Соединенные Штаты в период Реконструкции и Позолоченного века, 1865-1896 гг - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Unknown Author (ч. 10)

204-43.

Аллан Пескин, "Был ли компромисс 1877 года?". Journal of American History 60, № 1 (1973); Michael Les Benedict, "Southern Democrats in the Crisis of 1876-1877: A Reconsideration of Reunion and Reaction," Journal of Southern History 46, no. 4 (1980): 489-524.

Холт, 209-32, цитата 228; Калхун, 214-36.

Holt, 233-43.

Charles Richard Williams, ed., Diary and Letters of Rutherford Birchard Hayes, Nineteenth President of the United States ([Columbus]: Ohio State Archaeological and Historical Society, 1922), 3: 424-26; Holt, 241-43; Foner, 580-83; William S. McFeely, Grant: A Biography (New York: Norton, 1981), 441-44; Ari Arthur Hoogenboom, Rutherford B. Hayes: Warrior and President (Lawrence: University Press of Kansas, ^95^ 295.

Дэвид М. Джордан, Роско Конклинг из Нью-Йорка: Voice in the Senate (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1971), 280.

Хугенбум, 295, 306.

Hoogenboom, 304-15; Calhoun, 139-40.

Хауэллс, 145.

Хейс, "Инаугурационная речь Резерфорда Б. Хейса".

Hoogenboom, 305-15; Hans L. Trefousse, Rutherford B. Hayes (New York: Times Books, 2002), 91-92; Blight, 87-94, 135-39; Calhoun, 140-53.

Отборочный комитет Сената США, "Отчет и показания Отборочного комитета Сената США по расследованию причин переселения негров из южных штатов в северные" (Вашингтон, округ Колумбия: ГПУ США, 1880), 2: 156-57; Steven Hahn, A Nation under Our Feet: Black Political Struggles in the Rural South, from Slavery to the Great Migration (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2003), 319-20.

Марк В. Саммерс, The Ordeal of the Reunion: A New History of Reconstruction (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2014), 385-88; Hoogenboom, 306; David W. Blight, Frederick Douglass (New York: Simon & Schuster, forthcoming), chap. 26; Michael Perman, The Road to Redemption: Southern Politics, 1869-1879 (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1984), 264-70; William McFeely, Frederick Douglass (New York: W.W. Norton, 1991), 289-93.

Hoogenboom, 304-5; Calhoun, 161-66.

Holt, 210-36, 580-83; Foner, 105-36; Calhoun, 149-52; Wesley Hiers, "Party Matters: Расовая замкнутость в Соединенных Штатах XIX века", История социальных наук 37, № 2 (2013): 255-308.

Эллиот Уэст, "Последняя индейская война: история племени нез-персе" (Нью-Йорк: Oxford University Press, 2009), 69, 89-93, 106-7; Улисс С. Грант, "Восьмое ежегодное послание (5 декабря 1876 года)" (Центр Миллера, Университет Вирджинии, 2015).

West, 111-20; "Военные действия в Айдахо", Нью-Йорк Таймс, 29 июня 1877 года.

Бенджамин Хой, "Стена многих высот: The Uneven Enforcement of the Canadian-United States Border" (Stanford, CA: Stanford University Press, 2015), 242; West, 230-82.

Hoy, 206-8, 243-67.

West, 283-302.

Альберт Дж. Чурелла, Пенсильванская железная дорога (Филадельфия: Издательство Пенсильванского университета, 2013), 389, 447, 471.

Pamela Walker Laird, Pull: Networking and Success since Benjamin Franklin (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2006), 28-31, 35-36; David Nasaw, Andrew Carnegie (New York: Penguin Press, 2006), 151-54.

Рон Чернов, Титан: The Life of John D. Rockefeller, Sr. (New York: Random House,

1998)> 3-44> 49-5°> 54-55> 66, 88.

Там же, 69-73.

Там же, 78-80, 109-17, 131, 223-24.

Там же, 111-12; Честер МакАртур Дестлер, "Стандард Ойл, дитя кольца Эри, 1868-1872. Шесть контрактов и письмо", Историческое обозрение долины Миссисипи 33, № 1 (1946): 89-120; Churella, 360-62.

Chernow, 130-48; Churella, 363-69.

Фраза "видимая рука" принадлежит Альфреду Чандлеру, из книги "Видимая рука: The Managerial Revolution in American Business (Cambridge, MA: Belknap Press, 1977); Chernow, 143-48, 154.

Чернов, 149, 157-61, 170.

Там же, 161-68, 170-72.

Там же, 198-200.

Там же, 200-201; Churella, 456-58.

Churella, 477-78.

Scott Nelson, A Nation of Deadbeats: An Uncommon History of America's Financial Disasters (New York: Knopf, 2012), 177-78; Churella, 457-58, 461-67, 476-79; Chernow, 200-201.

Дэвид О. Стоуэлл, Улицы, железные дороги и Великая забастовка 1877 года (Чикаго: Издательство Чикагского университета, 1999) 1-11.

Чурелла, 477-80, 488.

Stowell, 1-8, 99, 104, 113-14, 124-26; Philip Sheldon Foner, The Great Labor Uprising of 1877 (New York: Monad Press, distributed by Pathfinder Press, 1977), 104; Michael A. Bellesiles, 1877: America's Year of Living Violently (New York: New Press, 2010), 148-49; David O. Stowell, ed., The Great Strikes of 1877 (Urbana: University of Illinois Press, 2008), 2-3, 86-87.

Шелтон Стромквист, ""Наши права как рабочих": Классовые традиции и коллективные действия в железнодорожном городке XIX века, Хорнеллсвилле, штат Нью-Йорк, 1869-82 гг.", в Stowell, ed., The Great Strikes of 1877, 68-69.

Томас А. Скотт, "Недавние забастовки", Североамериканское обозрение 125, № 258 (1877), 351-62; Нэнси Коэн, Реконструкция американского либерализма, 1865-1914 (Чапел Хилл: Издательство Университета Северной Каролины, 2002), 126-27.

Bellesiles, 150; Hoogenboom, 326-27.

Hoogenboom, 327-33; Роберт В. Брюс, 1877: Year of Violence (Indianapolis: Bobbs-Merrill, 1959), 73, 279-80.

Stowell, Streets, Railroads, and the Great Strike of 1877, 70-115; Stromquist, ""Our Rights as Working Men"," in Stowell, ed., The Great Strikes of 1877, 56.

Stowell, Streets, Railroads, and the Great Strike of 1877, 6-8, 19-25, 36, 66-69; Christine Meisner Rosen, The Limits of Power: Great Fires and the Process of City Growth in America (Cambridge: Cambridge University Press, 1986), 168.

Марк Олдрич, Смерть на рельсах: American Railroad Accidents and Safety, 18281965 (Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 2006), 2-4; Stowell, Streets, Railroads, and the Great Strike of 1877, 25-35, 70-115.

Ник Сальваторе, "Железнодорожники и Великая забастовка 1877 года: The View from a Small Midwest City," Labor History 21, no. 4 (1980): 522-45.

Bruce, 93-114; Bellesiles, 152-53; Stowell, ed., The Great Strikes of 1877, 3-4.

Stowell, ed., The Great Strikes of 1877, 5-7; Churella, 481-84, 485-86; Bruce, 121-27,

131-83

Филип Шелдон Фонер, 103-6; Нелл Ирвин Пейнтер, Стоя у Армагеддона: The United

States, 1877-1919 (New York: Norton, 1987), 15-24; Bruce, 312-14.

Филип Шелдон Фонер, 103-14.

Ричард Шнейров, "Великие волнения 1877 года в Чикаго: Классовая поляризация и демократическая политика", в Stowell, ed., The Great Strikes of 1877, 78-82, 82-85; Michael Kazin, American Dreamers: How the Left Changed a Nation (New York: Knopf, 2011), 87-89.

В Чикаго солдаты прибыли вовремя, чтобы сыграть активную роль. Bellesiles, 167-69; Schneirov, 86-96.

Майкл Казин, "Июльские дни в Сан-Франциско: Prelude to Kearneyism," in Stowell, ed., The Great Strikes of 1877, 136-38, 144-55; Jeffrey Haydu, Citizen Employers: Business Communities and Labor in Cincinnati and San Francisco, 1870-1916 (Ithaca, NY: ILR Press, 2008), 67-71.

Bruce, 255, 257, 259-60; Philip Sheldon Foner, 157-87.

Герберт Гутман, "Класс, статус и власть в обществе в американских промышленных городах XIX века" (Herbert Gutman, "Class, Status, and Community Power in Nineteenth-Century American Industrial Cities"): Paterson, New Jersey: A Case Study," in Gutman, Work, Culture & Society in Industrializing America (New York: Vintage Books, 1977, orig. ed. 1966), 242-46.

Perry K. Blatz, "Philadelphia, Pittsburgh, and the Pennsylvania Riot Damage Law, 1834-1880," Pennsylvania History 78, no. 4 (Autumn 2011); Churella, 458, 489; Bruce, 301-3.

Hoogenboom, 334; Bruce, 300-301; Richard White, Railroaded: The Transcontinentals and the Making of Modern America (New York: Norton, 2011), 129-30; Churella, 491.

Уильям Мартин Армстронг, Э. Л. Годкин: A Biography (Albany: State University of New York Press, 1978), 138-39, 141; Calhoun, 144-59; Hoogenboom, 306, 352-56, 362, 435.

Hoogenboom, 359-63.

ftiA, 352, 392.

Питер Аргерсингер, "Трансформация американской политики: Политические институты и государственная политика, 1865-1910 гг.", в Contesting Democracy: Substance and Structure in American Political History, 1775-2000, ed. Byron E. Shafer and Anthony J. Badger (Lawrence: University Press of Kansas, 2001), 119-20; "1885 Annual Report of the Postmaster General", ed. Post Office Department (Washington, DC: U.S. GPO, 1885), 229-30; Daniel P. Carpenter, The Forging of Bureaucratic Autonomy: Reputations, Networks, and Policy Innovation in Executive Agencies, 1862-1928 (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2001), 41-44; Ira M. Rutkow, James A. Garfield (New York: Times Books, 2006), 56-57.

Джордан, 209-11.

Николас Р. Паррилло, Против мотива прибыли: The Salary Revolution in American Government, 1780-1940 (New Haven, CT: Yale University Press, 2013), 21-23, 120, 183-86.

Паррильо, 17, 21, 135-37, 145-46, 162-63, 169-71, 380 n. 24.

Carpenter, 41-44; Rutkow, 56-57.

Чарльз У. Кэлхун, Победа меньшинства: Gilded Age Politics and the Front Porch Campaign of 1888 (Lawrence: University Press of Kansas, 2008), 23; Alyn Brodsky, Grover Cleveland: A Study in Character (New York: St. Martin's Press, 2000), 30-31; Richard E. Welch, The Presidencies of Grover Cleveland (Lawrence: University Press of Kansas, 1988), 24.

Джонатан Оберт, "Рынок шестиствольного оружия: бои с оружием XIX века как экспертиза насилия", Исследования американского политического развития 28, № 1 (апрель 2014):

49-79.

Эндрю К. Изенберг, Уайатт Эрп: A Vigilante Life (New York: Farrar, Straus and Giroux, 2013), 84, 88-89, 92-96, 162-67.

Parrillo, 119-20; Isenberg, 56-169, цитата 62.

Изенберг, 135-37.

Паррильо, 120-22, 133-34, 240-41, 255, 257-58, 274-76.

Parrillo, 129-40, 169-72, 191-206, 244-52, 284-85.

Николас Паррилло не считает платежи за содействие и либеральность чиновников при предоставлении общих ресурсов коррупцией как таковой; это был метод, предназначенный для достижения определенной цели. Ibid., 21, 33-35, 226-52; Robin L. Einhorn, Property Rules: Political Economy in Chicago, 1833-1872 (Chicago: University of Chicago Press, 1991), 210-13, 227, 229; Louise W. Knight, Citizen: Jane Addams and the Struggle for Democracy (Chicago: University of Chicago Press, 2005), 297-99.

Hoogenboom, 351-56, 362-63, 370-71; Jordan, 279-87, 292-300.

Perman, 193-220.

Calhoun, Conceiving a New Republic, 156-59; Hoogenboom, 374-77.

Hoogenboom, 365-68.

J. Морган Куссер, "Закон об избирательных правах и две реконструкции", в книге "Противоречия в голосовании меньшинств: The Voting Rights Act in Perspective, ed. Bernard Grofman and Chandler Davidson (Washington, DC: Brookings Institution, 1992), 149; Peter H. Argersinger, "New Perspectives on Election Fraud in the Gilded Age," Political Science Quarterly 100, no. 4 (1985): 680-86.

Calhoun, Conceiving a New Republic, 158-68; Hoogenboom, 393-402.

Calhoun, Conceiving a New Republic, 2-5, 171-72; Hiers, 280.

Герберт Ховенкамп, Предпринимательство и американское право, 1836-1937 (Кембридж, MA: Harvard University Press, 1991), 274; Джордж Х. Миллер, Железные дороги и законы Грейнджера (Мэдисон: University of Wisconsin Press, 1971), 172-93, особенно 188-89.

Hahn, 364-400.

Джейн Элизабет Дейли, Перед Джим Кроу: The Politics of Race in Postemancipation Virginia (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2000), 28-29.

Там же, 32-44, 48, 53.

ю°. IHT 45^ 55-57.

100

Фрэнсис Пол Пруха, Великий отец: The United States Government and the American Indians (Lincoln: University of Nebraska Press, 1984), 526-27, 558, 588-89; Hans L. Trefousse, Carl Schurz: A Biography (Knoxville: University of Tennessee Press, 1982), 237, 244.

101

Prucha, 543-44.

102

Там же, 595.

103

W. D. Howells to W. C. Howells, May 17, 1880, William Dean Howells, Selected Letters, ed. George Warren Arms (Boston: Twayne, 1979), 2: 253; Lynn, 195.

104

Джеймс Д. Андерсон, Образование чернокожих на Юге, 1860-1935 (Чапел-Хилл: Издательство Университета Северной Каролины, 1988), 33-34.

105

Everett Arthur Gilcreast, Richard Henry Pratt and American Indian Policy, 18771906: A Study of the Assimilation Movement (New Haven, CT: Yale University Press, ^67f 24-38.

106

Calhoun, Conceiving a New Republic, 137-68; Robert J. Norrell, Up from History: The Life of Booker T. Washington (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2009), 29-40; Hiers, 287-94; Richard Henry Pratt, "Report of Lieut. R. H. Pratt, Special Agent to Collect Indian Youths to Be Educated at Hampton Institute, Va.", ed. 45 Congress House Executive Document No. 1, 3 Session, serial 1850 (1878); Eugene R. Dattel, Cotton and Race in the Making of America: The Human Costs of Economic Power (Chicago: Ivan R. Dee, 2009), 264.

