Соединенные Штаты в период Реконструкции и Позолоченного века, 1865-1896 гг

@importknig

Перевод этой книги подготовлен сообществом "Книжный импорт".

Каждые несколько дней в нём выходят любительские переводы новых зарубежных книг в жанре non-fiction, которые скорее всего никогда не будут официально изданы в России.

Все переводы распространяются бесплатно и в ознакомительных целях среди подписчиков сообщества.

Подпишитесь на нас в Telegram: https://t.me/importknig

Оглавление

Введение редактора

Введение

Часть I. Реконструкция нации

Пролог. Скорбящий Линкольн

1.На волне войны

2.Радикальная реконструкция

3.Большая реконструкция

4.Главная

5.Позолоченные либералы

6.Триумф наемного труда

7.Паника

8.Начало второго столетия

Часть II. Стремление к процветанию

9.Годы насилия

10.Партия процветания

11.Люди в движении

12.Либеральная ортодоксия и радикальные взгляды

13.Умереть ради прогресса

14.Великое потрясение

15.Реформа

16.Курс реформ на запад

17.Центр не выдерживает

18. Поэзия фунта стали

19.Вторая половина

20.Антиутопическая и утопическая Америка

21.Великая депрессия

22.Вещи падают

23.Эпоха заканчивается

Заключение

Библиографический очерк

Введение редактора

До Гражданской войны американцы обычно говорили, что "Соединенные Штаты есть!". После войны, несмотря на недовольство педантов, постепенно стало принято говорить "Соединенные Штаты - это".

Этот грамматически аномальный и давно оспариваемый переход в народной речи к представлению о нации в единственном, а не во множественном числе служит подходящей метафорой для захватывающей истории, которую рассказывает Ричард Уайт в книге "Республика, за которую она стоит". Безусловно, Гражданская война принесла формальное конституционное решение вопросов рабства и сецессии. Она также наделила беспрецедентной властью федеральное правительство, которое теперь правило восстановленным Союзом. Но в оставшиеся десятилетия XIX века американцы упорно, а порой и жестоко боролись за определение характера и целей "единой нации", возникшей в результате войны, даже когда многие из них продолжали бороться с федеральной властью.

Этот том Оксфордской истории Соединенных Штатов содержит богатую хронику этих споров. Лишь немногие из них были полностью разрешены тогда или даже позже. Многие из них привели к горько-ироничным последствиям. Американцы в годы после Гражданской войны, возможно, и жили в единой стране, но они были далеко не единым народом.

Известный историк американского Запада, Уайт напоминает читателям о том, что Запад по-прежнему занимает центральное место в истории страны на протяжении всей длинной дуги девятнадцатого века. Конфликт по поводу статуса рабства на дальних западных территориях, отторгнутых мушкетом и мечом от Мексики в 1848 году, стал непосредственной причиной Гражданской войны. ("Мексика отравит нас", - красноречиво предсказывал Ральф Уолдо Эмерсон). То, что Уайт называет "Большой реконструкцией" послевоенных лет, было направлено не только на реабилитацию xviii ВВЕДЕНИЕ редактора.

В этом плане Авраам Линкольн был не только великим эмансипатором, но и, что не менее важно, преемником своего великого политического героя, государственного деятеля-вигиста Генри Клея, который еще до войны выступал за то, чтобы покорить коренные народы Запада и создать инфраструктуру, способствующую заселению западного региона и его включению в стремительную промышленную революцию Америки. С этой точки зрения Авраам Линкольн предстает не просто как Великий эмансипатор, но и как верный наследник своего великого политического героя, государственного деятеля-вига Генри Клея, чья довоенная пропаганда "американской системы" внутренних улучшений, стимулируемых федеральным правительством, экономического развития и национальных институтов континентального масштаба послужила основой для политики республиканцев как во время Гражданской войны, так и после нее. Как убедительно доказывает Уайт, мучительные и в конечном счете неудачные усилия по восстановлению завоеванной Конфедерации были лишь частью гораздо более масштабной истории амбициозных, но зачастую неудачных попыток государственного строительства в Америке конца XIX века.

В основе этих усилий лежало видение идеальной Америки, которое Уайт трогательно передает на первых страницах, описывая торжественное шествие похоронного поезда Авраама Линкольна к его родному городу и месту захоронения в Спрингфилде, штат Иллинойс, "образном Назарете нации". В этой идеализированной обстановке маленького городка на Среднем Западе в основном белые американцы-протестанты жили продуктивной, упорядоченной и самодостаточной жизнью. Они жили бы в аккуратных домах в спокойных общинах, не знающих ни нищеты, ни показного богатства. Наемный труд был бы лишь промежуточной станцией на пути к самодостаточности и безопасности.

Тоска по нации, состоящей из таких граждан, живущих и работающих в таких местах, как утверждает Уайт, была глубочайшим импульсом, одушевлявшим довоенное движение аболиционистов. Оно также определяло политический императив - дать будущим поколениям, как выразился Линкольн, Запад, который был бы "чистой постелью, без змей", местом, не испорченным "принудительным соперничеством с рабами-неграми". Эта тоска сохранялась и углублялась на протяжении всех лет Гражданской войны. Она определила чаяния многих американцев в послевоенный период.

Но к концу века это видение умерло бесславной смертью. В штатах бывшей Конфедерации эмансипированные вольноотпущенники и вольноотпущенницы оказались в жесткой сегрегации и практически в рабстве в железной клетке законов и обычаев, известной как "Джим Кроу". Запад стал не мирным королевством Линкольна, а новой зоной военных действий, где поселенцы и солдаты безжалостно приводили коренных жителей к изоляции в постоянно сокращающихся резервациях. Величайшее из всех предприятий по строительству нации, трансконтинентальная железная дорога, строительство которой было завершено в 1869 году, оказалась слабым двигателем экономического развития, но плодовитым рассадником финансовой и политической коррупции. На стремительно индустриализирующемся и урбанизирующемся Севере,

Рост гигантских корпораций уничтожил надежды американцев, как коренных жителей, так и вновь прибывших, на экономическую самостоятельность и личную свободу. Войска штатов и федеральные войска сомкнули кулак федеральной власти над незадачливыми "наемными рабами" в кровавых столкновениях в таких местах, как Хоумстед, штат Пенсильвания, и Пулман, штат Иллинойс. К концу столетия новый класс сверхбогатых промышленников бросил свою тень на всю страну, обладая властью, немыслимой для предыдущих поколений. Республиканская партия, бывшая когда-то проводником эмансипации, свободной земли и свободного труда, превратилась в их послушного слугу. К тому времени мало что осталось от некогда лелеемых иллюзий о расовом равенстве и самоопределении простых людей.

Зрелище разочарования побудило Марка Твена и его соавтора Чарльза Дадли Уорнера написать в 1873 году сатирический роман, который дал название эпохе: "Позолоченный век". Это легендарное название упорно сохраняется, вплоть до подзаголовка данного тома. Но, как убедительно показывает Уайт, десятилетия после Гражданской войны заслуживают того, чтобы их помнили и понимали не только из-за их повальной продажности, вульгарности, морального убожества и задушенных надежд. Те же годы могут научить нас тем проблемам, от которых страдали последующие поколения вплоть до нашего - включая стрессы, связанные с разрушительными технологическими инновациями, неконтролируемыми циклами экономических бумов и спадов, растущим неравенством в уровне благосостояния и доходов, беспрецедентным притоком иммигрантов, политическая поляризация и законодательный тупик, устаревание унаследованных институтов при столкновении с непонятными изменениями на все более кинетическом рынке, а также извечное человеческое затруднение, когда даже самые благородные надежды приходится сверять с неумолимыми метриками непокорной реальности.

Все эти темы Ричард Уайт разрабатывает с мастерством опытного исторического аналитика, хотя пишет с пафосом и чувствительностью опытного романиста. Ирония - доминирующий тон его повествования, хотя она звучит с сочувствием и уважением к тем, чьи жизни он описывает. Он наполняет свои страницы парадом знаменитых и печально известных, знакомых и малоизвестных личностей - от триумфального генерала, ставшего неумелым президентом, Улисса Гранта, до принципиального адвоката Альбиона Турги, который в 1896 году оспорил и проиграл нашумевшее дело о сегрегации "Плесси против Фергюсона"; от августейшего историка-брамина Генри Адамса до освобожденного раба с тем же именем, который боролся с античерным терроризмом в послевоенной Луизиане; от железнодорожных магнатов Лиланда Стэнфорда, Коллиса П. Хантингтона и Генри Вилларда до неутомимой сторонницы умеренности Фрэнсис Уиллард и борца против зверства Иды Б. Уэллс; от тщеславного генерала Джорджа Армстронга Кастера до хитрого стратега из племени лакота Красное Облако; от легендарного до реально существовавшего сталевара Джона Генри.

Все тома "Оксфордской истории Соединенных Штатов" стремятся донести наиболее полную и актуальную историческую науку как до специалистов, так и до широкого круга читателей. Книга "Республика, за которую она стоит" замечательно соответствует этому стандарту и даже превосходит его. Ричарду Уайту удалось сделать то, что пытались сделать многие историки, но мало кому удалось. Он глубоко переосмыслил сложный и важный момент в истории Республики, чьи проблемы и дилеммы находят отклик в нашем времени.

Дэвид М. Кеннеди

Республика, за которую она выступает

На этой фотографии Смитсоновского музея и Капитолия запечатлен Вашингтон, округ Колумбия, на пороге Реконструкции. Национальная галерея фотоискусства Брэди (Вашингтон, округ Колумбия), ок. 1860 - ок. 1865 гг. Национальный архив и запись 529074.

По-видимому, это фотография толпы у собора Грейс в Нью-Йорке, собравшейся на похоронный кортеж Линкольна 25 апреля 1865 года. Она была сделана из окна студии Мэтью Брейди. Мэтью Брейди / Национальный архив, NARA

526373.

На улице Иллинойс в Спрингфилде в 1850-х годах находилась адвокатская контора Авраама Линкольна и Уильяма Херндона. Библиотека Конгресса США, LC-USZ62-12416.

Это вид с улицы на дом Авраама Линкольна в Спрингфилде, штат Иллинойс, задрапированный в траур. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-stereo-is0430i.

На этой фотографии Мэтью Брейди, изображающей Большой смотр армии в мае 1865 года, показан девятнадцатый армейский корпус, проходящий по Пенсильвания-авеню возле здания казначейства. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-cwpb-02945.

"Снова дома" - сентиментальное поздравление ветерана Союза, возвращающегося домой с войны. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-pga-01172.

Рядовой Джордж У. Уорнер из роты B двадцатого Коннектикутского пехотного полка был ранен при Геттисберге 3 июля 1863 года и потерял обе руки.

Эта фотография - очень несентиментальное напоминание о человеческих жертвах войны.

Библиотека Конгресса США, LC-DIG-ppmsca-40166.

Во время торжественного сбора победоносных чернокожих солдат в Литл-Роке, штат Арканзас, община и семья прославляются не меньше, чем сами солдаты. Harper's Weekly, 19 мая 1866 года. Библиотека Конгресса США, LC-USZ62-138382.

СОЛДАТЫ СОЮЗА В ТЮРЬМЕ АНДЕРСОНВИЛЛЯ.

БОЛЕЗНИ, ГОЛОД, СМЕРТЬ.

Thf CCNTRA^tjQF TQFFERIN6 ANDERSONVILLE & FORTRESS MONR(H

O.i&'S

АНОРЭВ ДЖОНСОН.

ЛИДЕР ПОВСТАНЦЕВ ДЖЕФФ ДЭВИС В КРЕПОСТИ МОНРО.

ЗДОРОВЬЕ, - ИЗОБИЛИЕ, РОСКОШЬ.

КИН А БАЙБД, ТИПОГРАФИЯ, ФИЛАДЕЛЬФИЯ.

Томас Наст сравнивает смерть и унижение заключенных Союза в Андерсонвилле со сравнительной легкостью плененного Джефферсона Дэвиса. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-ppmsca-05574.

Эта фотография школы для вольноотпущенников на острове Эдисто, Южная Каролина, была одной из многих, сделанных для школ, созданных для вольноотпущенников. Школы и учителя становились объектами нападений белых. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-ppmsca-11194.

Эта фотография 1866 года, на которой изображен разрушенный круглый дом в Атланте с паровозами и вагонами, была частью жанра, показывающего Юг в руинах после войны. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-ppmsca-18960.

Южане, как и многие северяне, осуждали раздачу помощи вольноотпущенникам как способствующую развитию иждивенчества, но в некоторых районах, например в сельской местности Алабамы, основными получателями помощи сразу после войны были белые. Harper's Weekly, 11 августа i866 г. Библиотека Конгресса США, LC-USZ62-111069.

Отмена рабства - не то же самое, что отмена принудительного труда, как показывает эта иллюстрация, изображающая вольноотпущенника, проданного с аукциона, чтобы заплатить штраф, в Монтичелло, штат Флорида. Иллюстрированная газета Фрэнка Лесли, 19 января 1867 года. Библиотека Конгресса США, LC-USZ62-117139.

Резня черных и белых республиканцев в Новом Орлеане, устроенная бунтовщиками и полицией Нового Орлеана, возмутила Север. Теодор Р. Дэвис, "Беспорядки в Новом Орлеане". Harper's Weekly, 25 августа 1866 г. Библиотека Конгресса США, LC-USZ62-138353.

Томас Наст, до того как он выступил против избирательного права чернокожих, был одним из самых ярких его сторонников. "Должен ли я доверять этим людям, а не этому человеку?" Harper's Weekly, 5 августа 1865 г. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-ds-07129.

