17. Центр света художественного

Когда я близко сошелся с ним и вошел в круг семьи его, я вступил не в художественный кружок, а в художественную семью, ибо кого я там нашел, были связаны крепким художественным родством…

Из воспоминаний И. С. Остроухова

Василий Дмитриевич и Наташа нередко подолгу стояли рука об руку перед огромным белым и все еще пустым холстом. Нетронутая белизна и огромность холста пугали Наташу. Она с большой нежностью брала своего мужа под локоть. Рядом с ним, таким высоким и сильным, она казалась маленькой и хрупкой.

Муж успокаивал ее, говорил, что главная работа, главные поиски позади. Последний эскиз почти удовлетворял его — фигуры расставлены по местам, краски, кажется, найдены. Теперь, руководствуясь этим эскизом и этюдами, он начнет наконец работать над самой картиной.

Соглашаясь с мужем на словах, Наташа предвидела новые мучительные поиски, новые неудачи и втайне от него в большой тревоге писала Лиле:

«Может быть, я и утрирую, все кажется таким ужасным, но в настоящую минуту совсем тяжело, лучше бы он бросил картину…»

Ей же в другом письме, несколько дней спустя:

«Василий пока картину оставил, работает над другим, а я только теперь начинаю сознавать, сколько еще нравственных мучений впереди связано с этой вещью и ее судьбой…»

Мамонтовы позвали Поленовых в Абрамцево. Василий Дмитриевич, случалось, на долгие часы исчезал с этюдником — охотиться за пейзажами абрамцевских окрестностей. Но он был слишком деятелен и все время отвлекался: то организовывал парусные гонки, то отправлялся с компанией кататься верхом, то спорил о чем-то с новыми гостями. Только раз у него хватило мужества отказаться писать декорации к новому детскому спектаклю сочинения самого Мамонтова «Черный тюрбан». Но под разными предлогами он все не приступал к своей большой картине.

Как-то, в отсутствие Василия Дмитриевича, Наташа показала Васнецову подготовительные этюды, эскизы, наброски. Виктор Михайлович внимательно переглядел все полотна. Особенно долго рассматривал он последний эскиз. Некоторые фигуры справа выглядели чересчур натуралистично, напоминали шарж.

Виктор Михайлович был человек очень деликатный и всегда доброжелательно относился к Василию Дмитриевичу. Он откровенно признался:

— Я не хочу, чтобы картина эта первым впечатлением вызывала у меня улыбку.

Узнав мнение Васнецова, Василий Дмитриевич смягчил позы и выражение лиц.

Осенью, к началу занятий в Школе живописи, ваяния и зодчества, Поленовы вернулись в Москву.

Преподавательская деятельность увлекла Василия Дмитриевича. Он беспокоился о творческих судьбах всех этих милых, восторженных, одаренных юношей, но видел, что их таланты надо еще взрастить, надо направить их на истинный путь.

Два раза в неделю с большой радостью он отдавал свое время молодежи.

Когда художник входил в класс, то чувствовал на себе красноречивые взгляды, исполненные ожидания. «Что скажет учитель? О чем сегодня будет речь?» — словно спрашивали пытливые юношеские глаза.

Однажды Поленов поставил на стол конский череп. Темное, светлое, переходы от тени к свету, выпуклости, углубления — все это должны запечатлеть ученики. Серебряный карандаш висел на цепочке жилета Василия Дмитриевича. Вспоминая, как сам учился когда-то у Чистякова, он подходил то к одному ученику, то к другому, объяснял, поправлял карандашом рисунок, шел дальше.

Начали писать красками — тот же белый череп на фоне цветного покрывала. Василий Дмитриевич терпеливо показывал самую технику живописи, какой брать холст или дощечку, как накладывать краски на палитру, как осторожно их смешивать, наносить на холст. Он объяснял законы перспективы и законы сочетания красок, при каких сочетаниях различных тонов краски начинают играть и светиться.

А позже, когда наступила весна, он повел учеников в поле, в лес, на солнце; там он учил, как, пользуясь многочисленными оттенками зеленого цвета, приближать или удалять контуры, как передавать воздух, тепло, солнечный свет.

— Начиная писать, вы должны представить, — говорил он, — что эта ваша очередная работа будет обязательно лучше предыдущей. Да и как этого не внушать себе? Ведь вы идете не книзу, а кверху, не назад, а вперед. Что это за человек, который раскиснет и испугается очередной задачи? Представьте себе, что следующая ваша работа будет шедевром, и добивайтесь этого. И вы добьетесь многого…[6]

Еще до поездки в Италию в толпе учеников Василий Дмитриевич заметил черноволосого, смуглого, очень нервного, с тонкими, по-особенному красивыми чертами лица юношу, по фамилии Левитан.