10.

Партия процветания

В разгар политического отступления от Реконструкции и экономической депрессии республиканцы перегруппировались, сделав ставку на свое будущее как на партию процветания. Хейс, делая акцент на "честных деньгах" и воспевая домашний очаг, пытался наполнить процветание моральным содержанием, хотя ему и не хватало нравственного величия, которое вдохновляло "Большую Реконструкцию", призывавшую к искоренению наследия рабства и возведению освобожденных в ранг равноправных граждан.

Акцент на процветании делался скорее на политику, чем на какую-то великую идеологию, например, свободный труд. Возможно, Хейс даже не осознавал более масштабных экономических и социальных последствий изменений, которым он способствовал. Программа затрагивала старые вопросы: тариф, золотой стандарт, регулирование железных дорог и межгосударственной торговли. По отдельности эти вопросы разделяли республиканцев, но в совокупности они создавали нечто большее, чем отдельные части. Республиканцы утверждали, что совокупность их политики обеспечит процветание Соединенных Штатов.

Хейс обещал процветание, чтобы спасти свое пошатнувшееся президентство. Он объехал всю страну, провозглашая грядущее экономическое возрождение, но практически каждое доказательство, которое он приводил, было либо признаком депрессии, либо способствовало ее возникновению. Процентные ставки упали, но процентные ставки часто падают в тяжелые времена, и в любом случае они оставались относительно высокими. Государственный долг сократился, но отсутствие государственных расходов, которые способствовали сокращению долга, способствовало депрессии. Инфляция снизилась, но дефляция стала благодатным источником жалоб антимонополистов. Экспорт сельскохозяйственной продукции продолжал оставаться высоким, но это происходило потому, что фермеры производили больше, чтобы компенсировать низкие цены. Разгневанные фермеры требовали инфляционных мер. Хейс пообещал, что золотой стандарт вернет страну на обетованную землю процветания.1

Республиканская политическая экономия развивалась по частям в ответ на необходимость, события и возможности. Ее отдельные части особенно хорошо подходили для трехстороннего правительства. Конгресс взял на себя ответственность за тарифы - ключевой вопрос для тех республиканцев, которые были бывшими уигами. Он обеспечивал основной источник доходов страны и защищал ключевые отрасли промышленности. Он также продемонстрировал реальность национальных границ, сделав их эффективными плотинами на пути торговых потоков. Президент и исполнительная власть контролировали и управляли денежной массой, которая, возобновившись в 1879 году, сделала золото основой национальной валюты. Это было основополагающим для либералов. Штаты и местные органы власти имели четкие полномочия регулировать экономические вопросы в пределах своих границ, но Конгресс стремился сохранить свои полномочия в отношении межштатной торговли. Федеральные суды все чаще вмешивались, чтобы отменить постановления штатов, затрагивающие межштатную торговлю. Суды создали де-факто практически нерегулируемый национальный рынок.2

Появление твердого демократического Юга укрепило позиции республиканцев. Республиканцы заплатили экономическую цену за политический успех белых южан, но целью республиканцев не было ни наказание, ни месть. Поскольку база избирателей партии на Юге уменьшилась или была уничтожена, у республиканцев было мало шансов провести выборы на большей части Юга, и поэтому им нечего было терять от навязывания политики, выгодной Северу за счет Юга. Обложение налогом южных потребителей и фермеров, которые в подавляющем большинстве были демократами, для субсидирования северных промышленников и рабочих, которые в большинстве своем были республиканцами, имело политический смысл. Так же как и введение золотого стандарта, который помогал Северо-Востоку и вредил Югу. Осложняло ситуацию то, что тариф и золотой стандарт также наносили ущерб сельскохозяйственному Среднему Западу и Западу - регионам, которые республиканцы должны были заполучить для контроля над федеральным правительством. Компенсация за это потребовала бы значительных политических маневров.

Во время правления Хейса в Конгрессе было мягкое денежное большинство, хотя в вопросах монетарной политики Хейса поддерживали Конклинг, Блейн и большинство северо-восточных республиканцев. В связи с приближающимся 1 января 1879 года, когда по Закону о возобновлении выпуска гринбеков должно было наступить время их погашения золотом, министр финансов Джон Шерман организовал продажу облигаций на сумму 77 миллионов долларов для создания необходимых золотых запасов, но Великая забастовка и антимонопольная агитация подорвали доверие инвесторов. Облигации продавались медленно. В Палате представителей антимонополисты, предпочитавшие гринбеки, в союзе с менее радикальными представителями "мягких денег" приняли законопроект Бланда, который требовал неограниченной чеканки серебра в соотношении 16:1 к золоту. Это вызывало инфляцию, поскольку рыночная цена серебра была ниже цены, которую предлагало Казначейство, что обеспечивало приток серебра в Казначейство и увеличивало денежную массу. Палата представителей также проголосовала за отмену Закона о возобновлении, но Сенат не согласился. Во время следующей очередной сессии Конгресса Сенат внес поправку в законопроект Бланда, предоставив президенту право самостоятельно определять, сколько серебра будет отчеканено. Хейс наложил вето на этот законопроект - Акт Бланда-Эллисона, но Конгресс принял его, преодолев вето. Поправки Сената к законопроекту сделали его практически бессмысленной победой тех, кто выступал за фиатную валюту; Хейс отчеканил лишь минимальное количество серебряных долларов и, при сохранении Закона о возобновлении, продемонстрировал власть, которую исполнительная власть имела над денежной массой. Министр Шерман занял 50 миллионов долларов в золоте у консорциума европейских банкиров, чтобы не останавливать продвижение к золотому стандарту. Гринбеки были обречены, и дальнейшая дефляция была практически неизбежна. Хейс приписал золотому стандарту счастливое возвращение процветания в 1879 году. Но если золото было лекарством, то почему Великобритания, принявшая золотой стандарт задолго до США, пережила тот же экономический спад?3

Либералы, по их мнению, считали золотой стандарт саморегулирующимся, но денежная система страны не могла работать на автопилоте. Министерство финансов должно было следить за торговлей, тарифами и национальными банками, чтобы убедиться, что у него всегда достаточно золота для погашения бумажной валюты и серебряных монет при их предъявлении. Неспособность сделать это означала бы, по сути, отказ страны от золотого стандарта. Учитывая сложность задачи и усилия противников по подрыву системы, страна часто оказывалась на грани дефолта.4

Противники золотого стандарта, особенно сторонники биметал-лизма - добеллумской практики, когда основой валюты служили и золото, и серебро, - делали все возможное, чтобы подорвать систему. Закон Бланда-Эллисона все же возымел действие. Каждый месяц правительство, согласно закону, закупало и чеканило серебряные доллары на сумму 2 миллиона долларов, и каждый месяц оно выпускало эти доллары, только чтобы подавляющее большинство быстро возвращалось в казначейство в обмен на бумагу или золото. Носить с собой серебряные доллары, которые в народе называли "валютой с крышкой от печки", было неудобно. В результате серебро поступало в казначейство, а банкноты, обеспеченные золотым запасом, уходили. Ненужные серебряные монеты накапливались. К 1880 году в хранилищах Казначейства находилось тридцать две тысячи обычных бочонков для гвоздей, полных серебряных долларов. Ситуация только ухудшалась. К 1885 году правительство отчеканило чуть больше двухсот миллионов серебряных долларов, и только четверть из них находилась в обращении. Казначейству пришлось арендовать помещения и строить новые хранилища для хранения излишков. Если бы кто-то украл все серебряные доллары, это сэкономило бы правительству деньги. Закупка серебра государством в основном была направлена на субсидирование западных рудников.5

Ограничивая денежную массу в растущей экономике, золотой стандарт привел к дефляции, которая перевела богатство от должников к кредиторам и нанесла ущерб производителям, особенно на Юге и Западе. В период с 1865 по 1897 год цены падали примерно на 1 % в год, а индекс потребительских цен снизился с 196 до 100, согласно ретроспективным расчетам (1860 = 100). Богатые кредиторы получали премии помимо процентных платежей, поскольку дефляция означала, что доллары, выплачиваемые им в виде процентов и, в конечном счете, в счет погашения основной суммы долга, всегда стоили больше, чем те доллары, которые они одолжили ранее. Денежная система переводила богатство с запада и юга стран-должников на восток, чьи банки и инвесторы контролировали деньги, которые давались в долг. Золотой стандарт также позволил гораздо более плавно интегрировать рынки капитала Нью-Йорка и Лондона.6

Политика, которая вредила большинству штатов и большинству населения, выживала в демократической системе, потому что, будучи однажды установленной и сосредоточенной в исполнительной власти, ее было трудно сместить. До тех пор пока президентское кресло занимал республиканец или демократ, придерживающийся золотого стандарта, эту политику нельзя было свергнуть без большинства в две трети голосов, необходимого для преодоления президентского вето. Победа на президентском посту, а не контроль над Конгрессом, стали ключом к монетарной политике.7

Республиканский контроль над тарифами оказался более сложным. Основная тарифная политика была наследием тарифа Моррилла времен Гражданской войны. За исключением налогов на табак и алкоголь, которые продолжали приносить около трети всех федеральных доходов, тариф заменил акцизы, которые были прямым налогом на потребление и были крайне непопулярны, в качестве основного источника федеральных доходов.8

Первоначальные цели тарифа Моррилла заключались в том, чтобы собрать средства для выплаты долга за Гражданскую войну и защитить "младенческие" отрасли промышленности, в частности, черную металлургию, хлопчатобумажные изделия и мануфактуру. Пошлины обычно составляли 40 или 50 процентов от стоимости товара, но могли достигать и 100 процентов. Повышение ставок до уровня, при котором импорт не может конкурировать, делает их непомерно высокими, и такие ставки могут принести пользу не только защищаемой отрасли. Например, защита черной металлургии означала косвенное субсидирование железной руды, угля и кокса, которые сталелитейная промышленность потребляла в огромных количествах. Запретительные ставки, разумеется, не приносили никаких доходов, что препятствовало сокращению долга. Чтобы компенсировать это, Конгресс рассчитывал на доходы от других товаров. Американский спрос на сахар был настолько велик, что отечественные производители не могли его удовлетворить; тариф на сахар позволил повысить цены для отечественных производителей, но при этом разрешил импорт. Сахар принес больше доходов от тарифов, чем любой другой товар.9

Разница в цене, связанная с тарифом, для отдельного потребителя может быть небольшой, но совокупный эффект для всех потребителей был значительным. Десятки миллионов людей, платящих немного больше при каждой покупке, создавали фонд, который приносил выгоду очень небольшому числу производителей, сосредоточенных в одной части страны. Эти производители утверждали, что тариф также повысил заработную плату их рабочих, но это было не так просто доказать, особенно в период бурных рабочих волнений. Тариф не понравился не только либеральным свободным торговцам, но и фермерам Юга, Запада и Среднего Запада, которые облагали его налогом, чтобы субсидировать восточных промышленников.10

Тариф создавал как политические проблемы, так и возможности для республиканцев. Главная проблема заключалась в том, что тарифное законодательство разрабатывалось Палатой представителей, а поскольку большинство демократов выступало за свободную торговлю, их контроль над Палатой после 1874 года представлял угрозу для интересов республиканцев в случае необходимости пересмотра тарифа в связи с изменением экономических условий. Республиканцы приспособились к ситуации, разработав тариф. Основная защита железа, стали и отдельных отраслей промышленности осталась и составила ствол тарифной елки, но Конгресс создал многочисленные ветви, которые отдельные конгрессмены украсили бесконечными пошлинами и специальными правилами в качестве льгот для местных избирателей. Все это составляло мишуру и украшения тарифа, которые служили для укрепления политической поддержки в Палате представителей. Звездой, венчающей елку, был тариф на шерсть, который обеспечивал необходимую поддержку Запада. Повышение цен на шерсть вредило производителям ковров, поэтому для них были установлены более высокие тарифы, чтобы защитить их от иностранного импорта. По мере того как Палата представителей украшала елку, она теряла экономическую последовательность, но аляповатая пастиша была прекрасна для глаз республиканцев. Ее политическая функция стала столь же важной, как и экономическая. Византийская и витиеватая тарифная сетка предлагала многим избирателям компенсацию за их боль.11

Однако если бы не последний блестящий штрих, тариф, вероятно, стал бы непосильной политической обузой для республиканцев. Он не только повышал потребительские цены, но и создавал излишки, которые скапливались в казне, усугубляя нехватку денежной массы. Генри Блэр, сенатор от Нью-Гэмпшира и ярый протекционист, предложил решение. Потратив излишки, полученные от тарифа, на создание федеральной системы социального обеспечения, он уменьшил излишки, расширил сферу деятельности федерального правительства и создал мощные группы избирателей, которые будут поддерживать и тариф, и республиканцев. Закон о задолженности, подписанный президентом Хейсом в 1879 году, оказался одним из самых известных законодательных актов в американской истории. Он расширял пенсионную систему США, призванную заботиться об иждивенцах солдат армии Союза, погибших во время войны, а также о солдатах-инвалидах. Расходы Бюро по выплате пенсий достигли своего пика в середине 1870-х годов и пошли на спад. Закон о задолженности стимулировал новый рост, а президент Хейс связал расходы по этому закону с домашним хозяйством: "Посмотрите на сделанное добро. В каждом графстве Севера есть небольшие, но уютные дома, построенные солдатами из своего жалованья".12

Придав пенсионным выплатам обратную силу с даты увольнения солдата, а в случае с иждивенцами - с даты смерти солдата, а не с даты одобренного заявления, Закон о задолженности создал благоприятные условия для ветеранов и их семей. Все получатели получали чек на причитающуюся им "задолженность", а все, кто подал заявление на новую пенсию до июля 1880 года, также получали выплату, охватывающую период с даты увольнения. Средний размер первой выплаты с учетом задолженности в 1881 году составил около 1000 долларов, в то время как годовой заработок несельскохозяйственных работников составлял около 400 долларов. В период с 1879 по 1881 год общая сумма выплат на пенсии увеличилась примерно вдвое, а в 1880-е годы рост был еще более резким. Пенсии по случаю Гражданской войны стали главной статьей расходов правительства США. Республиканцы использовали их для обоснования высоких тарифных ставок.13

Закон о задолженности создал головоломку для демократов, которые хотели использовать растущий профицит от тарифов для снижения тарифных ставок. Как и предполагалось, закон расколол демократов Севера и Юга. Подавляющее большинство белых южан ничего не получит, но пенсии получат ветераны-северяне, многие из которых жили в сельской местности и чьи голоса были нужны республиканцам. Пенсионное бюро стало оплотом Республиканской партии. У. У. Дадли, комиссар Пенсионного бюро, тесно сотрудничал с организацией ветеранов Союза, Великой армией Республики (GAR), чтобы привлечь новых заявителей, особенно в критически важных для избирателей штатах Иллинойс, Индиана, Нью-Йорк, Огайо и Пенсильвания. В 1879 году демократы контролировали Палату представителей и могли бы заблокировать закон, но это было бы равносильно проглатыванию ядовитой пилюли. Демократы Севера почти единогласно проголосовали за закон, чтобы опровергнуть, как выразился конгрессмен-демократ из Иллинойса, "все обвинения в адрес демократической партии в нежелании считаться с интересами солдата".14

Связав пенсии с тарифом, республиканцы защитили непопулярную политику, сделав ее главной поддержкой популярной политики. Закон о задолженности омолодил GAR, которая в 1876 году превратилась в дезорганизованную братскую организацию, насчитывавшую всего 26 899 членов. В 1880-х годах она возродилась как ветеранская организация, обладающая мощным политическим потенциалом. Когда в конце десятилетия GAR выступила за создание всеобщей пенсионной системы для всех ветеранов Гражданской войны и их иждивенцев, она также косвенно лоббировала высокий тариф, который был единственным способом обеспечить налоги для оплаты этой программы.15

Последняя часть экономической программы - создание национальных рынков - была оставлена на усмотрение судов, укомплектованных республиканскими назначенцами. Администрация Хейса не внесла прямых изменений. Хейс просто добавил к республиканским назначениям в суды. В период с 1881 по 1887 год весь Верховный суд состоял из судей, назначенных президентами-республиканцами. Правила (или их отсутствие), регулирующие национальный рынок, формировались постепенно, и конечное влияние решений суда возрастало по мере того, как шло столетие.