A. Р. Во "Первый голос" - это торжество избирательного права чернокожих и знак больших надежд, которые республиканцы возлагают на него. Harper's Weekly, 16 ноября 1867 года. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-ppmsca-37947.

После войны, как и до нее, экономика Юга зависела от хлопка и труда чернокожих. Джордж Н. Бернард сфотографировал рабочих, готовящих хлопок для джинов, на плантации Александра Нокса, Маунт Плезант, недалеко от Чарльстона, штат Северная Каролина. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-stereo-iso3986.

Калифорния отказалась ратифицировать Четырнадцатую поправку. Противники утверждали, как в этой карикатуре, что голоса чернокожих вскоре приведут к голосам китайцев и индейцев. Человек, ведущий шимпанзе, приравнивает всех к обезьянам. Джордж Горхэм был кандидатом на пост губернатора от партии Союза и выступал против антикитайского движения. Калифорнийский университет в Беркли, Библиотека Бэнкрофта.

Карикатура Томаса Наста "Обед дяди Сэма в День благодарения" кажется скорее мультикультурной иллюстрацией XXI века, чем отражением Соединенных Штатов 1870-х годов. В ней запечатлены угасающие надежды на однородность граждан в смысле единого набора прав для людей разного происхождения. Harper's Weekly, 20 ноября 1869 г. Калифорнийский университет в Беркли, Библиотека Бэнкрофта.

The Wasp - журнал Западного побережья, сочетавший в себе либерализм, нативизм, консервативную антимонополию и китаефобию. В "Рождественском обеде дяди Сэма" в 1881 году карикатурист высмеивает "Обед дяди Сэма в День благодарения" Наста. Он изображает иммигрантов и небелых как непригодных для гражданства. Разница между "Днем благодарения" Наста и этой карикатурой отражает изменения во взглядах в стране за прошедшие дюжину лет. Калифорнийский университет в Беркли, Библиотека Бэнкрофта.

На этой фотографии Альфреда А. Харта "Конец пути, на равнинах Гумбольдта" изображена китайская бригада путейцев, строящих Центральную Тихоокеанскую железную дорогу через Неваду. После завершения строительства трансконтинентальной магистрали Невада фактически потеряет население. Пройдет еще несколько лет, прежде чем начнется значительное трансконтинентальное движение. Любезно предоставлено отделом специальных коллекций библиотеки Стэнфордского университета.

В июле 1868 года в форте Сандерс, штат Вайоминг, собралась группа, в которую входили генералы Филипп Шеридан, Джон Гиббон, У. С. Грант, Уильям Т. Шерман, У. С. Харни и Джозеф Х. Поттер, командующий постом. Они встречались по поводу строительства железной дороги Юнион Пасифик. Без помощи армии трансконтинентальная железная дорога не была бы построена через Великие равнины. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-ppmsca-34094.

Эта брошюра железной дороги Чикаго, Берлингтон и Квинси конца 1870-х годов рекламирует земли Небраски в Дании. Брошюры, подобные этой, показывают, что железные дороги не следовали за поселенцами; они предлагали их как способ продать землю, предоставленную им правительством, и получить транспорт для перевозки. Фото предоставлено библиотекой Ньюберри, Чикаго.

На этой карикатуре Томаса Наста "У каждой собаки (без различия цвета) есть свой день" индеец указывает на то, что белые вытесняют индейцев с их родных земель так же, как они вытесняют китайцев, которые, как они боялись, вытеснят их. Harper's Weekly, 8 февраля 1879 года.

Библиотека и музей карикатур Билли Айрленда при Университете штата Огайо.

Кровавые столкновения в Нью-Йорке во время Оранжевого бунта 12 июля 1871 года напомнили либералам о Парижской коммуне. Это породило страх и аналогии, которые сохранятся до конца века. Иллюстрированная газета Фрэнка Лесли, 29 июля 1871 года. Библиотека Конгресса США, LC-USZ62-120337.

Соискатели должностей осаждают конгрессмена. Их целью было не столько жалованье, сколько право оказывать услуги за вознаграждение, что превращало занятие должности в источник прибыли. Harper's Weekly, 17 апреля 1869 г. Библиотека Конгресса США, LC-USZ62-99132.

Томас Наст никогда полностью не терял надежды на Реконструкцию. Здесь он оплакивает восстановление "власти белого человека" на Юге. "Союз, каким он был, / Проигранное дело / Хуже, чем рабство". Harper's Weekly,

24 октября 1874 года. Библиотека Конгресса США, LC-USZ62-128619.

В 1876 году, в разгар депрессии и на пороге спорных выборов, американцы все еще могли праздновать технологический прогресс на Столетней выставке в Филадельфии. Здесь президент Грант и император Бразилии Дом Педро запускают двигатель Корлисса. Harper's Weekly, 27 мая 1876 года. Библиотека Конгресса США, LC-USZ62-96109.

Это один из серии замечательных рисунков Красной Лошади, лакота Миннеконью (1822-1907 гг.), посвященных поражению Кастера. Национальный антропологический архив, Смитсоновский институт, NAA INV 08569200.

Люди, которых популярная пресса часто называла бунтовщиками, представляли собой сочетание забастовщиков, других рабочих и жителей городов, испытывавших глубокую неприязнь к железным дорогам. Здесь толпа останавливает поезд с войсками в Корнинге, штат Нью-Йорк, в июле 1877 года во время забастовки против железной дороги Эри. Frank Leslie's Weekly, 11 августа 1877 года. Коллекция произведений искусства и картин, Нью-Йоркская публичная библиотека, фонды Астора, Ленокса и Тилдена.

Вопрос о том, кто должен курировать индейскую политику - военное министерство, олицетворяемое генералом Филипом Шериданом, или министерство внутренних дел, олицетворяемое Карлом Шурцем, - стал предметом длительного спора в Позолоченном веке. Томас Наст,

"Новая индейская война Теперь без язвительных намеков, но давайте устроим честный бой". Harper's Weekly, 21 декабря 1878 г. Библиотека Конгресса США, LC-USZ62-55403.

Ветеран в фуражке времен Гражданской войны с надписью "Пенсионер США" зачерпывает монеты из миски с надписью "Казначейство США". Пенсии времен Гражданской войны создали первую в США систему социального обеспечения. "Ненасытный обжора". Puck, 20 декабря 1882 года.

Аппетит к пенсиям создавал возможности для лоббистов и адвокатов. Исторический отдел Администрации социального обеспечения.

Хотя у него были преданные поклонники и немалое личное обаяние, Джеймс Г. Блейн, "плюгавый рыцарь штата Мэн", так и не смог преодолеть свою репутацию коррупционера. "Его хваленый магнетизм - и то, какой металл он притягивает". Пак, 25 июня 1884 года. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-ppmsca-28331.

В течение большей части Позолоченного века Касл-Гарден был местом, где иммигранты высаживались в Нью-Йорке. Еженедельник "Харперс Уикли", 29 мая 1880 года. Библиотека Конгресса США, LC-USZ62-99403.

Замечательные фотографии Соломона Д. Батчера запечатлели условия заселения засушливых и полузасушливых районов Великих равнин. Это дерновый дом недалеко от Саргента, штат Небраска, в 1886 году. Историческое общество штата Небраска, nbhips 10169.

На этой фотографии Соломона Д. Батчера изображены техника и рабочая сила, задействованные в 1887 году в окрестностях Бервина, округ Кастер, штат Небраска. Западная пшеница наводнила европейские и американские рынки. Государственное историческое общество Небраски, nbhips 12401.

Холера, желтая лихорадка и оспа - лишь часть экологического кризиса, поразившего американские города. "У ворот: Наша безопасность зависит от бдительности чиновников". Harper's Weekly, Sep. 5, 1885. Национальная библиотека медицины.

Кротонское водохранилище, изображенное на этой фотографии 1879 года на месте, где сейчас находится Нью-Йоркская публичная библиотека на Пятой авеню, было частью попытки обеспечить город чистой водой. Оно не сразу помогло преодолеть экологический кризис в городе. Предоставлено цифровыми коллекциями Нью-Йоркской публичной библиотеки, http:// digitalcollections.nypl.org/items/510d47da-ea38-a3d9-eo40-eooa18064a99.

Схема того, как в Чикаго поступала чистая вода из озера Мичиган. Фронтиспис из книги "Великий Чикагский озерный туннель" (Чикаго: Джек Уинг, 1867).

Переулок в Пакингтауне в Чикаго с изображением доходных домов в конце века. Из книги Robert Hunter, Tenement Conditions in Chicago: Отчет следственного комитета Ассоциации городских домов (Чикаго: Ассоциация городских домов, 1901).

Иллюстрация хаоса на Хеймаркете после того, как была брошена бомба. На этом рисунке толпа, скорее наблюдающая, чем участвующая в насилии, превращается в кровожадных бунтовщиков. Портреты погибших полицейских занимают верхнюю часть страницы. Иллюстрированная газета Фрэнка Лесли, 15 мая 1886 года. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-ds-04514.

В этой антитарифной карикатуре утверждается, что богатые промышленники используют тарифы для своего обогащения и запугивания рабочих, которые боятся, что их зарплаты будут снижены, если им придется конкурировать с европейскими товарами по более низким ценам. "The Free-Trade Bugaboo", Puck, 5 мая 1886 года. Специальные коллекции и архивы, Библиотека Университета штата Джорджия.

Классическое изображение Сэмюэля Эрхарта показывает баронов-разбойников как порождение государственной политики: войны, тарифов и законов, создающих монополии. Пак, 26 ноября 1889 года. "История повторяется - бароны-разбойники средневековья и бароны-разбойники наших дней". Специальные коллекции и архивы, библиотека Университета штата Джорджия.

Еще одна атака на монополию. Джей Гулд, Сайрус Филд, Рассел Сейдж и Корнелиус Вандербильт (умерший в 1877 году) безмятежно покоятся со своими миллионами на спинах рабочих и торговцев. "Защитники нашей промышленности". Пак, 7 февраля 1883 года. Библиотека Конгресса США, LC-USZC4-310.

На этой фотографии Соломона Д. Батчера изображено клеймение на ранчо Кэла Снайдера у реки Средний Луп в Милберне, штат Небраска, в 1888 году. Оно примечательно присутствием женщин и детей, которых не было на крупных корпоративных ранчо, расположенных дальше на западе. Государственное историческое общество Небраски, nbhips 12082.

Эта антимонопольная карикатура изображает тариф как обман. Это подарок Эндрю Карнеги, который, вместо того чтобы поддерживать высокую зарплату, как обещал, привозит бедных европейских рабочих и снижает зарплату, обеспечивая выполнение своих указов с помощью пинкертонов. Greencastle Democrat,

16 июля 1892 года.

Мартовская метель 1888 года, которая закрыла Нью-Йорк и привела к смерти Роско Конклинга. Здесь лошадиная повозка стоит брошенная перед отелем "Мартин", 17-19 Университетская площадь, угол Девятой улицы, из книги Сэмюэля Мередита Стронга "Великая метель 1888 года" (Бруклин, ок. 1938 г.). Любезно предоставлено библиотекой Нью-Йоркской медицинской академии.

Уильям Луис Соннтаг-младший на картине "Бауэри ночью" запечатлел этот район в 1895 году в конце его правления как театрального района Нью-Йорка. Музей города Нью-Йорка 32.275.2.

Забастовщики подожгли баржу, на которой 7 июля 1892 года после многодневного боя на завод Хоумстед приплыли три сотни детективов Пинкертона. Пинкертоны сдались и были вынуждены бежать через гущу рабочих и их семей. Предоставлено коллекцией Фрика / архивом Библиотеки художественных справочников Фрика.

На этой фотографии изображена восточная сторона квартала 11100 на Чамплейн-авеню в Пулмане, смотрящая на юг в сторону Маркет-холла, примерно в 1883 году. В то время этот город считался образцовым и вдохновлял реформаторов. Коллекция Государственного исторического сайта Пулмана.

Рабочие покидают завод Pullman Palace Car Works, 1893 год. Эта фотография первоначально появилась в рекламном буклете, посвященном трудовой политике Пульмана. Год спустя политика Пульмана помогла запустить волну жестоких забастовок, прокатившихся по Среднему Западу и Западу. Из книги "История Пульмана" (1893).

В большинстве случаев в Чикаго бастовали не железнодорожники Пульмана, а толпы безработных. "Полиция отгоняет толпу от поезда, заблокированного препятствиями на путях возле Сорок третьей улицы". Harper's Weekly, 21 июля 1894 года.

Классическая антимонопольная карикатура, изображающая несправедливость позолоченного века, в которой, как и во многих других, используются средневековые аналогии. Щит помечен как "Коррупция законодательной власти", копье - "Субсидируемая пресса". Босоногий мужчина с надписью "Труд" едет на истощенной лошади с надписью "Бедность" и несет кувалду с надписью "Забастовка". Сайрус У. Филд, Уильям Х. Вандербильт, Джон Роуч, Джей Гулд и Рассел Сейдж сидят на трибунах с надписью "Зарезервировано для капиталистов". "Турнир сегодняшнего дня - схватка между трудом и монополией". Пак, 1 августа 1883 года. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-ppmsca-28412.

(Север)

Карта национальностей № I. От Полк-стрит до Двенадцатой Холстед-стрит и Джефферсон, Чикаго.

Эта и другие потрясающие карты Халл-Хауса показывают не только то, как иммигранты распределялись по Чикаго, но и то, как чикагцы из среднего класса относились к бедным. Nationalities Map No. i - Polk Street to Twelfth, Halsted Street to Jefferson, Chicago. Из книги Hull-House Residents, Hull-House Maps and Papers: Представление национальностей и заработной платы в переполненном районе Чикаго, а также комментарии и эссе о проблемах, возникающих в связи с социальными условиями (Нью-Йорк: Thomas Y. Crowell & Co., 1895).

