Соединенные Штаты в период Реконструкции и Позолоченного века, 1865-1896 гг

V

Свободный труд обещал не просто процветание, а общее процветание, которое вознаграждало тех, кто работал. Однако на самом верху и в самом низу экономической шкалы эти правила, похоже, не действовали. Мало что объединяло Джея Кука, Джея Гулда и Джона Генри - сталевара - кроме железных дорог, меняющейся экономики и все более распространенного мнения, что процветание стало оторванным от труда и что вмешательство республиканцев в экономику даровало огромное богатство тем, кто не работал, зарабатывая на жизнь, и в то же время иногда наказывало тех, кто работал.

Кук, филадельфийский банкир и набожный евангелический христианин, помог спасти Союз; его состояние зависело от меняющейся экономики и роли правительства в ней. Он направил целую армию продавцов, чтобы убедить мелких инвесторов покупать облигации США во время Гражданской войны, продавая их на основе патриотизма и выгоды. Облигации принесли Куку богатство и оказались надежным вложением средств. Страна и инвесторы были благодарны ему. Он стал самым надежным банкиром в Соединенных Штатах.77

Кук был частным банкиром, финансистом, который был относительно редким типом до Гражданской войны, но стал обычным после того, как война переделала американское банковское дело. Иностранные инвестиции иссякли в первые годы Гражданской войны, и это, в свою очередь, способствовало накоплению американского капитала и появлению класса американских финансистов. Национальные банки предоставляли капитал для роста обрабатывающей промышленности, как правило, посредством займов, но, как бы ни были важны национальные банки, они играли лишь второстепенную роль в финансировании корпораций. Федеральные уставы национальных банков лишали их юридической гибкости, необходимой для размещения огромных выпусков облигаций, в которых нуждались железные дороги. Частные инвестиционные банки, брокерские конторы, рынки акций и облигаций стали необходимыми придатками корпоративного капитализма. Эти учреждения - банки Cooke, Fisk & Hatch, J. S. Morgan & Co., J. & W. Seligman & Co., Lehman Brothers и Kuhn, Loeb & Co. - изначально возникли для обслуживания государства: продажи государственных облигаций и предоставления займов. Многие из них были порождением Гражданской войны. Когда выпуски облигаций стали более крупными, инвестиционные дома создали синдикаты, чтобы разделить риски, покупая железнодорожные облигации ниже номинала, а затем перепродавая их инвесторам в США и Европе с наценкой.78

Частные инвестиционные банки служили брокерами при продаже облигаций правительства и железных дорог, а вокруг банков, подобно морским птицам, кружащим вокруг рыбацких лодок, вились брокеры и спекулянты, крупные и мелкие, которые торговали бумагами - акциями, облигациями, казначейскими векселями, гринбеками и финансовыми бумагами всех видов, которые выпускала эта система. В период с 1864 по 1870 год число банкиров и брокеров увеличилось в десять раз и составило около 1800 человек в Нью-Йорке, финансовой столице страны. Когда в конце войны правительство сократило заимствования и начало выводить из обращения облигации и векселя, это высвободило большой объем капитала для других инвестиций.79

Поскольку Соединенные Штаты оставались в основном сельскохозяйственной экономикой, спрос на деньги следовал за циклами посадки и сбора урожая. Зимой и летом банки штатов и регионов, как для получения более высоких процентов, так и для выполнения требований закона, размещали депозиты в национальных банках Нью-Йорка. Банки предоставляли эти деньги брокерам и спекулянтам на Уолл-стрит в качестве кредитов до востребования, подлежащих оплате по первому требованию. В период с 1868 по 1878 год кредиты до востребования составляли около трети от общего объема кредитов в нью-йоркских национальных банках. Весной и осенью нью-йоркским банкам приходилось отправлять деньги обратно в банки-корреспонденты, которые забирали свои вклады для финансирования посадок и сбора урожая.80

Весна и осень означали опасные времена на финансовых рынках Нью-Йорка. Когда денег становилось мало, брокеры и спекулянты должны были иметь возможность продать ценные бумаги, чтобы выручить деньги для выполнения своих обязательств. Если цены на акции и облигации падали, когда банки обращались за кредитами, начиналась паника. Инвесторы сбрасывали ценные бумаги, заемщики объявляли дефолт, а слухи о неплатежеспособности банков вызывали бегство вкладчиков. В результате брокеры, банки и предприятия, нуждающиеся в деньгах, могли превратиться в финансовую спираль смерти.81 Поддержание денежной массы в равновесии и предотвращение паники зависело от вмешательства чиновников Казначейства, что было одной из тех вещей, которые ненавидели либералы. Это также означало, что такие люди, как Кук и Гоулд, занимались культивированием этих чиновников, а также конгрессменов и президента. От этого зависело их состояние.

После войны Кук продолжал полагаться на свои связи в Вашингтоне, наработанные благодаря его брату Генри - эффективному лоббисту, но ужасному банкиру. С выходом федерального долга государственный бизнес Кука неуклонно сокращался. Поэтому он обратился к железным дорогам. Он задействовал свой старый круг инвесторов для строительства Northern Pacific и продолжал работать с президентом и конгрессменами, чтобы добиться дальнейшей помощи для этой железной дороги. Он поддерживал политические отношения с республиканцами, как индивидуальные, так и коллективные, которые сложились у него во время Гражданской войны. Профессиональные дружеские связи Кука имели большое значение, поскольку его состояние зависело от государственного бизнеса и государственных субсидий. Республиканский национальный комитет обратился к Куку за средствами для предвыборной кампании Гранта в 1872 году, и Грант стал случайным гостем в поместье Кука Огонтц под Филадельфией. Президент, у которого было мало близких друзей, проводил далеко

246 РЕСПУБЛИКА, ЗА КОТОРУЮ ОН ВЫСТУПАЕТ

больше времени проводил за столами Кука и ему подобных, чем в обществе сапожников.82

Гулд также поддерживал президента Гранта, поскольку тот тоже проявлял большой интерес к монетарной политике правительства и его субсидиям на железные дороги. С самого начала первой администрации Гулд посещал и развлекал Грантов. Он подвел президента к гибельной пропасти.

Финансисты, такие как Гулд и Кук, - инвестиционные банкиры, брокеры и спекулянты послевоенной экономики - были теми людьми, которых американцы называли капиталистами. Они не доверяли им, потому что те были чужды миру свободного труда. Они не работали руками, не производили вещи. Капиталисты оправдывали свое вознаграждение риском, который они брали на себя, а не работой, которую они выполняли. Без их готовности рисковать своим состоянием, утверждали они, не будет ни прогресса, ни рабочих мест для трудящихся, ни процветания.

На самом деле капиталисты, как и все остальные в этом обществе, стремились как можно больше избегать риска, перекладывая его на других или хеджируя свои ставки. Это было вполне рационально, но создавало диссонанс между их риторическим оправданием своей роли в экономической системе и ее реальной практикой. Джей Гулд, как и Джей Кук, или, если уж на то пошло, Коллис П. Хантингтон и Том Скотт, ненавидели риск. Именно поэтому они стремились к субсидиям, влиянию на государственную политику, инсайдерской информации - все это склоняло игровое поле в их пользу. Они использовали любые средства, включая коррупцию законодательных органов и судей, чтобы получить такие привилегии.

Когда Гулд выращивал Гранта, он пытался избежать вполне конкретного риска. В 1869 году Гулд и "Бриллиантовый Джим" Фиск запустили сложный золотой угол. Они были странной парой. Гулд был застенчив, замкнут и чувствовал себя комфортно среди своих орхидей и семьи, а Фиск был во всех отношениях его противоположностью. Фиск будет застрелен в холле нью-йоркского отеля в 1872 году, став жертвой слишком успешного соблазнения. Поскольку в Соединенных Штатах сохранялись гринбеки, а Европа перешла на золотой стандарт, обмен гринбеков на золото был необходим для американской внешней торговли. Обмен происходил в Золотой комнате в Нью-Йорке, где купцы покупали золото, необходимое им для сделок со странами, перешедшими на золотой стандарт. Если Гулд и Фиск завладевали золотом, они могли выкупить купцов. Тем, кто занимался импортно-экспортной торговлей, пришлось бы выбирать между выплатой Гулду огромной премии и банкротством. При этом Гулд грозил поставить под угрозу американскую торговлю.83

Успех схемы зависел от Министерства финансов, поскольку, если бы правительство продавало золото, это привело бы к краху. Чтобы убедиться, что правительство останется в стороне, Гулд и Фиск завербовали сначала шурина президента Гранта, затем всегда привлекательного Орвилла Бэбкока - личного секретаря Гранта. И наконец, они привлекли к своей схеме помощника министра финансов, отвечавшего за продажу золота. Возможно, они также предоставили долю в спекуляциях жене Гранта, Джулии. Когда Грант, которого Гулд убедил, что рост цен на золото поможет стимулировать экспорт сельскохозяйственной продукции, что будет способствовать процветанию и улучшению американского платежного баланса, понял истинные намерения этой схемы, он попросил казначейство вмешаться, чтобы прервать ее. Грант, однако, сообщил о своих намерениях сестре, пытаясь спасти ее и ее мужа от разорения, и Гулд, таким образом, узнал о решении президента продать золото. Он сменил позицию и стал продавать, а не покупать золото. Он предал своих коллаборационистов. Вероятно, он оказался в выигрыше, поскольку стремительный рост и резкое падение цен на золото привели к панике на Уолл-стрит. Черная пятница разорила тысячи людей, у которых не было доступа к родственнику президента.84

Капиталисты и государственные чиновники стали крестными родителями корпораций, которые несли на себе отпечаток своего происхождения как компаний, зафрахтованных правительством для выполнения общественных целей. Многие города были корпорациями, как и университеты, компании по строительству каналов и первоначальный Банк Соединенных Штатов. Все они получили хартии, предоставляющие им особые права в обмен на служение общественным целям.

До Гражданской войны американцы демократизировали корпорации, сделав их уставы легкодоступными и ограничив чрезвычайные преимущества, которыми они пользовались, но не лишили их полностью сочетания общественной цели и особых привилегий. Правительства учреждали корпорации для выполнения конкретных задач, и они не могли выходить за рамки своих уставов. Корпорация имела юридическое лицо, отдельное от своих акционеров. Теоретически она была вечной, сохраняясь даже в том случае, если ее владельцы умирали или продавали свои акции. Корпорации могли привлекать средства путем продажи акций и облигаций, а многие штаты предлагали уставы, предусматривающие ограниченную ответственность акционеров: они не должны были отвечать за долги корпорации сверх своих собственных инвестиций. В обмен на все это американцы считали, что корпорации в большей степени, чем другие предприятия, обязаны служить общественному благу. Они отличались от обычных предприятий и подлежали регулированию, выходящему за рамки обычного бизнеса. До 1890-х годов корпоративная форма доминировала только в одном секторе американской экономики - на железных дорогах.

которые считались общими перевозчиками, одинаково открытыми для всех, на дорогах общего пользования.84

Поскольку корпорации и железные дороги стали практически синонимами в Америке позолоченного века, железные дороги стали вездесущими в материальном плане, хотя их корпоративная структура делала их загадочными и непрозрачными. Чарльз Фрэнсис Адамс уловил это в 1869 году, когда вместе со своим братом Генри написал книгу "Главы Эри". Он назвал железные дороги "огромной, неисчислимой силой, практически внезапно обрушившейся на человечество; оказывающей всевозможное влияние, социальное, моральное и политическое, ставящей перед нами новые проблемы, требующие немедленного решения; изгоняющей старое, пока новое еще не созрело, чтобы заменить его" ____Yet, with the curious hard

В условиях материального века мы редко рассматриваем эту новую силу иначе, чем как машину для получения денег и экономии времени".85

Как публичные компании, чьи акции можно было купить на Нью-Йоркской фондовой бирже, железные дороги отличались от других фирм. В товариществах и частных фирмах стоимость компании зависела от прибыли от продажи ее продукции или от стоимости ее активов, таких как земля или здания. Стоимость корпораций также частично зависела от их прибыли и стоимости активов. Но поскольку основными активами железных дорог были бумаги, которые покупались и продавались на финансовых рынках, возможность контролировать и манипулировать стоимостью этих бумаг стала новым способом делать деньги, причем очень большие деньги. В долгосрочной перспективе стоимость этих бумаг зависела от прибыльности корпорации, но в краткосрочной перспективе инсайдеры могли наживаться на убыточных компаниях. Вместо того чтобы указывать на прибыльность корпорации, рост стоимости акций мог свидетельствовать о перенаправлении заемных средств на выплату дивидендов. В результате деньги оказывались в карманах инсайдеров, владевших первоначальными акциями, даже если это угрожало финансовому здоровью компании. Этого нельзя было допустить, но это и не требовалось. Если инвесторы считали, что дивиденды свидетельствуют о прибыльности корпорации, они поднимали цену на акции, которые инсайдеры приобрели за гроши. Затем инсайдеры продавали акции, получая прибыль. Новые инвесторы оставались с мешком убыточной и задолжавшей корпорации.