Как показали дела Грейнджера, в конце 1870-х годов суды все еще оставляли открытой дверь для значительного регулирования рынка со стороны штатов. В 1880-х годах право штатов на регулирование железных дорог, закрепленное в Мунне, не казалось под угрозой. Однако судья Верховного суда Стивен Филд атаковал Мунна в ряде влиятельных мнений меньшинства. В своих самых крайних суждениях Филд утверждал, что любое вмешательство в практику бизнеса может быть равносильно конфискации и будет признано неконституционным. К концу десятилетия ситуация изменилась. Суды отменяли законы штатов, регулирующие деятельность железных дорог, на том основании, что законы штатов нарушали либо федеральный контроль над межштатной торговлей, либо положение о надлежащей правовой процедуре, содержащееся в Четырнадцатой поправке. Назначения, сделанные Хейсом и другими президентами-республиканцами, создали условия для правовой революции, которая ограничила полномочия Конгресса по регулированию экономики.16

То, что американское управление и даже сама демократия потерпели крах после Гражданской войны, стало темой белого Генри Адамса. В 1870-х годах Адамс придерживался мнения, что американская политика - это призвание, а не бизнес. Она должна порождать людей, подобных его деду и прадеду, но он больше не верил, что так будет. В День апрельских дураков 1880 года он анонимно опубликовал роман "Демократия", который на самом деле закончил в 1876 году. В эпоху, полную великих романов, это было небольшое, но показательное произведение.17

Демократия", как и многие другие романы того времени, была одновременно билдунгсроманом - историей образования - и романом в стиле клеф, главные герои которого были созданы по образцу известных вашингтонских деятелей. Мэдлин Ли - или миссис Лайтфут Ли - была филадельфийкой, вдовой виргинца, приехавшей в Вашингтон "с намерением проникнуть в суть великой американской тайны демократии и правительства", но на самом деле она была вымышленной смесью Генри и Кловер Адамс. Она воображала, что сможет использовать сенатора Сайласа Рэтклиффа, одного из нескольких своих женихов, для очищения республики. Сестра Мадлен Ли, Софи, якобы была создана по образцу Фанни Чапман, любовницы Карла Шурца и сестры соседа Адамсов из Массачусетса.18

Угадывание автора "Демократии" стало своего рода благородной международной салонной игрой. Адамс получал огромное удовольствие от неудачных попыток критиков и читателей, включая его брата Чарльза Фрэнсиса Адамса, определить автора. Выяснение того, кто был вдохновителем сенатора Рэтклиффа, стало одной из политических забот Вашингтона. Слишком много было сенаторов позолоченного века, которые могли бы стать сенатором, "рассуждающим о добродетели и пороке, как дальтоник рассуждает о красном и зеленом". Чарльз Самнер, возможно, и был первоначальным вдохновителем Рэтклиффа, но сенатор Джеймс Блейн с полным основанием считал, что он и есть Рэтклифф и что автор "Демократии" пытался помешать его стремлению занять президентское кресло. Блейн решил, что автором был Кларенс Кинг, и разорвал с ним отношения.19

Как и Рэтклифф, и Блейн, Роско Конклинг, сенатор от Нью-Йорка, был коррумпирован и претендовал на пост президента. Он послужил еще одним прототипом для вымышленного сенатора Рэтклиффа. Если Адамс объединил Блейна и Конклинга в одного персонажа, он проявил недюжинную смекалку. Конклинг, которого его поклонники описывали как Адониса, никогда не простил Блейну нападок на его "надменное презрение, его величественную развязность, его величественную, сверхвыдающуюся, всепоглощающую, индюшачью походку".20

Роско Конклинг стал воплощением проблем, связанных с написанием сатиры в Позолоченный век, когда сатира скорее разбавляла и без того возмутительную реальность, чем преувеличивала ее. Эскапады Конклинга дали представление о политике, которую Адамс презирал. В 1879 году Конклинг был любовником Кейт Чейз Спрэг, дочери покойного верховного судьи Салмона Чейза. Она была известной красавицей, за которой ухаживал Джон Хэй, вашингтонский хостес и хорошо информированный инсайдер, к которому Хэй и другие обращались за политическими советами. Она также была обиженной женой бывшего сенатора Уильяма Спрэга, потерявшего значительную часть своего семейного состояния во время паники 1873 года.21

Уильям Спрэг пил, транжирил оставшиеся деньги, гонялся за женской прислугой и содержал любовниц, одна из которых написала плохо замаскированную книгу о своем романе с ним. Кейт Спрэг уехала в Европу, а затем вернулась в Вашингтон; она тратила деньги, которые могла получить от мужа, и начала все более публичный роман с Конклингом. Этот роман привел в ярость Уильяма, который в пьяном гневе вытащил и сжег их дорогую мебель на лужайке своего поместья и пригрозил жене выброситься из окна второго этажа. Все это попало в газеты летом 1879 года, когда он неожиданно вернулся домой из поездки и обнаружил, что Конклинг гостит у его жены в летнем доме Спрэгов в Наррагансетте, Род-Айленд. Спрэг выгнал его и пригрозил ему ружьем. Конклинг попытался скрыться, но неудачно. Он заботился о своей репутации гораздо больше, чем о Кейт Спрэг, и оставил ее разбираться с последствиями.22

Грандиозное обличение Рэтклиффа в книге "Демократия" миссис Лайтфут Ли могло бы относиться к целому ряду американских политических деятелей. "Я унизила себя, - говорилось в тексте, - обсуждая с вами вопрос о том, должна ли я выйти замуж за человека, который, по его собственному признанию, предал самое высокое доверие, которое только можно было ему оказать, который брал деньги за свои голоса, будучи сенатором, и который сейчас находится на государственной службе благодаря успешному мошенничеству, когда по справедливости он должен сидеть в тюрьме штата". Но настоящим разочарованием для нее стали ее соотечественники, "девять из десяти" которых "сказали бы, что я совершила ошибку". "Демократия", - сказала она, - "расшатала мои нервы".23

По мнению Адамса, американская общественность получила практически то правительство, которое заслужила. Циничный, веселый, хорошо информированный и страдающий диспепсией, Адамс проследил печальную и нелепую дугу американского упадка от гражданского долга и великого дела Гражданской войны до убогой погони за богатством и должностями.24

Как политическое оружие демократия утратила свою силу, поскольку в 1880 году было трудно различить степень коррумпированности соперников-республиканцев за номинацию. Адамс, либеральный республиканец, поддерживавший Тилдена в 1876 году и одобрявший реформы Хейса, вероятно, предполагал соревнование Тилдена и Блейна, что и предполагало большинство осведомленных наблюдателей. Хейсу нравилось быть президентом примерно так же, как его врагам из числа демократов и сторонников нравилось то, что он был президентом. Он отказался баллотироваться на второй срок.25

Республиканцы разделились. Блейн возглавил фракцию республиканцев, "Полукровок", которые порвали со "Сталеварами" из-за реформы государственной службы. Сторонники во главе с Конклингом ненавидели Блейна почти так же сильно, как и либералы вроде Адамса. Возможность получить номинацию дала и Конклингу, и Блейну шанс пощеголять и поприкалываться. Конклинг говорил о том, чтобы дать Улиссу С. Гранту третий срок, хотя предпочтительным кандидатом Конклинга был, как всегда, Роско Конклинг. Если бы "Сталвартс" добились своего, приближающаяся избирательная кампания 1880 года предложила бы выбор между двумя самыми известными фигурами в американской политике: Улиссом Грантом и Сэмюэлем Тилденом.26

Грант отрицал, что ему нужен третий срок, но он был готов к работе, если его призовет съезд. Запятнанный скандалом и запятнанный экономической депрессией, он применил блестящую тактику ведения предвыборной кампании: он покинул страну. В мае 1877 года он и его жена Джулия, которая, вероятно, хотела вернуться в Белый дом больше, чем ее муж, отправились в двухлетнее большое турне, океанский бриз которого, как надеялся Грант, рассеет аромат скандала и неудач, прилипший к нему, как сигарный дым. Покинуть страну не означало исчезнуть с глаз долой. Грант взял с собой Джона Рассела Янга из газеты New York Herald. Даже в позолоченный век репортеры не были обычным атрибутом семейных отпусков, а уж тем более гранд-туров. Янг регулярно отправлял домой депеши, информируя американскую общественность о путешествиях Гранта. Позже он собрал их в двухтомный иллюстрированный мемориал о путешествии - "Вокруг света с генералом Грантом", который был опубликован за год до президентских выборов.27

В отчете Янга бесчисленные приемы, банкеты и речи сочетаются с викторианским травелогом, придающим неустанному осмотру достопримечательностей Гранта атмосферу военной кампании. Это продемонстрировало, если не больше, силу выносливости экспрезидента. Янг подбирал свои рассказы так, чтобы привлечь внимание республиканцев. Ему нравились протестантские страны, особенно Великобритания и Пруссия. Они были современными, экспансивными и, несмотря на свои недостатки, прогрессивными. Католическая Европа часто была прекрасна, но полна признаков древней и пришедшей в упадок цивилизации. Как и Россия, Северная Африка, Ближний Восток, Индия, Китай и Япония, она чаще всего была просто старой и раздражающей.

Когда Янг описывал достопримечательности, Гранты исчезали на несколько страниц, но Улисс Грант был в центре тщательно отредактированных "бесед", разбросанных по всему томику. Здесь Грант сбросил одежды президента-неудачника и вновь предстал в образе республиканского героя-воина. И Янг в своих депешах, и Грант в своих речах и беседах напоминали американской аудитории, что когда европейцы хвалили и приветствовали экс-президента, они на самом деле восхваляли Соединенные Штаты.28

Янг никогда не упускал из виду политическую реабилитацию Гранта. Бывший генерал вспоминал о войне, напоминая читателям о своей выдающейся военной карьере и служении своей стране. При любой возможности Янг ассоциировал Гранта с Линкольном. Грант защищал свое президентство в выражениях, которые, возможно, только Конклинг не находил удивительными. Он сказал, что в общественной жизни встречал всего шесть человек, которые были "нечестными с абсолютной моральной уверенностью", хотя циник мог бы подумать, что он назначил не меньше такого количества в свой собственный кабинет. Он утверждал, что правительство при республиканцах было "честно и экономично управляемым, [и] что наша государственная служба так же хороша, как и любая другая в мире, которую я видел". Он нападал на реформаторов и превозносил "великий характер и гений" Конклинга. По мнению Гранта, Конклинг был бы лучшим кандидатом, чем Хейс в 1876 году.29

Пока Грант путешествовал, страна раздроблялась, и эта раздробленность стала как большим политическим преимуществом Гранта, так и серьезной опасностью. Как политик, Грант повторял свои военные предпочтения. Ему нужны были явные враги, и, имея выбор, он атаковал. Он выбрал знакомых врагов: южные демократы, рабочие-иммигранты и католики. Если кому-то интересно, как бы Грант отреагировал на Великую забастовку 1877 года, он может прочитать его кровожадный разговор с Бисмарком. Грант и прусский канцлер сошлись во мнении, что единственным решением против анархизма, социализма и беспорядков является кровь на улицах.30

Грант предпочитал врагов, которых он мог классифицировать в терминах Гражданской войны - предатели и патриоты. "Со времен войны, - говорил он Янгу, - демократическая партия всегда была против страны". Белые южане создали "Юг, прочный только благодаря лишению негров избирательных прав". Северные демократы были в основном "чужеродным элементом... ...который не был с нами достаточно долго, чтобы приобрести... ...образования или опыта. У них также нет любви к Союзу".31

Выявив нелояльный демократический электорат, Грант пошел в атаку. Он наметил программу "Сталварт": порядок на Севере с минимальным сочувствием к забастовщикам или промышленной реформе, и порядок на Юге с возобновлением усилий по защите избирательного права чернокожих. Он выступал за твердые деньги и против реформы государственной службы. Раздробленность страны дала Гранту врагов и основу для его политической программы, но ее усложнение во время его мирового турне усложнило его политическую задачу. Относительно незначительные факторы, отвлекавшие внимание во время президентства Гранта, - китайская иммиграция, мормонское многоженство и рост антимонопольной политики - превратились в крупные источники конфликтов.32

Пока он находился за границей, Грант мог избегать новых проблем и заниматься старыми. Его политической ошибкой было слишком раннее возвращение домой. Он и Джулия планировали продолжить путешествие в Австралию и вернуться летом 1880 года, как раз перед съездом республиканцев, но обнаружили, что прямого пароходного сообщения с Австралией из Японии нет, и вернулись в Сан-Франциско в сентябре 1879 года "под гром батарей Ангела".