Сегодня на территории кампуса Иллинойского университета в Чикаго сохранилась лишь небольшая часть оригинального дома Халла. Здесь происходили одни из самых драматических событий Чикаго позолоченного века. Из журнала American Review of Reviews, июль-декабрь 1909 года.

Знаменитый Белый город на Колумбийской выставке, который покорил не только простых американцев, но и американских интеллектуалов. Из книги C. D. Arnold, Official Views of the World's Columbian Exposition (1893).

Карикатура, в которой Уильям Дженнингс Брайан и его сторонники рассматриваются как сброд эксцентриков и чудаков. "В боевом строю, - и в результате не приходится сомневаться". Puck, 30 сентября 1896 года. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-ppmsca-28845.

Зайда Бен Юсуф сфотографировала Уильяма Дина Хоуэллса в конце позолоченного века. Библиотека Конгресса США, LC-DIG-ppmsca-15877.

Это статуя Авраама Линкольна в парке Линкольна в Чикаго, к которой Джейн Аддамс ходила за вдохновением и о которой она написала в книге "Двадцать лет в Халл-Хаус". Эндрю Хорн

Введение

Блуждание между двумя мирами, один из которых мертв,

Другой бессилен родиться...

Знаменитые строки Мэтью Арнольда из "Стансов из Большого Шартреза" давно стали эпиграммой для европейцев XIX века, чье прошлое казалось куда более определенным, чем их будущее. Арнольд, английский поэт, обожаемый американскими либералами, глядя из французского монастыря в 1850 году, передал напряженность и смятение зарождающейся индустриальной современности. То, что он говорил о Европе, относилось и к Соединенным Штатам после Гражданской войны, хотя и в качестве заимствованной одежды.

В 1865 году умерла старая американская нация, ставшая жертвой Гражданской войны. Урок Авраама Линкольна, взятый из Евангелия от Марка, о том, что "дом, разделенный против самого себя, не устоит", был переписан кровью. Старый Союз погиб в братоубийственной войне, но северяне не сомневались, что, опять же по словам Линкольна, "эта нация под Богом получит новое рождение свободы". Они воскресят лучшие черты старого общества, вырезав раковую опухоль рабства.

Американцы действительно породили новую нацию, но она оказалась не такой, какой они ее себе представляли. О том, как Соединенные Штаты в конце XIX века оказались столь непохожи на ту страну, которую представлял себе Линкольн, а республиканцы уверенно намеревались создать, и пойдет речь в этой книге.

Метафора Арнольда о беременности и рождении представляла два отдельных мира, один из которых зарождался, а другой умирал, но в 1865 году американцы, сами того не подозревая, зачали близнецов. Первый близнец олицетворял мир, который они ожидали увидеть после Гражданской войны, и он умер, так и не родившись. Второй, неожиданный, близнец жил, вечно преследуемый своим братом или сестрой.

С тех пор у американцев сложилось двоякое мнение об этом выжившем близнеце. Они признали, что он несет в себе некоторые из самых благородных инстинктов и амбиций победившей республики, даже если они были более полно воплощены в его исчезнувшем собрате: мир равных возможностей, единого набора прав и однородного гражданства, гарантированного федеральным правительством. Именно такой мир радикальные республиканцы, такие как Таддеус Стивенс, представляли себе в рамках Великой Реконструкции, которая переделает страну - как Запад, так и Юг - по образцу Севера Свободного Труда. В идеале каждый населенный пункт Соединенных Штатов должен был стать копией Спрингфилда, штат Иллинойс, родного города Авраама Линкольна и образного Назарета нации. Страна была бы протестантской и примерно эгалитарной, без какого-либо из "опасных классов": очень богатых или очень бедных. Самостоятельное производство стало бы нормой, а наемный труд - лишь этапом жизни. Историки часто пишут о Реконструкции и Позолоченном веке так, как будто это отдельные и последовательные эпохи, однако они зарождались вместе.

Фактическая Реконструкция значительно умерила амбиции самых радикальных республиканцев. Она отказала в правах и защите другим мужчинам и всем женщинам, хотя гарантировала их белым и черным мужчинам, но все же дерзость Тринадцатой, Четырнадцатой и Пятнадцатой поправок к Конституции, которые положили конец рабству, предоставили гражданство и право голоса бывшим рабам, по-прежнему вдохновляет. Редко когда американцы действовали так смело и так быстро.

Большая Реконструкция - это лишь один из аспектов Позолоченного века. Когда Марк Твен и Чарльз Дадли Уорнер написали книгу "Позолоченный век: A Tale of Today" в 1873 году, они дали забытому роману запоминающееся название, которое стало обозначать весь конец девятнадцатого века. Лаконичное название скрывало запутанный сюжет, мораль которого заключалась в опасности предпочтения спекуляций честному труду. Позолоченный век" обнажил гниль под позолоченной поверхностью. Когда-то историки воспринимали коррупцию как диагностику эпохи, но за последние полвека они преуменьшили ее значение. Они ошибались, поступая так. Позолоченный век был коррумпированным, и коррупция в правительстве и бизнесе имела значение. Коррупция пропитала правительство и экономику. "Дружба" определяла отношения между государственными чиновниками и бизнесменами, а чиновники - от почтмейстеров до заместителей шерифа и судей - получали плату за услуги. Щедрые субсидии выделялись частным корпорациям, таким как трансконтинентальные железные дороги, а правительство передавало церкви, корпорациям и другим частным организациям государственные обязанности - тюрьмы, резервации для индейцев, регулирование морали и многое другое.1

В этом томе "Оксфордской истории Соединенных Штатов" "позолоченный век" начинается в 1865 году с Реконструкции и заканчивается избранием Уильяма Маккинли. Этот период на долгое время превратился в историческую эстакаду. Писатели и ученые покидали Гражданскую войну, проезжали на такси Реконструкцию и отправлялись в полет к двадцатому веку и прогрессистам, лишь изредка приземляясь между ними. Такое пренебрежение изменилось с появлением последних исследований, которые показали страну, преобразованную иммиграцией, урбанизацией, экологическим кризисом, политическим тупиком, новыми технологиями, созданием мощных корпораций, неравенством доходов, неудачами в управлении, нарастающим классовым конфликтом и растущим социальным, культурным и религиозным разнообразием.

В Позолоченном веке часто случались провальные президентства. Критические периоды американской истории, как правило, олицетворяются доминирующей политической фигурой: Джефферсон, Джексон, Линкольн, Вильсон, оба Рузвельта, Рейган. Но Позолоченный век не вызывает агиографии. Его президенты - выходцы из Золотого века лицевых волос, и ни один из них, похоже, не заслуживает того, чтобы запомниться какими-либо значительными достижениями. Эпохи Гаррисона не было.

Политические партии имели гораздо большее значение, чем президенты, но эти партии не были особенно идеологическими. Они были связаны с более глубокой лояльностью, возникшей в результате Гражданской войны, а также с религиозной, этнической и секционной идентичностью. Люди становились республиканцами и демократами скорее из-за того, кем они были, чем из-за принципов, которые они отстаивали. В обеих партиях были члены, принадлежащие к разным идеологическим группам.

Республиканская партия доминировала в американской политике в конце Гражданской войны, но после войны она изменилась. Раскол на радикалов, умеренных и консерваторов, который определял партийные разногласия военного времени, привел к расколу на республиканцев, чьи убеждения совпадали с убеждениями старой партии вигов, и либералов. Республиканцы-уиги верили в сильное и интервенционистское правительство, и во время Гражданской войны они воплотили эти убеждения в жизнь, приняв Закон о гомстедах, Тариф Моррилла, Закон Моррилла, финансируя университеты штатов, предоставляющие земельные гранты, и субсидируя трансконтинентальные и другие железные дороги. После войны их терпение по отношению к laissez-faire было не больше, чем до или во время нее. Либералы Позолоченного века происходили из благородного европейского и американского рода, чье неприятие иерархии и привилегий делало их врагами католической церкви, монархии, аристократии и человеческого рабства. Либералы XIX века подчеркивали свободу личности, частную собственность, экономическую конкуренцию и малое правительство. Эти идеологические различия нелегко перенести на политические убеждения конца двадцатого - начала двадцать первого века. Либералы, в частности, произвели на свет разнообразное потомство, которое сегодня разбросано по всему современному политическому спектру. Современные либералы унаследовали от своих тезок заботу о правах личности, но они не связывают эти права так тесно с собственностью, как либералы XIX века, и отказались от недоверия к вмешательству государства в экономику. В этом отношении они больше похожи на вигов. Либералы XIX века с их преданностью принципам laissez faire, правам собственности и верой в конкуренцию были ближе к консерваторам XX и XXI веков и еще ближе к либертарианцам. Во время Гражданской войны либералы Позолоченного века временно согласились с необходимостью мощного центрального правительства - так называемого Левиафана янки - в войне против рабства, но они боялись такой централизованной власти после войны, что поставило их в оппозицию к регулярным республиканцам.

В этот период политика менялась, но политика и политики менялись не так быстро, как обычная жизнь и простые американцы. В Позолоченный век действия миллионов имели большее значение, чем действия немногих. Совокупные усилия десятков тысяч мастеров изменили технологии. Люди переезжали из сельской местности в города и, в гораздо меньшем количестве, с востока на запад. Массовая иммиграция сделала Соединенные Штаты, говоря сегодняшним языком, разнообразными и многокультурными, несмотря на то, что страна пыталась преодолеть расовую пропасть, которую создало рабство, и не смогла. Тогда, как и сейчас, большое количество коренных американцев не считало разнообразие хорошим явлением, а приезд католических и еврейских иммигрантов породил нативистскую реакцию. Одна из ироний "позолоченного века" заключается в том, что в этот период Соединенные Штаты одновременно завершили

"Home Sweet Home", название этой гравюры Карриера и Айвза, было припевом популярной песни в ныне забытой английской опере. Она стала любимой песней солдат Союза и Конфедерации и отражает сентиментальный образ дома, который был так велик в викторианской культуре. Библиотека Конгресса США, LC-USZC2-2590.

Четырехвековое завоевание индейских народов европейцами и их потомками, а затем отношение к индейцам как к европейцам-иммигрантам: как к народу, подлежащему аккультурации и ассимиляции.

Американцы оценивали эти изменения с точки зрения дома - символа, столь вездесущего и, казалось бы, столь безвкусного, что он может исчезнуть, находясь у всех на виду. Дом стал сердцем экспансивной политической программы, которая должна была создать дома для чернокожих, навязать "правильные" дома индейским народам, исключить китайцев (считавшихся одновременно угрозой для американских домов и неспособными создать свои собственные) и распространить белый дом на Запад. Дом воплощал в себе все гендерные и расовые предположения американского республиканизма и американской экономики. В нем жили мужественные мужчины и женственные женщины, объединенные моногамным браком для воспроизводства семьи. Изначально он служил местом производства, а также воспроизводства. Угроза дому со стороны индустриализации, огромного богатства и урбанизации стала угрозой для всего общества. Фермеры и рабочие мобилизовали дом на защиту своих интересов. Те, кто не смог обеспечить себе нормальное жилье, стали представлять опасность для белого дома - как это произошло с китайцами, чернокожими, индейцами и, в меньшей степени, с некоторыми европейскими иммигрантами. Они становились объектами чудовищного насилия и репрессий, которые виновные всегда представляли как самооборону. Борьба за Реконструкцию, как и классовая борьба, возникшая в 1870-х годах, в итоге превратилась в борьбу за дом.

Обращение к гендерному дому означало захват оружия, обладающего значительной силой. Фрэнсис Уиллард, представительница Женского христианского союза умеренности, понимала это. Ее широкая кампания по защите дома превратила ее в одну из самых грозных и влиятельных политических фигур века. Она была едва ли не одинока. Буффало Билл Коди поместил ее в центр популярной культуры, а президент Резерфорд Б. Хейс использовал ее для поддержки республиканских программ и создания зарождающейся системы социального обеспечения.

Уиллард был одновременно феминистом и евангельским христианином, а Соединенные Штаты оставались глубоко евангельской протестантской культурой, чье реформаторское рвение едва ли было исчерпано успехом аболиции. Евангелический протестантизм был великим источником американских реформ с 1830-х годов, и его течение расширялось, чтобы охватить не только растущую страну, но и весь мир. Реформа воздержания стала его великим делом, но это было одно из многих. Американцы экспортировали миссионеров и реформаторов, пытаясь создать то, что историк Ян Тиррелл назвал "моральной империей Америки".

Американское взаимодействие с миром было одновременно и экспансивным, и оборонительным. Соединенные Штаты противопоставляли себя Европе, а большую часть остального мира считали варварской. Американцы экспортировали миссионеров и реформаторов, а также пшеницу и хлопок, стараясь при этом отгородиться от тех европейских производителей, которые угрожали американской промышленности. В то же время иммигранты превратили Соединенные Штаты в нацию-полиглот, наполненную выходцами из Европы, Канады, Азии и Мексики. Идеи также не были легко изгнаны. Американские студенты, интеллектуалы и чиновники ездили в Европу и привозили оттуда европейские идеи и философию.

Однако если просто рассматривать Соединенные Штаты как еще одного пловца в огромном транснациональном потоке, то можно упустить все сложности Позолоченного века. Большинство изменений, рассматриваемых в этом томе, происходило в национальном и региональном масштабе, а не в транснациональном. Транснациональные изменения имели значение, но в Позолоченный век нация формировалась в ответ на эти более масштабные изменения, а не как их простое отражение. Например, существование более крупной глобальной экономики привело к американской националистической реакции - тарифам, которые глубоко повлияли на американскую экономику и американскую политику.