У инсайдеров были и другие способы заработать на убыточных корпорациях. Корпорации могли выплачивать большие комиссионные компаниям, принадлежащим инсайдерам, или же доходы могли уходить в другие компании, которые инсайдеры контролировали, в результате чего материнская железная дорога еще больше погрязала в долгах. Поскольку инсайдеры контролировали информацию, которая влияла на цену ценных бумаг железной дороги, они использовали ее для манипулирования стоимостью. Обладатели внутренней информации стали корпоративным классом. Они доминировали на Уолл-стрит, в советах директоров корпораций и в банках.86

Именно эти секреты позволили Гулду, а также Хантингтону, Стэнфорду и их компаньонам сколотить состояние на железных дорогах, которые не могли расплатиться с долгами. Хантингтон позже утверждал, что он и другие строители Central Pacific "получили очень мало прибыли от строительства дорог". Хантингтон считал, что жители Калифорнии не оценили бескорыстия компаньонов, которые так много работали за столь малые деньги, потому что Лиланд Стэнфорд, Марк Хопкинс и Чарльз Крокер взяли "что-то более пяти миллионов, чтобы построить три жилых дома для коммунистов и аграриев" на Ноб-Хилл в Сан-Франциско.87

Как люди, которые "мало зарабатывали", могли взять пять миллионов на строительство особняков, настолько больших, что казалось, в них могли бы уместиться небольшие деревни, казалось загадкой, но Хантингтон, возможно, ненароком, сделал важный вывод о финансировании железных дорог. Ассоциаты не получали большую часть своих денег от железных дорог Central Pacific или Southern Pacific, по крайней мере, не напрямую. Они получали деньги от Контрактно-финансовой компании, Западной компании по развитию и Тихоокеанской компании по улучшению. Банкиры из Сан-Франциско знали, что через железные дороги деньги перетекают в эти компании и далее в Ассошиэйтс. Калифорния была штатом, где акционеры несут ответственность за невыплаченные корпоративные долги, но процесс взыскания был обременительным. Банкиры, знавшие, как управляется Central Pacific, не давали ей денег в долг. В 1877 году Дэвид Колтон, последний человек, ставший ассоциированным членом, обнаружил, что банкиры Сан-Франциско не предоставляют средства Central Pacific и Southern Pacific без личных записок ассоциированных членов, гарантирующих заем.88

По своим размерам, сложности, финансированию и непрозрачности железнодорожные корпорации были чем-то новым под американским солнцем. Часто в них работало больше сотрудников, чем в штатах, через которые они прокладывали свои линии. Пенсильванская железная дорога, самая мощная и самая управляемая в стране, в 1867 году имела чуть меньше тысячи миль путей, а по объему перевозок и сложности организации она была ближе к военной, чем предыдущие формы бизнеса.89

Однако было ошибкой путать размер и власть с эффективностью. В теории Пенсильвания делала упор на централизацию, иерархию и бюрократию; в процессе работы она требовала подробной и, желательно, точной информации. Против предполагаемой невидимой руки рынка она использовала видимую руку менеджмента. Однако на практике "Пенсильвания" Тома Скотта изобиловала инсайдерскими сделками и подчиненными компаниями, которые выкачивали прибыль; большинство железнодорожных корпораций вряд ли можно назвать образцами эффективности. Железные дороги терпели крах и возрождались с большой регулярностью.90

На Юге приход железных дорог и корпораций представлял еще более серьезную опасность. Железные дороги, первоначально осуждаемые белыми южанами за предоставление возможностей для свободного труда чернокожих, привели к появлению новых форм принудительного труда. О силе американской народной культуры свидетельствует тот факт, что память о Джоне Генри сохранилась надолго после смерти Коллиса П. Хантингтона и Тома Скотта. Джон Генри был чернокожим, но не вольноотпущенником. Он был родом из Нью-Джерси и, по-видимому, перебрался в Виргинию вместе с армией в качестве солдата или рабочего. Хантингтон, будучи старым аболиционистом, по-прежнему болезненно относился к чернокожим, насилию на Юге и железным дорогам. Спустя годы Хантингтон вспоминал о себе как о борце за расовую справедливость. Он утверждал, что использовал ресурсы железной дороги для преследования убийцы чернокожего рабочего, работавшего на железной дороге Чесапик и Огайо в Кентукки.91

История Хантингтона погребена в записях к мемуарам, которые так и не были опубликованы, но история Джона Генри получила широкое распространение. Рабочие и народные песни увековечили его как "человека, гоняющего сталь", который участвовал в гонке с паровым буром при строительстве туннеля. Джон Генри выиграл гонку, но "умер с молотком в руке".

Образно говоря, песня была права. Паровой бур убил настоящего Джона Генри, но это была не гонка, и Генри не был гигантом. Его рост составлял 5 футов 1 дюйм, что, как выяснилось, было идеальным ростом для людей, прокладывающих туннели в Аппалачских горах. Генри был каторжником. Хантингтон нанимал осужденных из Вирджинии для работы на своих железных дорогах, в том числе на туннельных работах, настолько опасных, что свободные рабочие увольнялись или бастовали, чтобы не делать этого.92

Джон Генри был осужден за кражу. Улики против него были столь же туманны, как и детали преступления. Он был арестован в соответствии с "Черным кодексом", который превратил проступки в уголовные преступления. Генри судили в тот же день в 1866 году, что и более известного человека, обвиненного в гораздо более серьезных преступлениях: Джефферсон Дэвис обвинялся в государственной измене, пиратстве и соучастии в убийстве пятисот солдат в тюрьме Андерсонвилль. Северяне, среди которых были Хорас Грили и Корнелиус Вандербильт, внесли за Дэвиса залог. Самые влиятельные северяне потеряли аппетит к судебному преследованию. Они либо создали бы мученика, либо, в случае неудачи с осуждением, поставили бы под сомнение версию северян о войне. Судья, рассматривавший дело Дэвиса, приостановил процесс на неопределенный срок, и Дэвис вышел на свободу. Генри, родившийся в Нью-Джерси и девятнадцатилетний на момент ареста, получил срок в десять лет. Отправка бедняков в тюрьму, в то время как сильные мира сего гуляли, способствовала романтизации преступников Позолоченного века, таких как Джесси Джеймс.93

Оказалось, что Джон Генри получил смертный приговор, вынесенный хантингтонской компанией "Чесапик и Огайо". Реформаторы оправдывали сдачу осужденных в аренду корпорациям, поскольку это позволяло создать лучшие условия, чем жизнь в ветхих, переполненных и жестоких виргинских тюрьмах. Генри и еще более двухсот заключенных, нанятых на "Чесапик и Огайо", поначалу выполняли неквалифицированную работу в туннелях, пробитых в горах. Но в 1870 году новые паровые буры в туннеле Льюиса начали выходить из строя, и каторжникам пришлось вручную сверлить отверстия для взрывчатки и расчищать завалы в туннеле. Генри, вероятно, умер в 1873 году после работы в туннеле. Причиной смерти стал силикоз, туберкулез или пневмония - любое из этих заболеваний или все они были вызваны или усугублены микроскопическими кусочками песчаника и других пород, которые он и другие рабочие вдыхали после того, как буры и взрывы раздробили породу. Все, кто работал в туннеле, вероятно, умерли в течение нескольких лет. Около ста заключенных либо вернулись в тюрьму только для погребения, либо умерли вскоре после прибытия. Примерно 80 процентов из них были молодыми чернокожими мужчинами. Одним из них был Джон Генри.94

Смерть Генри стала суровым напоминанием о сохраняющихся ограничениях на распространение свободного труда на Юге, и когда "Кожевник из Галены" и "Сапожник из Натика" выдвинули свои кандидатуры, в самом сердце страны уже появились трещины в идеале свободного труда. Труд заключенных был явным продолжением несвободного труда, а наемный труд, хотя и позволял рабочим приходить и уходить по своему усмотрению, не был свободным в том смысле, который когда-то представляли себе сторонники свободного труда. Новый элемент и новое глубокое разделение стали определять американское общество.

1

Роберт Дж. Гордон, Взлет и падение американского роста: The U.S. Standard of Living since the Civil War (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2016), 28-30. Paul W. Rhode, "Gallman's Annual Output Series for the United States, 1834-1909," National Bureau of Economic Research Working Papers Series Working Paper 8860, April 2002: 28. Осторожность здесь заключается в том, что годовые цифры не вполне надежны, но более широкие тенденции - вполне.

2

Эрик Фонер, Реконструкция: Незавершенная революция Америки, 1863-1877 (New York: Harper & Row, 1988), 235.

3

Lou Falkner Williams, The Great South Carolina Ku Klux Klan Trials, 1871-1872 (Athens: University of Georgia Press, 1996), 125-27; William S. McFeely, Grant: A Biography (New York: Norton, 1981), 368-73.

4

Марк В. Саммерс, Железные дороги, Реконструкция и Евангелие процветания: Помощь при республиканцах, 1865-1877 (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1984), 85-97.

5

Foner, 364-72.

6

McFeely, 56, 66, 381-82.

7

Майкл Заким, "Производство капитализма: Клерк за работой" в книге "Капитализм принимает командование" (Michael Zakim and Gary J. Kornblith, eds., Capitalism Takes Command: The Social Transformation of Nineteenth-Century America (Chicago: University of Chicago Press, 2012), 223-48; Edwin G. Burrows and Mike Wallace, Gotham: A History of New York City to 1898 (New York: Oxford University Press, 1999), 970.

8

Роберт Дж. Гордон, "Два века экономического роста: Европа в погоне за американской границей", серия рабочих документов Национального бюро экономических исследований (2004), http:// www.nber.org/papers/w10662.

9

Пол В. Род, "Годовой ряд выпуска продукции Галлмана для Соединенных Штатов, 1834-1909", Национальное бюро экономических исследований, серия рабочих документов Working Paper no. 8860, April 2002: 28.

10

Историческая статистика Соединенных Штатов Америки с древнейших времен до наших дней: Millennial Edition, ed. Скотт Зигмунд Гартнер, Сьюзан Б. Картер, Майкл Р. Хейнс, Алан Л. Олмстед, Ричард Сатч и Гэвин Райт (Нью-Йорк: Cambridge University Press, 2006), таблица Df882-885-Построенный километраж железных дорог: 1830-1925; Richard White, Railroaded: The Transcontinentals and the Making of Modern America (New York: Norton, 2011), 50; Scott Reynolds Nelson, Iron Confederacies: Southern Railways, Klan Violence, and Reconstruction (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1999), 120.

11

Роберт Э. Галлман, "Экономический рост и структурные изменения в длинном девятнадцатом веке", в Кембриджской экономической истории Соединенных Штатов, ред. Stanley L. Engerman and Robert E. Gallman (Cambridge: Cambridge University Press, 1996), 2: 50; Historical Statistics of the United States, Earliest Times to the

12

Настоящее: Millennial Edition, table Ee56y-589 - Exports of selected commodities: 1790-1989; John C. Hudson, Making the Corn Belt: A Geographical History of Middle-Western Agriculture (Bloomington: Indiana University Press, 1994), 147-49; James Livingston, "The Social Analysis of Economic History and Theory: Conjectures on Late Nineteenth-Century American Development," American Historical Review 92, no. 1 (1987): 72-73; Ричард Шнейров, "Мысли о периодизации позолоченного века: Накопление капитала, общество и политика, 1873-1898," Journal of the Gilded Age and Progressive Era 5, no. 3 (2006): 203-4; Jeffrey G. Williamson, "Watersheds and Turning Points: Conjectures on the Long-Term Impact of Civil War Financing," Journal of Economic History 34, no. 3 (1974): 637-38.

12. Гилберт Кортланд Файт, The Farmers' Frontier, 1865-1900 (New York: Holt, Rinehart and Winston, 1966), 39-48.

13

13. Хадсон, 130-41.

14

Там же, 147-49; Hamlin Garland, Main-Travelled Roads (New York: Signet, New American Library, 1962), 141-42; Garland, A Son of the Middle Border (New York: Grosset & Dunlap, 1928), 148-54; Historical Statistics of the United States, Earliest Times to the Present: Millennial Edition, table Ee569-589 - Exports of selected commodities: 1790-1989; "Трудовые часы на единицу продукции", таблица Da 1142-71.

15

Джереми Атак, Фред Бейтман и Уильям Паркер, "Ферма, фермер и рынок", в Кембриджской экономической истории США, 2: 258-64; Гарланд, Сын средней границы, 148-54; Нельсон, 120; В. Бернард Карлсон, "Технология и Америка как общество потребления, 1870-1900", в "Позолоченный век: Perspectives on the Origins of Modern America, ed. Charles W. Calhoun, 2nd ed. (Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 2007), 33-35.

16

Таблица Ee569-589 - Экспорт отдельных товаров: 1790-1989, в Исторической статистике Соединенных Штатов, с древнейших времен до настоящего времени: Millennial Edition; Robert E. Lipsey, "U.S. Trade and the Balance of Payments, 1800-1913," in Cambridge Economic History of the United States, 2: 704-5; Scott Nelson, A Nation of Deadbeats: An Uncommon History of America's Financial Disasters (New York: Knopf, 2012), 158, 161; Harold G. Vatter, The Drive to Industrial Maturity: The U.S. Economy, 1860-1914 (Westport, CT: Greenwood Press, 1975), 63.

17

Гэвин Райт, Старый Юг, Новый Юг: Революции в экономике Юга после Гражданской войны (Нью-Йорк: Basic Books, 1986), 87-89.

18

Ричард Х. Тимберлейк, Истоки центрального банковского дела в Соединенных Штатах (Кембридж, MA: Harvard University Press, 1978), 87-88; Свен Бекерт, Монашеская метрополия: New York City and the Consolidation of the American Bourgeoisie, 18501896 (Cambridge: Cambridge University Press, 2001), 149; Richard Franklin Bensel, Yankee Leviathan: The Origins of Central State Authority in America, 1859-1877 (Cambridge: Cambridge University Press, 1990), 268-72.

19

Николя Баррейр, "Les echelles de la monnaie: Souverainete monetaire et spatialisa-tion de la politique americaine apres la guerre de secession", Annales, Sciences Sociales 69, no. 2 (2014): 450; Beckert, 149; Timberlake, 87-88; Gretchen Ritter, Goldbugs and Greenbacks: The Antimonopoly Tradition and the Politics of Finance in America (Cambridge: Cambridge University Press, 1997), 68-69, 70-73.

20

Summers, 8; Sven Beckert, Empire of Cotton: A Global History (New York: Knopf, 2014), 274-94; Bensel, 331-32, 343-45.

21

Дуглас А. Ирвин, "Тарифы в позолоченном веке Америки", Журнал экономической истории 67, нет. 3 (September 2007): 584, 596; Christopher Morris, The Big Muddy: An Environmental History of the Mississippi and Its Peoples from Hernando De Soto to Hurricane Katrina (New York: Oxford University Press, 2012), 151-64; Bensel, 331-32,

343-45.