Остров, Блэк-Пойнт и Алькатрас" и "англосаксонское ликование, раздающееся из тысяч голосов".33

Когда газета San Francisco Chronicle взяла интервью у Гранта, один из первых вопросов был о китайцах. Китайская иммиграция началась во время "золотой лихорадки" и продолжалась в 1870-х годах. Более 22 000 китайцев - в основном из провинции Гуандун - въехали в США в 1876 году, и почти 10 000 - в 1879 году. К 1880 году на американском Западе насчитывалось около 105 000 китайцев. Поскольку в подавляющем большинстве это были мужчины, они составляли непропорционально большой процент наемных рабочих. Только 4,5 % китайского населения составляли женщины, а примерно 25 % рабочей силы Калифорнии были китайцами.34

Гранта хорошо приняли в Китае, и он отдельно встретится с американской китайской делегацией, но от "китайского вопроса" он уклонился, сочтя его "совершенно новым для меня". На самом деле это было не так. Будучи президентом, Грант подписал Закон Пейджа от 1875 года, который был попыткой республиканцев остановить демократов в их борьбе с китайским вопросом. Он передал в федеральную собственность калифорнийский закон, признанный Верховным судом неконституционным, запрещающий иммиграцию китайских женщин, проданных в рабство. Его целью было жестко ограничить иммиграцию всех китайских женщин. Грант, несомненно, знал об успехе, которого добились калифорнийские демократы, приспособив законы и поправки, запрещающие рабство, для регулирования и попытки запретить въезд китайцев на том основании, что они являются несвободными работниками, а это не так. Связанные между собой вопросы антимонополии и китаефобии создавали проблемы для Гранта.35

Свободный труд начинался как аргумент за равные права и однородное гражданство, но превратился в аргумент за исключение. Свободный труд требовал права собственности и свободы договора; китаефобы на Западном побережье утверждали, что китайцы не способны ни на то, ни на другое. Они якобы не только деградировали, были полурабскими, но и никогда не могли стать кем-то другим. Они были такой же угрозой свободному труду и белой мужественности, какой были рабы до Гражданской войны.36

Китайский вопрос" доминировал в западной политике не только потому, что калифорнийцы были расистами (хотя и они были), и не только потому, что китайцы в обувных мастерских, сигарных мастерских и прачечных работали за меньшую зарплату, чем белые (а они работали), но и потому, что белые, как иммигранты, так и коренные жители, риторически превратили китайцев в "кули". Кули были подневольными работниками, каковыми китайские иммигранты не являлись, но, изображая их таковыми, китаефобы превращали их в инструмент, с помощью которого работодатели могли бы свести белых рабочих к рабству. Они были частью системы, которую Генри Джордж в своей речи 4 июля 1877 года осудил как рабство, поскольку она отнимала у работника "все плоды его труда, кроме голого пропитания".37

Синофобия отличалась от обычного американского расизма тем, что предсказывала победу "низшей" расы в поединке с белыми. В провидческом расистском мышлении, ставшем общепринятым к середине века, индейцам суждено быть вытесненными высшей расой; людям африканского происхождения суждено стать рабами или исчезнуть, потому что они не могут выдержать прямой конкуренции с белыми; мексиканцы, осмеянные как смешанная раса, не могут противостоять "англосаксам". Но если китайцам не запретить въезд на континент, они вытеснят белых американцев. Этой теме был посвящен роман Пиртона У. Дунера "Последний день республики", написанный в 1880 году, в котором китайцы изображались как армия вторжения, призванная оккупировать Калифорнию. Китайцы одержат победу, потому что они работают за такую зарплату, на которую не согласится и не сможет согласиться ни один белый человек, содержащий дом и семью.38

Для Гранта не иметь своего мнения о китайцах в Калифорнии казалось большинству калифорнийцев равносильно тому, что не иметь своего мнения о дьяволе. Связь между китаефобией и антимонопольной политикой усугубляла его положение. Он ясно дал понять, что выступает против Великой забастовки 1877 года, но в Калифорнии поддержка этой забастовки, ненависть к Центральной тихоокеанской железной дороге и китаефобия слились в единый поток. Грант греб против течения.

Денис Кирни, ирландский иммигрант, мелкий бизнесмен, а не извозчик, пришел в политику во время забастовки 1877 года и использовал китайский вопрос, чтобы получить контроль над клубами против охлаждения, составлявшими основу Демократической партии Сан-Франциско. Он превратил их в основу новой Партии рабочих, которая распространилась за пределы Сан-Франциско. Ненависть Кирни к китайцам была злобной и убийственной, но он также рассматривал антикитайскую агитацию как способ борьбы с монополией и коррупцией. Лозунгом "Рабочих" стало "Китайцы должны уйти".39 По счастливой случайности "Рабочие" поднялись как раз в тот момент, когда Калифорния готовилась к новому конституционному съезду в 1878 году. Республиканцы и демократы, напуганные силой "Рабочих", объединились, чтобы выставить совместные билеты для борьбы с ними там, где новая партия была наиболее сильна. На бумаге две устоявшиеся партии контролировали солидное большинство делегатов на конституционном съезде, но на практике многие делегаты из внутренних районов, не являющиеся рабочими, были аграриями, антимонополистами и антикитайцами. На съезде была создана железнодорожная комиссия, но она не имела полномочий, а новая конституция предусматривала, что "ни один уроженец Китая, ни один идиот, сумасшедший или человек, осужденный за какое-либо позорное преступление", не может быть допущен к голосованию в штате. Этот запрет дублировал федеральный запрет на голосование китайцев, поскольку они не являлись "свободными белыми людьми" в соответствии с иммиграционным актом 1790 года. Согласно статье XIX, любой "китаец или монгол" не мог быть нанят на общественные работы, кроме как в качестве наказания за преступление. Против этих пунктов не было реальной оппозиции, но статья XIX имела сомнительную конституционность, и штат не мог запретить китайскую иммиграцию. Это входило в компетенцию федерального правительства.40

Партия рабочих распалась вскоре после конституционного съезда, но конституция была адаптирована в мае 1879 года, как раз перед возвращением Гранта. Брак антимонополизма и расизма, созданный Рабочими, сохранился и создал проблемы для республиканцев вроде Гранта, даже когда большинство Рабочих, не потеряв своих убеждений, вернулись к демократам. Республиканцы раскололись из-за антимонополизма, но калифорнийские республиканцы были такими же китаефобами, как и демократы. На референдуме 1879 года, где спрашивали мнение калифорнийских избирателей об исключении китайцев, за исключение проголосовали 150 000 против 900. Китаефобия стала мейнстримом. Она стала частью того, что историк Джошуа Пэддисон назвал белым христианским национализмом.41

Грант надеялся оставить китайский вопрос позади, как только он покинет Тихоокеанское побережье, но проблема приобрела национальный характер. Калифорнийцы обратились к Вашингтону с просьбой ограничить китайскую иммиграцию. В 1879 году президент Хейс наложил вето на законопроект, ограничивающий количество китайцев, которых могло перевозить любое судно, на том основании, что он нарушал Бурлингеймский договор с Китаем и угрожал деятельности протестантских миссионеров и американских торговцев в этой стране. Однако в том же году американский министр в Китае получил тихое указание начать переговоры о пересмотре договора.42

Грант также не мог оставить в стороне антимонопольное движение. Антимонопольщики не доверяли ни Гранту, ни Конклингу, поскольку оба были вовлечены в политику дружбы, которая связывала их с железными дорогами Central Pacific и Southern Pacific и вообще с людьми, контролировавшими железнодорожные корпорации. Конклинг часто использовал свое влияние в Конгрессе в интересах своих друзей-железнодорожников. Оливер Эймс из "Юнион Пасифик" писал в 1874 году, что Конклинг "всегда был в интересах "Централ Пасифик" и готов в любое время работать на то, что они хотят", что было одной из причин, по которой Хантингтон считал его "безусловно, самым великим человеком в Сенате Соединенных Штатов". Такая дружба была коррумпированной, но не подкупной. Услуга за услугу и предварительные договоренности были излишни. Однажды Хантингтон попросил Лиланда Стэнфорда "организовать нечто такое, на чем он [Конклинг] мог бы заработать немного денег (что-нибудь приличное). Вам придется быть очень осторожным, так как он очень чувствителен, но, конечно, как и все мы, должен есть и пить". Такие договоренности были обычным делом. Когда Дж. Н. Дольф был избран в Сенат от штата Орегон в 1882 году, он попросил и получил заверения от Генри Вилларда из Northern Pacific, что о его "интересах позаботятся должным образом". Виллард также заверил его, что "я позабочусь о том, чтобы ваша идентификация с нашими интересами нисколько не смущала вас как сенатора".43

Во время своего президентства Грант не так явно дружил с железными дорогами, но после ухода с поста президента он принимал милости богатых людей, дарованные от имени благодарной нации. Состоятельные люди покупали ему дома, подписывали фонды для инвестирования и создавали возможности для бизнеса. Вместе с Хантингтоном и Джеем Гулдом он строил мексиканские железные дороги. На самом деле богачи были более благодарны, чем нация. Уволившись из армии, чтобы баллотироваться в президенты, Грант лишился военной пенсии, а бывшие президенты пенсии не имеют. Демократы в Конгрессе упорно препятствовали восстановлению военной пенсии, которой он лишился, став президентом. В конце концов Сенат принял законопроект, но президент Артур заявил, что наложит на него вето, если он попадет на его стол, поскольку он уже накладывал вето на подобные пенсионные законопроекты. Артур предложил отдельную невоенную пенсию, но Грант отказался от нее как от благотворительной помощи.44

Антикитайская агитация и рост антимонопольного движения были сложными вопросами для Гранта и "Сталвартс", поскольку они касались коррупции и растущей классовой напряженности, но новые разногласия выходили за рамки этого. Они касались возрождающейся силы евангельской реформы. Путешествие на восток по Тихоокеанской железной дороге из Калифорнии привело Гранта через Юту, где еще одна проблема, казавшаяся незначительной во время его президентства, вышла на национальную сцену. В 1874 году Улисс и Джулия Грант посетили лекцию Энн Элизы Янг, "жены № 19" Бригама Янга, во время ее турне по Соединенным Штатам. После развода с Бригамом Янгом она стала известна как "бунтарка из гарема". Бригам Янг женился по меньшей мере на пятидесяти пяти женах, некоторые из которых были в подростковом возрасте, а другие не получили разводов от своих мужей-язычников. Шестнадцать из этих жен родили ему пятьдесят восемь детей.45

Мормоны, как и китайцы, попали под влияние преобладающих американских представлений о доме и семье, но поначалу казалось, что им удастся защитить себя. Конгресс не смог принять закон против полигамии до Гражданской войны, отчасти потому, что Юг рассматривал такое законодательство против "особого института" как прецедент законов против рабства. Республиканцы все же приравняли эти два понятия. Рабство и многоженство составляли "близнецы-реликты варварства", осужденные в республиканской платформе. Конгресс традиционно оставлял подобные законы о нравственности на усмотрение штатов и муниципалитетов, но республиканцы в 1862 году приняли законопроект Моррилла о борьбе с многоженством. Однако контроль мормонов над судами и брачными записями в Юте сделал его мертвой буквой. Казалось, что принадлежность мормонов к белым и их статус граждан обеспечит им защиту, которой не могли добиться китайцы и индейцы. Но мормоны продемонстрировали, что белизна не всегда является волшебным ключом к тому, чтобы считаться американцами. Мормоны были одновременно и белыми, и подозрительными. Полигамия с ее угрозой для дома была слишком тяжелым бременем для них.46

Нападение реформаторов на полигамию продемонстрировало, что реформа сохранила плацдарм в, казалось бы, коррумпированной и развращенной политике. Реформаторы не полагались только на политические партии. Реформаторы опирались на добровольные организации, от Нью-Йоркского общества борьбы с пороком до Женского христианского союза умеренности, Гранжа и Рыцарей труда. Однако эти организации не ограничивались моральным убеждением. Для достижения своих целей реформаторы обратились к Конгрессу и законодательным органам.

В конце 1870-х годов мормоны привлекли к себе внимание евангельских христиан, которые имели значительное влияние в Конгрессе. Когда

Христианское лобби - так назывался свободный союз представителей протестантских евангелических групп в Вашингтоне - объединилось с Республиканской партией, чтобы возобновить борьбу против многоженства, и этот вопрос загнал мормонов и демократов в угол.

Нападки на многоженство превратили Юту, бедную, малонаселенную и отдаленную территорию, в маловероятный очаг политических разногласий. Мормоны, стремившиеся вырваться за пределы Соединенных Штатов, вновь оказались втянуты в этот процесс благодаря завершению строительства трансконтинентальной железной дороги и телеграфа. Горнодобывающая промышленность привлекала в Юту все больше язычников - так мормоны называли немормонов, - и о территории стали появляться нелестные отзывы. Протестантские женщины в Юте, непосредственно столкнувшиеся с многоженством, осуждали полигамию как противоречащую протестантскому дому: "унижение мужчины и женщины, проклятие для детей и разрушение священных семейных отношений, от которых зависит цивилизация народов". Христианские миссионеры требовали "христианского переустройства Юты", свержения политической власти мормонов и "создания христианского содружества".47

Протестанты сводили многоженство к мужской похоти и женскому рабству, но мормоны оправдывали эту практику, ссылаясь как на пример Ветхого Завета, так и на "новую диспенсацию", часть откровений, данных основателю церкви Джозефу Смиту. Некоторые мужчины были призваны брать дополнительных жен, чтобы произвести на свет больше патриархов из числа душ, ожидающих воплощения. Эти патриархи - "Владыки творения" - управляли полигамными домами в этой жизни и будут править вечными мирами в загробной жизни. Мужчина, бравший несколько жен, возвышался в церкви и в Юте. Жена должна была дать согласие на то, чтобы ее муж брал новых жен, но если она отказывалась по эгоистичным причинам, то была "проклята". Ее брак не продлится "во веки веков".48

Однако брак в Соединенных Штатах был гражданским договором. Изменение форм брака означало изменение основных компонентов республиканского общества и самой нации. Мормоны рассматривали многоженство как подтверждение своей веры и ее доктрин, но для посторонних согласие женщин на многоженство не было настоящим согласием, и многоженство сводило брак к повелению мужчин женщинам "принимать, зачинать, рожать и приносить потомство во имя Бога Израиля". Это отражало старый патриархат и высмеивало развивающиеся американские идеи о браке с компаньонами и женском контроле над домом. Вопрос о том, может ли Юта изменять брак, - а этот вопрос стоял отдельно от вопроса о том, должна ли она это делать, - затрагивал гарантию свободы вероисповедания, предусмотренную Первой поправкой, и воскрешал старую доктрину прав штатов и права местных общин регулировать свои собственные практики.49

Таким образом, в борьбе с полигамией на карту было поставлено многое. В 1874 году Конгресс принял Закон Поланда, названный по имени его автора, который перенес судебное преследование из контролируемых мормонами судов по завещаниям в федеральные суды, несмотря на противодействие влиятельного лобби Центральной Тихоокеанской железной дороги, которое стремилось защитить своих союзников - Янга и мормонскую церковь. Демократы, такие как сенатор Томас Ф. Байярд из Делавэра, который рассматривал Закон о Польше как продолжение Реконструкции, выступили против него. "Я так устал от правления штыков и угроз штыками в этой стране", - жаловался Байярд. "Эта страна сегодня отходит от теории, что ее поддерживают сердца людей, и превращается в правительство принуждения, и этот законопроект - тому подтверждение". Грант подписал Закон о Польше 1874 года, но он также снял с должности Томаса Маккина, федерального судью, который слишком агрессивно действовал против Бригама Янга. В Позолоченный век трудно было точно сказать, почему Маккин был снят с должности. Это могли быть его действия против Янга; это могло быть потому, что его обвинили в коррупции; это могло быть потому, что он вынес порицание шурину судьи Верховного суда Стивена Филда, который затем потребовал отстранения Маккина. После того как демократы взяли под контроль Палату представителей, в 1870-х годах больше не принимались законы против полигамии.50

Однако республиканцы продолжали упорствовать. В их платформе 1876 года вновь прозвучали нападки на многоженство как на сохранившийся пережиток варварства. Юта вряд ли была такой же угрозой Союзу, как Юг, но ее идеологическая значимость заставляла думать о ней. Как и католики, мормоны принадлежали к иерархической церкви, лидеры которой претендовали на доступ к божественному откровению и, следовательно, на право направлять своих последователей в вопросах веры и морали. Большинство протестантов не захотели одобрить христианскую поправку к Конституции, предложенную во время Гражданской войны, поскольку она нарушала принцип отделения церкви от государства, и теперь они возражали против территории, которая выставляла это отделение напоказ. Они считали, что мормоны, как и католики, представляют опасность для республики, когда верующие следуют диктату своей церкви в политических вопросах и размывают границы между церковным и светским управлением.