Авраам Линкольн, политик, чья память и наследие доминировали в Позолоченном веке, умер, когда начинается эта книга, но он никогда по-настоящему не исчезал. Романист и критик Уильям Дин Хоуэллс уловил часть причины этого, когда в 1890 году рецензировал монументальную биографию президента, написанную Джоном Хэем и Джоном Николеем. Хауэллс писал, что "если Америка вообще что-то значит, то это значит достаточность общего и недостаточность необычного". Линкольн стал одновременно олицетворением американского простого народа и величайшим - и самым необычным - президентом страны. Хауэллс считал, что именно простые люди и общие черты нации имеют наибольшее значение.2

Хоуэллс, знаменитый тогда и забытый с тех пор, знал почти всех, но всегда оставался отстраненным. Он наблюдал и писал. Его вмешательство в политику оставалось незначительным. Хауэллс был жителем Среднего Запада, а это был великий век Среднего Запада. Изначально убежденный либерал, он пришел к признанию неудач и недостатков либерализма, а затем попытался представить альтернативы. Он сделал это как писатель, и он и его коллеги-реалисты создали бесценные портреты эпохи. Своим смятением, умом и честностью он напоминает нам, что для тех, кто жил в Позолоченный век, это был удивительный и пугающий период, полный как больших надежд, так и глубоких страхов. Когда Хауэллс критически обнимает общее, его стоит послушать. Понимание его суждений о "достаточности общего и недостаточности необычного" позволяет оценить Позолоченный век.

Позолоченный век породил необычных мужчин и женщин. Их много в этом томе, но при жизни Хауэллса и в течение двадцатого века лицом эпохи стали бизнесмены, сколотившие богатство в невиданных доселе в американской истории масштабах. Современные карикатуристы, а затем и историки назвали их баронами-разбойниками, но это, равно как и их более позднее воплощение в виде дальновидных предпринимателей, дало им слишком много поблажек. На самом деле они так и не овладели эпохой. Когда Хоуэллс писал о "недостаточности неординарности", он, вероятно, имел в виду именно их, считая их недостаточными для требований эпохи по тем же причинам, что и Чарльз Фрэнсис Адамс, который стремился стать одним из них, а затем отбросил их в своей "Автобиографии".

Я знаю довольно много "успешных" мужчин - "больших" людей, известных в финансовом плане за последние полвека, и менее интересную публику, с которой мне не хотелось бы сталкиваться. Ни с одним из тех, кого я когда-либо знал, я не хотел бы встретиться снова ни в этом, ни в следующем мире; ни один из них не ассоциируется у меня с юмором, мыслью или утонченностью. Набор простых добытчиков денег и торговцев, они были по сути своей непривлекательны и неинтересны.3

В период, который начался с таких возвышенных надежд, и среди людей, так охотно провозглашающих свою добродетель, какими были американцы, достаточным кажется осуждение слабой похвалой, но отрезвленный Хоуэллс, писавший в разгар, казалось бы, затяжного экономического, политического и социального кризиса, выражал сдержанный оптимизм. Хауэллс не романтизировал "простых людей". Неудача Реконструкции на Юге отчасти была их неудачей. Они часто, по крайней мере, соглашались с коррупцией демократического правления. И на протяжении большей части Позолоченного века "простые люди" сомневались в том, что у них действительно много общего, поскольку раса, религия, этническая принадлежность, класс и пол разделяли нацию. Тем не менее их действия изменили страну, даже если они предприняли, возможно, самое значительное из этих действий - переход к наемному труду - не по своей воле и под принуждением.

Оценивая их как достаточные, Хоуэллс расположился между антиутопическими и утопическими фантазиями, которыми была отмечена эпоха. Миллионы простых американцев переделали страну своим трудом, своими движениями, своей агитацией, своим возиться, своим широким и простонародным интеллектуализмом, который не стремился к высокой культуре и не создавал ее, и даже своими развлечениями. Они не поддались длительному экономическому и социальному кризису, который грозил захлестнуть страну. Того, чего они достигли, было достаточно. Это был фундамент, на котором можно было строить.

Хауэллс и его современники никогда не избегали притяжения Гражданской войны. Эпоха началась со всеобщего убеждения, что Гражданская война стала переломным моментом в истории страны, и закончилась утверждением, что белое заселение Запада определило национальный характер. Изменение национальной истории с Гражданской войны на Запад было равносильно попытке выйти из тени исчезнувшего двойника Позолоченного века и избежать провала Реконструкции. Переписывание Гражданской войны как простого перерыва в национальном повествовании о западной экспансии минимизировало травмы и пережитки Гражданской войны и преуменьшило значение трансформации экономики и общества Позолоченного века. Но слишком многое изменилось, и слишком много крови было пролито в войне, чтобы такая простая история преемственности могла быть полностью убедительной. Близнец, так и не родившийся, стал тенью Позолоченного века. Видение страны, которой не удалось достичь, затянулось, а споры о том, что должно быть дальше, так и остались неразрешенными.

Хауэллс остановился на достаточном. К такому решению он пришел нелегко, да и не от американцев мы ожидаем такого суждения. Как он пришел к этому решению и почему он счел обычную жизнь своей страны достаточной, - это долгая история, история позолоченного века.

Часть

I

. Реконструкция нации

Пролог. Скорбящий Линкольн

В Страстную пятницу, 14 апреля 1865 года, Джон Уилкс Бут застрелил Авраама Линкольна в театре Форда в Вашингтоне. Линкольн умер на следующий день. Для страны, склонной рассматривать войну как Божий суд над национальным грехом рабства, выстрел в день смерти христианского спасителя был глубоко символичен. Уильям Дин Хоуэллс был тогда молодым журналистом и начинающим романистом. Он написал агитационную биографию Линкольна и был вознагражден должностью консула в Венеции. Смерть Линкольна, по его мнению, обрушилась "на каждого американца как личное несчастье". Она омрачила национальное будущее, "но, слава Богу, они не могут убить целую республику: народ бессмертен".4

Народ мог быть бессмертным, но кто считался "народом" - вопрос открытый. Не все скорбели. Многие южане, по крайней мере в частном порядке, радовались, как и некоторые северные копперхеды, хотя публичное празднование было опасным. То, что месть будет, было несомненно, но выйдет ли она за пределы убийц, было неясно. Призывы к уничтожению предателей были обычным делом, и большинство южан попадали под определение "измена". Генерал Карл Шурц считал, что конфедераты должны быть благодарны за то, что большая часть их войск уже сдалась, потому что если бы армия Союза все еще была на марше, то резня могла бы сравниться с резней Аттилы Гунна. Мэри Батлер из Пенсильвании призывала "убить всех предателей", и в их число она включила своего кузена и жениха Фрэнка. Но призывы к мести быстро сузились сначала до руководства Юга, а затем и до самих убийц.

С яростью, направленной на Бута и его товарищей по заговору, реальных и мнимых, нация погрузилась в скорбь. "Нация в слезах" - гласил заголовок газеты Chicago Tribune от 17 апреля. Суд и казнь обвиненных Бутом соучастников заговора будут далеко не справедливыми, но, несмотря на ярость нации, насилие против сторонников Конфедерации было незначительным.5

Линкольна застрелили в театре, но было немыслимо, чтобы он там умер. Для многих американских протестантов театры были осквернены, и присутствие там президента в Страстную пятницу вызывало беспокойство. Врачи быстро перевезли его тело в пансион Уильяма Петерсена, расположенный через дорогу, где Линкольн умер, не разговаривая и не приходя в сознание. Цена на черный креп взлетела, когда началась работа над интерпретацией. Первый проект принадлежал радикальным республиканцам. На церемонии в Нью-Йорке в день смерти Линкольна представитель Джеймс Гарфилд из Огайо, известный как "молящийся полковник" во время Гражданской войны, объяснил, почему Бог допустил убийство "самого доброго, самого мягкого... друга", которого только могли ожидать жители Юга. Это произошло потому, что Линкольн был слишком хорошим и слишком добрым. Бог сделал Линкольна своим орудием для спасения Союза, и он стал христоподобным и мучеником, но для восстановления Юга Бог будет использовать более суровых людей. По всему Северу сотни протестантских священников повторяли эту тему.6

Поминки и длительные похороны Линкольна начались во вторник, 18 апреля, когда Восточная комната Белого дома открылась для первого из многих публичных просмотров его тела. Бенджамин Френч, в то время комиссар по общественным зданиям и бывший Великий мастер масонов округа Колумбия, спроектировал катафалк - приподнятую конструкцию, на которой было выставлено тело, - по образцу Ложи скорби, используемой на масонских похоронах. С 9:30 утра до 5:30 вечера скорбящие, по шесть или семь человек в ряд, проходили через Белый дом, задрапированные изнутри и снаружи в черное. Признаком эпохи стало то, что из шестисот человек, приглашенных на церемонию в Восточную комнату, только семь были женщинами. Шесть из них были женами и дочерьми приглашенных выдающихся людей, а одна - медсестрой, которая ухаживала за Вилли Линкольном перед его смертью в 1862 году.

На следующий день торжественная процессия пронесла тело убитого президента по Пенсильвания-авеню к Капитолию, где Линкольн должен был лежать в штате. Это была северная церемония, потому что Север на данный момент был нацией. Его секционные ценности свободного труда были теми ценностями, которые провозглашал и воплощал Линкольн, и они фактически по умолчанию стали национальными ценностями. Юг лежал в поражении и руинах. Но по иронии судьбы победа Линкольна стала звонком для мира, который его породил. Гражданская война, которая, казалось, должна была обеспечить триумф общества свободного труда, состоящего из мелких индивидуальных производителей, связанных между собой свободой договора, на самом деле стала довольно крупным шагом на пути к гибели этого общества. Союз уже изменился и стоял на пороге гораздо больших перемен, чем могли предвидеть скорбящие. Поражение, безусловно, обрекало Юг. Победа столь же несомненно обрекла Север. Американцы, безусловно, знали, что нация меняется, но северяне считали, что именно Юг станет воплощением этих перемен, превратившись в солнечную версию Севера. Юнионисты рассматривали войну как операцию, необходимую для удаления раковой опухоли рабства, и считали, что кровавая операция восстановила здоровье республики.7

Война, начатая ради спасения союза, превратилась, как сказал бы в 1866 году сенатор от штата Мэн Лот Моррилл, во вторую американскую революцию. Рабство и крайности прав штатов - отличительные черты Юга - были мертвы. Без рабства не было бы войны. Юг сражался в защиту рабства; он говорил об этом громко и неоднократно, и Юг проиграл. Федеральное правительство было могущественнее, чем когда-либо. Все было решено. Революция утвердила порядки Севера, хотя и свергла порядки Юга. Революция намеревалась сделать Юг отражением Севера.8

Изменения, которые праздновал Север, были видны в Вашингтоне в 1865 году. Чернокожие скорбящие - мужчины, женщины и дети - заполонили улицы перед Белым домом, когда гребцы отправились в долгий путь. Репортер Chicago Tribune писал: "Зрелище было необычным. Четыре года назад подобная процессия могла бы пройти по улицам Национальной столицы не более беспрепятственно, чем по Лонг-Бриджу из Вирджинии в округ Колумбия без пропусков от своих рабовладельцев".9

Еще более удивительным было бы появление Двадцать второго цветного отряда США, маршировавшего с прицепленным оружием, который следовал за гробом Линкольна по Пенсильвания-авеню, когда тот покидал Белый дом. Никто не предполагал, что чернокожие солдаты возглавят тщательно срежиссированный парад. Полк свернул в строй с боковой улицы и оказался во главе процессии. Но для многих чернокожие люди были неиссякаемым источником сюрпризов. Мало кто в 1861 году мог представить себе полки чернокожих, вооруженных для борьбы с белыми, и мало кто из белых в 1865 году представлял себе чернокожих в авангарде борьбы за Реконструкцию на Юге.10

Столица демонстрировала триумф не только нации, но и государства. Церемония стала уделом федерального правительства, а не семьи. В среду, 19 апреля, когда начались похороны, в Восточном зале сидели три человека, от которых зависело ближайшее будущее этого правительства. Каждый из них уже настороженно относился к остальным. Генерал Улисс С. Грант, который отклонил приглашение сопровождать Линкольнов в театр Форда в ночь убийства, сидел рядом с телом, как и новый президент Эндрю Джонсон и Эдвин Стэнтон, военный секретарь. Из ближайших родственников присутствовал только сын Линкольна Роберт. Мэри Тодд Линкольн оставалась прикованной к постели, а ее младший сын Тад тоже оставался в семейных покоях. Вместе с Робертом Линкольном сидели зятья Авраама Линкольна и два первых кузена Мэри Линкольн, а также два секретаря Линкольна, Джон Николаи и Джон Хэй - люди, которые считались частью его официальной семьи.

Четыре священника - баптист, пресвитерианин, епископальный и методист - провели заупокойную службу в Белом доме. Соединенные Штаты в 1865 году были в подавляющем большинстве протестантской страной с опасающимся католическим меньшинством, и протестантский экуменизм был достаточно экуменизмом. Многие христиане с недоверием относились к Линкольну еще в начале его карьеры. Его религиозные убеждения не были ортодоксальными, но Линкольн всегда понимал политическую важность протестантизма в Соединенных Штатах и поддерживал северных евангелистов, не разделяя их постмилленаризм или зацикленность на личном Спасителе.11

В Восточном зале государственные чиновники и священнослужители участвовали в превращении Авраама Линкольна в символ избранной протестантской нации, но шествие отмечало его как павшего лидера могущественного современного государства - Левиафана янки, сокрушившего Юг в самой крупной войне, когда-либо происходившей в Северной Америке. Голос государства звучал в грохоте орудий, которые гремели на протяжении всего марша, и в приглушенном грохоте барабанов тридцати военных оркестров. Его можно было увидеть в колоннах солдат.