22

Пол В. Гейтс, История развития законодательства о государственных землях (Вашингтон, округ Колумбия: [продается суперинтендантом документов, ГПУ США], 1968), 380-81; Лесли Е. Декер, Железные дороги, земли и политика: The Taxation of the Railroad Land Grants, 1864-1897 (Providence: Brown University Press, 1964), passim, особенно 243-50; White, 123.

23

Фонер, 379-89; Нельсон, 4-6, Саммерс, 9-10, 24-25.

24

Саммерс подробно описывает помощь и субсидии, 9-10, 24-25, 29-30, 36, 39-46, 65-84, 87-90, 100-12, 123-36, 168-73, 182-83, 214-17, 236, 243-44; о железнодорожной системе Юга см. William G. Thomas, The Iron Way: Railroads, the Civil War, and the Making of Modern America (New Haven, CT: Yale University Press, 2011); Roger Ransom and Richard Sutch, "Capitalists without Capital: The Burden of Slavery and the Impact of Emancipation," Agricultural History 62, no. 3 (1988): 138-39.

25

Nelson, Iron Confederacies, 116, 121; Foner, 328-29, 382-83; Robin L. Einhorn, American Taxation, American Slavery (Chicago: University of Chicago Press, 2006), 107-8, 203-4, 209, 231-35; Wright, 17-50; Summers, 36-46; Thomas C. Holt впервые выдвинул важный аргумент о списании долгов в 1970-х годах в книге Black over White: Negro Political Leadership in South Carolina During Reconstruction (Urbana: University of Illinois Press, 1977), 129-30.

26

Эдвард Л. Айерс, Обещание нового Юга: Life after Reconstruction (New York: Oxford University Press, 1992), 13-15; Steven Hahn, The Roots of Southern Populism: Yeomen Farmers and the Transformation of the Georgia Upcountry, 1850-1890 (New York: Oxford University Press, 1983), 170-203; Wright, 110.

27

Beckert, The Monied Metropolis, 162-63.

28

Дэвид Зиверт Лавендер, Великий убедитель (Нивот: University Press of Colorado, 1998, ^70к 2-3.

29

Philadelphia Sunday Morning News, n.d. 1878, вложение с письмом Фрейзера к CPH, 6 ноября 1878 г., в Collis P. Huntington Papers, 1856-1901, Microfilming Corporation of America (Syracuse, NY: Syracuse University Library), CPH Papers, ser. 1, r 15.

30

Нельсон, Железные конфедерации, 72-81.

31

Нельсон, Железные конфедерации, 52-53, 79-89, 93-94.

32

Там же, 84-94.

33

Томас, 188; Нельсон, 138-40.

34

Стэнли Энгерман, "Рабство и его последствия", в Кембриджской экономической истории США, 2: 356-60; Стивен Ханн, Корни южного популизма: Yeomen Farmers and the Transformation of the Georgia Upcountry, 1850-1890 (New York: Oxford University Press, 1983) 147, 159-62.

35

Wright, 54; Lou Ferleger and John D. Metz, Cultivating Success in the South: Farm Households in the Postbellum Era (New York: Cambridge University Press, 2014), 25-29.

36

Ферлегер и Метц, 35-36; Райт, 34-35, 48-49; Хан, 141-42, 149-52, 163, 239-54.

37

Ферлегер и Мец, 57-91.

38

Wright, 34-38; Beckert, Empire of Cotton, 292-94; Hahn, 137-69; Eugene R. Dattel, Cotton and Race in the Making of America: The Human Costs of Economic Power (Chicago: Ivan R. Dee, 2009), 229-42; Engerman, "Slavery and Its Consequences," in The Cambridge Economic History of the United States, 2: 356-60.

39

Айерс, 13-15; Райт, 50, 110.

40

Райт, 7, 12, 55, 66-70, 76.

41

Эллисон Хоббс, Избранное изгнание: A History of Racial Passing in American Life (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2014), 115.

42

Фонер, 375-77.

43

Philip Scranton, Endless Novelty: Specialty Production and American Industrialization, 1865-1925 (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1997), 27-33.

44

Стивен У. Уссельман, Регулирование железнодорожных инноваций: Business, Technology, and Politics in America, 1840-1920 (New York: Cambridge University Press, 2002), 63-68, 71-75; Scranton, 31-59; A. J. Millard, Edison and the Business ofInnovation (Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 1990), 25-26.

45

Джеффри Хайду, Граждане-работодатели: Business Communities and Labor in Cincinnati and San Francisco, 1870-1916 (Ithaca, NY: ILR Press, 2008), 19, 27-31, 38-39.

46

Марк Твен, "Янки из Коннектикута при дворе короля Артура" (Нью-Йорк: Harper & Brothers, 1917, изд. 1889 г.), 5.

47

Scranton, 29-34, 73-74; Philip Scranton, Proprietary Capitalism: The Textile Manufacture at Philadelphia, 1800-1885 (Cambridge: Cambridge University Press, ^83к 310-1L 337-49.

48

Кристофер Джонс, "Ландшафт энергетического изобилия: Anthracite Coal Canals and the Roots of American Fossil Fuel Dependence, 1820-1860," Environmental History 15, no. 3 (2010): 449-84; Джеймс Партон, "Питтсбург" [sic], Atlantic Monthly 21 (1868): 17-36.

49

Филип Скрэнтон, "Концептуализация индустриализации Пенсильвании, 1850-1950", История Пенсильвании, 61, № 1 (1994): 9; Suresh Naidu and Noam Yuchtman, "Labor Market Institutions in the Gilded Age of American Economic History," Working Paper 22117, NBER (Cambridge: National Bureau of Economic Research, 2016), 7-8; весь этот раздел в значительной степени зависит от работы Scranton, Endless Novelty, 10, passim.

50

Томас Парке Хьюз, Американский генезис: Век изобретений и технологического энтузиазма, 1870-1970 (Нью-Йорк: Викинг, 1989), 24-30.

51

Миллард, 22-26.

52

Там же, 31-42.

53

Эми Дру Стэнли, "От кабалы к контракту: наемный труд, брак и рынок в эпоху освобождения рабов" (Кембридж: Cambridge University Press, 1998), 63-64; Beckert, The Monied Metropolis, 145-46.

54

Джон Б. Джентц и Ричард Шнейров, Чикаго в эпоху капитала: Class, Politics, and Democracy During the Civil War and Reconstruction (Urbana: University of Illinois Press, 2012), 19-20; Stanley, 63-64; Matthew S. Jaremski, "National Banking's Role in U.S. Industrialization, 1850-1900," Working Paper no. 18789, NBER (2013), http://www.nber.org/papers/w18789.

55

Sketches of Men of Progress, ed. James Parton ([n.p.]: New York and Hartford Pub. Co., 1870), 75-76; Nancy Cohen, The Reconstruction of American Liberalism, 1865- 1914 (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2002), 107-9.

56

Скрэнтон, "Концептуализация индустриализации Пенсильвании, 1850-1950", 9, 72-73; William G. Roy, Socializing Capital: The Rise of the Large Industrial Corporation in America (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1997), 5, 22, 78-79, 97, 256-57.

57

Весь этот раздел в значительной степени зависит от работы Филипа Скрэнтона "Бесконечная новизна".

58

Стэнли, 60-62; Джентц, 82-83.

59

Stanley, 73-83; Daniel T. Rodgers, The Work Ethic in Industrial America: 1850-1920, 2nd ed. (Chicago: University of Chicago Press, 2014), 30, 32.

60

Майкл Дж. Сэндел, Недовольство демократией: America in Search of a Public Philosophy (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 1996), 189-90.

61

Стэнли, 148-55, цитата 151.

62

Хендрик Хартог, Мужчина и жена в Америке: A History (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2000), 101; Stanley, 138-48, 146-47.

63

Там же, 156-66, цитата 166.

64

Уолтер Лихт, Индустриализация Америки в девятнадцатом веке (Балтимор, MD: Johns Hopkins University Press, 1995), 184.

65

Джентц, 13.

66

Ричард Шнейров, Труд и городская политика: Class Conflict and the Origins of Modern Liberalism in Chicago, 1864-97 (Urbana: University of Illinois Press, 1998), 32-36; David R. Roediger and Philip S. Foner, Our Own Time: A History of American Labor and the Working Day (New York: Greenwood, 1989), 101-19; Jentz, 81-82, 86-90.

67

Дэвид Монтгомери, "Забастовки в Америке XIX века", История социальных наук 4, № 1 (1980): 94.

68

Адам-Макс Тучинский, Horace Greeley's New-York Tribune: Социализм эпохи гражданской войны и кризис свободного труда (Итака, Нью-Йорк: Издательство Корнельского университета, 2009), 192-96; Джентц, 92-94.

69

Стивен Минц, Плот навоза: A History of American Childhood (Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 2004), 136; Jentz, 100-101.

70

Джентц, 100-110.

71

Там же, 94-97.

72

Коэн, 38-43; Джентц, 94-95.

73

Джентц, 106-10.

74

Дэвид А. Зондерман, Непростые союзники: Working for Labor Reform in Nineteenth-Century Boston (Amherst: University of Massachusetts Press, 2011), 11-18, 95; Cohen, 35-38.

75

Джентц, 19-24.

76

Там же, 23-24.

77

Уайт, 10-13.

78

Beckert, The Monied Metropolis, 243; Roy, 115-43.

79

Бенсел, 248-51.

80

Ричард Силла, "Федеральная политика, структура банковского рынка и мобилизация капитала в Соединенных Штатах, 1863-1913", Журнал экономической истории 29, нет. 4 (1969): 659-65; John A. James, Money and Capital Markets in Postbellum America (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1978), 9-10, 25, 27-28, 60-62, 67-71, 97-104, 118-21,

125-48, 234-35, 242-43.

81

Бенсел, 263-65; Силла, 678-85; Джеймс, 63.

82

Уайт, 75, 81-82.

83

Мори Клейн, Жизнь и легенда Джея Гулда (Балтимор, MD: Johns Hopkins University Press, 1986), 99-115; Макфили, 320-31.

84

Мори Клейн, Генезис индустриальной Америки, 1870-1920 (Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 2007), 106-7; Рой, 41-77.

85

Чарльз Фрэнсис Адамс, Главы Эри и другие эссе, изд. Генри Адамс и Фрэнсис Амаса Уолкер (Нью-Йорк: Х. Холт, 1886, ориг. изд. 1869), 335.

86

Рой, 98-109; Уайт, 67-69.

87

Коллис П. Хантингтон - У. У. Стоу, 8 февраля 1893 г. (ошибочно датировано 1894 г.), в коллекции Коллиса П. Хантингтона, 1856-1901 гг.

88

Колтон - К. П. Хантингтону, 23 мая 1877 г., в книге "Осьминог говорит: The Colton Letters, ed. David Douty Colton, Collis Potter Huntington, and Salvador A. Ramirez (Carlsbad, CA: Tentacled Press, 1992), 36.

89

Henry V. Poor, Poor's Manual of Railroads, ed. Henry V. Poor (New York: H. V. & H. W. Poor; [etc., etc.], 1868), 226-29.

90

Альфред Д. Чандлер, "Видимая рука: The Managerial Revolution in American Business (Cambridge, MA: Belknap Press, 1977), 104-21.

91

Коллис П. Хантингтон, рассказанный Чарльзу Нордхоффу, ""Автобиографический очерк"", в Collis P. Huntington Papers, 1856-1901, 61.

92

Скотт Рейнольдс Нельсон, Steel Drivin Man: John Henry, the Untold Story of an American Legend (New York: Oxford University Press, 2006), 41-58.

93

Dattel, 227; Nelson, Steel Drivin' Man, 41-58; William Alan Blair, With Malice toward Some: Treason and Loyalty in the Civil War Era (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2014), 245-51; Richard White, "Outlaw Gangs of the Middle Border: Американские социальные бандиты", Western Historical Quarterly 12, no. 4 (1981).

94

Nelson, Steel Drivin' Man, 41-58.

7.

Паника

В 1872 году Улисс С. Грант продемонстрировал глубину и силу этнокультурной лояльности, усиленной Гражданской войной; в 1874 году он продемонстрировал ее пределы. Выступая против Гранта, либеральные республиканцы сильно ошиблись в оценке своей собственной идеологической привлекательности. Более того, они переоценили силу идеологии в американской политике и не поняли, как Гражданская война и ее последствия изменили эту политику. Либеральные республиканцы ожидали, что в 1872 году одна или обе старые партии исчезнут, и думали, что избиратели объединятся вокруг их проблем и позиций. Они ошибались во многих вещах. Это была одна из них.1

Либеральные республиканцы хотели создать идеологическую партию в эпоху, когда американские политические партии не были идеологически последовательными. И демократы, и республиканцы объединяли избирателей, которые охватывали идеологический спектр по экономическим и социальным вопросам. Дебаты по поводу тарифов, золотого стандарта, корпоративных субсидий и регулирования, а также опасностей, которые неравенство в богатстве и власти представляло для республики, были постоянными, обычно интеллектуальными и широко освещались, но позиции по этим вопросам не были строго определены партией. Даже тариф, ставший фирменным вопросом северо-восточных республиканцев, не мог быть поддержан после 1874 года без голосов демократов.2

Вопросы никогда не были главным. Республиканцы выступали за активное федеральное правительство, однородное население с гарантированной государством свободой договора и государственное стимулирование экономики. Демократы оставались партией "нет": они хотели небольшого федерального правительства, местного контроля и свободной торговли. Однако эти широкие общие позиции зависели от региона, и лишь отчасти они определяли людей.

Демократы или республиканцы. Проблемы могли привести избирателей на избирательные участки или удержать их дома, но обычно они не заставляли их покидать одну партию и голосовать за другую. Политика по-прежнему в равной степени была связана как с идентичностью, так и с вопросами.