Культурная битва, в которой христианское лобби и протестантские женские группы выступили против мормонов, изобиловала иронией. Мормонская церковь превратила религиозную доктрину в светскую практику в штате Юта, что, используя другие доктрины, христианская поправка представляла для всей страны. Юта была демократией, но, как провозглашало руководство мормонов, это была "тео-демократия - голос народа, согласный с голосом Бога". Мормоны утверждали, что цель демократических процессов - утвердить законы Божьи в интерпретации церковного руководства. В Юте соблюдались законы Бога, открытые мормонам. Это, безусловно, имело семейное сходство с намерениями христианской поправки. Наблюдение одного из язычников Юты, записанное Марком Твеном в книге Roughing It, в 1870-х годах оставалось лишь слегка преувеличенным: "Здесь есть партия губернаторов, судей и других чиновников, доставленных из Вашингтона, и они поддерживают видимость республиканской формы правления, но окаменевшая правда заключается в том, что Юта - это абсолютная монархия, а королем является Бригам Янг!" Янг, "американский Моисей", выступал в роли "законодателя", хотя не занимал ни федеральных, ни государственных постов.51

Роль, которую сыграли женщины в нападках на полигамию, добавила иронии. Протестантские женщины нападали на многоженство как на форму рабства, поскольку мормонские женщины жили в условиях, лишавших их истинного согласия. Однако не только мормонские женщины подавляющим большинством выступили в защиту многоженства, но и Юта в 1870 году дала женщинам то, чего многие из них добивались в других странах: право голоса. Поскольку мормонские женщины поддерживали церковных кандидатов, некоторые женщины, выступавшие за избирательное право, стали утверждать, что мормонские женщины должны быть лишены полученного ими избирательного права, поскольку они использовали его для поддержания полигамии. Для многих женщин моногамный брак был важнее избирательного права.52

Республиканцы обратились в суд. Руководство мормонов выбрало Джорджа Рейнольдса в качестве ответчика в пробном деле, и в начале 1879 года, когда Грант еще находился за границей, Верховный суд объявил полигамию вне закона в деле "Рейнольдс против Соединенных Штатов". На фоне целого ряда решений, ограничивающих сферу влияния федерального правительства на Юге времен Реконструкции, Рейнольдс стал подтверждением федеральных полномочий по ограничению и регулированию местных обычаев, которые, как утверждали адвокаты мормонов, Конституция оставила на усмотрение штатов и территорий. Правительство подчеркивало, что полигамия является аналогом рабства, а апеллянты ссылались на решение Дреда Скотта как на прецедент, доказывающий неконституционность закона Моррилла. Это оказалось не слишком разумным и полезным. Для обоснования федерального регулирования брака у суда был четкий путь. Обещание республиканцев о свободе договора и однородности граждан легко воплотилось в стандартный брачный договор для всех граждан США. Форма брачного договора не могла быть делегирована религиозным властям. Суд постановил, что законодательство против полигамии не нарушает Первую поправку, поскольку эта поправка защищает только убеждения, но не действия. Суд рассуждал по аналогии, приводя в пример всевозможные другие практики, которые могут быть оправданы свободой религии, от "индуистских вдов, бросающих себя на погребальные костры своих

мужей" до "жительниц Восточных островов, ... выставляющих напоказ своих новорожденных детей____".

Полигамия, по мнению судей, ведет к варварству и деспотизму; моногамия - республиканская форма брака. В ограничениях, наложенных на религиозные обычаи мормонов, была заложена убежденность в том, что протестантские христианские обычаи являются нормативными и защищены Конституцией.53

Борьба с полигамией была лишь одной из целей христианского лобби в 1870-1880-х годах и лишь одним из требований, которые оно предъявляло к федеральному правительству. В 1870-х годах религиозные реформаторы стремились расширить моральный авторитет федерального правительства и ввести своего рода моральную реконструкцию, в центре которой предсказуемо оказался дом. Энтони Комсток находил другие опасности в порнографии, контроле рождаемости и свободной любви. Тем самым он добился первого национального успеха лобби.54

Возглавляя Нью-Йоркское общество по борьбе с пороком, Комсток проследил, как похоть приводит к "непристойной литературе и предметам непристойного и безнравственного использования", включая "книги, памфлеты, листовки, песни, картины и эти изделия из резины, воска и других материалов - все они предназначены и хитроумно рассчитаны, чтобы возбуждать воображение и разжигать страсти молодежи, в чьи руки они могут попасть". Затем он перечислил последствия. Они побуждали к "дурным мыслям", которые были "введением в любую развратную практику". Сначала мальчики мастурбировали, потом обращались к проституткам, а затем соблазняли. Порнография, таким образом, угрожала детям, дому, семье и воспроизводству республики. Мастурбация и порнография были не частными пороками, а общественной опасностью, которую необходимо подавлять. Подавление было делом всей жизни Комстока, и оно требовало быть всегда начеку. Он даже добился того, что новое издание "Листьев травы" Уолта Уитмена было запрещено как порнография.55

Комсток был просто самой известной фигурой, которую легче всего было сатирировать, в рамках более масштабного крестового похода за чистоту. Джозайя и Дебора Лидс, работавшие в Филадельфии, начали свою карьеру с цензуры рекламы на билбордах для Выставки столетия в 1876 году и распространили свои усилия на театр, искусство, балет, "Полицейскую газету" и светские танцы. Их целью было предотвращение порока путем устранения его причин. Если правительству приходилось вмешиваться, чтобы насаждать правильные социальные привычки, то цензура была необходима.56

Реформаторы морали соглашались и даже требовали расширения полномочий федеральных властей и штатов по защите дома, отчасти потому, что, как только реформы были введены, полномочия по их исполнению были делегированы реформаторам. Фрэнсис Уиллард в конце концов выступил за создание на уровне кабинета министров Департамента отдыха, который бы следил за соблюдением законов о "приличии... всех публичных зрелищ". Местные комитеты, состоящие как из мужчин, так и из женщин, должны были цензурировать все местные развлечения. Местные органы власти уже давно регулировали поведение людей. Усилия 1870-х и 1880-х годов отличались тем, что они приобрели национальный масштаб. Комсток был фанатиком, но его дело нашло поддержку, потому что в нем нашли отражение более серьезные опасения XIX века по поводу угрозы дому, семье и протестантской нации. Секс был личным делом, поэтому любое его публичное обсуждение или выражение было по определению непристойным. Похоть и нечистота, подобно католикам, крепким напиткам и мормонам, угрожали протестантской нации. Свобода личности имела меньшее значение, чем сохранение дома и семьи.57

Фрэнсис Уиллард не была фанатичкой, но она тоже входила в христианское лобби и была куда более грозной, чем Комсток. Женский христианский союз умеренности был в подавляющем большинстве протестантским, и никто не делал дом таким устрашающим оружием, как протестантские женщины. Когда мормонские полигамисты попытались представить себя белыми мужчинами, защищающими домашний очаг, евангелические женщины выставили их архаичными и непутевыми патриархами, угрожающими женщинам и республике.

WCTU была добровольной организацией, открывавшей материнский путь в политику. На первый взгляд, акцент Уиллард на доме и христианстве должен был поставить ее в один лагерь с либеральными критиками прав женщин, такими как Уильям Дин Хоуэллс, который считал, что акцент на правах женщин и их достижениях на Филадельфийской выставке подрывает их надлежащую домашнюю роль. "Те, кто привык думать о женщинах как о женах, матерях и сестрах мужчин, - писал он, - будут озадачены вопросом, почему дамы пожелали отделить свою работу от работы остальных представителей рода человеческого, а те, кто воображает антагонизм между полами, должны сожалеть, что в интересах того, что называется делом женщины, павильон так неадекватно представляет ее особые достижения". Уиллард направил домашнее хозяйство в совершенно иное русло, хотя и не на выставке. Энни Виттенмайер, первый руководитель WCTU, убедила ее не присоединяться к Сьюзен Б. Энтони в продвижении женского избирательного права на выставке.58

Уиллард верила в равенство женщин и их способность конкурировать с мужчинами, но она также верила в высшую природу женщин и в отдельные женские организации как убежище для развития женских талантов. Женщины, писала она в 1886 году, обладают более высокой духовной силой, "более открыты для "небесных влияний" наступающего века". Уже сегодня половина мудрости мира, более половины его чистоты и почти вся его мягкость - все это заслуга женщины". Она представляла себе новую женщину.59

Религиозность Уиллард, ее пропаганда воздержанности и принятие отдельной женской природы и сферы - неважно, насколько обширной - отделяли ее от некоторых женщин, которые доминировали в женском движении после Гражданской войны, но ее личное обаяние и чувство женской солидарности, тем не менее, превратили многих из этих женщин в подруг. Уиллард увлеклась Анной Дикинсон, чья слава начала отступать в середине i8yos, когда взошла звезда Уиллард. Дикинсон много сделала для того, чтобы научить Уилларда доминировать на трибуне и завоевывать аудиторию, но феминизм Дикинсон не включал в себя умеренность или евангельскую религию, и Уиллард не одобрял решение Дикинсон стать актрисой. Уилларду больше повезло со Сьюзен Б. Энтони. Они были согласны в вопросах умеренности, хотя Энтони не разделяла стремление Уилларда к полному запрету. Они также соглашались в вопросе о женском избирательном праве, однако расходились в своих аргументах. Энтони делала упор на естественные права, а Уиллард - на защиту дома.60

Отношения Уилларда с Элизабет Кэди Стэнтон особенно ярко продемонстрировали напряженность в женском движении в Позолоченном веке. Будучи деканом по работе с женщинами в Северо-Западном университете, Уиллард ввела особые правила, чтобы создать защищенную сферу для студенток. Стэнтон нападала на нее, требуя равенства для мужчин и женщин. Уиллард так и не простила Стэнтон.61

Уиллард стремилась оседлать протестантские течения реформ. Если не считать того, что позже она возглавила обращение WCTU к трудовой реформе, "христианскому социализму" и международным реформам, ее роль заключалась в том, чтобы направлять богатую энергию своих членов. WCTU стал школой женской политики. Знаменитый лозунг Уилларда "Делать все" первоначально относился к тактике и методам, но постепенно он стал включать в себя цели, которыми занимался WCTU. С каждым годом их становилось все больше. WCTU выступал за школьную реформу, в частности за бесплатный детский сад, ясли для детей работающих женщин и федеральную помощь образованию. Организация выступала за "реформу социального зла", которая варьировалась от законов о субботниках, добиваясь федерального запрета на межштатные железнодорожные перевозки, почтовые отправления и всю межштатную торговлю по воскресеньям, до цензуры "нечистой" и "непристойной" литературы и пропаганды "чистой литературы". Уиллард и WCTU участвовали в кампании против полигамии и защищали "любимую домашнюю религию". Организация вела кампанию за ужесточение законов о разводах, поскольку разводы угрожали дому и семье. Она выступала за ужесточение законов против изнасилований, нападала на проституцию, требуя преследования мужчин-покровителей, и агитировала за повышение законов, регулирующих возраст согласия, который был низким - до десяти лет в двадцати штатах и семи лет в одном штате. К концу десятилетия WCTU выступал за восьмичасовой день и трудовую реформу. Она не ограничивалась Соединенными Штатами, а пыталась провести реформы по всему миру.62

Лишь поверхностно политика реформ, которую практиковало христианское лобби, казалась полностью сферой добровольных организаций и индивидуальных реформ. Евангельские реформаторы меняли общество не так, как протестантские церкви, утверждавшие, что они спасают души: по одному добровольному обращению за раз. Как показала внушительная законодательная программа WCTU, между добровольными организациями и государством часто существовала лишь самая проницаемая мембрана.

Самые важные битвы Комсток вел в Вашингтоне, округ Колумбия, и федеральное правительство делегировало ему реальную власть. В 1873 году он лоббировал интересы Конгресса, устроив магазин в кабинете вице-президента в Сенате, чтобы выставить свою коллекцию конфискованной порнографии для просвещения сенаторов. Конгресс, при критическом вмешательстве Джеймса Г. Блейна, ответил принятием в 1873 году Закона Комстока, значительно расширившего федеральный надзор за сексуальной жизнью американцев. В соответствии с ним почтовое ведомство США

Гений Фрэнсис Уиллард заключался в том, что она осознала, какую политическую силу женщины могут получить, агитируя, подавая петиции и проводя демонстрации в защиту дома. На этих сдвоенных фотографиях 1880-х годов изображены Уиллард с петицией (на этой странице, любезно предоставленной Мемориальной библиотекой и архивом Фрэнсис Э. Уиллард) и "Руководством по защите дома" Женского христианского союза воздержания 1879 года (на противоположной странице). Уиллард сделала "защиту дома" основой программы WCTU.