В пятницу, 21 апреля, похоронный поезд с мертвым президентом наконец покинул Вашингтон и отправился обратно в Спрингфилд, штат Иллинойс, родной город Линкольна, примерно по тому же семнадцатисотмильному маршруту, который привел президента в Вашингтон в 1861 году. Некоторые из тех, кто провожал его на смерть, ранее сопровождали его при жизни. В качестве напоминания о том, что Линкольн был отцом, которого коснулась как личная, так и национальная трагедия, поезд также вез останки его маленького сына Вилли, который умер во время президентства Линкольна. Поезд проследовал среди мрачных и обожающих людей, многие из которых при жизни не были столь высокого мнения о Линкольне. Генри Уорд Бичер - служитель-аболиционист, брат писательницы Гарриет Бичер-Стоу и ведущий деятель американского евангелизма - выступил от имени нации. Мученик двигался

в триумфальном шествии, более могущественный, чем при жизни. Нация восстает на каждом этапе его пришествия. Города и государства становятся его провозвестниками и

Пушка отбивает часы с торжественной прогрессией____Плачьте и рыдайте

здесь; Бог делает это эхом радости и триумфа там. Проходите! Четыре года назад, о Иллинойс, мы взяли из твоей среды неиспытанного человека и из народа; мы возвращаем его тебе могучим завоевателем. Теперь он принадлежит не тебе, а всей нации; не нам, а всему миру.12

Шествие по Пенсильвания-авеню продемонстрировало военную организацию и технологию войны, но путешествие домой в Спрингфилд показало не менее грозные американские организации и технологию мира. Телеграф уже связал страну воедино, координируя проповеди и церемонии, которые проходили одновременно по всему Северу. Будучи в основном инструментом газет и финансистов, телеграф передавал расписание похорон и сообщал тем, кто находился в одном месте, о том, что произошло в другом. Некоторые жители Севера ждали, пока похоронная процессия придет к ним; другие стекались в города, где проходили торжественные церемонии. Если нужно было преодолеть какое-то расстояние, они приезжали по железной дороге, поскольку, по крайней мере на Севере, наступил век пара, железа и угля.13

Тела отца и любимого сына отправятся в Балтимор, Харрисбург, Филадельфию, Нью-Йорк, Олбани, Буффало, Кливленд, Колумбус,

Индианаполис и Чикаго, а затем прибыл в Спрингфилд. Поезд должен был двигаться с максимальной скоростью двадцать миль в час, а предпочтительная скорость составляла всего пять миль в час.14

В городах огромные толпы людей наблюдали за процессиями, которые растягивались на многие мили мимо зданий, задрапированных в черное; иногда, как в Филадельфии, возникали беспорядки и волнения. В Нью-Йорке места у окон с прекрасным видом на шествие якобы сдавались в аренду за 25 долларов. В основном же наблюдалась упорядоченная скорбь, удивительное терпение в очередях, чтобы посмотреть на тело, которое в Нью-Йорке уже начало заметно темнеть. Возможно, более впечатляющими, чем великие церемонии, были приемы в городах и деревнях, где поезд останавливался ненадолго или не останавливался вовсе. Толпы людей стояли молча, головы мужчин, а иногда и женщин были непокрыты, люди тихо плакали. Вдоль путей собирались фермеры, их жены и дети. Силуэты костров выделяли их на фоне ночи. Во многих местах в качестве молчаливых свидетелей стояли тридцать шесть молодых женщин в белых одеждах с черными поясами, которые несли флаги тридцати шести штатов.15

Путешествие началось на Востоке, но пунктом назначения поезда стал Средний Запад - регион, который американцы тогда обычно называли Западом. Оставшаяся часть века во многом будет принадлежать Среднему Западу. К 1870 году его население превышало население Новой Англии и Средней Атлантики вместе взятых. За пределами больших городов жители Среднего Запада были в основном белыми, протестантами и сельскими жителями. Как и другие американцы, в своих письмах и дневниках они отмечали кончину Линкольна и фиксировали свое горе. Они считали, что "время не стоит на месте", но при этом отмечали текущие повседневные задачи все еще во многом доиндустриальной страны. Фермы Среднего Запада производили большую часть продовольствия в стране, а магазины - там было относительно мало крупных заводов - сделали этот регион самым быстрорастущим в стране, удвоив долю рабочих мест в обрабатывающей промышленности в 1860-х годах. К 1900 году он превзошел по объему производства Новую Англию и стал соперничать со среднеатлантическими штатами.16

Мужчины и женщины, родившиеся на Среднем Западе, если не всегда там жившие, вскоре стали доминировать в американской культуре и политике. Уильям Дин Хоуэллс, редактор и романист, ставший одним из самых влиятельных из них, описывал "лучший тип американца" как "западного человека ... с восточной отделкой". Национальная и финансовая столицы останутся на Востоке, прежде всего в Нью-Йорке, а миф нации в конечном итоге переместится еще дальше на запад, на Великие равнины, в Скалистые горы и за их пределы, но те, кто обладает властью в Конгрессе и Белом доме, будут в основном жителями Среднего Запада. Президентство стало бы особой прерогативой жителей Среднего Запада. Эндрю Джонсон был родом из Теннесси; все остальные президенты до конца века, кроме двух, родились в Огайо. Хауэллс и Марк Твен из Миссури были писателями Среднего Запада, которые завоевали национальную аудиторию. Дуайт Муди, сменивший Бичера на посту самого выдающегося евангелиста эпохи, родился в Новой Англии, но прославился в Чикаго. Роберт Ингерсолл, ведущий оратор страны и религиозный скептик, также родился на Востоке, но переехал в Иллинойс. Видные реформаторы Среднего Запада, такие женщины, как Фрэнсис Уиллард, которая впоследствии возглавила Женский христианский союз умеренности, и Джейн Аддамс из чикагского дома Халла, чаще всего оставались на Среднем Западе, но их влияние тоже выходило далеко за пределы их региона. Привезя Линкольна домой, Мэри Линкольн, которая не сопровождала поезд, укрепила прочно укоренившуюся к концу века идею о том, что Средний Запад в огромной и разнообразной стране - это сердцевина, якобы квинтэссенция Америки.17

Если Средний Запад был сердцем страны, то Чикаго, несмотря на то, что был во многом самым нетипичным местом в ней, был столицей сердца. Это была последняя остановка похоронного поезда перед Спрингфилдом, и по темпам роста и разнообразию Чикаго был, пожалуй, самым ярким, если не сказать шумным, городом в стране. Он возник из болота, удвоив численность населения в 1860-х годах, и к 1870 году насчитывал около 350 000 человек. Это был, по выражению историка Уильяма Кронона, "природный мегаполис", черпающий плоды северных лесов и западных прерий и энергию обширных внутренних районов. Похоронный поезд Линкольна прибыл 1 мая и выехал на эстакаду, которая тянулась к озеру Мичиган. До прибытия поезда неделю шли дожди, и похоронная процессия проследовала по грунтовым улицам, по краям которых грязь взметнулась в гигантские насыпи. Линкольн покоился в здании суда округа Кук, где только в первый день на тело посмотрели 40 000 человек.18

Американцы скорбели индивидуально, но они также скорбели коллективно, и когда они это делали, то не как однородная национальная масса, а скорее как собрание групп. Американцы, особенно американские мужчины, объединялись. То, что масоны переняли символику государственных похорон, не случайно: они были самой мощной из многочисленных добровольных организаций. Группировка скорбящих в Чикаго многое рассказала о Севере. Они маршировали пятью подразделениями, каждое из которых имело свои клубы, ордена и содательства, некоторые этнические, некоторые религиозные, некоторые ремесленные, и ни одно не было открыто для всех: рыцари-тамплиеры, ложи Древнего ордена вольных и принятых масонов, Независимый орден Одд Феллоу, Фенийское братство, Ассоциация молодых людей, Голландское и Бельгийское общество, Общество св. Иосифа, Французское общество взаимопомощи, Немецкое римско-католическое благотворительное общество, Общество Свеа, Орден Хамгайра, Общество Нова, Немецкая рабочая ассоциация, Старый свободный орден Чайдаера (Чолдуера), Турнвейн, Сыновья Германа, Древний объединенный орден друидов, Общество помощи рабочим Северного Чикаго, Social Arbeiter Verein, Germania Bruderbund, Hebrew Benevolent Association, Chicago Bildungs Verein, German Stone Cutters' Association, German Masons and Bricklayers' Society, Cabinet Makers' Society, Butchers' Association, и так далее, а в хвосте шли United Sons of Erin, Colored Citizens of Chicago и Chicago Fire Department. Не все эти группы были равны. Большинство из них были разделены как по расовому, так и по половому признаку, и, предчувствуя, как свобода будет приправлена неравенством, чернокожие маршировали в самом конце парада в Вашингтоне и Чикаго; в Нью-Йорке городской совет пытался вообще не допустить их к шествию.19

Торжественность прогресса мертвого президента была смешана с тревогой. Например, состояние тела президента вызывало почти навязчивую озабоченность. Оно "чернело", и возникали споры о том, стоит ли открывать гроб для осмотра. На каждой остановке подмастерья обтирали и припудривали лицо. Линкольн, в конце концов, был уже просто трупом, но газета Chicago Tribune постаралась оспорить факт разложения. Газета признала наличие некоторого потемнения, но при этом сообщила, что Линкольн выглядит как живой - "как будто спокойно дремлет". Бальзамировщик, доктор Чарльз Браун, который держал свой метод в секрете, обещал, что тело "никогда не будет знать разложения".

Трудно было сохранить тело, и не менее трудно было сохранить затейливую похоронную атрибутику. В Вашингтоне и почти в каждом городе после этого искатели сувениров отрывали крошечные кусочки от катафалков. Тысячи посетителей старого дома Линкольна в Спрингфилде почти лишили его живой растительности, содрали краску и унесли кирпичи.20

Похороны в Спрингфилде состоялись 4 мая. Мэри Линкольн все еще была расстроена и заметно отсутствовала. Она не испытывала никакой привязанности ни к городу, ни к большинству его жителей, но решила, что кладбище Оук-Ридж в Спрингфилде - это то место, где Линкольн хотел бы быть похоронен. Было начало мая, и сирень уже цвела, когда прибыл похоронный поезд. В памяти тех, кто пришел в тот день, и миллионов людей, которые позже прочтут элегическое стихотворение Уолта Уитмена "Когда цвела сирень в саду", мертвый Линкольн и аромат сирени навсегда останутся связаны. Город похоронил его в простой могиле на уединенном кладбище. Со временем в Спрингфилде построят более грандиозное сооружение, которого желали городские лидеры.

Старые обиды и напряженность не изменили того факта, что это был дом Линкольна.

Город быстро рос, но к началу войны в нем проживало всего девяносто четыре сотни человек - примерно треть из них родилась за границей. Город мог показаться непритязательным, но к началу войны он кипел активной жизнью. Он был столицей штата. Здесь были шерстяная фабрика, завод по производству метел и строгальных станков, а также автомобильные заводы и ремонтные мастерские для железных дорог. Своей промышленностью, амбициями и рвением к совершенствованию Спрингфилд олицетворял Линкольна, его жизнь и исчезающую Америку гораздо лучше, чем грандиозные памятники ему, которые со временем воздвигнет нация. Методистский епископ Мэтью Симпсон, прочитавший заупокойную службу, образно и физически упокоил президента в прериях Среднего Запада, поскольку "его дом был на растущем Западе, в самом сердце Республики____". Линкольн вернулся домой, Симпсон де

не только для прерий, но и для людей, которые не должны были "подчиняться тиранам или автократам, или классовому правлению любого рода".21

Иконография дома была повсюду в Америке позолоченного века, но, пожалуй, ни в одном регионе она не была столь заметна, как на Среднем Западе. Все мифические истории американского республиканизма связывали индивидуализм и дом. История Линкольна относится к тому же типу: это история триумфального индивидуализма - человека, чья судьба была в его собственных руках, и дома. Родившись в бедности, Линкольн стал президентом. Его история началась с рождения в

Кентуккийская бревенчатая хижина - американские ясли - завершилась его восхождением в Белый дом. Траектория его жизни пролегла между двумя домами: один - самый скромный из всех возможных, чуть лучше хижины для рабов, а другой - резиденция первой семьи страны. Создание и рост дома стали великой тропой Линкольна на Среднем Западе.