Обе партии зависели от ассоциаций, более первичных, чем идеология или обещания честного управления. Вскормленные кровью Гражданской войны и глубокой этнической, религиозной и региональной лояльностью, партии требовали более богатой пищи, чем могли обеспечить принципы. Борьба между Союзом и Конфедерацией наделила такие слова, как верность и измена, эмоциональным смыслом, который перешел в партийную политику. Белые, родившиеся на севере, были в основном республиканцами, если только они не были копперхедами во время Гражданской войны; белые, родившиеся на юге, были в основном демократами, если только они не были юнионистами или мелкими фермерами, ненавидящими класс плантаторов. Афроамериканцы по понятным причинам были республиканцами. Католические иммигранты, особенно городские ирландцы, были демократами. Протестанты-евангелисты в подавляющем большинстве были республиканцами на Севере, но их рвение к запретам, субботним законам и искоренению всех языков, кроме английского, в школах и общественной жизни могло заставить некоторых не евангелических протестантов, особенно немцев, прогуливать выборы или иногда голосовать за демократов. Постоянно менять партию было нелегко. Однажды сформированная и подпитываемая воспитанием, ассоциациями и патронажем партийная лояльность становилась частью повседневной идентичности человека. Тех, кто предавал свою партию, считали неполноценными людьми или вообще не людьми. Сенатор Роско Конклинг, один из ведущих республиканцев, ненавидел либералов так же сильно, как они презирали его. Он принижал их мужское достоинство, называя их "мужеложцами, дилетантами и ковровыми рыцарями политики".3

Как и мышцы, партийная лояльность должна была регулярно тренироваться, чтобы оставаться сильной. Граждане публично демонстрировали свою лояльность в драматических зрелищах, от парадов до таблоидов и митингов, призванных стимулировать явку, от которой зависела победа на выборах. Голосование было публичным. Каждая партия печатала собственные легко идентифицируемые бюллетени, в которых указывались только ее кандидаты, и раздавала их избирателям, которые опускали их на избирательные участки. Если их не подавляли насилием или законами, направленными на лишение избирательных прав, избиратели в конце XIX века приходили на выборы в неизменно высоком количестве.4

Национальные вопросы, связанные с Реконструкцией, будоражили политику до начала 1870-х годов, но партии и кампании оставались сугубо местными. Партии представляли собой союзы, и успех партии часто зависел от подавления раскольнических вопросов, особенно связанных со спиртным, религией и государственными школами, которые могли их расколоть. Национальные партии, в свою очередь, состояли из объединений партий штатов, и лишь слабые центральные организации удерживали их вместе. В 1872 году Республиканский национальный комитет работал из трех маленьких комнат в нью-йоркском отеле. Харизма кандидатов в президенты не объединяла партии. Американские кандидаты в президенты, казалось, похоронили харизму вместе с Линкольном и не собирались ее выкапывать до конца века. И даже если претенденты на пост президента были более убедительными фигурами, избиратели считали публичную агитацию кандидатов в президенты неприличной.5

Вскоре стало очевидно, что Грант не знает, что делать с грандиозной победой, которую он одержал в 1872 году; он отдалил многих своих друзей, пытаясь примирить врагов, как либералов, так и южан. В ожидании второго срока президент проводил время за назначениями, как важными, так и незначительными. Он пытался приспособить партийные фракции и сбалансировать государственные машины. Его второй кабинет министров был столь же неразличим, как и первый, и не мог дать стоящего совета, даже если бы Грант был готов к нему прислушаться. Гранту предстояло переделать Верховный суд, но его назначения, несколько из которых провалились либо из-за того, что кандидаты отказали ему, либо из-за того, что Сенат отказался их утвердить, были странными. Без какого-либо четкого метода или намерения он создал суд, который помог бы уничтожить законодательную базу Реконструкции. В основном он назначал на должности посредственностей, хотя Моррисон Ремик Уэйт, ставший председателем суда (сменив на этом посту Салмона П. Чейза, умершего в 1873 году), был компетентен, хотя и малоизвестен за пределами кругов Республиканской партии.6

Грант медлил, пока надвигались политические и экономические бури. Многие выборы 1872 года на Юге оказались спорными, с явными доказательствами мошенничества и коррупции, связанными с южными железными дорогами и республиканской политикой. Это не было ни назидательным, ни удивительным. Более крупный скандал и большая опасность заключались в запоздалом наследстве от администраций Линкольна и Джонсона, которое долгое время оставалось бездействующим и опасным.7

Газета Чарльза Даны New York Sun разразилась скандалом вокруг Credit Mobilier в разгар президентской кампании 1872 года. В то время как республиканцы боролись со слухами о коррупции, это было не то, что нужно партии. Sun провозгласила Credit Mobilier "королем мошенничества". Королем он стал потому, что связал частную коррупцию железнодорожных корпораций с государственной коррупцией: "Конгрессмены, ограбившие народ, теперь поддерживают национального грабителя". Пресса так и не смогла разобраться в финансовых деталях, но это и не требовалось: попытки конгресса замять скандал, наоборот, поддерживали его жизнь. Репортеры могли сосредоточиться на сокрытии, пока Конгресс был вынужден проводить расследование.8

Железные дороги пришли в Конгресс, предлагая акции, облигации и землю, и политики слетелись как мухи. Люди, управлявшие Union Pacific, продавали акции Credit Mobilier, строительной и финансовой компании, использовавшейся для перекачки прибыли инсайдерам, по ценам ниже рыночных влиятельным политикам. В скандале оказалось замешано руководство железной дороги Union Pacific, включая конгрессмена Оукса Эймса, а также Шуйлер Колфакс, действующий вице-президент Соединенных Штатов, конгрессмен Джеймс А. Гарфилд, Джеймс Г. Блейн, спикер Палаты представителей, и множество ведущих сенаторов и представителей. Некоторые из них будут уничтожены, большинство же только запятнаны. Чтобы потопить политического деятеля Позолоченного века, требовался тяжелый груз скандала.9

Среди откровенных, но не слишком мудрых защит, предложенных Оуксом Эймсом, была та, что подаренные акции не были взятками, потому что взятки давались quid pro quo, а предложения купить акции Credit Mobilier были обменом между друзьями, уже готовыми оказать друг другу услугу. Акции не могли быть взяткой, утверждал он, поскольку их стоимость была ниже цены голоса в конгрессе. Эймс проводил различие, важное для политики позолоченного века. Union Pacific и другие железные дороги различали своих друзей и тех, кого нужно было подкупить. Те, кто получил акции Credit Mobilier, уже считались друзьями. Дружба была предпочтительным способом формулировки связей между бизнесменами и политиками. Для того чтобы быть другом, не обязательно нравиться кому-то на самом деле; достаточно было обязательств и взаимности. У лидеров корпораций было много друзей в прессе, в судах и в других компаниях, но прежде всего они дружили с политиками. На вопрос о секрете политического успеха Джон Моррисси, "призовой боец, профессиональный игрок и член Конгресса... ответил: "Держитесь своих друзей и не стесняйтесь своих денег". "Как сказал один из законодателей репортеру Джорджу Альфреду

Таунсенд: "Меры жили или умирали в дружбе". Иметь друзей было не просто хорошо - это было необходимо.10

Дружба подразумевает взаимность; предлагать взятку другу было ненужно и оскорбительно. Объяснения Эймса о различиях между взяткой и дружбой при обмене частных услуг на общественные блага не особенно помогли вернуть веру населения в своих представителей. Конгресс вынес порицание республиканцу Эймсу за предложение взятки и лидеру демократов Джеймсу Бруксу за ее получение, но больше никто не был наказан, а деньги не были возвращены. Это сделало скандал еще более смертоносным и долгоиграющим. Как можно было наказать Эймса за то, что он предлагал взятки за поддержку, когда никто, кроме Брукса, не был наказан за их получение?11

Скандалы, однако, мало чем помогли либералам; вместо этого они породили другое реформаторское движение, антимонополизм, которое вскоре стало гораздо более масштабным, чем либерализм, с которым оно имело общие корни. В начале 1870-х годов антимонополизм только формировался в форме грейнджеризма. Купцы, а не фермеры, провели первые законы о железных дорогах в верхней части долины Миссисипи, но законы, регулирующие железные дороги, были известны как законы Грейнджера отчасти потому, что Гранж - Покровители мужеводства - назвали их своими, а также потому, что либералы вроде Годкина стремились представить западное регулирование железных дорог как аграрное наступление на собственность.12

Гранж возник как фермерское кооперативное движение, направленное на повышение уровня и благосостояния фермеров, особенно на Западе и Юге. Оливер Х. Келли, работавший в Министерстве сельского хозяйства США, основал организацию в 1867 году. Укрепившись в республиканском сердце Иллинойса, Айовы, Висконсина и Миннесоты, Гранж неуклонно рос, а в 1873 году, когда в стране появилось 8 667 новых отделений, его численность возросла до 10 029. Членами организации стали более семисот тысяч человек. Республиканцы не могли отмахнуться от этого движения, но политическая опасность казалась вполне преодолимой.13

Грейнджеры разделились на реформистское и более консервативное крыло, но сам Грейндж, в который входили республиканцы, демократы и те, кто призывал к созданию третьей партии, должен был быть беспартийным. Хотя, по словам одного из сторонников, она стала "силой, которую ни одна партия не может позволить себе игнорировать", ее приверженцы сохранили свою партийную лояльность. Гранж выступал за образование, кооперативные закупки, магазины, элеваторы и маркетинг, чтобы бороться с монополией железных дорог и неоправданными наценками производителей и посредников, в результате чего в 1873 году жатка McCormick, стоившая 45 долларов, продавалась в розницу за 217 долларов.14

Игнатиус Доннелли, видный республиканец из Миннесоты, несколько раз работавший в Конгрессе, стал лидером реформистского крыла Grange, так же как впоследствии он стал лидером антимонопольного движения. Он считал, что борьба между Севером и Югом уступила место "борьбе между Востоком и Западом": "Это будет не конфликт оружия, а борьба идей, борьба интересов, борьба интеллектов - одна сторона защищает себя от жадности другой".15

Грейнджеры наводили новые кошмары на либералов вроде Годкина, но антимонополизм Грейнджа имел свои собственные либеральные корни. Грейнджеры, как фермеры и потребители, были предсказуемо настроены против тарифов, и поначалу некоторые из них были сторонниками золотого стандарта. Но Грейнджеры никогда не принимали laissez-faire. Они требовали государственного регулирования железных дорог и элеваторов, а также нападали на банковскую систему, считая ее благоприятной для Востока.16

Люди, управлявшие железными дорогами, сначала высмеивали требования Грейнджеров о регулировании, но постепенно они стали их бояться. Главный лоббист Central Pacific Ричард Франшот писал Хантингтону в 1870 году, что Конгресс "очень сильно деморализован в отношении R.R. и страшен, как сам дьявол, и я не удивлюсь, если в любой день они забьют болт, как стадо овец". В условиях, когда "пресса страны... воет[,]... ...депутаты очень слабы в отношении законодательства в пользу крупных монополий". Позднее Франшот назвал растущую оппозицию конгресса железным дорогам "спазмом добродетели", но он ошибался. Три года спустя Марк Хопкинс, один из помощников Central Pacific, отметил, что ситуация не улучшилась: "Когда мы начинали, одиннадцать лет назад, Конгресс и законодательные органы были мягкими конями. Благословите меня, как они теперь рвут и мечут".17

К 1872 году антимонопольщики в Конгрессе прекратили выдачу новых федеральных субсидий железнодорожным корпорациям, хотя попытки получить их не прекращались, а штаты и местные власти продолжали оказывать помощь. Они также начали долгую борьбу за возвращение земельных грантов тем железным дорогам, которые не выполнили условия своих грантов, и за возврат облигаций, выданных Тихоокеанской железной дороге. Скандал с Credit Mobilier, по иронии судьбы, усилил сплетение железнодорожных корпораций с правительством. С появлением антимонопольного законодательства железнодорожным корпорациям стало еще важнее иметь лоббистов в Конгрессе для защиты своих интересов. Железнодорожные лобби росли в размерах и изощрялись. Частные корпорации обзавелись влиятельными друзьями, среди которых Роско Конклинг и Джеймс Г. Блейн были двумя самыми известными. Железные дороги не всегда враждебно относились к антимонопольным реформам. Конгресс стал местом для конкуренции корпораций, и когда реформа угрожала конкретной железной дороге, ее конкуренты очень часто использовали свои лобби для продвижения этой реформы. В 1870-х годах Конгресс стал местом захватывающих законодательных баталий между "Техас энд Пасифик" Тома Скотта и "Саузерн Пасифик", чьим гением был Коллис П. Хантингтон.18

Демократы оказались слабыми противниками в 1872 году, но к 1873 году республиканцам, похоже, не нужны были враги; они вполне могли нанести вред самим себе. Поскольку скандал с Credit Mobilier уже запятнал Конгресс, уходящие конгрессмены в Сорок втором Конгрессе проголосовали за повышение правительственных зарплат. Повышение зарплат, учитывая инфляцию времен Гражданской войны, было оправданным, но конгрессмены также проголосовали за повышение зарплаты задним числом, что вызвало общественный резонанс. Скандал, возмущение общественности и рост антимонополизма, который грозил расколоть Республиканскую партию по линии Восток-Запад, не были многообещающими признаками для Гранта и республиканцев. Тем не менее, казалось, что Грант сможет пережить эти бури. Выборы продемонстрировали глубокую поддержку республиканцев среди северного электората и силу голосов чернокожих на Юге. Грант выдвинул свою кандидатуру, опираясь на идею мира и процветания, и относительное спокойствие выборов 1872 года и продолжающееся процветание страны одушевляли его. У него и республиканцев были основания полагать, что они смогут укрыться от приближающихся штормов и дать им рассеяться.19

Скандал с Credit Mobilier привел к появлению двух следственных комитетов Конгресса - одного в Палате представителей и одного в Сенате - которые доминировали в центре внимания американцев весной и летом 1873 года и так и не позволили администрации Гранта выйти на чистую воду. Конгресс следовал схеме

Генри Адамс описывал расследование золотого угла Гулда: "взял множество улик, которые не осмелился исследовать и отказался анализировать". След затухал "в тот момент, когда становился заметен любой член администрации". Расследование Credit Mobilier показало, как много было не так, но Конгресс мало что предпринял. Credit Mobilier лишь усугубил недовольство Конгресса.20

