах от лица Йенса, и яростно зашипел:

— В таком случае не мешайте нам своими чертовыми задержками. — Он развернулся и зашагал обратно к ангару. Его фигура быстро скрылась из виду в тумане.

Йене не пошевелился. Его недокуренная сигарета упала на влажную траву. Отгоняя нахлынувшую черную волну печали, он глубоко вздохнул. Йене Фриис постоянно пребывал в подавленном состоянии и давно привык к этому. Оно приходило к нему и верным псом преследовало до тех пор, пока датчанин не привык к его вонючему гнилостному дыханию, как к своему. Но теперь у Йенса было оружие против него: осознание того, что его дочь жива.

Инженер закрыл глаза и вызвал ее образ. Сказочное танцующее существо. Он попытался представить ее нынешней, семнадцатилетней девушкой, с волосами цвета огня и чистыми янтарными глазами, которые смотрят прямо на тебя. Лицо, скрывающее тайные мысли за легкой, чуть насмешливой улыбкой. Но у него не вышло. Эта семнадцатилетняя исчезла в тумане, также как фигура Елкина, и ее место заняла смеющаяся девочка, которая мотала головой, вбегая в комнату, или сосредоточенно хмурила чистый лоб, когда помогала отцу вбивать гвозди в какую-нибудь планку или чертить прямой угол. Ему представилось личико в форме сердца, горящие глаза и счастливая улыбка, которая расцветала, когда он гладил ее маленький подбородок и говорил: «Молодец, малышка».

— Я рада, что у тебя есть повод улыбаться.

Йене открыл глаза и увидел стоящую перед ним Ольгу. Ему нравилась ее робкая неуверенность, от которой у него просыпалось нестерпимое желание крепко сжать ее ладонь в своей руке и увести отсюда на свободу. Если бы только не увенчанная витками колючей проволоки десятиметровая стена, окружавшая полигон и ангары, и не вооруженные охранники, обходившие периметр день и ночь.

Поэтому он всего лишь произнес тихим голосом, который, кроме нее, никто не мог услышать:

'—Меня ищут.

— Кто?

— Моя дочь.

Глаза Ольги удивленно распахнулись. Эти мягкие небесные глаза, которые так точно угадывали его настроение.

— Я даже не знала, что у тебя есть дочь.

В ее голосе послышалась какая-то непривычная нотка, что-то похожее на сожаление, но он был слишком увлечен представившимися ему образами, чтобы заметить это.

— Я думал, что она погибла, — сказал он.

— А что случилось?

В эту секунду он явственно различил выстрел и быстро повернулся, еще не успев понять, что звук прогремел лишь у него в голове.

— Мы ехали в поезде. — Он вспомнил вагон для перевозки скота. Лютый холод, который превращал кровь в лед, режущий вены изнутри. Снова увидел синеющие на морозе губы жены и дочери, их кожу, сделавшуюся белее снега, покрывавшего бескрайние сибирские просторы. — Большевики были везде, — промолвил он. — Они останавливали всех белых, бежавших из страны. Выводили их из вагонов и…

Он скривился и закурил еще одну сигарету, чтобы не чувствовать появившийся во рту вкус смерти.

— Расстреливали? — спросила Ольга.

Он кивнул.

— Мне повезло. Из-за того, что я датчанин, меня не расстреляли, а отправили в трудовой лагерь. — Он сделал глубокую затяжку. — Повезло, — горько повторил он. — Смотря какой смысл вкладывать в это слово, верно?

— А твои жена и дочь? Что с ними случилось?

— Я считал, что их убили.

— А теперь услышал, что дочь жива?

— Да. — Он неожиданно широко улыбнулся, удивив и Ольгу, и самого себя. — Ее зовут Лида.