Но это внимание к началу и концу пути Линкольна опускает важнейший центр его жизни: Спрингфилд, который он всегда считал своим домом. Друг Линкольна Джеймс Мэтини писал в Спрингфилдском городском справочнике 1858 года: "У каждого человека в нашей среде, проявившего разумное трудолюбие в сочетании с заботой и благоразумием, есть свой дом, пусть скромный, но все же это "дом", а дорогой дворец - это нечто большее". Спрингфилд, его окрестные фермы и бесчисленные места, подобные ему, стали кульминацией амбиций мужчин и женщин поколения Линкольна и его детей. По мере того как жители старели, издательские дома на Среднем Западе рассылали агентов для продажи подписки на истории графств. Их главной особенностью были биографические очерки, написанные на основе материалов, предоставленных подписчиками. Покупатели, по сути, увековечивали свою собственную жизнь в иллюстрированных томах, которые в просторечии называли "кружками", поскольку они содержали портреты подписчиков. В них также содержались иллюстрации их домов, показывающие, как они понимали свою жизнь. На фотографии готовой процветающей фермы с большим домом есть вставка с изображением хижины, часто помеченной как "Наш первый дом в лесу". Парные фотографии отражают жизненный путь этих американцев и достижение их амбиций: создание процветающего дома.22

Возможно, самый показательный мемориал Линкольну вовсе не был мемориалом. Это была перепись населения i860 года, самый распространенный американский государственный документ. Он значился в строке 16 на странице 140 Списка 1 по Спрингфилду: Авраам Линкольн, пятьдесят один год, юрист, владелец дома стоимостью 5 000 долларов, 12 000 долларов в личной собственности, родился в Кентукки. Жена, тридцатишестилетняя Мэри, имущество не указано, родилась также в Кентукки. У них было трое сыновей: Роберт - шестнадцать, Вилли - девять, Томас - семь. С ним жили двое слуг, М. Джонсон, восемнадцать лет, женщина, и Филип Динкелл, четырнадцать лет, мужчина.

Прежде чем попасть в дом Линкольна, переписчик посетил еще три семьи. Одну из них возглавлял Лотус Найлс, сорокалетний "секретарь" - эквивалент сегодняшнего менеджера. Он родился в Нью-Йорке и

Эта фотография Айры А. и Сьюзан Дж. Уоррен из округа Калхун, штат Мичиган, взята из одной из "Кружек", или подписных историй графств, популярных после Гражданской войны. В ней отражена предполагаемая траектория жизни американцев: скромное начало, символизируемое хижиной в лесу, жизнь в тяжелом труде и награда в виде процветающей фермы и дома. Из "Истории округа Калхун, штат Мичиган" Х. Б. Пирса (Филадельфия: L. H. Everts & Co., 1877).

накопил 7 000 долларов в виде недвижимости и 2 500 долларов в виде личного имущества. Следующим был Эдвард Бригг, сорокавосьмилетний погонщик (или водитель повозки) из Англии, с 4 000 долларов в недвижимости и 300 долларов в личном имуществе. Затем шел пятидесятилетний Генри Корриган, уроженец Ирландии. У него было самое большое состояние в округе: 30 000 долларов в недвижимости, но всего 300 долларов в личном имуществе. Его сын управлял конюшней, которой владел Корриган. Все это были преуспевающие люди, но следующей семьей, которую посетил переписчик, была семья Д. Дж. Сноу, его жены Маргарет и двух сыновей, четырех и двух лет. Сноу не указал никакой профессии и имел состояние в 350 долларов. Сразу за ним в списке значился каменщик Ричард Айвз с 4 000 долларов в недвижимости и 4 500 долларов в личном имуществе. Адвокат, секретарь, владелец конюшни, человек без профессии и достатка и каменщик - все они, предположительно, жили рядом друг с другом в одном районе. В Соединенных Штатах существовало значительное неравенство: 1 процент населения контролировал 37 процентов национального богатства, но этот 1 процент вряд ли контролировал невообразимые богатства. Это был город и страна, где не так уж много имущества разделяло каменщиков, юристов, владельцев конюшен и управляющих. Линкольн был одним из самых богатых людей в Спрингфилде, но ни он сам, ни его соседи не были очень богаты.23

Послание проповедей, речей и самого путешествия заключалось в том, что погибший президент оставил Союз в безопасности, его ценности утверждены, а свобода торжествует. Новый журнал "The Nation", который на всю оставшуюся часть века станет выразителем либеральных - в смысле XIX века - мнений, опубликовал свой первый номер 5 июля 1865 года. Его редакторы считали, что стоят на переломном этапе не только американской, но и мировой истории.

Мы радуемся не просто триумфу американской демократии, а триумфу демократических принципов во всем мире, ибо это

участвуем в успешном завершении нашей борьбы с восстанием____ Мы

Мы не пустословим, когда говорим, что если конфликт веков, великая борьба между немногими и многими, между привилегиями и равенством, между законом и властью, между мнением и мечом, не был завершен в день, когда Ли сложил оружие, то вопрос был поставлен вне всяких сомнений.24

Линкольн оказался более податливым в смерти, чем в жизни. Убийство, конец рабства, религиозные образы и проповеди, сопровождавшие его похороны, ускорили превращение Линкольна в "отца Авраама". Человек, который при жизни не мог избавиться от чувства трагедии и страдания, чье торжество по поводу возможностей республики никогда не ослепляло его к ее недостаткам, в смерти стал, по словам историка Роберта Карвардина, "пророком и проводником американской миссии".25

1

Марк Твен и Чарльз Дадли Уорнер, Позолоченный век: A Tale of to-Day, 2 vols. (New York: Harper & Brothers, 1915, ориг. изд. 1873).

2

"Учеба редактора", февраль 1891 г., Уильям Дин Хауэллс, Учеба редактора, изд. James W. Simpson (Troy, NY: Whitston, 1983), 298.

3

Charles Francis Adams, An Autobiography, 1835-1915, with a Memorial Address Delivered 17 November 1915, by Henry Cabot Lodge (Boston: Houghton Mifflin 1916), 190.

4

Основное изложение взято из книги Дороти Кунхардт "Двадцать дней: A Narrative in Text and Pictures of the Assassination of Abraham Lincoln and the Twenty Days and Nights That Followed - Nation in Mourning, the Long Trip Home to Springfield, ed. Philip B. Kunhardt (New York: Harper & Row, 1965); Victor Searcher, The Farewell to Lincoln (New York: Abingdon Press, 1965); Merrill D. Peterson, Lincoln in American Memory (New York: Oxford University Press, 1994), 14-24; Martha Hodes, Mourning Lincoln (New Haven, CT: Yale University Press, 2015), 46-91; Richard Wightman Fox, Lincolns Body: A Cultural History (New York: Norton, 2015), 3-123; W. D. Howells to W. C. Howells, Apr. 28, 1865, William Dean Howells, Selected Letters, ed. George Warren Arms (Boston: Twayne, 1979), 1: 215; "A Nation in Tears," Chicago Tribune, Apr. 17, 1865 (Chicago: Pro Quest Historical Newspapers), 2; "American Self-Control," Chicago Tribune, Apr. 19, 1865; "News by Telegraph," Chicago Tribune, Apr. 20, 1865, 1.

5

Hodes, 46-91, 117-38, особенно 21, 23; William Alan Blair, With Malice towards Some: Treason and Loyalty in the Civil War Era (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2014), 234-35; "A Nation in Tears"; "American Self-Control."

6

Фокс, 34-36, 51-52, 56-58, 66-68; Ходс, 4-5.

7

Hodes, 145-56. Дрю Гилпин Фауст дает превосходный анализ похорон и скорби нации. Faust, This Republic of Suffering: Death and the American Civil War (New York: Knopf, 2008), 156-61.

8

Эрик Фонер, Реконструкция: America's Unfinished Revolution, 1863-1877 (New York: Harper & Row, 1988), 245; James Oliver Horton, "Confronting Slavery and Revealing the Lost Cause," Cultural Resource Management 24, no. 4 (1998): 1-6; Chandra Manning, What This Cruel War Was Over: Soldiers, Slavery, and the Civil War (New York: Knopf, 2007), 1-18, passim.

9

Ходс, 146; "Новости по телеграмме", 1.

10

Ходс, 146.

11

Searcher, 72-78. Ричард Дж. Карвардин, "Линкольн, евангелическая религия и американская политическая культура в эпоху Гражданской войны", Журнал Ассоциации Авраама Линкольна 18, № 1 (1997): 27-55.

12

Hodes, 144-56; Faust, 156-61; Fox, 110-21; Chicago Tribune, Apr. 28, 1865.

13

Ричард Р. Джон, Сетевая нация: Inventing American Telecommunications (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2010), 52-53, 78-80, 145-47.

14

"Новости по телеграфу", Chicago Tribune, Apr. 22, 1865; Robert Reed, Lincolns Funeral Train: The Epic Journey from Washington to Springfield (Atglen, PA: Schiffer, 2014), 20; Fox, 110.

15

Hodes, 152; Chicago Tribune, Apr. 27, 1865, 1; Kunhardt.

16

Hodes, 170; David R. Meyer, "Midwestern Industrialization and the American Manufacturing Belt in the Nineteenth Century," Journal of Economic History 49, no. 4 (1989): 921-26.

17

Цитата, У. Д. Хауэллс - Уайтлоу Риду, 22 октября 1880 г., Howells, 2: 269.

18

Уильям Кронон, Метрополис природы: Чикаго и Великий Запад (Нью-Йорк: Нортон, 1991), 299-300; "Город", Чикаго Трибьюн, 2 мая 1865 года.

19

Похороны президента", "Чикаго Трибьюн", 1 мая 1865 г., 3-4. Цифровой микрофильм Proquest.

20

"Из Спрингфилда", 4 мая 1865 г.; Hodes, 144; Peterson, 26-35; Fox, 65; "The City", Chicago Tribune, 2 мая 1865 г.

21

"The Obsequies at Springfield", New York Tribune, May 5, 1865; Bonnie E. Paul and Richard E. Hart, Lincolns Springfield Neighborhood (Charleston, SC: History Press, 2015), 76-77; "The Obsequies at Springfield", Daily National Republican, May 5, 1865; Paul M. Angle, Here I Have Lived: A History of Lincoln's Springfield, 1821-1865 (Springfield, IL: Abraham Lincoln Association, 1935), 165-66, 184, 187; Matthew Simpson, "Funeral Address Delivered at the Burial of President Lincoln, Rev. Matthew Simpson, May 4, 1865, Methodist Episcopal Church, Springfield, Illinois", in The Martyred President: Sermons Given on the Occasion of the Assassination of Abraham Lincoln (Atlanta: Pitts Theology Library, Emory University).

22

Цитируется в Paul and Hart, 72-74; Richard White, "Frederick Jackson Turner and Buffalo Bill," in James Grossman, ed., The Frontier in American Culture: Выставка в Библиотеке Ньюберри, 26 августа 1994 - 7 января 1995 (Чикаго: Библиотека, 1994), 19-26.

23

Кэрол Шаммас, "Новый взгляд на долгосрочные тенденции в неравенстве богатства в Соединенных Штатах", Американское историческое обозрение, 98, № 2 (1993): 424; Бюро переписи населения США; Национальная служба архивов и документации США, "Таблицы численности населения восьмой переписи населения США, i860, Иллинойс [микроформа], катушка 226, округ Сангамон, таблица 1, Спрингфилд, Иллинойс", 140.

24

Нэнси Коэн, Реконструкция американского либерализма, 1865-1914 (Чапел Хилл: Издательство Университета Северной Каролины, 2002), 25.

25

Искатель, 70; Карвардин, 55.

1.

На волне войны

В апреле 1865 года Соединенные Штаты были разделены на три части. Север доминировал в стране. Юг лежал разбитый и израненный, хотя самые непокорные южане все еще считали его по праву отдельной страной. За рекой Миссури лежал Запад, на который претендовал Американский Союз, но который почти не контролировал. Там жили независимые народы, которые называли себя дин, лакота и десятками других имен, но которых американцы в совокупности называли индейцами. В течение четырех лет эти три части света не знали ничего, кроме войны, и жители каждой из них, подобно жителям Галлии Цезаря, имели основания считать себя храбрецами. Однако всем им предстояло ощутить на себе силу и политику расширенного федерального правительства, победоносной армии Союза и экспансивного капитализма.

Победоносный Север требовал от побежденного Юга трех вещей: признания эмансипации своих рабов, договорной свободы для всех граждан, черных и белых, и национального воссоединения. Эмансипация, свобода и воссоединение были всего лишь словами. Их значения оставались неопределенными. Образ новой страны формировался только по мере того, как вырисовывались линии, соединяющие эти идеологические точки. Как признал бывший губернатор Северной Каролины Дэвид Л. Суэйн: "Что касается эмансипации, то мы находимся в начале войны". Эта борьба за результаты и значение Гражданской войны - и за смысл свободы чернокожих - будет вестись до конца века во всех частях страны, но началась она в 1865 году на Юге с Реконструкции.1

Основы свободы чернокожих были заложены в лагерях контрабандистов и в армии Союза во время Гражданской войны. Поначалу бывшие рабы были лицами без гражданства: уже не рабы, но еще не граждане. Они зависели от федеральной помощи, но сами были полезны и как солдаты, и как рабочие. Своим трудом и службой вольноотпущенники, выражаясь языком того времени, заключали контракты с федеральным правительством, создавая социальные отношения взаимных и обоюдных обязательств, которые обозначали их независимый статус. В контрабандных лагерях и армии вольноотпущенники обменивали полезную службу на права и защиту и тем самым разрушали то, что раньше казалось непробиваемым барьером между чернокожими и возможностью получить гражданство.2

I

Задача после войны состояла в том, чтобы упорядочить и уточнить статус освобожденных людей и заставить южные штаты принять этот новый статус. Республиканцы взялись за эту задачу после капитуляции генерала Роберта Э. Ли. В 1865 году Республиканская партия контролировала обе палаты Конгресса. Салмон Чейз из Огайо, бывший секретарь казначейства в кабинете Линкольна, стал председателем Верховного суда США. Республиканцы были партией национализма, экономического прогресса, личной независимости и, в более предварительном порядке, всеобщих прав. Сразу после войны соперничающих с ними демократов было легко представить как партию измены, отсталости, иерархии и рабства.3

Вашингтон, округ Колумбия, столица страны, все еще имеющая неопределенное отношение к Югу, выступала в качестве центра, соединяющего три части. Вашингтон представлял собой захудалый городишко с каркасными домами, грязными улицами, открытыми пространствами и примерно семьюдесятью пятью тысячами жителей, треть из которых составляли чернокожие. Город представлял собой зарождающийся и все еще несовместимый североамериканский Рим, одновременно республиканский и имперский, одновременно величественный и убогий. Среди грязи и убожества возвышались огромные гранитные, песчаниковые и мраморные громады официальных зданий. Купол Капитолия наконец-то был достроен, но канал, идущий по краю Молла, представлял собой открытую канализацию, в которой, по словам Джона Хэя, воняло "призраками 20 000 утонувших кошек". Из Белого дома через Потомак была видна буколическая сельская местность Маунт-Вернона и Александрии, но в конце войны в центре такого вида оказался скотный двор, забитый скотом, чтобы кормить войска Союза. Рядом с ним находился неловкий обрубок - 153 фута из запланированных 600 футов Вашингтонской улицы.