Банкир-республиканец Джей Кук наблюдал за развитием событий в Credit Mobilier с неподдельной тревогой. Кук хотел, чтобы Конгресс гарантировал облигации Northern Pacific так же, как он гарантировал облигации Union Pacific и Central Pacific. Скандал положил конец любой непосредственной возможности этого, но что более важно, он разрушил паутину дружбы, которая служила ему верой и правдой. Хотя иногда было трудно сказать, кто лжет в Конгрессе, противоречия, обвинения и отрицания ясно указывали на то, что кто-то лжет.21

Однако даже в худшем случае Credit Mobilier казался лишь бурей. Он мог навредить политической карьере и положить конец субсидированию железных дорог, но эта политика уже была широко отвергнута. Его экономические последствия, казалось, угрожали только таким железным дорогам, как Northern Pacific и Union Pacific, которые заслуживали боли. Перспектива всеобщего экономического коллапса представляла собой гораздо большую опасность.22

I

На дальних берегах уже назревали более сильные бури. Американское процветание было связано с Европой гораздо глубже, чем предполагало большинство американцев. То, что происходило по одну сторону Атлантики, в конце концов оказывалось на другой. 9 мая 1873 года в Вене рухнула фондовая биржа. Финансовая катастрофа в Вене перекинулась на Берлин, потому что немцы помогли создать австрийский бум, вложив в него золото, пришедшее в качестве репараций из Парижа в Берлин после франко-прусской войны. Германия пострадала, когда Австрия разорилась.23

Золото было одной товарной цепью, пшеница - другой. Она связывала Вену с Лондоном и, в конечном счете, с Нью-Йорком, Чикаго и прериями за их пределами. Экономика Австро-Венгрии зависела от экспорта пшеницы в Великобританию. Однако примерно с 1871 года британские закупки зерна стали склоняться в сторону Северной Америки, поскольку огромные инвестиции американцев в железные дороги и западные фермы начали действовать. Американская пшеница, произведенная такими людьми, как Дик Гарланд, хлынула из прерий на элеваторы Чикаго, где ее перегружали в вагоны и по большим магистралям везли на экспорт к восточному побережью. Дополнительное зерно поступало в Европу из Калифорнии на кораблях. По мере роста урожаев и снижения транспортных расходов американская пшеница вытесняла более дорогое зерно из Центральной и Восточной Европы. Это поставило под угрозу австрийские банки, которые вкладывали значительные средства в экспортную торговлю скотом и пшеницей, которую американцы недооценивали.24

Немногие американцы за пределами нью-йоркских финансовых рынков поначалу обратили внимание на австрийский крах. Но большее число обратило внимание на реакцию Банка Англии. Не зная, куда в следующий раз ударит паника, британцы стремились как ограничить безрассудное заимствование, поставившее Австрию на колени, так и увеличить золотой запас Банка Англии. Старушка с Нидл-стрит повысила учетную ставку - сумму, взимаемую с других банков за краткосрочные кредиты, - тем самым фактически подняв процентные ставки по всей Европе и Северной Америке. Учетная ставка подскочила с 4 % в начале мая до 9 % к ноябрю.25

Еще до Венского краха инвесторы беспокоились за американские железные дороги. Нервные европейцы были плохи для американских железных дорог. Американцы финансировали основную часть расширения железных дорог, но британцы, а также немцы и голландцы также вкладывали значительные средства. Европейцы были особенно увлечены западными железными дорогами, многие из которых, как заметил один британский банкирский дом, были "предприятиями диких кошек...". Железные дороги через пустыни, нигде не начинающиеся и нигде не заканчивающиеся". Облигационный долг американских железных дорог вырос с 416 миллионов долларов в 1867 году до 2,23 миллиарда долларов в 1874 году. Такие цифры были обманчивы. Многие облигации продавались со скидкой, в результате чего железным дорогам приходилось выплачивать долг, намного превышающий полученные ими деньги.26

Финансовые цифры часто были приманкой, чтобы заманить реальные доллары на погибель. Железнодорожные промоутеры манипулировали цифрами так, что они провозглашали безопасность и прибыль для неопытных людей, в то время как инвестиции, о которых идет речь, не обеспечивали ни того, ни другого. Пока инвесторы реинвестировали проценты от облигаций железных дорог в новые облигации, железные дороги могли использовать новые инвестиции для выплаты процентов по существующим займам. Однако как только обеспокоенные инвесторы смогли получить более высокую и безопасную прибыль в Англии, деньги начали перетекать обратно через Атлантику, и надвигалась беда. В 1872 году ситуация выглядела серьезной. К 1873 году она выглядела ужасной. Когда летом 1873 года наступили обычные финансовые трудности осеннего сезона сбора урожая, Вена казалась неуютно близкой к Нью-Йорку. Американским железным дорогам не хватало доходов, чтобы оплачивать расходы и проценты, а без доступа к свежему капиталу они могли оказаться в состоянии дебиторской задолженности.27

Слабость железных дорог угрожала банкирам, которые их финансировали. Особенно это угрожало компании Jay Cooke & Company, которая в 1870 году взяла на себя ответственность за финансирование Северной Тихоокеанской железной дороги. Поначалу Куку удалось привлечь мелких инвесторов, которым он продавал государственные облигации, чтобы они вложили свои деньги в облигации Northern Pacific. Он также привлек таких известных людей, как Гораций Грили и Генри Уорд Бичер. Но ему не удалось убедить крупные европейские дома продавать его облигации, и вскоре бездействующая Northern Pacific накопила долг перед Домом Кука, намного превышающий тот, о котором Кук говорил своим партнерам и инвесторам. Кук обещал ограничить авансы своего банка железной дороге до 500 000 долларов, но к лету 1873 года они достигли 7 миллионов долларов. Northern Pacific высасывала его досуха, а единственным обеспечением по кредитам служили ее облигации, не имеющие рыночной стоимости.28

Проблемы Кука были разновидностью проблем, с которыми сталкивались практически все западные и южные железные дороги, а также многие на Востоке и Среднем Западе. Весной 1873 года Хантингтон почувствовал напряжение. Он не мог спать, охваченный "нервным волнением". Он был готов разгрузить Central Pacific, но никто не хотел покупать.29

Чтобы покрыть свои расходы, некоторые железные дороги прибегали к краткосрочным займам, но хотя это и снимало проблемы с наличностью, делало их уязвимыми перед сокращением денежной массы во время предсказуемых осенних потрясений на финансовых рынках, когда банки отзывали кредиты или не возобновляли их. Грант полагался на секретаря

Казначей Джордж Бутвелл помогал ему преодолевать кризисы, но теперь Бутвелл вернулся в Сенат.30

В 1873 году Уильям Ричардсон занимал пост министра финансов. Хотя Грант только что победил либеральных республиканцев, поклонявшихся золотому стандарту, и он, и Ричардсон были подвержены давлению со стороны сторонников "твердых денег", которые винили в инфляции и повышении процентных ставок фиатную валюту. Дебаты о фиатной валюте доминировали в монетарной политике, но пока они занимали центральное место, один из самых странных заговоров в американской истории выступал в качестве своеобразного сайд-шоу.31

В январе 1873 года Конгресс проголосовал за демонизацию серебра, за исключением мелких монет. Принятие законопроекта отметили только члены Сената и Казначейства, а также Уильям Ралстон, калифорнийский банкир. Соединенные Штаты больше не будут выпускать серебряные доллары, оставив только торговый доллар (часто называемый "китайским долларом") для торговли со странами с серебряным стандартом, под которым в основном подразумевался Китай. Серебро больше не будет юридическим стандартом в Соединенных Штатах; с биметаллизмом было покончено. В то время на этот закон не обращали внимания, но в итоге он был проклят как "Преступление 73-го года". Его последствия отражались в американской политике до конца века.

Против принятия этого законопроекта было мало возражений, поскольку сторонники "мягких денег" рассматривали серебро как еще одну форму спекуляций, а сторонники "твердых денег" стремились к золоту. Только позже, когда антимонополисты и сторонники "мягких денег" признали серебро инфляционным вариантом золотого стандарта в дефляционном мире, они задним числом демонизировали его и возложили ответственность на восточных и европейских банкиров.32

Преступление 73-го года имело место, но восточные и европейские банкиры не были его виновниками. На самом деле они хотели, чтобы Соединенные Штаты сохранили биметаллизм. С переходом Европы на золотой стандарт большое количество европейского серебра, больше не нужного европейским казначействам, а также слитков из новых месторождений наводнило товарные рынки, снизив цену на серебро. Восточные банкиры, которые также владели серебром, опасались стремительного падения цен на него и хотели, чтобы Казначейство США закупило серебро и тем самым защитило стоимость их активов. Как и европейские банкиры, меньше всего они хотели демонизации серебра.33

Антимонопольщики ошиблись с заговорщиками. В 1873 году Уильям Ралстон из Банка Калифорнии и его коллеги контролировали Комсток Лоуд в Неваде, чьи рудники обеспечивали большую часть американской добычи серебра. Наблюдая за тем, как Европа переходит на золотой стандарт, Ральстон понял, что демонизированное европейское серебро быстро упадет в цене, а если Казначейство США обеспечит рынок сбыта, то серебро хлынет в Соединенные Штаты в объемах, которые Казначейство не сможет поглотить. Калифорнийский банк Ралстона был серьезно перегружен. Снижение цен на серебро спровоцировало бы ажиотажный спрос на акции горнодобывающей компании Comstock, что могло бы уничтожить банк. Он смирился с тем, что цены на серебро в США упадут; он хотел смягчить падение и создать альтернативные рынки для своего серебра.34

У Ралстона были общие финансовые интересы в Комстоке с сенатором Уильямом Стюартом из Невады, и он помогал финансировать кампании Стюарта. Он сговорился со Стюартом и небольшой группой сенаторов, чтобы добиться принятия Закона о чеканке монет, который, на первый взгляд, нанес смертельный удар по его интересам. На самом же деле в нем был найден тонкий и умный баланс. Закон демонизировал серебро, предотвратив тем самым наплыв европейского серебра на американские рынки, но при этом создал государственный рынок для американского серебра, разрешив использовать серебряные доллары для торговли в Китае. Они должны были производиться на монетном дворе в Сан-Франциско, что давало серебру Комстока огромное ценовое преимущество перед серебром, которое приходилось доставлять из Европы. Этот закон убивал двух зайцев одним выстрелом, препятствуя европейскому импорту и одновременно создавая защищенный рынок для американского серебра. Он сделал Ролстону последний подарок, отменив плату за чеканку монет, которую должны были платить те, кто продавал золото и серебро монетному двору, чтобы перевести их слитки в монеты.

Генри Линдерман, возглавлявший Монетный двор в Филадельфии и имевший большое влияние в Министерстве финансов, по сути, стал автором Закона о чеканке монет. Ралстон хорошо заплатил ему за усилия по разработке законопроекта и его прохождению через Конгресс. Большинство членов Конгресса рассматривали законопроект как относительно безобидное решение валютных вопросов. Он не вызвал особых возражений. Все это было частью "внутренности" - слова, которое американцы обычно использовали для описания событий, отличающихся от того, чем они казались на поверхности, - политики XIX века. Успехи Ралстона в лоббировании в конечном итоге не принесли ему пользы. Паника 1873 года захлестнула его. Он утонул в заливе Сан-Франциско в 1875 году, возможно, покончив с собой.35

Паника 1873 года - финансовый кризис, разразившийся в Соединенных Штатах осенью. Министр Ричардсон отреагировал робко. Он выпустил несколько гринбеков, но в основном он заменил гомилии о золотом стандарте на те деньги, которые Кук и другие банкиры и финансисты отчаянно пытались собрать. "Доверие, - говорил Ричардсон, - должно было полностью восстановиться только в результате медленного осторожного процесса получения более глубоких знаний об истинных ценностях... ...и путем ведения бизнеса на более твердой основе, с меньшей инфляцией и большим вниманием к реальной надежности и внутренним ценностям".36

Паника в Европе, скандал в Соединенных Штатах и сужение денежного рынка привели к тому, что Northern Pacific и другие железные дороги оказались в бурном финансовом море. Дело Credit Mobilier сделало дальнейшие субсидии маловероятными, а гарантии по облигациям - немыслимыми. Только самые доверчивые и отчаянные могли инвестировать в железные дороги, которые грабили инсайдеры, если, конечно, они не планировали сами стать грабителями. Когда из-за нападок конкурентов Джею Куку стало еще труднее продавать облигации, Кук впал в отчаяние. Необходимость поддерживать Северную Тихоокеанскую железную дорогу привела его в Банк свободных людей.37

Банк вольноотпущенников не был государственным учреждением, хотя некоторые вольноотпущенники были вынуждены считать, что это так. Это был сберегательный банк, зафрахтованный Конгрессом, который продвигали люди, тесно связанные с Бюро вольноотпущенников. Своим ростом он был обязан отказу правительства перераспределить землю среди вольноотпущенников. Агенты банка и Бюро вольноотпущенников убедили многих бывших рабов в том, что, положив свои скудные сбережения от военной службы, зарплаты или издольщины в Банк вольноотпущенников, они смогут со временем купить землю. Как и их белые современники из рабочего класса, вольноотпущенники были большими экономами. Уровень сбережений в Америке был ошеломляющим: к 1870-м годам он составлял примерно 24 процента валового национального продукта. В общей сложности около ста тысяч вольноотпущенников доверили банкам около 50 миллионов долларов в период с 1865 по 1874 год.38

Джей Кук, бывший аболиционист, стал участвовать в работе Банка свободных людей через своего брата Генри. Уильям Дин Хоуэллс в молодости с удовольствием работал с Генри Куком, которого он считал "самым простым из простых джентльменов". Кук давал Хоуэллсу очень плохие советы, которые Хоуэллс считал хорошими. ("Никогда, - говорил он Хоуэллсу, - не пишите ничего такого, что вам было бы стыдно читать женщине". "Предпочтение приличий" Хауэллса наложило отпечаток на его творчество, и в результате многое из того мира, в котором он жил на самом деле, исчезло с его страниц. То, о чем он отказывался писать, больно ударило по его репутации среди современников. Это вредит его репутации до сих пор.