ШЕСТИ МАМ

СОДЕРЖАЩИЙ АРГУМЕНТ

ДЛЯ

БЮЛЛЕТЕНЬ ДЛЯ ГОЛОСОВАНИЯ ЗА ВОЗДЕРЖАННОСТЬ ЖЕНЩИН,

И КАК ЕГО ПОЛУЧИТЬ, В КАЧЕСТВЕ СРЕДСТВА ОП

ЗАЩИТА ДОМА;

АЛСО

КОНСТИТУЦИЯ И ФЛАН РАБОТЫ ДЛЯ ГОСУДАРСТВЕННЫХ И МЕСТНЫХ Ж, С, Т, СОЮЗОВ.

Фрэнсис Э. Уиллард,

Президент Иллинойса В. С. T. U.

ЦЕНА - ЦЕНТЫ.

ОПУБЛИКОВАНО В РЕДАКЦИИ "THE INDEPENDENT", БРОДВЕЙ, НЬЮ-ЙОРК.

а суды стали своего рода полицией нравов, отвечающей за американскую цензуру. Закон запрещал пересылать по почте "непристойные, развратные и развратные" материалы в любой форме, включая контрацептивы, абортивные средства и информацию о том, как их получить или использовать. Судья любого окружного суда мог издать приказ об изъятии непристойных материалов. Первоначальный закон был относительно неэффективным, но после внесения изменений в 1876 году почтмейстеры могли запрещать коммерческие материалы и публикации. Когда Роберт Ингерсолл собрал петицию с пятьюдесятью тысячами подписей за отмену закона Комстока, Конгресс отказался это сделать. В любом соревновании с участием атеиста - даже видного республиканца-атеиста - в союзе с теми, кто выступает за свободную любовь, протестантские моралисты должны были победить. Комсток продолжал лоббировать свои интересы, и Конгресс в 1880-1890-х годах продолжал укреплять закон, предоставив почтовым инспекторам право вскрывать конверты в поисках непристойных материалов.63

Требование христианских реформаторов о принятии законов увеличило власть правительства, не расширив его административные возможности. Вместо этого правительство делегировало правоприменение частным лицам. Предложение Уилларда о создании местных комитетов добровольцев для предложенного ею Департамента отдыха было типичным, как и делегирование Грантом полномочий по управлению индейцами церквям. Комсток легко приспособился к платному управлению и делегированию полномочий. Нью-Йоркское общество по борьбе с пороком было частной организацией, взявшей на себя государственные полномочия. Генеральный почтмейстер назначил Комстока специальным агентом для обеспечения соблюдения закона, а общество платило ему зарплату. В таком делегировании полномочий не было ничего необычного. По мере того как города принимали законы против жестокого обращения с животными, Сан-Франциско делегировал полицейские полномочия Обществу по предотвращению жестокого обращения с животными Сан-Франциско. Его агенты имели право арестовывать и привлекать к ответственности, а штрафы, полученные в результате, шли в пользу общества.64

Расширение федеральной, штатной и местной власти, не сопровождавшееся расширением административных возможностей, часто приводило к передаче полномочий мелким тиранам. В конце своей карьеры Комсток приписал себе более тридцати шестисот арестов и уничтожение 73 608 фунтов книг, 877 412 непристойных картинок, 8 495 фотографических негативов и 98 563 предметов, поощряющих безнравственность. Он даже подсчитал 6 436 уничтоженных им непристойных игральных карт, а также 8 502 коробки таблеток и порошков, продававшихся для искусственного прерывания беременности.65

У WCTU были более сложные отношения с правительством, чем у Нью-Йоркского общества борьбы с пороком. Имея местные отделения, национальное лобби и энергичное руководство, WCTU могло одновременно продвигать общенациональные меры и продвигаться локально и постепенно с местными или штатными постановлениями о воздержании и цензуре. Программа WCTU "Делать все" позволяла ей развивать свою основную программу и привлекать своих членов к программам просвещения и наблюдения. WCTU объединил пьянство, жестокое обращение с животными и семейное насилие под единым департаментом милосердия. Она сотрудничала с другими реформаторскими организациями, среди которых были Национальная ассоциация цветных женщин, Общество Одюбона и Женское общество иностранных миссий; мобилизовала своих членов на наблюдение, рекламные кампании и просвещение; добивалась принятия законов против жестокого обращения с животными, вивисекции или экспериментов над животными, а также жестокого обращения с детьми.66

Деятельность ВКТУ, Нью-Йоркского общества по борьбе с пороком и других добровольных организаций демонстрирует бесполезность слишком резкого разграничения между американской традицией, в которой добровольные организации берут на себя функции социального обеспечения, а дом и семья несут ответственность за воспитание граждан, и европейской традицией, в которой подобные вопросы все больше становятся прерогативой государства. Начиная с конца 1870-х и до 1880-х годов в попытках социальных реформ и социального регулирования переплетались частное и общественное, добровольное и принудительное, домашнее и государственное. Добровольные организации могли подстегнуть рост федеральной власти и стимулировать зарождение институционально автономных правительственных бюрократий. Маргарет Дай Эллис, ставшая национальным суперинтендантом по законодательству WCTU в Вашингтоне, объяснила, что организация поняла, что одними молитвами невозможно закрыть салуны: "Мы поняли, что закон должен быть подкреплен чувствами, а чувства - законом".67

Реформа действовала на политической арене, которая по-прежнему затрудняла классификацию политических вопросов по партийному признаку. Ни одна из партий не стала идеологически однородной. Программа "Сталварта" Гранта, предусматривавшая порядок на Севере, без особого сочувствия к забастовщикам или промышленным реформам, порядок на Юге с возобновлением усилий по защите избирательного права чернокожих, твердые деньги и противодействие реформе государственной службы, оттолкнула республиканцев-антимонополистов в

Запад и Средний Запад. Он также не учитывал интересы христианского лобби, в то время как либералы-республиканцы и полукровки получили отпор.68

III

Либералы оказались в затруднительном положении по мере приближения выборов 1880 года. Генри и Кловер Адамс, находившиеся за границей с осени 1879 года, выступали против Блейна и Гранта. Уильям Дин Хоуэллс считал, что Хейс растратил свое президентство впустую. Он считал, что у республиканцев нет шансов, кроме Гранта, но при этом полагал, что "его переизбрание будет почти признанием того, что народное правительство у нас близко к концу: когда в мирное время нас может спасти только один человек, мы вряд ли стоим того, чтобы

- "69

экономия. 69

Отголоски 1877 года еще не до конца угасли. В 1878 году Джонатан Бакстер Харрисон, еще один житель Огайо, бывший дьявол, журналист и унитарианский священник, опубликовал для Хауэллса три широко известные статьи в "Атлантик". Самая длинная, "Опасные тенденции в американской жизни", появилась в октябрьском номере. Хауэллс включил статьи Харрисона в свою художественную литературу, двигаясь в сторону литературного реализма. Аналогичным образом поступил и Джон Хэй.70

Хоуэллс рассчитывал, что Грант выступит против опасных тенденций, перечисленных Гаррисоном, который вошел в круг Чарльза Элиота Нортона, ведущего либерального интеллектуала страны и профессора Гарварда. Гаррисон разглядел под забастовкой 1877 года "ранние стадии войны против собственности и против всего, что удовлетворяет так называемые высшие потребности жизни". Всеобщее избирательное право было ошибкой, которую слишком поздно исправлять, а американская демократия породила "великое и успешное движение за распространение необразованной мысли, зрелище того, как необученные классы и дезорганизующие силы того времени овладевают печатным станком, трибуной и избирательным бюллетенем и атакуют современное общество его же оружием. Это широкомасштабное восстание против цивилизации".71

Вторая статья Харрисона основана на интервью с тридцатью четырьмя рабочими-протестантами, которые принадлежали к "Националам" - политическому движению, которое Харрисон раздул до надвигающейся угрозы нации. На самом деле "Националы" были эфемерным продуктом валютных и рабочих реформаторов, которые встретились в Толедо в 1878 году. Платформа партии требовала введения фиатной валюты (гринбеков), сокращения продолжительности рабочего дня, прекращения использования труда заключенных по контракту, создания бюро промышленной статистики и прекращения импорта "подневольного труда".72

Харрисон видел во второстепенной партии с общими антимонополистическими требованиями угрозу республике и самой цивилизованной жизни. Он отождествлял реформаторов со спиритизмом и сделал спиритизм символом страны, которая вырывается на свободу от организованной религии и рационального мышления. По словам Гаррисона, националисты использовали "в значительной степени методы мышления нецивилизованных или доисторических людей", и это делало их еще более опасными, поскольку подавляющее большинство страны разделяло этот образ мышления. Если его статья "Опасные тенденции" часто носила абстрактный и общий характер, то Харрисон вполне конкретно указал, чего хотят отдельные националисты. Они выступали за национализацию железных дорог, телеграфа и банков. Они хотели иметь почтовые сберегательные кассы и требовали прекратить китайскую иммиграцию; они хотели ограничения срока полномочий выборных должностных лиц, введения подоходного налога и фиатной валюты. Некоторые хотели пропорционального представительства по классам в Конгрессе и законодательных органах. Они поддерживали защитный тариф. Они считали, что существующий порядок несовершенен и несправедлив, и выдвигали ряд конкретных мер - одни более практичные, чем другие - для его исправления.73

То, что такие скромные реформы, некоторые из которых уже были проведены, а другие будут приняты в Соединенных Штатах или в других странах, внушали такой ужас, было показательно. Харрисон писал о "Национальных": "Если бы их затея удалась, мы получили бы богатство без труда и систему нравов без самоограничения; а вместо упорядоченной империи закона мы получили бы "беззаконие, озвученное толпой", анархию, произнесенную или объявленную народом". Хауэллс считал, что мнение "Нэшнл" "поразительно, удручающе и тревожно. Если эти ребята возьмут верх, прощай, Свобода! Мы будем повержены в прах самым тупым и глупым деспотизмом, который когда-либо существовал". Харрисон и Хоуэллс были потрясены конкретными реформами националов, но еще больше их насторожила их готовность переделать социальный и политический порядок. Эти рабочие и реформаторы, по сути, лишь подправляли набор законов и практик, которые давали преимущества одним группам, ущемляя при этом другие, но возмущенные либералы видели в них топор для "морального порядка вселенной". Они портили "конституцию вещей, законы порядка, который человек не создавал и не может изменить". Гаррисон хотел, чтобы американцы отбросили "пустые теории тысячелетнего прогресса" и вернулись к "мужественной уверенности в себе и разумному признанию реальных условий жизни человека в этом мире".74

Более важным воплощением опасений Гаррисона и Хауэллса стал Благородный и Святой Орден Рыцарей Труда - отчасти рабочий профсоюз, отчасти братская организация, подобная масонам, Древнему Ордену Гибернианцев и Одд Феллоуз, и еще одна из добровольных организаций, расцветших в конце 1870-х годов. Рыцари возникли в Филадельфии в 1869 году как тайный орден с сопутствующими ритуалами и регалиями, которые так очаровывали американских мужчин. У профсоюзов были причины подражать братским организациям, в которых состояли многие их члены, поскольку эти организации оказались более крупными, успешными и долговечными, чем профсоюзы. Секретность также казалась необходимостью, когда работодатели часто увольняли мужчин за членство в профсоюзе.75

Рыцари росли медленно, пока Теренс Паудерли не стал их Великим магистром в 1879 году. Ребенок ирландских иммигрантов, обосновавшихся в угольной стране Пенсильвании, Паудерли стал железнодорожным механиком. Он гордился и радовался своей работе. Ему также было свойственно обожание дома, характерное для Позолоченного века. В 1872 году он женился на Ханне Девер, дочери шахтера. Он стремился подняться в мире: "Все выше и выше", - писал он в своем дневнике. Он отказался от алкоголя и вступил в католическую организацию воздержания, Союз полного воздержания и благотворительности имени отца Мэтью. В отличие от подавляющего большинства ирландских рабочих, он стал республиканцем, но при этом был членом профсоюза. Вряд ли эти два понятия были противоположными. Его собственная потеря работы и страдания, свидетелем которых он стал в качестве бродяги во время депрессии 1870-х годов, усилили его лояльность к рабочим и ослабили его привязанность к республиканцам, которые опирались на лояльность антикатолически настроенных валлийских протестантов в угольной стране. Политика самого Паудерли изменилась в сторону антимонопольной. В 1876 году он поддержал партию "Гринбэк", в том же году он вступил в "Рыцари труда". Он обнаружил, что трудовой солидарности нелегко достичь среди ирландских католиков и антикатолических валлийских шахтеров.76

Великая забастовка 1877 года встревожила Паудерли не меньше, чем Харрисона. В Скрэнтоне она породила жестокую забастовку шахтеров, которую подавляла частная милиция. Как советовали Грант и Бисмарк, на улицах действительно лилась кровь. Паудерли подсчитал издержки забастовки и оценил несоразмерное контрнасилие, которое могло вызвать насилие со стороны рабочих. Он не отвергал забастовки полностью, но считал, что к ним следует прибегать лишь в редких случаях и при отсутствии альтернатив. Поскольку Паудерли также сохранил оппозицию рыцарей к прямому участию в политической жизни, он, похоже, начал свою карьеру рабочего лидера с отказа от двух величайших оружий рабочих: их права на отказ от труда и права на коллективное голосование. Оказалось, что единственными инструментами, которые он сохранил, были посредничество, арбитраж и кооперативные предприятия, такие как угольная шахта в Каннелбурге, штат Индиана, которой управляли рыцари. Она и подобные ей предприятия потерпели неудачу.77

На практике Паудерли оказался более прагматичным. Когда он считал это необходимым, он поддерживал забастовки даже вопреки большому количеству шансов. И Паудерли был прав, считая, что организация, в которую входили ирландские демократы, валлийские республиканцы и сторонние антимонополисты, распадется на части, если попытается предложить кандидатов на выборах. Однако Паудерли вряд ли оставил политику. Он считал, что если рабочие не захватят местные органы власти, то их репрессивные полномочия будут использоваться против них. Он представлял себе муниципальную экономику, ориентированную на нужды трудящихся: городские газовые заводы, обновленная налоговая структура и больше общественных работ. И здесь добровольная организация снова стала путем к действиям правительства. Паудерли, как и либералы из Американской ассоциации социальных наук, считал, что государственная политика в отношении труда должна опираться на точную статистику (один из офицеров Рыцарей был Великим статистиком), собранную правительством. Паудерли добивался назначения на пост главы нового Бюро трудовой статистики в 1884 году. Хотя Рыцари не могли поддерживать или предлагать кандидатов, они лоббировали реформы в Конгрессе и предоставляли своим членам информацию о том, как действуют и голосуют их представители.78

Паудерли добился местного политического успеха в Скрэнтоне, штат Пенсильвания. Пенсильванские рыцари не предлагали кандидатов, но вместо этого после регулярных собраний члены, заинтересованные в политике, собирались в отдельные комитеты по прогрессу. Эти комитеты, в свою очередь, создали Гринбек-Лейбористскую партию, которая победила на выборах в округе Лузерн в 1877 году и избрала Паудерли мэром Скрантона в 1878 году. Несмотря на то, что и "Рыцари", пронизанные шпионами, и Гринбек-Лейбористская партия потерпели неудачу в Скрэнтоне, Паудерли неоднократно переизбирался.79

Грант, столь проницательный как генерал в оценке своих врагов и позиций, не мог понять ни политической обстановки, ни армий, расположившихся на ней в 1880 году. Он не знал, что делать с Рыцарями, с зарождающимся WCTU или с христианским лобби. Способность добровольных организаций управлять политикой приводила его в недоумение. Его антирабочие позиции стоили ему поддержки среди рабочих-антимонополистов. Его отождествление со "Сталеварами" объединяло его с политическими машинами, чья основа - политика патронажа - находилась под угрозой.