Монумент, строительство которого было начато семнадцатью годами ранее, но осталось лишь частично построенным после того, как закончились средства.4

Многие общественные здания и памятники столицы, включая облаченную в тогу статую Джорджа Вашингтона, изгнанную из ротонды Капитолия в парк за его пределами, были вдохновлены классикой. В изобилии были победоносные генералы, но не было Цезаря.5

Авторитет и власть федерального правительства, столь заметные в Вашингтоне, были менее заметны в других местах. Юг весной 1865 года был завоеван, но лишь слегка оккупирован федеральными войсками. Ни северяне, ни южане не знали, как будет выглядеть мир, последовавший за войной и ее кровавой бойней, какую форму примет оккупация Севера и как отреагируют южане, черные и белые. Индейцы, а не белые поселенцы, все еще составляли большинство в большинстве мест к западу от 100-го меридиана. Как сложится там политика США, оставалось неясным.

Карл Шурц запечатлел яд, пропитавший американские социальные отношения на завоеванном Юге, в инциденте, произошедшем в отеле Саванны. Шурц был немецким эмигрантом и беженцем после неудачных европейских революций 1848 года. Он поселился в Миссури и стал генералом в армии Союза. Он знал, что значит проиграть революцию, и понимал, что поражение не обязательно меняет умы. В 1865 году он был радикалом, посланным президентом на Юг, чтобы доложить о положении дел там. Его не очень беспокоили молодые южане "образованного или полуобразованного" класса. Они разгуливали на площадях судов, и Шурц подслушивал их разговоры в гостиницах и на улицах. Они были своеобразны и потенциально опасны, но это не сразу обеспокоило Шурца.

Его беспокоили настроения южных женщин, к которым Шурц относился с большим уважением, чем к южным мужчинам. За общим столом в отеле он сидел напротив "дамы в черном, вероятно, в трауре. Она была средних лет, но все еще красива". Шурц сидел рядом с молодым лейтенантом Союза, одетым в форму, и дама казалась взволнованной. Во время трапезы женщина потянулась к блюду с солеными огурцами. Лейтенант с вежливым поклоном протянул ей блюдо. Она отдернула руку, как будто коснулась чего-то отвратительного, ее глаза вспыхнули огнем, и тоном яростного презрения и негодования она сказала: "Так вы думаете, что южанка возьмет блюдо с соленьями из рук, на которые капает кровь ее соотечественников? "Несочетаемость соленых огурцов и страсти позабавила Шурца, но сцена также показалась ему "очень жалкой". Она предвещала "плохое будущее для скорого возрождения общего национального духа", потому что женщины представляли собой "враждебную моральную силу неисчислимого потенциала".6

На Севере царила такая же ненависть. Гарриет Бичер-Стоу в конце войны относилась к Югу так же враждебно, как и к рабству в 1850-х годах. В ее художественной литературе южане были не похожи на северян. Стоу ввела в обиход термин "белая шваль" для северной аудитории в своей книге "Ключ к "Хижине дяди Тома"", которую она опубликовала, чтобы продемонстрировать фактическую основу своего бестселлера. Рабство, писала Стоу, породило "бедное белое население, такое же деградирующее и жестокое, какое когда-либо существовало в самых многолюдных районах Европы". Даже когда эти белые нажили достаточно богатства, чтобы владеть рабами, рабы "во всех отношениях превосходили своих хозяев".7

Когда Сидни Эндрюс, корреспондент антирабовладельческих газет "Чикаго Трибьюн" и "Бостон Адвертайзер", отправился на юг в 1865 году, он вполне мог путешествовать по пейзажам романа Стоу. Описывая "простого жителя" белой сельской местности Северной Каролины, Эндрюс обнаружил "безразличие в его лице, нерешительность в его шаге и неэффективность во всей его повадке". Его день был "лишен достоинства и умственной или моральной компенсации". Он много болтал и мало работал, любил свой яблочный джек и еще больше любил свой табак. Для Эндрюса "вся экономика жизни кажется радикально неправильной, и нет никакой присущей ей энергии, которая обещала бы реформацию". Как армии, костяк которой составляли такие люди, удалось сдерживать Север в течение четырех лет, Эндрюс не объяснил. Да ему и не нужно было: его предрассудки совпадали с предрассудками его читателей.8

Однако знакомство с ними не всегда меняло мнение северян. Несмотря на некоторые проявления агрессии со стороны солдат Союза по отношению к вольноотпущенникам, многие из них стали презирать бывших конфедератов за их постоянное сопротивление, насилие, которое они применяли к вольноотпущенникам, и их нападения на отдельных солдат, агентов Бюро по делам вольноотпущенников и учителей Севера. Подполковник Нельсон Шаурман после службы в Джорджии считал грузин "самыми невежественными, деградировавшими белыми людьми, которых я когда-либо видел... Если бы не военная сила, которой они испытывают здоровый страх, здесь происходили бы сцены жестокости, которые позорят дикарей". Солдаты стремились не обратить бывших конфедератов в свою веру, а поработить их, и военные посты преуспели в этом.9

После войны журналисты, путешественники и солдаты провели своего рода политическую рекогносцировку Юга. Джон Таунсенд Троубридж, популярный автор, путешествовавший по южным полям сражений, туманным дождливым утром сидел на железнодорожных верфях Атланты и описывал разгромленные остатки того, что когда-то было городом, вырисовывающиеся в тумане. Среди руин были разбросаны приземистые деревянные здания, возведенные в качестве временной замены. Люди генерала Уильяма Текумсеха Шермана - "неизбежные янки", как назвала их великая южанка Мэри Чеснат, - оставили "валки погнутого железнодорожного железа у колеи". Здесь были "груды кирпича; небольшая гора старых костей с полей сражений, грязных и мокрых от моросящего дождя... грязь и мусор повсюду".10

Весной 1865 года юго-западная Джорджия была одним из тех южных уголков, которые показались северным путешественникам нетронутыми войной. Земля была зеленой и щедрой. Чернокожие пахали землю, сажали хлопок и до прихода войск Союза, которые появились только после Аппоматтокса, страдали под плетьми, как будто рабство все еще жило, а старый Юг просто дремал, а не умер. Клара Бартон, много сделавшая для облегчения страданий солдат Севера во время войны и позже основавшая Красный Крест, видела этот регион иначе. Она считала его "не вратами ада, а самим адом". Около тринадцати тысяч солдат Союза были похоронены здесь в братских могилах в тюремном лагере конфедератов Андерсонвилль.11

Во время войны на юго-западе Джорджии появились солдаты Союза, но они пришли в плен. Большинство из них умерло, и именно их кости принесли Кларе Бартон. Для многих американских семей война не была полностью завершена в Аппоматтоксе, потому что их отцы, сыновья и мужья просто исчезли. Умершие в Андерсонвилле были среди половины погибших в Союзе, которые были похоронены неопознанными или остались непогребенными на полях сражений, превратив Юг в "один огромный угольный дом".12

По последним оценкам, в Гражданской войне погибло от 650 000 до 850 000 человек, но разумной цифрой является примерно 752 000. Примерно 13 процентов мужчин военного возраста из рабовладельческих штатов погибли во время войны, что в два раза больше (6,1 процента), чем среди мужчин, родившихся в свободных штатах или на территориях. Еще больше было нетрудоспособных. В Миссисипи 20 процентов доходов штата в 1866 году ушло на протезы для ветеранов.13

В армии Союза имелись записи о захоронении примерно одной трети погибших. Огромные усилия победителей и побежденных по опознанию и погребению своих погибших отражали глубокие разногласия, оставленные войной, и то, как трудно будет создать единое гражданство. Мертвые провоцировали живых, чтобы сохранить старую вражду. Белые южане часто отказывались говорить о том, что им известно о местонахождении погибших в рядах Союза, а союзные партии по перезахоронению часто отказывались хоронить останки конфедератов. Бартон помог найти более двадцати тысяч погибших союзников и начал систематическую работу по их перезахоронению на национальных кладбищах. Однако предложение включить в состав национального кладбища в Мариетте, штат Джорджия, останки конфедератов привело в ужас местных женщин, которые протестовали против "беспорядочного смешения" останков конфедератов с "останками их врагов". Юг начал свои собственные частные усилия по перезахоронению своих многочисленных мертвых.14

Свободные люди оказались самыми полезными в поисках могил солдат Союза. В Чарльстоне, Южная Каролина, они ухаживали за могилами двухсот пленных, умерших там. 1 мая 1865 года под охраной бригады солдат Союза они почтили память погибших, что, вероятно, стало первым в стране Днем украшения. Союз и

Мертвые конфедераты - безымянные в грудах костей, с горечью и нежностью вспоминаемые живыми - все еще порождали ненависть и обиды, которые не собирались быстро таять с наступлением мира.15

Весной 1865 года Конгресс был на каникулах, когда Конфедерация распалась после капитуляции Ли, убийства Линкольна, постепенной капитуляции других южных армий и пленения 10 мая Джефферсона Дэвиса. Определять судьбу Юга предстояло новому президенту, его кабинету, армии и южанам, как черным, так и белым.

Перед отъездом Конгресс принял Тринадцатую поправку, отменяющую рабство, но потребовался декабрь, чтобы достаточное количество штатов ратифицировало ее, и только после этого рабство было юридически ликвидировано в лояльных пограничных штатах Кентукки и Делавэр. Эмансипация по-прежнему оставалась в процессе. Прокламация об эмансипации, бегство рабов и продвижение армий Союза во время войны принесли свободу, но также принесли голод, страдания и смерть многим из тех, кто эту свободу обрел. Федеральное правительство призывало трудоспособных чернокожих мужчин в качестве рабочих и солдат, но часто отправляло их семьи в контрабандные лагеря или вовсе пренебрегало ими. Они умирали десятками тысяч. Свобода, которая сводилась не более чем к возможности продавать свой труд за ту цену, которую готов был заплатить покупатель, была более стесненной, чем представляли себе рабы.16

Весной и летом 1865 года многие южане не желали предоставлять даже такую ограниченную свободу. В значительной части внутренних районов Юга только прибытие солдат фактически положило конец рабству. Возвращающиеся повстанцы, нарушая закон, выселяли жен и семьи чернокожих солдат из их домов.17

Даже после прибытия войск Карл Шурц писал, что южане по-прежнему считали, что освобожденные не будут работать без принуждения и что "черные в целом принадлежат белым в целом". Пока эти убеждения сохранялись, эмансипация привела бы к "системам, промежуточным между рабством, как оно существовало на юге, и свободным трудом, как он существует на севере, но более близким к первому, чем ко второму". Север выполнил только "негативную часть" эмансипации, покончив с системой рабства; оставалось выполнить трудную часть - создать систему свободного труда.18

Весной и летом 1865 года Мэри Чеснат вела хронику превращения Южной Каролины, сердца Конфедерации, в бурлящую смесь слухов, обид, самообвинений, обвинений, ярости и жалости к себе. Элита Старого Юга оказалась столь же непокорной в поражении, как и в дни славы своего восстания. Они поставили практически все на карту, пытаясь создать рабовладельческое государство, "посвященное, - как выразилась историк Стефани Маккарри, - утверждению, что все люди не созданы равными", и проиграли эту авантюру. Армия Шермана грабила и сжигала все вокруг, чтобы показать всю чудовищность катастрофы, которую они породили. Их рабы покинули их и приветствовали янки. Перед лицом всего этого друзья Чесната считали янки варварами, а своих собственных рабов - жалкими и заблуждающимися. Старая элита Юга считала себя жертвой.19

То, что виктимизация, которой они больше всего боялись, не состоялась, ничуть не уменьшило их чувство преследования. Прежде всего, белые боялись мести со стороны своих собственных бывших рабов. Белые южане всегда колебались между утверждением, что с их рабами обращались доброжелательно и считали их частью семьи рабовладельца, и страхом перед кипящим коллективным гневом чернокожих и индивидуальными обидами, которые нужно было сдерживать силой, чтобы они не вылились в месть и возмездие. С освобождением все их скрытые страхи перед насилием возмездия против системы, поддерживаемой плетьми и оружием, стали преследовать их. Южане провозглашали, что эмансипация приведет ко "всем ужасам Сен-Доминго" и Гаитянской революции. Но, как сообщал Шурц в 1865 году и признавали сами рабовладельцы, "переход южного негра из рабства в свободу не был омрачен никакими кровавыми делами, и опасения [по поводу насилия со стороны афроамериканцев]... оказались совершенно беспочвенными". ... оказались совершенно беспочвенными". Насилие на Юге было, но, как правило, от рук белых разбойников, кустарей и непримиримых конфедератов. Чернокожие были жертвами, а не преступниками. Их коллективная сдержанность была поразительной. Чеснат слышала о страхах Санто-Доминго, но в повседневном общении, свидетелем которого она стала, "обе стороны, белая и черная, прекрасно разговаривали". Характерно, что за красивыми разговорами она уловила нечто большее: когда бывшие рабы "увидят возможность улучшить свое положение, они пойдут дальше".20