Генри Кук, не желая говорить непристойности, был более чем готов вести себя непристойно, если того требовали его интересы.39

После того как Генри вошел в состав правления Банка свободных людей, он стал играть важную роль в инвестировании его вкладов. Стремясь получить доход, превышающий ставки по государственным облигациям, Генри добился изменения устава, превратив сберегательный банк в инвестиционный, который мог делать более рискованные вложения. Он перевел средства в облигации трансконтинентальной железной дороги. Банк также выдавал сомнительные кредиты политическим инсайдерам, чьи ценные бумаги зачастую практически ничего не стоили, но влияние которых Куки ценили. Когда у Jay Cooke & Company начались проблемы, Freedman's Bank приобрел некоторые из ее худших активов. В конце концов Генри перевел депозиты Freedman's Bank в Jay Cooke & Company, что позволило его брату платить за эти деньги меньший процент, чем тот, который Freedman's Bank выплачивал вкладчикам. Наконец, Генри ссудил средства банка Фридмана компании Jay Cooke & Company, взяв в качестве залога облигации Northern Pacific, которые его брат не смог продать. Не в последний раз самые бедные американцы становились жертвами жадности, неразумности и амбиций самых богатых.40

18 сентября 1873 года - в очередную "черную пятницу" и всего через несколько дней после того, как Джей Кук принимал Гранта в своем поместье под Филадельфией, - нью-йоркский филиал компании Jay Cooke & Company закрыл свои двери. За ним последовали и другие филиалы, вызвав панику 1873 года. Если Кук мог потерпеть неудачу, то это мог сделать каждый. Вкладчики бросились снимать сбережения. 20 сентября Нью-Йоркская фондовая биржа закрылась впервые в своей истории. Банки требовали кредиты, предприятия рушились, и Соединенные Штаты погрузились в депрессию, которая продлится до 1879 года. В конце сентября Хантингтон из Центральной Тихоокеанской железной дороги, перегруженный работой и заботами, написал просто: "Я остаюсь в своем офисе, не зная, что делать". Федеральная реакция была вялой и неадекватной: Казначейство купило облигации, чтобы влить гринбеки в систему, а затем начало перевыпускать ограниченное количество гринбеков, чтобы раздуть валюту. Это оказалось слишком мало и слишком поздно.41

Как и в хорошие времена, железные дороги лидировали в плохие. Они понесли экономику к обрыву. Пресса назвала Панику 1873 года железнодорожной депрессией. Двадцать пять железных дорог объявили дефолт по своим долгам в первые несколько месяцев после краха. Семьдесят одна последовала за ними в 1874 году и еще двадцать пять - в 1875-м. К 1876 году примерно половина железнодорожных компаний перешла под опеку. Акции железнодорожных компаний потеряли 60 процентов своей стоимости в период с 1873 по 1878 год. К 1876 году назначенные судом управляющие контролировали половину пробега железных дорог в стране. Американские чугунолитейные заводы, чьим основным рынком сбыта были железные дороги, также пострадали. Половина из них закрылась чуть более чем через год после краха.42

Страна была усеяна обанкротившимися и бесхозными линиями; другие выжили только благодаря милосердию кредиторов. Техасская Тихоокеанская линия Скотта перешла под управление кредиторов, как и Чесапик и Огайо Хантингтона. Важные нью-йоркские банки поняли, что, поскольку банкиры неоднократно закладывали ценные бумаги Central Pacific, они фактически ничего не стоят в качестве залога. Лучше было заключить сделку с Central Pacific, иначе цепь долгов задушила бы еще больше банков. Джей Гоулд разорил Union Pacific, спас ее от банкротства и устроил то, что в итоге стало одним из его самых крупных финансовых убийств.43

Достоверных статистических данных о масштабах спада не существует. Похоже, что потери промышленного производства - около 10 % - были меньше, чем в более ранних и более поздних депрессиях, а сельскохозяйственное производство, возможно, сократилось незначительно или не сократилось вовсе, но за этими цифрами скрывается более глубокая проблема, которая будет мучить экономику до конца века. Поскольку в ответ на снижение цен фермеры стали производить больше, объем сельскохозяйственного производства не сократился. Но увеличение урожая на рынке привело к падению цен и дефляции, что означало, что фермеры будут возвращать дешевые доллары, которые они заняли, более дорогими долларами. Вот вам и топливо для сельскохозяйственного бунта. Аналогичная ситуация сложилась на железных дорогах и в других отраслях с высокими постоянными затратами. Нуждаясь в возврате денег, взятых в долг и вложенных в заводы и машины, они продолжали производить, даже когда цены падали. Как позже объяснит экономист Артур Хэдли, в случае с железными дорогами необходимость оплачивать постоянные издержки означала, что если железная дорога принимала груз по 0,11 доллара за тонну, перевалка которого обходилась ей в 0,25 доллара, то она теряла 0,14 доллара за тонну. Но если 0,15 доллара из 25 центов, которые стоила перевозка груза, были фиксированными - проценты и обслуживание, - то железная дорога теряла еще больше (0,15 доллара) на тонне, если отказывалась брать груз в убыток. Объем производства и валового внутреннего продукта мог оставаться необычайно высоким, даже когда доходы и прибыли падали, а труд страдал.44

Финансовые цифры могли быть обманчивыми, но страдания были вполне реальными. В 1873 году было зарегистрировано 5 183 банкротства, а паника началась только в октябре. В 1878 году, последнем полном году депрессии по обычным меркам, их было 10 478. По оценкам Общества улучшения положения бедных, зимой после паники 25 % рабочих Нью-Йорка были безработными. Следующей зимой их оценка составила одну треть. В своих мемуарах Сэмюэл Гомперс, в то время молодой иммигрант, занимавшийся производством сигар в Нью-Йорке, вспоминал, как тысячи людей ходили по улицам в поисках работы в течение зимы ужасающих бедствий. Семья человека, с которым он работал, была вынуждена питаться домашней собакой. Хотя некоторые ученые считают, что депрессия ослабла уже в 1876 году, по стандартным меркам потребовалось до марта 1879 года, чтобы экономика достигла дна и начала подниматься. Шестидесятипятимесячный спад стал самым продолжительным в американской истории.45

Американцы вступили в период радикальной экономической и политической нестабильности, которую они были плохо готовы понять. Хотя признаки фундаментальных перемен появились задолго до 1873 года, экономические ритмы свободного труда все еще казались доминирующими в годы после войны. Самостоятельное производство на фермах Севера и Запада процветало; рабочие, перестав заниматься наемным трудом, открывали малые предприятия, а розничная торговля по-прежнему оставалась уделом небольших магазинов и лавок. Эксперты заметили, что самая быстрорастущая часть населения состояла из подмастерьев, но это еще не разрушило общую концепцию, согласно которой трудовая жизнь ведет к независимости. Когда разразилась паника 1873 года, многие из этих подмастерьев не только потеряли работу, но и независимые производители потерпели крах и были выброшены в ряды рабочих.

Безработица была относительно новым явлением, артефактом подъема индустриальной Америки, где значительный рост производительности труда часто происходил за счет экономической безопасности. Слово "безработица" приобрело свое современное значение, означающее отсутствие работы и поиск оплачиваемой работы только в рамках доминирующей системы наемного труда, где у подмастерьев не было возможности уехать в сельскую местность и заняться самостоятельным сельскохозяйственным производством во время спадов. Безработица, то есть отсутствие работы не по своей вине, ознаменовала собой сдвиг как в моральной и социальной, так и в экономической сферах. Раньше американцы объясняли отсутствие работы индивидуальными причинами - ленью или инвалидностью, но безработица означала структурный сдвиг. Люди, ищущие работу, не могли ее найти, и у них не было доступа к земле или другим ресурсам, чтобы нанять себя. Безработица стала двигателем целого ряда социальных проблем: бездомности, недоедания, преступности и болезней.46

В 1878 году Массачусетс, оплот наемного труда в стране, предпринял систематическую попытку определить уровень безработицы. В штате насчитывалось триста тысяч рабочих, занятых в обрабатывающей промышленности, и к 1875 году 7° процентов мужчин и почти все женщины, занятые вне дома, работали за зарплату. Не выдержав конкуренции со Среднего Запада, число фермеров сократилось с 6° процентов рабочей силы в 182° до 13° процентов к 1870 году.47

Подсчет безработных имел серьезные идеологические последствия. Кэрролл Райт, ученик Фрэнсиса Уокера и ведущий статистик, возглавил эту работу, в результате которой в Массачусетсе было обнаружено всего двадцать две тысячи безработных. Он рассматривал этот результат как опровержение "крокеров", которые утверждали, что в США три миллиона безработных, а в Массачусетсе - четверть миллиона. Но цифры Райта скрывали столько же, сколько и раскрывали. Он не учитывал женщин, а также детей до восемнадцати лет, составляющих значительную часть рабочей силы. По мнению Райта, не все, кого депрессия выкинула с работы, считались безработными. Те, кого он считал не ищущими работу, недостаточно усердными в поисках работы или не желающими соглашаться на сокращение зарплаты, не считались безработными. Не считались безработными и нищие, и те, кто был слишком болен, чтобы регулярно работать. Цель сокращения числа безработных заключалась в том, чтобы укрепить веру в то, что работа и возможности по-прежнему доступны для тех, кто их ищет.48

Если пересмотреть цифры Райта и включить в них всех рабочих, лишившихся работы во время депрессии 187°, то окажется, что уровень безработицы в 1878 году составлял более 15 %. Более того, более 3° процентов рабочей силы не имели работы в течение как минимум ста дней в течение года. Даже в хорошие времена сезонная безработица была реальностью для многих рабочих. Регулярные периоды безработицы стали нормой. Они стали маркерами идентичности рабочего класса.49

Когда работники стали ожидать длительных увольнений - реже в хорошие времена, чаще в плохие, - они стали искать средства защиты. Они боролись за то, чтобы не подпустить волка к двери. Рабочие накапливали сбережения на трудные времена, отдавая детей на работу, беря пансионеров и сокращая потребление. Например, в 1872 году Тим Харрингтон из Ньюберипорта, штат Массачусетс, отправил жену и детей на работу, а на свою зарплату покупал только муку для семьи, откладывая остальное. По сути, такие семьи, как Харрингтон, закладывали будущее своих детей, чтобы создать страховочную сетку. Все это было своего рода самостраховкой на случай неизбежных экономических спадов, но, как сообщил в конце депрессии один массачусетский полировщик мебели, безработица затрудняла накопления. Чтобы откладывать по 100 долларов в течение года - сумма, которую он считал необходимой для накопления компе-тенции, - семья из трех человек должна была зарабатывать по 12 долларов в неделю в течение пятидесяти двух недель. Но если мужчина "бездельничал пару месяцев или болел: что будет с семьей?".50

Исчерпав свои сбережения, рабочие обращались к родственникам и соседям, а затем к местным торговцам и домовладельцам, которые предоставляли им кредиты. Только когда они не справлялись, они обращались за помощью, и то неохотно, к церквям, благотворительным организациям, обществам помощи промышленникам, профсоюзам и местным комитетам помощи. Рабочие обращались за помощью только в случае отчаяния, получали ее только тогда, когда считали достойной, и получали, самое большее, гроши.51

Когда все остальное не помогало, семьи распадались, иногда временно, иногда навсегда. Одной из отличительных черт американского рабочего класса была его мобильность, но большая физическая мобильность уже не так легко превращалась в большую социальную мобильность. Данные остаются неполными и локализованными, но, судя по всему, в период с 1850 по 1880 год снизилась как способность рабочих переходить на более выгодную работу, так и скорость, с которой они это делали. В Ньюберипорте, штат Массачусетс, где проводилось одно из самых ранних и наиболее влиятельных исследований, менее 5 процентов неквалифицированных рабочих перешли в средний класс, и лишь немногим больше стали квалифицированными рабочими. От 75 до 80 процентов из них остались там, где начинали, - неквалифицированными рабочими. Эти показатели были хуже для иммигрантов, которые составляли растущую долю неквалифицированного труда, но социальная мобильность для коренных жителей, которые преобладали в рядах квалифицированных работников, также снизилась. Что страна приобрела, так это массы людей, перемещавшихся по стране в 1870-х годах. Американцы придумали новое значение для старого слова: "бродяга". Раньше оно означало пешую экспедицию или во время Гражданской войны утомительный марш, а теперь стало означать человека "без видимых средств к существованию".52

Бродяги, безработные, которых определяли по их бездомности, стали символами перемен, охвативших американскую экономику. Некоторые бродяги были преступниками, многие считали необходимым попрошайничать, но в тяжелые времена подавляющее большинство из них были рабочими, в основном молодыми людьми, которые выходили на дороги в поисках работы. Их число росло во время депрессии 1870-х годов, сокращалось, когда депрессия закончилась, и снова росло, когда экономика снова переживала спад в период с 1882 по 1885 год. В некоторых профессиях бродяжничество было одним из этапов жизни. Томас Эдисон некоторое время был бродячим механиком.53

Газета New York Times рассматривала бродяг как проявление первобытной лени и дикости или как пережиток лагерной жизни времен Гражданской войны, а термины "бродяги" и "бомжи" появились после войны; но поэты были более проницательны. Количество бродяг показалось Уолту Уитмену предзнаменованием упадка Америки: "Если Соединенные Штаты, подобно странам Старого Света, будут также выращивать огромные урожаи бедных, отчаявшихся, неудовлетворенных, кочующих, нищенски зарабатывающих людей, таких, как мы видим в последние годы - неуклонно, пусть и медленно, разъедающих нас, как рак легких или желудка, - тогда наш республиканский эксперимент, несмотря на все его поверхностные успехи, в глубине души окажется нездоровым провалом".54

Бродяг часто встречали со страхом и жестокостью: их выгоняли из городов, сажали в тюрьму за бродяжничество, избивали местные власти. Однако, особенно на Среднем Западе и Западе, существовала группа бродяг, которые были сезонными рабочими, неотъемлемой частью региональной экономики. Это были ганди-дансеры, которые прокладывали и ремонтировали железнодорожные пути с весны до осени; лесорубы; рабочие на уборке урожая; резчики льда и другие. Привыкшие к рынку труда, который предлагал им лишь временную и зачастую опасную работу, они приспосабливались, работая ровно столько, чтобы получить деньги, необходимые для того, чтобы пережить зиму и начать цикл заново. Для одних это был этап жизни. Для других это стало их жизнью, которая слишком часто была грубой, жестокой и короткой.55