Как в Демократической, так и в Республиканской партиях задача кандидатов состояла в том, чтобы избегать вопросов, которые могли бы разделить партию, и делать акцент на вопросах, которые проводили бы различия с противоположной партией. Когда Хауэллс писал предвыборную биографию Резерфорда Б. Хейса для выборов 1876 года, кандидат просил Хауэллса не посвящать его в "религию, воздержанность или свободную торговлю. Молчание - единственная безопасность". В 1880 году эта задача была еще сложнее. Успешный кандидат от республиканцев должен был объединить в своих рядах "сталеваров", "полукровок", либералов и антимонополистов. Создание национальной партии парадоксальным образом означало адаптацию посланий к местным избирателям. Успешный демократ должен был преодолеть разрыв между северянами и южанами, католиками и протестантами, либералами, консерваторами и антимонополистами.80

Эти хитросплетения политики оказались слишком сложными для лидеров, Гранта и Тилдена. Отсутствие Гранта укрепило сердце, однако чуть более длительное отсутствие и лучшие политические советы могли бы помочь. Грант провел триумфальное турне по стране, но оно длилось слишком долго. Публика устала. Он перестал быть новостью, а поскольку по пути он посещал банкеты и заручался поддержкой местных политиков, публика начала видеть в нем не старого воина, которого, возможно, придется призвать на службу республике, а неудачливого президента, слишком сильно желающего вернуться на пост. Поэтому он снова уехал. Он побывал на Кубе и в Мексике и вернулся ближе к июньскому съезду республиканцев. Тактика действительно не сработала. "Грант возвращается... снова" не имело того же звучания. Его шансы на третий срок уменьшались по мере того, как избиратели вспоминали его реальный послужной список. Находясь на посту президента, он лишь отрывочно отстаивал избирательное право чернокожих, а в конце второго срока и вовсе отказался от освобожденных. Почему он должен защищать их сейчас? Третий срок был беспрецедентным, и это еще больше усложняло объяснение того, почему он должен достаться человеку, чье правление было омрачено постоянными скандалами. Грант обладал реальной политической силой, но и Джеймс Г. Блейн был столь же небезупречен. В результате к съезду республиканцев партия подошла в тупике.81

При всех своих недостатках Грант оставался национальным героем. Джеймс Г. Блейн и Роско Конклинг были явно негероическими созданиями позолоченного века: тщеславными, коррумпированными, ядовитыми и жадными. Их единственными настоящими принципами были потрепанные остатки старых радикальных взглядов. Оба в конечном итоге поддержали право правительства применять силу для борьбы с насильственными попытками лишить граждан законного избирательного права. Поддержка Гранта оставалась твердой до самого конца, в то время как поддержка Блейна таяла; но ни один из них не получил номинации. Грант, отвергнув уговоры жены явиться на съезд, не смог преодолеть численный порог для выдвижения. Республиканцы выбрали темную лошадку, Джеймса Гарфилда из Огайо, на двадцать шестом голосовании. У него была репутация нерешительного человека. Запятнанный скандалом с Credit Mobilier, в партии Гранта, Блейна и Конклинга он все еще мог казаться ходячим праведником.82

Гарфилд утверждал, что не желал выдвижения, но большинство наблюдателей в этом сомневались. Он был жителем Среднего Запада, родился в Огайо в бедной семье и был интеллектуалом, влюбленным в книги. Он пришел в Эклектический институт Западного резерва в 1851 году в качестве студента и уборщика. В следующем году он стал ассистентом профессора. Проучившись два года в колледже Уильямса, он вернулся в Эклектику и вскоре стал ее президентом. Ему было двадцать шесть лет. Свободный труд казался просто здравым смыслом с такими достижениями, как у него.83

Уильям Дин Хоуэллс знал Гарфилда, как, кажется, знал практически всех. Он рассказывал, как сидел на крыльце этого человека в Хайраме, штат Огайо, примерно в 1870 году. Был вечер, и Хоуэллс начал рассказывать Гарфилду историю о поэтах Новой Англии - тогда уже пожилых - которых он публиковал в "Атлантик". Гарфилд остановил его, выбежал во двор и окликнул соседей, сидевших на крыльце: "Он рассказывает о Холмсе, и Лонгфелло, и Лоуэлле, и Уиттиере". Соседи приходили и слушали Хауэллса, а в вечернем воздухе летали и пели виппурвиллы. На Среднем Западе все еще существовала сильная традиция простонародного интеллектуализма, который собирал толпы на гастрольных лекциях, в лицеях, а позже и в "Чаутауках".84

В тот вечер Гарфилд не только слушал. В таких маленьких городках Среднего Запада, как Хайрам, было полно людей, участвовавших в войне. И Гарфилд, поскольку прохлада этого летнего вечера пробудила в нем воспоминания о прохладе другого летнего вечера в начале Гражданской войны, рассказал историю о том, как он ехал в долину Канавы со своей командой. При подъезде к лугу он увидел людей, которые лежали во сне, но вдруг понял, что они не спят, а мертвы. При "виде этих мертвецов, которых убили другие люди, из него ушло нечто, привычка всей его жизни, которая больше никогда не возвращалась: ощущение святости жизни и невозможности ее уничтожить". Эта история тоже кое-что говорит о Среднем Западе и о воспоминаниях, которые формируют выборы.85

Несмотря на близость с президентами и книжность тех, кого он знал, Хауэллс чувствовал, что культурный мир, который обеспечил ему статус и приводил соседей на крыльцо Гарфилда, чтобы послушать поэтов Новой Англии, переживает упадок. Он считал, что молодые мужчины мало интересуются литературой; аудитория художественной литературы казалась все более женской.86

Борьба за демократическую номинацию была менее драматичной, чем борьба между Грантом и Блейном, но результат оказался не менее удивительным. "Честный Джон Келли" из Таммани-холла сначала поддерживал Тилдена как губернатора Нью-Йорка, но порвал с ним из-за покровительства штата. Келли заявил, что если демократы выдвинут Тилдена, то демократическая машина Нью-Йорка не будет участвовать в выборах. Демократ, который не сможет провести сильную кампанию в Нью-Йорке, не имеет шансов победить в штате, а без Нью-Йорка демократы в 1880 году были обречены. Демократы отказались от Тилдена и в очередной попытке снять с себя клеймо изменника выдвинули кандидатуру Уинфилда Скотта Хэнкока, командовавшего корпусом армии Союза при Геттисберге. Он встал на сторону президента Джонсона в вопросе Реконструкции и перечеркнул политику своего предшественника Фила Шеридана в Техасе и Луизиане. В итоге оказалось, что и демократы, и республиканцы нашли своих кандидатов, порывшись в политическом мешке старых генералов времен Гражданской войны.87

Демократы опирались на почти полный контроль над южными штатами, а "твердый Юг" требовал от республиканцев почти полного контроля над Севером и Западом, чтобы сохранить президентское кресло и вернуть Сенат и Палату представителей. В этнокультурном плане две основные партии оставались разными и враждебными друг другу. Жители Среднего Запада с южными корнями, католики и либералы на Северо-Востоке позволили демократам сохранить конкурентоспособность в Индиане, Огайо, Нью-Джерси, Нью-Йорке и Коннектикуте. Республиканское большинство зависело от мобилизации своего электората, поскольку низкая явка предвещала гибель. Размахивание окровавленной рубашкой и напоминание о Гражданской войне с каждым годом срабатывали все хуже.

Приняв номинацию, Гарфилд попытался объединить партию, сделав своим кандидатом в вице-президенты Честера А. Артура, близкого соратника Конклинга и человека, которого Хейс убрал из Нью-Йоркской таможни. Конклинг, взбешенный тем, что его союзник оказался выше него, потребовал, чтобы Артур отклонил это предложение. Артур, не ожидавший, что поднимется до таких высот, принял его, но он никогда не был верен Гарфилду.88

Хауэллс и его окружение были довольны выдвижением Гарфилда, которое Хауэллс считал признаком "доброты и здравого смысла страны". В письме из Арлингтона, штат Массачусетс, он поздравил кандидата от имени "этой части Огайо". В гостях у Сэмюэла Клеменса и Чарльза Дадли Уорнера, оба "горячие республиканцы", Хауэллс и его друзья ликовали по поводу предстоящей победы Гарфилда. Хауэллс использовал свои связи с Гарфилдом, как и с Хейсом, чтобы организовать дипломатические встречи для родственников и писателей.89

Уэйд Хэмптон из Южной Каролины обещал отдать демократам "твердый Юг", и он это сделал. "Их механизм теперь настолько совершенен, - писал Джон Хэй, - что даже убийство, самый дешевый из всех политических методов на Юге, вряд ли понадобится в этом году". Хэнкок прошел весь Юг, а также Калифорнию и Неваду, где были сильны китаефобия и антимонополизм, но республиканцы противопоставили ему стратегию прочного Севера. Риторически республиканцы вели кампанию, основанную на святости избирательного бюллетеня и обещании всеобщего избирательного права для мужчин. Их величайший оратор Роберт Ингерсолл провозгласил: "Если мы не добьемся того, чтобы каждый человек, имеющий право голоса, проголосовал, и если мы не увидим, что каждый честный голос будет подсчитан, дни Республики сочтены". На практике, как отмечал П. Б. С. Пинчбек, в течение короткого времени занимавший пост республиканского губернатора Луизианы, республиканцы не смогли защитить чернокожих избирателей Юга, хотя, как показали "Редьюсеры" в Вирджинии, все еще оставались возможности для союза черных и белых по партийным и цветовым линиям.90

На Севере республиканцы распаковали окровавленную рубашку, залатали свои собственные ссоры по поводу государственной службы и одели тариф в одежды процветания. Гарфилд победил на Севере и выиграл выборы. Однако республиканцы получили Сенат и Палату представителей только благодаря союзу с антимонополистами. Хотя демократы получили большинство в Палате представителей, гринбекеры и республиканцы вместе имели незначительное большинство, и вместе они избрали спикера-республиканца. В Сенате республиканцы получили места, но в результате ничья была нарушена, когда сенатор Махоуни, избранный как риджустер, присоединился к республиканцам. Взамен он получил контроль над республиканским патронажем в Вирджинии. Республиканцы риторически отстаивали идею свободного труда и однородного гражданства, по крайней мере на Юге, но на практике кампания стала реквиемом для обоих.91

. Ари Артур Хугенбум, Резерфорд Б. Хейс: воин и президент (Лоренс: Издательство Канзасского университета, 1995), 372-73.

Я взял этот аргумент из книги Ричарда Франклина Бенсела "Политическая экономия американской индустриализации, 1877-1900" (Кембридж: Cambridge University Press, 2000), 4-11 и passim.

Bensel, 370, 377-78, 382-83; Hoogenboom, 356-60.

Bensel, 367-70.

Там же, 382, 391-92.

Дуглас В. Стиплз, Демократия в отчаянии: The Depression of 1893, ed. David O. Whitten (Westport, CT: Greenwood Press, 1998), 29; Таблица Cc1-2 - Индексы потребительских цен, для всех товаров: 1774-2003, в Исторической статистике Соединенных Штатов, с древнейших времен до наших дней: Millennial Edition, ed. Scott Sigmund Gartner, Susan B. Carter, Michael R. Haines, Alan L. Olmstead, Richard Sutch, and Gavin Wright (New York: Cambridge University Press, 2006); Bensel, 356-57.

Бенсел, 366-67.

W. Эллиот Браунли, Федеральное налогообложение в Америке: Краткая история. Woodrow Wilson Center Series (Cambridge: Cambridge University Press, 2004), 36-38.

Дэвид Насоу, Эндрю Карнеги (Нью-Йорк: Penguin Press, 2006), 141, 148; Brownlee, 37; Bensel, 457, 489.

Бенсел, 458, 462-63, 466-67.

Brownlee, 36-38; Bensel, 488, 490-92.

Theda Skocpol, Protecting Soldiers and Mothers: The Political Origins of Social Policy in the United States (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press,

1995), 116.

Дэниел П. Карпентер, Формирование бюрократической автономии: Reputations, Networks, and Policy Innovation in Executive Agencies, 1862-1928 (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2001), 50, 59-60; Skocpol, 114-23.

Скочпол, 115-24.

Ibid., 124-28; Stuart McConnell, Glorious Contentment: The Grand Army of the Republic, 1865-1900 (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1992), 15-32; Bensel, 462, 486.

Herbert Hovenkamp, Enterprise and American Law, 1836-1937 (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1991), 112-13, 126, 128-30, 160; George H. Miller, Railroads and the Granger Laws (Madison: University of Wisconsin Press, 1971), 172-93, особенно 188-89; Paul Kens, Justice Stephen Field: Shaping Liberty from the Gold Rush to the Gilded Age (Lawrence: University Press of Kansas, 1997), 258-59; Bensel, 329-36, 344-49.

Джон П. Диггинс, Обещание прагматизма: Modernism and the Crisis of Knowledge and Authority (Chicago: University of Chicago Press, 1994), 22-23, 29-30, 65, 67; Henry Adams, Democracy (New York: Signet, 1961, первоначальное изд. 1880).

Натали Дыкстра, Кловер Адамс: A Gilded and Heartbreaking Life (Boston: Houghton Mifflin Harcourt, 2012), 117-20; Adams, 17.