Весной 1865 года столкновение армий прекратилось, и Север и Юг ждали, что предпримет президент Джонсон. "Мы сидим и ждем, пока пьяный портной, правящий США, не издаст прокламацию и не определит наше аномальное положение", - писала Чеснат в своем дневнике. Фредерик Дуглас чувствовал опасность. Беглый раб, он стал одним из ведущих аболиционистов и самым известным чернокожим в Америке. Он предупреждал, что враждебность южан к чернокожим, наоборот, усилилась, поскольку афроамериканские солдаты помогли разгромить восстание. Он предостерегал северян не доверять Югу, а подождать и посмотреть, "в какой новой шкуре эта старая змея появится на свет".21

Теоретически победоносная армия Союза удерживала контроль, но этот контроль зависел от двух вещей. Первая - это физическая оккупация Юга. Второй - юридическое право армии управлять Югом на основании военных полномочий, что, в свою очередь, зависело от решения вопроса о продолжении войны после поражения южных армий.22

Когда Ли капитулировал, на Юге почти не было армии, а рабство было уничтожено лишь частично. Почти 75 % порабощенных оставались в рабстве. Отмена рабства началась силой, и только сила могла полностью покончить с ним. В апреле армия Союза удерживала около восьмидесяти городов и поселков, но в других местах армии либо проходили, оставляя после себя разрушения, либо вообще не появлялись. Захват Юга означал контроль над территорией размером с Западную Европу - примерно восемьсот графств, расположенных на площади 750 000 квадратных миль, где проживало девять миллионов человек. К сентябрю армия насчитывала 324 гарнизона и не менее 630 аванпостов того или иного рода, но реальное число их могло быть гораздо больше, поскольку отчетность была несистематичной. Но ни у высшего командования, ни у офицеров и солдат не было особого желания долго оккупировать Юг. Выиграв войну, солдаты в добровольческих частях - подавляющая часть армии - были готовы к увольнению, а большинство офицеров не желали участвовать в оккупации.23

Даже когда армия расширялась по всему Югу, ее численность уменьшалась. И Север, и Юг использовали риторику о доме - возможно, главный символ эпохи - для оправдания Гражданской войны, а после окончания боевых действий солдаты Союза жаждали вернуться домой. Что еще более важно, страна не могла позволить себе содержать миллионную армию. Непродолжительная финансовая паника в марте 1865 года заставила правительство тайно вмешаться.

Карта адаптирована Джеффом МакГи из книги Gregory P. Downs, After Appomattox; базовые карты: Центр народонаселения Миннесоты; Национальная система исторической информации; Природные данные Земли.

покупать собственные облигации для поддержания цен. Проблема была парадоксальной. С уверенностью в победе Союза цена на золото упала, а поскольку правительство зависело от продажи облигаций, проценты по которым выплачивались золотом, доходность облигаций упала, и рынок для них сократился. Казалось, что правительство не сможет выполнить свои обязательства. Кризис убедил чиновников в необходимости быстро сократить расходы и выплатить долг. Север демобилизовался как раз в тот момент, когда армейские офицеры осознали, какие требования предъявит к армии оккупация Юга.24

Занавесом для армии Союза, победившей в Гражданской войне, стал Большой смотр 23 и 24 мая в Вашингтоне, где в течение двух дней армии генерала Джорджа Мида и генерала Шермана проходили парадом по городу. Грант, который в качестве главнокомандующего командовал обеими армиями, сомневался, что "когда-либо удавалось собрать вместе равное количество людей любой нации, взять их как мужчин, так и офицеров..." Это был праздник демократии.

раси в оружии. По словам газеты Philadelphia North American, только демократия могла доверять такой массе вооруженных людей в столице. "Разве это не великая дань свободному правительству, которую когда-либо платили?" И это было признаком ограниченности этой демократии: черные полки, которые так долго и так хорошо сражались, были исключены.25

Поскольку полки расформировывались, а самые долгоживущие увольнялись первыми, Грант передал пятьдесят тысяч оставшихся солдат под командование Филипа Шеридана и перебросил их к мексиканской границе, которая, как и все американские границы, оставалась пористой, и индейцы, теханос, нуэво мексиканос, сонорцы и калифорнийцы двигались в обоих направлениях. Шеридан начал Гражданскую войну в чине лейтенанта и стал одним из самых доверенных генералов Гранта. Линкольн описывал Шеридана ростом в пять футов и пять дюймов как "смуглого, коренастого малого, с длинным телом, короткими ногами, недостаточной шеей, чтобы его подвесить, и такими длинными руками, что если у него чешутся лодыжки, он может почесать их, не опускаясь". Отправка Шеридана свидетельствовала о серьезности американских опасений по поводу границы.26

Грант, как и многие республиканцы, считал мексиканских либералов под руководством Бенито Хуареса мексиканским эквивалентом республиканцев и предполагал выступить на стороне революционеров Хуареса против императора Максимилиана, установленного французами в 1864 году и поддерживаемого Конфедерацией. В планируемой интервенции должны были участвовать непропорционально много чернокожих солдат, поскольку чернокожие полки, сформированные позже, должны были быть позже демобилизованы. Переброска такого количества солдат в Техас вызвала осенью жалобы на недостаток войск в остальных частях старой Конфедерации. Число солдат Союза в Конфедерации сократилось с примерно 1 миллиона в апреле до 125 000 к ноябрю и 90 000 к концу января 1866 года. Те, кто остался, часто передвигались пешком, поскольку армия начала продавать лошадей, и к октябрю кавалерия в Миссисипи сократилась до менее чем 100 человек. Вдали от железных дорог пехота не могла преследовать конных ночных всадников, которые терроризировали вольноотпущенников.27

Хэмлин Гарланд впоследствии запечатлел и радость, и меланхолию возвращения солдат Союза домой в своей книге "Сын средней границы". Он писал о "солдате с мушкетом на спине, устало поднимающемся на невысокий холм к северу от ворот". Это был его отец, Дик Гарланд, вернувшийся из похода с Грантом и Шерманом. Но именно его "пустой коттедж" был в центре событий. Семья Гарландов случайно оказалась в доме соседей. Они увидели, что он приближается, и поспешили догнать его, но обнаружили, что он "печально созерцает свой безмолвный дом". Его жена, подойдя к нему, обнаружила, что ее муж "такой худой, с впалыми глазами, так изменился", что ей пришлось спросить, чтобы убедиться, что перед ней действительно Ричард Гарланд. Его дочь знала его. Его маленькие сыновья - нет. Спустя десятилетия Хэмлин Гарланд вспоминал "грустный упрек в его голосе. "Неужели ты не придешь навестить своего бедного старого отца, когда он придет с войны? "Война оставила в Дике Гарланде беспокойство. Он никогда не объяснял свою грусть при виде родного дома, но ни один дом уже никогда не будет достаточным. После этого жизнь Гарландов превратилась в непрерывный водоворот на запад.28

Такая неугомонность была частью наследия войны. Ветераны были "тронуты огнем", как знаменито выразился бы Оливер Уэнделл Холмс двадцать лет спустя. Испытание изменило их. Но в то время как Гражданская война одной рукой в изобилии дарила смерть, другой она открывала перед молодыми людьми новые возможности. Мужчины в возрасте двадцати и тридцати лет быстро поднимались на высокие посты в армии и правительстве. Послевоенный мир избавил большинство из них от опасности, но и ограничил их возможности. Армия сократилась, и солдаты вернулись к более спокойной жизни, но без обещаний быстрого продвижения и власти. Генри Адамс, правнук и внук президентов и секретарь своего отца, посла военного времени в Великобритании, остро ощущал это, и он передал чувство перемещения в своем знаменитом "Образовании". "Все его американские друзья и современники, которые были еще живы, - вспоминал он, - выглядели необычайно обыденно без униформы и спешили жениться и удалиться на задворки и в пригороды, пока не найдут работу". Джон Хэй, уроженец Среднего Запада и секретарь Линкольна, "годами хоронил себя во второсортных легациях". Чарльз Фрэнсис Адамс-младший, брат Генри, "скитался, имея звание бригадира, пытаясь найти работу".29

Весной после войны растерянность и дезориентация молодых людей, участвовавших в войне и занимавших государственные посты, отражали ситуацию в самом правительстве. Президент Эндрю Джонсон был большой аномалией послевоенных Соединенных Штатов. Уроженец Теннесси и джексонианский демократ на протяжении большей части своей карьеры, он был не только одним из немногих южан у власти, но и самым могущественным человеком в стране. Линкольн назначил его вице-президентом в своем союзном билете 1864 года. Джонсон родился в бедности и в молодости работал портным, но до войны он преуспевал и владел рабами. Он никогда не забывал о своем происхождении и, несмотря на политический успех, не мог представить себя кем-то другим, кроме аутсайдера. Он часто был своим злейшим врагом. На второй инаугурации Линкольна он не оказал себе никакой услуги. Уже будучи больным, он провел предыдущую ночь, напиваясь с Джоном Форни, редактором, секретарем Сената и одним из самых коррумпированных политических фиксеров коррумпированной эпохи. Утром он снова начал пить, и болезнь и алкоголь породили бессвязную, оскорбительную инаугурационную речь, которую спасло только то, что она была практически неслышна для большей части аудитории. Он так и не пережил этого. По выражению Чесната, он был пьяным портным.30

Тем не менее, после убийства Линкольна он воспользовался общественным сочувствием, которое хлынуло на него, и на короткий период получил относительную свободу действий. В риторике Джонсон поначалу дышал огнем. "Измена, - заявил он, - должна стать одиозной, а предатели должны быть наказаны и обнищать".

Их большие плантации должны быть захвачены и разделены на мелкие фермы____".

Новый президент был нетерпим к удивительному предположению губернаторов и законодательных органов Конфедерации о том, что их власть не испарилась с поражением и что они продолжат занимать свои посты. Несмотря на свои последующие действия, он в основном поддерживал военную оккупацию в 1865 году и отстаивал расширение военных полномочий. Война не была закончена до тех пор, пока не прекратилось сопротивление южан, не воцарился мир и старые штаты Конфедерации не были вновь приняты в Конгресс.31

Однако вскоре Джонсон смягчился. В политическом плане он сблизился с государственным секретарем Уильямом Сьюардом. Сьюард, раненный дома другим убийцей в ту ночь, когда Бут убил Линкольна, стал ведущим республиканцем, выступавшим за снисходительное отношение к Югу. Он беспокоился о росте могущественного центрального государства. Когда граф де Гаспарин, французский писатель и реформатор, раскритиковал правительство за то, что оно не сразу предоставило чернокожим избирательное право, Сьюард ответил, сделав акцент на ограничении федеральной власти. Он утверждал, что, кроме отказа в амнистии лидерам и сторонникам восстания и сохранения "военного контроля до реорганизации гражданской власти", федеральное правительство ничего не может сделать. Прибегнуть к принуждению было бы "политикой централизации, консолидации и империализма... противной духу индивидуальной свободы" и "неизвестной привычкам американского народа". Это было необычное заявление для страны, которая только что прибегла к четырем годам принуждения для восстановления Союза, централизовала и консолидировала федеральную власть, покончила с рабством и тем самым лишила южан собственности, а также проводила западную политику - включая будущую покупку Сьюардом Аляски - которая носила откровенно имперский характер. Позицию Сьюарда приняли многие южане, особенно те, кто изначально выступал против отделения.32

Пока в Конгрессе были перерывы, военный министр Эдвин Стэнтон сформировал, поначалу условно, противовес Джонсону и Сьюарду. Радикальные республиканцы, выступавшие за коренное переустройство Юга, поначалу считали, что смогут работать с Джонсоном, и пытались повлиять на него, направляя свои предложения через Стэнтона. До того как стать военным министром Линкольна, Стэнтон был успешным адвокатом из Огайо и генеральным прокурором Джеймса Бьюкенена в дни "хромой утки" этой провальной администрации. Стэнтон был злобным и угрюмым человеком. Он родился болезненным и астматиком, но не слабое здоровье испортило его. Смерть первой жены и дочери, а также самоубийство брата сначала убили его горем, а затем ожесточили. Раздраженный умным вступительным словом адвоката противной стороны, Стэнтон начал свое выступление с сарказма: "Теперь, когда этот необыкновенный поток остроумия прекратился, начну я". Другой адвокат не смог устоять перед таким открытием. "Остроумие всегда прекращается, когда вы начинаете", - сказал он. Зал суда разразился хохотом (но Стэнтон выиграл дело).33

Там, где большинство биографов склоняются к жизнеописанию, биографы Стэнтона иногда напрягаются, чтобы проявить терпимость. Автократичный, двуличный и лишенный чувства юмора, Стэнтон изначально презирал Авраама Линкольна, самого смешного - по крайней мере, намеренно - президента Соединенных Штатов, как человека малозначительного и менее способного, и он всегда был уверен в себе больше, чем в Линкольне. Улисс Грант, который недолюбливал Стэнтона, "признавал его большие способности", а также его "естественную склонность брать на себя всю власть и контроль во всех делах, к которым он имел хоть какое-то отношение". Казалось, Стэнтон получал удовольствие от того, что разочаровывал людей и отказывал им в их просьбах, даже если он постоянно превышал свои полномочия.34