Бродяги, городские безработные и неудачники в бизнесе стали видимыми социальными язвами, признаками скрытой болезни, которая, казалось, разрушала обещания свободного труда. С началом депрессии в 1873 году американцы вступили в период, который экономисты называют долгой депрессией конца девятнадцатого века. Она характеризовалась дефляцией, понижательным давлением на заработную плату, снижением доходности капитала и резкими колебаниями доходов фермеров. Сочетание инфляции 1860-х и депрессии 1870-х годов статистически - хотя эти статистические данные часто являются косвенными и грубыми - выразилось в снижении реального дохода на душу населения в период с 1860 по 1880 год, причем потери в годы Гражданской войны и депрессии свели на нет достижения послевоенного бума. В 1880 году, в конце депрессии, положение неквалифицированных рабочих было хуже, чем двадцатью годами ранее, в начале Гражданской войны. Это не было ожидаемым результатом триумфа свободного труда и свободы контрактов.56

Статистические данные о росте в XIX веке весьма сомнительны, но самые надежные свидетельствуют о том, что, хотя Соединенные Штаты росли быстрее Европы в период с 1870 по 1913 год - причем наиболее быстрый и устойчивый рост наблюдался после 1897 года, - их темпы роста были очень похожи на темпы роста других колоний британских поселенцев: Канады, Новой Зеландии и Австралии. Темпы роста американской экономики после 1870 года были ниже, чем в период с 1820 по 1870 год. Отчасти американская экономика росла потому, что росли Соединенные Штаты. За тридцать лет после 1860 года население страны удвоилось с 31,4 миллиона до 62,9 миллиона человек. В течение девятнадцатого века Соединенные Штаты росли стабильно, но, по крайней мере, по сравнению с индустриальными странами двадцатого и двадцать первого веков, не впечатляюще. По оценкам, рост реального ВНП в течение столетия составил около 4 процентов. Большая часть этого роста была обусловлена инвестициями в капитальные товары: фермы, фабрики, машины и железные дороги. Этот рост был далеко не равномерным, и в период между окончанием Гражданской войны и 1900 годом он составлял гораздо меньше 4 процентов, а экономика часто скатывалась в рецессию или депрессию.57

Поскольку большая часть роста пришлась на капитал, а не на потребительские товары, экономика не выиграла столько, сколько выиграла бы от увеличения потребления. Рост также не привел к автоматическому увеличению прибыли предприятий. По мере падения цен и дефляции после Гражданской войны нормы прибыли становились все меньше, а поскольку капитал был вложен в фабрики, машины и инфраструктуру, у предприятий было меньше ликвидных средств для противостояния кризисам. Сокращение прибыли и неспособность поддерживать бассейны для повышения цен привели к попыткам сократить затраты на рабочую силу, чтобы обеспечить прибыль, но это было легче сказать, чем сделать.58

II

Политические последствия Паники 1873 года сильнее всего ударили по Республиканской партии. Вторая администрация Гранта стала синонимом скандала и экономического провала. Следователи раскрыли "Кольцо виски" и "Индейское кольцо", связанное с мошенническими контрактами в индейских резервациях. Но это было еще не все. Джон Д. Сэнборн, ставленник Бенджамина Батлера, заключил контракт на сбор налогов, причитающихся правительству, но правительственные следователи уже определили сумму задолженности и собрали необходимые доказательства для обеспечения оплаты. Сэнборн просто получал чеки от неплательщиков, вычитал более половины в качестве своего вознаграждения, а остальное переправлял в казначейство. Вероятно, Батлер получил часть выручки.59

Паника 1873 года поставила республиканцев на колени, но, учитывая партийную лояльность, они могли бы пережить все это, если бы не их реакция на панику. Первоначальная реакция прессы на "Черную пятницу" была во многом оптимистичной. Спекулятивный пузырь, подобный попытке Гулда загнать золото в угол, лопнул; скоро все встанет на свои места. Когда стало ясно, что паника будет иметь серьезные последствия, американцы стали обсуждать, что делать в соответствии с условиями, установленными в 1860-х годах. Вопрос стоял так: твердые деньги против мягких денег. Палата представителей столкнулась с бесконечным количеством валютных законопроектов, внесенных ее членами.60

Поскольку после выборов 1872 года Конгресс контролировали республиканцы, самые важные дебаты разгорелись между республиканцами с золотым стандартом, в основном с северо-востока, и республиканцами с мягкими деньгами, в основном со Среднего Запада, у которых были союзники в лице демократов с зеленым долларом. Сорок третий Конгресс, созванный в декабре 1873 года, стал первым, в котором отразилось новое демографическое преобладание Среднего Запада. Рост населения страны добавил пятьдесят мест в Палате представителей, что дало Среднему Западу самую большую делегацию. С 1876 года и до начала двадцатого века Огайо производил кандидатов в президенты так же, как Джорджия производит персики.61

В начале 1874 года Конгресс принял так называемый "Билль об инфляции" с комфортным большинством голосов республиканцев. Это была скромная победа сторонников "мягких денег", но она добавила к валюте всего 64 миллиона долларов. Эта цифра включала в себя гринбеки, которые Ричардсон уже перевыпустил, а большая часть остальной дополнительной валюты была бы в виде банкнот. Либералы, банкиры, восточные купцы и респектабельное протестантское духовенство отреагировали на это с ужасом. Джон Мюррей Форбс, президент железной дороги Чикаго, Берлингтон и Квинси, уговорил Американскую ассоциацию социальных наук издавать новый еженедельник Financial Record, чтобы пропагандировать золотой стандарт и противостоять законопроекту об инфляции. Среди его авторов были ведущие либералы, такие как Фрэнсис Уокер и молодой профессор Йельского университета Уильям Грэм Самнер.62

Когда Грант наложил вето на законопроект, либералы ликовали. Люди, которые годами очерняли президента, теперь восхваляли его. Принципы Гранта часто вступали в войну с его политикой и личной преданностью, и трудно было сказать, что победит в тот или иной момент. На этот раз его склонность к твердым деньгам и желание вернуть либералов-диссидентов в Республиканскую партию одержали верх над политической привлекательностью мягких денег. Несмотря на то что республиканцы приняли дополнительный закон, предусматривающий еще меньшее увеличение денежной массы, вето стало политической катастрофой.63

Редко какая американская политическая партия терпит поражение такого масштаба, как Республиканская партия на выборах в Конгресс в 1874 году. За одни выборы в Палату представителей они превратились из 70-процентного большинства в 37-процентное меньшинство. Республиканцы проиграли на Юге, но более серьезные потери были на Среднем Западе и в среднеатлантических штатах. Северные республиканцы не стали демократами; вместо этого они голосовали за независимых или оставались дома в день выборов. Республиканцы не просто не справились с экономическим кризисом, они возлагали надежды на то, что Грант их развеет. Демократы могли нападать на республиканцев, считая их орудием богатых северо-восточных банкиров и торговцев. На Юге белые демократы возлагали ответственность за экономическую катастрофу на республиканцев. Сенат служил республиканцам защитой и потому, что в 1874 году на выборы была выставлена только треть мест, и потому, что каждый новый штат на Западе, хотя и избравший мало представителей, имел столько же сенаторов, сколько и более густонаселенные штаты к востоку от 100-го меридиана. Штаты к западу от реки Миссури имели двенадцать сенаторов; в 1875 году одиннадцать из них были республиканцами. Эти выборы открыли эру разделенного правительства и примерного равенства между партиями. До 1897 года одна и та же партия контролировала Палату представителей, Сенат и президентский пост только четыре года.64

Отступление антимонополистов из Республиканской партии больно ударило по республиканцам на Севере, тем более что одновременно они столкнулись с возрождением демократов-искупителей на Юге. Вето Гранта заставило многих антимонополистов Иллинойса временно покинуть партию; они голосовали за независимых и третью партию, "Гринбекеров". Антимонополисты доминировали в законодательном собрании Иллинойса, не доминируя ни в одной из основных партий. Республиканская газета Chicago Tribune сравнивала сторонников фиатной валюты с Парижской коммуной, а ведущая демократическая газета Illinois State Register называла их "инфляционистами и лунатиками". Но "инфляционисты и лунатики", по признанию сторонников твердых денег, составляли большинство американского народа.65

Антимонополизм не был расистским по своей сути: на Юге были чернокожие антимонополисты, возникали межрасовые антимонопольные движения, но антимонополизм был уязвим для расовых козлов отпущения. В 1870-х годах западные антимонополисты усилили китаефобию перед лицом китайской иммиграции. Они и северные антимонополисты в Демократической партии стали симпатизировать яростной расистской разновидности антимонополизма, которая привела белых южных фермеров к союзу с гораздо более консервативными южными искупителями на основе превосходства белой расы. Антимонополисты в Демократической партии поддерживали оппозицию своей партии Реконструкции.

Генри Джордж, ставший ведущим интеллектуалом-антимонополистом страны и демократом, продемонстрировал, как это работает. Джордж представлял чернокожих на Юге и китайцев на Западе как инструменты корпораций и богачей, а также как угрозу белой мужественности. Проводя кампанию за демократов в Калифорнии в 1876 году, Джордж проводил параллели.

Представьте, что численность китайцев увеличилась до тех пор, пока не сравнялась с белыми или даже превысила их. Представьте, что все они избиратели. Мысленно представьте, что в губернаторское кресло сел бы хитрый лицемер с Востока, избранный голосами китайцев и занимающий свой пост только для того, чтобы извлечь из него как можно больше выгоды, прежде чем покинуть страну. Наполните законодательное собрание китайцами,

Восточные авантюристы и белые с Барбарийского побережья. Представьте себе китайскую милицию, китайских полицейских, китайских судей и китайских директоров школ. Представьте, что долг государства достиг сорока или пятидесяти миллионов долларов, что все государственные средства растрачиваются самым бессовестным образом.

коррупция____Джентльмены, как вы думаете, Калифорния в таком состоянии

будет мирным государством?66

Джордж взял риторику "Искупителей" о Юге, заменил китайцев на чернокожих и позволил зрителям сделать собственные выводы.

К тому времени, когда Джордж проводил эти аналогии в 1876 году, атака южан на Реконструкцию вновь активизировалась после неудач 1872 года. Во время выборов 1872 года как южные республиканцы, так и умеренные демократы, многие из которых были бывшими вгиковцами, выступавшими за "новый отход", строили свои надежды на дальнейшем процветании. Они смирились с вмешательством государства в экономику, помощью корпорациям и реальностью избирательного права для чернокожих. Сторонники "нового отхода" отвергали политику "белой линии" белых супремасистов, которые стремились превратить Демократическую партию в партию белых, стремящуюся уничтожить экономические и политические достижения Реконструкции. Паника 1873 года подорвала позиции как республиканцев, так и умеренных демократов и подпитала возрождающееся превосходство белой расы. Процветание угасло, когда цены на хлопок упали почти на 50 % в период с 1872 по 1877 год. Налоги на фермеров, как крупных, так и мелких, стали особенно обременительными, и фермеры объединились в своем требовании сократить правительство и свергнуть республиканцев.67

Республиканская экономическая программа стала обузой, и демократы отказались от "Нового отступления". Превосходство белых стало тем клеем, который удерживал Демократическую партию вместе. К концу 1873 года Теннесси, Джорджия и Вирджиния вернулись под полный контроль демократов. Кроме того, восставшие демократы вернули себе части правительств штатов везде, кроме Арканзаса, Луизианы, Миссисипи и Южной Каролины.68

Монополисты держали руку на пульсе политических ветров. Они сотрудничали с радикалами, а теперь поддерживали "искупителей". Том Скотт всегда безошибочно определял, в какую сторону дует ветер; он настраивал свои паруса, чтобы извлечь выгоду как из возрождающегося превосходства белой расы на Юге, так и из роста антимонополизма там. И то, и другое могло поддержать его интересы. Скотт заключил мир с южными "искупителями".69

В 1871 году Скотт реорганизовал свои железнодорожные интересы, создав Южную железнодорожную охранную компанию. Это была холдинговая компания - относительно недавнее изобретение, с помощью которого одна корпорация контролировала акции многих других корпораций. Холдинговая компания значительно упрощала процесс консолидации, поскольку не требовала трудоемкого и сложного юридического слияния различных дорог, и холдинговая компания не несла никакой юридической ответственности перед обществом, свойственной корпорациям XIX века. Южная железнодорожная охранная компания контролировала новую железнодорожную систему, протянувшуюся от Балтимора до Атланты. Подкупая, когда это было необходимо, незаконно привлекая транспорт, выкупая входящие в нее дороги и контролируя газеты и, таким образом, общественность, Southern Railway Security Company медленно вытесняла своего конкурента, Seaboard Inland Air Line.70

Скотт, которого когда-то осуждали как "коврового мошенника", превратил компанию в средство борьбы за превосходство белой расы. Он приобрел политических союзников из числа демократов, нанимая белых южан и заключая контракты с черными каторжниками, ограничивая при этом использование свободного черного труда. Южане вошли в советы директоров его железных дорог и помогли Скотту реорганизовать южную транспортную систему в насос, который тянул хлопок, табак, древесину и другое сырье с Юга на северные и мировые рынки. Сделка Скотта с белым господством принесла больше пользы ему самому, чем экономике Юга. До конца века Юг оставался самой бедной и отсталой частью Соединенных Штатов.71