Патриция О'Тул, "Пятерка сердец": An Intimate Portrait of Henry Adams and His Friends, 1880-1918 (New York: C. N. Potter, 1990), 120-22; Edward Chalfant, Better in Darkness: A Biography of Henry Adams: Его вторая жизнь, 1862-1891 (Hamden, CT: Archon Books, 1994), 128-29, 328-29; Adams, Democracy, 182.

Дэвид М. Джордан, Роско Конклинг из Нью-Йорка: Voice in the Senate (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1971), 80.

Пег А. Лампьер, Кейт Чейз и Уильям Спрэг: Politics and Gender in a Civil War Marriage (Lincoln: University of Nebraska Press, 2003), 25, 120-33, 150-52.

Ibid., 130-83; Jordan, 313; Hoogenboom, 408.

Адамс, Демократия, 188-91.

Диггинс, 29-30; Чалфант, 398-99, 411-13, 475-76.

Чалфант, 329.

Hoogenboom, 423-31.

Уильям С. Макфили, Грант: A Biography (New York: Norton, 1981), 455-74; John Russell Young, Around the World with General Grant: A Narrative of the Visit of General U. S. Grant, Ex-President of the United States, to Various Countries in Europe, Asia, and Africa, in 1877, 1878, 1879. To Which Are Added Certain Conversations with General Grant on Questions Connected with American Politics and History, 2 vols. (New York: American News Co., 1879).

Young, 1: 26-27, 30-31, 74-75, 254-57, 365, 396-97, 408-9, 425-53, 622; о Гранте в Азии см. 2: 149-444.

Там же, 2: 263-67, 274, 279-308, 355-58, 452-57.

Там же, 1: 414-15, 581.

Там же, 2: 269-70.

Чарльз У. Кэлхун, "Задумывая новую республику: The Republican Party and the Southern Question, 1869-1900 (Lawrence: University Press of Kansas, 2006), 169-74.

Young, 2: 628.

Historical Statistics of the United States Colonial Times to 1970, Bicentennial ed. (Washington: U.S. Dept. of Commerce, Bureau of the Census, 1975), Table Ad^6-148 - Immigrants, by country of last residence-Asia: 1820-1997; Beth Lew-Williams, The Chinese Must Go: Racial Violence and the Making of the Alien in America (Cambridge, MA: Harvard University Press, forthcoming) 22, 37; Roseanne Currarnino, The Labor Question in America: Economic Democracy in the Gilded Age (Urbana: University of Illinois Press, 2011), 41.

"Снова дома! Безопасное возвращение славного солдата", San Francisco Chronicle, Sep. 21, 1879; Stacey L. Smith, Freedom's Frontier: California and the Struggle over Unfree Labor, Emancipation, and Reconstruction (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2014), 206-18.

Мун-Хо Юнг, Кули и тростник: Race, Labor, and Sugar in the Age of Emancipation (Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 2006), 4-13, 67-68.

Майкл Казин, "Июльские дни в Сан-Франциско: Прелюдия к кирнизму", в книге "Великие забастовки 1877 года", изд. David O. Stowell (Urbana: University of Illinois Press, 2008), 140; Joshua Paddison, American Heathens: Religion, Race, and Reconstruction in California (Berkeley: published for the Huntington-USC Institute on California and the West by University of California Press, 2012), 5, 19-20, 35, 46-52, 88-92, 151; Jung, 4-13; Currarino, 36-59.

Лью-Уильямс, 25-33.

Alexander Saxton, The Indispensable Enemy: Labor and the Anti-Chinese Movement in California (Berkeley: University of California Press, 1995), 116-21.

Ричард Уайт, Railroaded: The Transcontinentals and the Making of Modern America (New York: Norton, 2011), 299; Saxton, The Indispensable Enemy, 116-32.

Lew-Williams, 40; Saxton, The Indispensable Enemy, 138-56; Paddison, 139-56.

Lew-Williams, 40-41; Saxton, The Indispensable Enemy, 123-37.

Уайт, 101-2, 116-17.

Ibid., 216; Adam Badeau, Grant in Peace: From Appomattox to Mount McGregor (Philadelphia: S. S. Scranton & Co., 1887), 431-32; McFeely, 264-65, 488.

Сара Барринджер Гордон, Мормонский вопрос: Полигамия и конституционный конфликт в Америке XIX века (Чапел-Хилл: Издательство Университета Северной Каролины, 2002), 110.

Стивен Элиот Смит, "Варвары в воротах: Дебаты в Конгрессе о мормонской полигамии, 1850-79", Journal of Church and State 51, no. 4 (2010): 604-5; Gordon, 81-83, 112-16.

Дэвид Прайор, "Цивилизация, республика, нация: Contested Keywords, Northern Republicans, and the Forgotten Reconstruction of Mormon Utah," Civil War History 56, no. 3 (2010): 289-301; Gaines M. Foster, Moral Reconstruction: Christian Lobbyists and the Federal Legislation of Morality, 1865-1920 (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2002), 54-57.

Тернер, 377; Гордон, 22-27, 92-93.

Гордон, 65-71, 91-93.

Смит, "Варвары у ворот", 612-16; Гордон, 111-14; Томас Г. Александер, "Федеральная власть против полигамной теократии: Джеймс Б. Маккин и мормоны, 1870-75", Dialogue: A Journal of Mormon Thought 1, no. 3 (1966): 85-100; Foster, 54-57.

Gordon, 91-96; Mark Twain, Roughing It (New York: New American Library, 1962), 96. Биографии Бригама Янга см. в Leonard J. Arrington, Brigham Young: American Moses (New York: Knopf, 1985); John G. Turner, Brigham Young, Pioneer Prophet (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2012).

Гордон, 97-98, 168-71.

Гордон, 119-45.

Фостер, 30-31.

Никола Кей Бейзел, Невинные: Anthony Comstock and Family Reproduction in Victorian America (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1997), 3-8, 53-57, 167; Carpenter, 85.

Дэвид Джей Пивар, Крестовый поход за чистоту: Sexual Morality and Social Control, 1868-1900 (Westport, CT: Greenwood Press, 1973), 109-10, 161, 237.

Элисон М. Паркер, Очищение Америки: Women, Cultural Reform, and Pro-Censorship Activism, 1873-1933 (Urbana: University of Illinois Press, 1997), 3-5, 126-27; John D'Emilio and Estelle Freedman, Intimate Matters: A History of Sexuality in America (New York: Harper & Row, 1988), 159-63.

W. Д. Хауэллс, "Сеннайт столетия", Atlantic Monthly (июль 1876 г.): 101; Ruth Birgitta Anderson Bordin, Woman and Temperance: The Quest for Power and Liberty, 1873-1900 (Philadelphia: Temple University Press, 1981), 60-61.

Фрэнсис Э. Уиллард, Как победить: Книга для девочек в идеале "новой женщины" по версии Христианского союза умеренности женщин, изд. Carolyn De Swarte Gifford (New York: Garland, 1987), 50.

Ruth Birgitta Anderson Bordin, Frances Willard: A Biography (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1986), 83-86, 98-99, 101.

Там же, 101-2.

Parker, 6-9, 27, 33-34; Gordon, 230; Foster, 40-47, 93; Ian R. Tyrrell, Reforming the World: The Creation of America's Moral Empire (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2010), 3-9, 27, 75; Bordin, Frances Willard, 130-48.

Паркер, 2-5, 60; позиции Комстока не были синонимичны позициям WCTU, 39-40; Бейзел, 36-103; Карпентер, 88; Фостер, 50-57.

Джанет М. Дэвис, Евангелие доброты: Animal Welfare and the Making of Modern America (New York: Oxford University Press, 2016), 86-90; Foster, 53-54; Andrew Robichaud, The Animal City: Remaking Human and Animal Lives in America, 18201910 (Stanford, CA: Stanford University Press, 2015), 11, 169, 189-94.

Джерри Л. Мэшоу, "Федеральная администрация и административное право в позолоченную эпоху", Йельский юридический журнал, 119, № 7 (2010): 1449.

Дэвис, 50-80, Бордин, 131-34; Тернер, 94.

Паркер, 31-32; Фостер, 39.

Калхун, 169-74.

Chalfant, 399-400; W. D. Howells to W. C. Howells, June 16, 1878, W. D. Howells to Hayes, Mar. 16, 1879, in William Dean Howells, Selected Letters, ed. George Warren Arms (Boston: Twayne, 1979), 201-2, 220.

Уильям Александер, Уильям Дин Хауэллс: The Realist as Humanist (New York: B. Franklin, 1981), 11, 15; Jonathan Baxter Harrison, "Certain Dangerous Tendencies in American Life," Atlantic Monthly 42, no. 252 (1878): 389-403; Kenneth Schuyler Lynn, William Dean Howells: An American Life (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1971), 273-75, 277-78; W. D. Howells to Charles Norton, Sep. 4, 1878, in Howells, Selected Letters, 2: 205, n. 2, n. 3.

Харрисон, 392-93, 402.

Джон Р. Коммонс, История труда в Соединенных Штатах, изд. David J. Saposs et al. (New York: Macmillan, 1918), 2: 244-45; Jonathan Baxter Harrison, "The Nationals: Их происхождение и цели", Atlantic Monthly 42, № 253 (1878): 521-30.

Харрисон, "Националы", 521-30.

W. D. Howells to Charles Norton, Sep. 4, 1878, in Howells, Selected Letters, 2: 205 n. 2, n. 3; Harrison, "The Nationals", 529; Harrison, "Certain Dangerous Tendencies in American Life", 401.

Ким Восс, Создание американского исключительного общества: The Knights of Labor and Class Formation in the Nineteenth Century (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1993), 1-3, 74; Robert E. Weir, Beyond Labor's Veil: The Culture of the Knights of Labor (University Park: Pennsylvania State University, 1996), 22-30.

Craig Phelan, Grand Master Workman: Terence Powderly and the Knights of Labor (Westport, CT: Greenwood Press, 2000), 11-33; M. Elizabeth Sanders, Roots of Reform: Farmers, Workers, and the American State, 1877-1917 (Chicago: University of Chicago Press, 1999), 35-37.

Там же, 25-28, 57-61; Сандерс, 44-45.

Phelan, 27-29; Edward T. James, "T. V. Powderly, a Political Profile," Pennnsylvania Magazine of History and Biography 99, no. 4 (1975): 448-49.

Фелан, 27-31, 64-65, 103-5.

Хейс - У. Д. Хауэллсу, 5 августа 1876 г., в Howells, Selected Letters, 136 n. 2.

Young, 2: 628. Calhoun, 169-71; McFeely, 476-83.

Calhoun, 171-72; Ira M. Rutkow, James A. Garfield (New York: Times Books, 2006), 48-56; McFeely, 482-83; White, 64.

Allan Peskin, Garfield: A Biography (Kent, OH: Kent State University Press, 1978), 23-25, 30-34, 45-46, 49; Candice Millard, Destiny of the Republic: A Tale of Madness, Medicine, and the Murder of a President (New York: Doubleday, 2011), 22-23.

Уильям Дин Хоуэллс, Годы моей юности и три эссе (Блумингтон: Издательство Университета Индианы, 1975), 175-76.

Там же, 176-77.

Линн, 225-26.

Стивен П. Эри, Конец радуги: Irish-Americans and the Dilemmas of Urban Machine Politics, 1840-1985 (Berkeley: University of California Press, 1988), 39; Jordan, 295.

Рутков, 56.

W. D. Howells to W. C. Howells, June 30, 1880, in Howells, Selected Letters, 2: 257.

Калхун, 178, 179, 181-85.

Там же, 178-79, 181-85, 187.

11.

Люди в движении

В 1877 году американский журналист Уильям Райдинг проследил эмиграцию английского иммигранта по имени Джайлс и его семьи. Джайлс почти наверняка был выдумкой, но не столько выдумкой, сколько составным портретом. Он был читателем "американских писем" - объявлений пароходных компаний, расклеенных в местных английских пабах. Удрученный отсутствием перспектив на родине и привлеченный дешевыми рекламными тарифами на ливерпульских пароходах, которые в то время перевозили половину иммигрантов в США, он решил эмигрировать. Большинство пассажиров парохода, писал Райдинг, были англичане, ирландцы и шотландцы, а также "бородатые русские и поляки, нечистоплотные итальянцы" (Райдинг не любил итальянцев) и значительное число немцев, мигрировавших через Ливерпуль, а не через Гамбург или Бремен. Некоторые из пассажиров были "респектабельными" сельскими рабочими, такими как Джайлс, но были и "зловещие мужчины и распущенные женщины". В 1870-х годах британские рабочие чаще были квалифицированными, чем неквалифицированными. В те годы, когда американская экономика переживала бум, преобладали неквалифицированные. У мигрантов были "контрактные билеты", в которых указывалась стоимость проезда и провизия, но они должны были сами предоставлять постельное белье и посуду. Переводчики и эмиграционные агенты обращались с ними грубо и невежливо. Перед началом плавания они проходили медосмотр и обследование агентами судоходной компании на предмет инфекционных заболеваний. К концу 1870-х годов смертность среди иммигрантов резко снизилась и редко превышала "одну и две трети процента, а в некоторых случаях... . не более одной восьмой процента", но это все равно означало, что примерно пятнадцать-восемнадцать из тринадцати сотен бывших пассажиров на корабле "Джайлс" не переживут плавание продолжительностью от недели до двух недель.1

В рубке, самом дешевом жилье на нижних палубах, было холодно, темно и грязно, и по мере плавания становилось все грязнее: "Ни офицеры, ни люди не считают их достойными ни малейшего уважения и обращаются с ними как со скотом". Четыре яруса коек выстроились по бокам отсеков высотой в десять футов. "Поляков, немцев, англичан и французов бросают вместе без всякой дискриминации", - писал Райдинг. "Чистая, бережливая англичанка или немка причаливает рядом с грязной итальянкой". У миссис Джайлс на соседней койке сидела "ужасная карга". В переполненных каютах пассажиры чувствовали, как дрожит судно и пульсируют паровые машины. Еды было много, но качество ее было разным. Грязные стюарды подавали ее в грязных ржавых кастрюлях, а пассажиры тянулись к ней с посудой или руками, чтобы обслужить себя.

Условия, сносные в хорошую погоду, становились адскими в плохую. Рвота, моча, фекалии и отходы жизнедеятельности пассажиров, заключенных в кубрики, накапливались с каждым часом. Когда корабль качало, перепуганные пассажиры - большинство из которых никогда не были в море - кричали, проклинали, молились и вопили. Когда шторм прошел, матросы отказались заходить в отсеки для уборки, пока их не напоили ромом. Грязных пассажиров вымыли из шланга на палубе. Райдинг сочувствовал Джайлсу, но считал, что итальянцы рождены для грязи и не беспокоятся о ней.