Скотт, монополист, нанял людей, которые по идеологии должны были быть его врагами. Антимонополисты приходили на пост против корпоративных субсидий и полны региональных обид, но Скотт знал, что региональные обиды можно использовать в интересах Texas and Pacific. Он отказался от выращивания индивидуальных лоббистов - страйкеров, как их называли, - и вместо этого создал современное лобби в Конгрессе под своим непосредственным контролем. Он сыграл на недовольстве южан, чтобы добиться выделения федерального кредита на завершение строительства Texas and Pacific. Он сделал это вопросом справедливости для Юга и лекарством от трансконтинентальной монополии, которой владели Central Pacific и Union Pacific. Хантингтон, подталкивая с запада конкурирующую Southern Pacific, организовал собственное лобби и поднял знамя борьбы с субсидиями, чтобы противостоять Скотту и привлечь западных антимонополистов. То, что Скотт привлек на свою сторону южных антимонополистов, а Хантингтон, человек, получивший огромные субсидии, набрал конгрессменов с севера и запада, выступающих против субсидирования, говорит об адаптивности американской политики и сложности реформ.72

Стратегия "белой линии", однако, создавала проблемы и для демократов. В значительной части Глубокого Юга республиканцы могли победить только за счет голосов чернокожих. При свободных и честных выборах Луизиана, Миссисипи, Южная Каролина и Флорида обещали остаться в основном республиканскими. Решением демократов стало возвращение к насилию. Однако на этот раз насилие должно быть выверенным: достаточным для подавления чернокожего населения, но не настолько, чтобы вызвать вмешательство Севера. Федеральное правительство сделало стратегию демократов возможной, сократив свои собственные возможности по подавлению террора. В 1872 году численность федеральных войск, дислоцированных в Луизиане, сократилась всего до 421 человека.73

Страна Красной реки стала очагом расового конфликта в Луизиане и во всей стране. Чернокожий Генри Адамс, демобилизованный из армии и живший в Шривпорте и его окрестностях, запечатлел эти события в почти пуантилистских подробностях. Отдельные случаи возмущения складывались в более масштабную картину террора. Как и других бывших солдат, Адамса боялись и ненавидели местные белые за то, что он помогал арендаторам с контрактами и противостоял белым ночникам. В 1873 году Адамс входил в состав большого жюри Шривпорта, штат Луизиана, и помог сформировать "Совет" или "Комитет", тайный орган по сбору разведданных, действовавший в этом районе. Его члены называли себя только по имени, их собрания были тайными, и в него не могли входить ни политики, ни проповедники. Комитет вел учет насилия южан в Луизиане и других штатах. Пронумерованные, датированные, с именами и названиями мест, все записи были краткими и фактическими. Убийства иногда совершались черными на черных или белыми на белых, но в основном белые убивали черных. Всего было перечислено 683 убийства и избиения.74

Список погибших и покалеченных, собранный вместе, приход за приходом, был почти гомерическим. Приход Каддо:

Донахуэ, цветной, был убит белым человеком на месте Ника Марчу в 1873 году. Мисс Делия Янг, избитая и жестоко избитая Джеймсом Робинсоном (белым) в местечке Хейн... а также лишившаяся всего урожая в 1872 году. Маргарет Бейтс, жестоко избитая Джоном Брауном, белым, на плантации Ливи Бенд, в 1873 году. Генри Хард (цветной) убит белым человеком в 1874 году. Дик, цветной, убит белым в 1874 году. Фред, цветной, убит, сожжен на костре, на плантации Джо Били, в 1872 году.

И так далее, и так далее, и так далее. Генри Адамс был человеком храбрым до мозга костей, но после вспышки "Белой лиги" в 1874 году он потерял веру в то, что чернокожие смогут свободно жить среди белых на Юге.75

Взрыв произошел в Колфаксе, новом поселении, названном в честь Шуйлера Колфакса, вице-президента Гранта. Это был центр округа Грант (так в Луизиане называются графства), созданного после Гражданской войны и названного в честь президента. Колфакс воплотил в себе как рабское наследие Старого Юга, так и еще не реализованные возможности Юга времен Реконструкции. Расположенный на плантации Уильяма Калхуна, Колфакс в 1873 году состоял из пароходного причала, здания суда, школы, магазина и нескольких складов. Рядом находились хижины старых рабовладельцев. Калхаун, который в детстве из-за несчастного случая стал горбатым, был сыном человека, который, по слухам, послужил вдохновением для Саймона Легри в "Хижине дяди Тома". Уильям Кэлхун, однако, стал скандалистом и республиканцем. Он жил и, возможно, был женат на женщине смешанной расы, Оливии Уильямс. У них были дети. Калхун продавал землю вольноотпущенникам и помог им основать школу. Вольноотпущенники в окрестностях Колфакса были настроены решительно. Среди них были бывшие солдаты, и они организовывались как часть луизианского ополчения.76

После выборов 1872 года на здание суда Колфакса претендовали конкурирующие группы чиновников. В апреле 1873 года радикалы контролировали ситуацию, когда около 140 белых, хорошо вооруженных и оснащенных артиллерийским орудием, пришли в город. Некоторые из них были ветеранами Конфедерации, по крайней мере один - ветераном Союза, а другие были слишком молоды, чтобы участвовать в Гражданской войне. Рыцари Белой Камелии и группа под названием "Ку-клукс-клан старого времени" помогли организовать нападавших, которые убивали чернокожих на своем пути. Чернокожие защитники Колфакса были более многочисленны, но у них не хватало боеприпасов. В пасхальное воскресенье нападавшие одолели их, подожгли здание суда и вынудили сдаться. Люди с каждой стороны знали друг друга; то, что последовало за этим, было как личным, так и политическим. Белые выстраивали пленных, а затем по именам вызывали чернокожих из очереди, иногда одного, иногда нескольких. Одних они расстреливали, другим перерезали горло, а некоторых вешали. Общее число убитых в ходе боев и казненных после них составило от 70 до 165 человек. Точный подсчет произвести было трудно. Мужчины были убиты за пределами города, другие оказались в безымянных могилах. Подкрепление ополченцев из Нового Орлеана прибыло слишком поздно, чтобы спасти защитников, но они предоставили наглядные свидетельства казней. Среди погибших был Александр Тиллман, чернокожий разработчик конституции Луизианы 1868 года.77

Резня в Колфаксе стала точкой сплочения для обеих сторон. Президент Грант объявил часть Луизианы восставшей и ввел военное положение. На юг были отправлены новые части Седьмой кавалерии, но их количество было недостаточным, чтобы одолеть ночных стражей. Федеральное правительство, используя Законы об исполнении законов 1870 и 1871 годов, которые доказали свою эффективность в борьбе с Кланом, отдало под суд девять виновников резни в Колфаксе, но только трое были осуждены, причем не за убийство, а за менее тяжкое обвинение в заговоре.78

Крах республиканской экономической программы после Паники 1873 года и возобновление насилия создали предпосылки для выборов 1874 года на Юге. На большей части верхнего Юга республиканцы потеряли белых избирателей, и этого оказалось достаточно, чтобы демократы выиграли выборы. В других местах насилие оказалось необходимым. Белые супремасисты организовывали Белые лиги по всей Луизиане. В округе Грант новая газета называлась "Кавказец". Белые убивали чернокожих, угрожали и запугивали республиканских чиновников, которые ушли в отставку во многих округах. Генри Адамс рассказывал, что "демократы говорили нам: "Вы все пытаетесь следовать за этими ковровыми мешками, скалолазами и негритянскими лидерами, и пока вы следуете за ними, мы будем убивать вас так же, как и их". Они говорили нам это сквозь зубы. Они говорили мне об этом много раз". На Красной реке происходили новые столкновения, а в Новом Орлеане восемь тысяч вооруженных людей вторглись в город в сентябре 1874 года, чтобы свергнуть республиканское правительство во главе с губернатором Уильямом Питтом Келлогом. В битве на Канал-стрит они одолели полицию, захватили мэрию, здание штата и арсенал и заставили Келлога отступить в Таможенный дом. Это вооруженное восстание заставило Гранта действовать. Келлогга спасло прибытие в город шести полков федеральных войск. Подсчетом голосов занимались республиканцы, и их комиссия по подсчету голосов выбросила результаты голосования в приходах, где царило насилие. После введения войск насилие временно прекратилось.79

Результатом стали еще одни спорные выборы в Луизиане. Когда демократы силой захватили контроль над ассамблеей штата, федеральные войска вывели из палаты пятерых демократов, претендовавших на спорные места. Грант, предупредив южан, чтобы они не испытывали его, направил Филипа Шеридана для расследования случаев насилия, и Шеридан стал так же популярен среди белых луизианцев, как и среди белых техасцев. Он осудил Белую лигу как бандитов и заявил о двадцати пяти сотнях политических убийств, совершенных с конца войны. Шеридан требовал отменить habeas corpus и судить ночных преступников перед военными трибуналами. Чернокожий бывший солдат Генри Адамс стал шпионом и разведчиком Седьмой кавалерии в 1875 году. По его словам, это было "очень опасное дело". Грант не пошел бы так далеко, как Шеридан, но он оправдал федеральное вмешательство в дела Луизианы. Некоторые либералы на Севере, в том числе Годкин и "Нейшн", осудили Шеридана и выступили в защиту Белых лиг. На собрании в Faneuil Hall в Бостоне Белую лигу сравнивали с отцами-основателями и кричали, что Уэнделл Филлипс защищает действия Гранта. В конце концов делегация Конгресса провела переговоры о так называемом "Урегулировании Уилера", по которому Келлогг оставался губернатором, но демократы получали нижнюю палату законодательного собрания. Подобное насилие в других местах заставило Джулиана Берроуза из Мичигана пожаловаться в Палате представителей, что консерваторы Юга "убрали в ножны кровавый меч открытого восстания только для того, чтобы достать более кровавый кинжал убийцы". Один алабамский скалолаз заявил, что вопрос стоит следующим образом: "Это "правительство народа, для народа и народом" или это правительство страны, которая предлагает контролировать все голоса народа с помощью запугивания и насилия?"80

После выборов 1874 года республиканцы удержались только в Миссисипи и Южной Каролине, а в Луизиане и Флориде их положение было более шатким. Грант хотел положить конец федеральному вмешательству, которое, по его мнению, обходилось республиканцам неприемлемой политической ценой. Ссылаясь на проблемы в Луизиане, Грант сказал лидерам республиканцев, что "этот питомник чудовищ почти исчерпал жизнь партии".81

Что касается Реконструкции, то республиканцы по-прежнему имели два преимущества. Их ставленники контролировали федеральную судебную систему, и до вступления в должность нового Конгресса в 1875 году они сохраняли контроль над Палатой представителей, Сенатом и президентским креслом. Однако суды оказались слабой тростью. Они не только не предотвратили демонтаж Реконструкции, но и ускорили его.

Верховный суд вынес свое первое решение по Четырнадцатой поправке в решении о бойне 1873 года, которое было вынесено на следующий день после бойни в Колфаксе. Это дело не касалось непосредственно чернокожего населения или законодательства о гражданских правах, но оно имело решающее значение для более широких вопросов федерализма и полномочий федерального правительства по защите прав, которым угрожают действия штатов. Речь шла о регулировании охраны окружающей среды и здоровья населения на основе полицейских полномочий муниципалитетов. Для борьбы с загрязнением окружающей среды законодательное собрание Луизианы создало корпорацию для управления центральной скотобойней в Новом Орлеане и обязало все мясные лавки города пользоваться ее услугами. Мясники подали в суд. Они обвинили город в создании монополии, которая лишила их права, защищенного Четырнадцатой поправкой, заниматься своей профессией.82

Спор о монополии и способах утилизации отбросов стал центральным для способности федерального правительства защищать права освобожденных, потому что он воскресил в судах старый спор в Конгрессе о намерениях, заложенных в поправке. Гарантировала ли Четырнадцатая поправка только равенство прав, которые штаты могли ограничивать и урезать при условии, что они делали это одинаково и разумно? Или же она гарантировала определенные абсолютные права, которые федеральное правительство, штаты или другие граждане не могли ограничивать?83

Аргументы в пользу мясников приводил Джон А. Кэмпбелл. Расист, способный, ярый противник правительства Реконструкции в Луизиане и бывший помощник судьи Верховного суда США, который согласился с решением по делу Дреда Скотта, он приравнял мясников к рабам, поскольку они были лишены свободы договора, которую должна была защищать Четырнадцатая поправка. Поправка, утверждал он, гарантировала, "что человек имеет право работать сам на себя, а не по воле или под принуждением другого, [поэтому] он должен иметь прибыль от своей собственной промышленности". Эта защита распространялась на "лиц всех классов и категорий".84

В своем первоначальном решении судья Джозеф Брэдли, который, как и все судьи Верховного суда США после Гражданской войны, занимал должность окружного судьи, согласился с Кэмпбеллом и заявил о "священном праве на труд". Это право, конечно, должно было быть ограничено, но Брэдли осудил вполне законные интересы здравоохранения Нового Орлеана как простое "притворство... слишком лысое для минутного рассмотрения", чтобы создать "монополию весьма одиозного характера". Как и многие другие аспекты этого дела, решение Брэдли было обоюдоострым мечом. С одной стороны, оно отменило закон, принятый законодательным органом с сильным представительством чернокожих, и ограничило давние полицейские полномочия штатов и муниципалитетов. С другой стороны, он подтвердил широкое толкование Четырнадцатой поправки. Поправка гарантировала абсолютные права граждан, которые действовали на всей территории страны и которые не могло ограничить ни одно правительство штата. Она давала гражданам право использовать федеральные суды для получения судебного запрета на законы штатов и местных органов власти.85

Верховный суд США отменил решение Брэдли в 1873 году. Мнение большинства - пять к четырем - по делу о бойнях, вынесенное судьей Сэмюэлем Ф. Миллером, началось с того, что он сосредоточился на рассматриваемом вопросе. Миллер признал, что убой животных в Новом Орлеане представляет собой проблему для здоровья, и поддержал право города регулировать этот процесс как законное осуществление полицейской власти. Он мог бы остановиться на этом, но поскольку он знал, что мнения меньшинства будут касаться вопросов Четырнадцатой поправки, он сделал то же самое. Он констатировал очевидное: освобождение рабов и защита их прав послужили основанием для принятия Тринадцатой, Четырнадцатой и Пятнадцатой поправок к Конституции. Однако это не означало, что гарантии, содержащиеся в поправках, распространялись только на чернокожих. Они распространялись на всех граждан.86