Этюды Левитана, особенно пейзажи, подчас выходили самыми лучшими. Василий Дмитриевич убеждался, что ученик быстро идет вперед, и радовался, что в его таланте заложены семена, посеянные им.

Левитан бедствовал, жил только на маленькую стипендию. Василий Дмитриевич нередко зазывал его к себе в дом, как мог старался его обласкать, поддерживал чем мог.

Был и другой талантливый ученик, худой, нескладный и неряшливый, не знающий, куда деть свои длинные руки, юноша — Костя Коровин. Он схватывал объяснения Василия Дмитриевича буквально на лету, писал кистью быстро, точно только притрагивался к полотну.

Костя недавно потерял мать. Василий Дмитриевич почувствовал к нему особенную нежность. Ему хотелось приголубить и утешить его. Наташа, которую ученики почтительно называли Натальей Васильевной, полюбила Костеньку, как родного сына, по-матерински заботилась о нем, давала разные практические советы, беспокоилась, когда тот долго не являлся.

К Поленовым «на огонек» постоянно приходили художники и молодые и пожилые. Как-то у Натальи Васильевны родилась идея — организовать еженедельные специальные рисовальные вечера.

Так начались «поленовские четверги». Художники зачастили к Василию Дмитриевичу да еще друзей прихватывали. Постоянно бывали жившие в Москве известные мастера: Васнецов Виктор Михайлович, Суриков Василий Иванович. Толпой являлись ученики Василия Дмитриевича — Левитан, Коровин и другие. Постоянно приходили и молодые художники, которые хотя формально не являлись учениками Поленова, но многое переняли от него, — мягкий, деликатный Серов, долговязый Остроухов, с обожанием глядевший из-под очков на Василия Дмитриевича; реже заглядывал нервный, молчаливый Врубель… Да всех не перечислить…

— Пора начинать, — говорил Василий Дмитриевич, вынимая из жилетного кармана часы.

Наталья Васильевна и Елена Дмитриевна, сестра Василия Дмитриевича, также брали карандаши и альбомы и присоединялись к компании.

Кого-нибудь из гостей наряжали в яркие, пестрые одежды. Добровольный натурщик садился посреди комнаты, а остальные рисовали его с разных сторон.

Однажды достали пестрый бурнус бедуина. Кого закутать? Конечно, Левитана: он черный, смуглый, красивый, похож на араба. Два часа просидел терпеливый Исаак Ильич. А на следующий четверг его сменил мальчишка-итальянец.

Сеансы всегда проходили в напряженном молчании; слышалось только редкое покашливание да шелест карандашей.

— Пора кончать, — говорил наконец Василий Дмитриевич, вынимая часы из кармана, и поднимался со своего места.

Сперва обсуждали рисунки, хвалили или, наоборот, указывали на недостатки. Потом хозяин собирал и прятал листы.

— Для моего будущего музея, — улыбаясь, говорил он.

И все радостно отдавали эту «плату» за то наслаждение, которое получали в поленовском доме.

Нередко шла «торговля» этюдами: художники приносили холсты, менялись друг с другом, случалось, дарили Василию Дмитриевичу этюды, наброски для его будущего музея.

А потом Наталья Васильевна приглашала в столовую пить чай. Все рассаживались вокруг стола. Разливала чай хозяйка — Мария Алексеевна, мать Василия Дмитриевича, которую гости нисколько не боялись, потому что была она сама доброта и приветливость. Сестра Елена Дмитриевна густо намазывала маслом бутерброды для молодых, подчас голодных гостей.

Уютно, хорошо чувствовали себя художники в доме Поленовых на Божедомке. Но самым главным там были не эти уроки и даже не те советы, которые собратья по кисти давали друг другу, а вся приподнятая атмосфера творческого вдохновения, царившая в доме. Всем хотелось сблизиться между собой, хотелось помогать друг другу.

Василий Дмитриевич был тем центром света художественного, который соединял и молодых и пожилых художников. Когда он начинал говорить своим мягким густым басом, все замолкали, прислушивались к его словам.

Он был единственным из присутствующих, кто, кроме образования в Академии художеств, получил еще сверх того образование университетское. Современники в своих воспоминаниях отмечают его необыкновенную память и начитанность: он был осведомлен в самых различных областях знаний, прекрасно помнил содержание множества прочитанных им книг, мог вести беседы на любую тему.

От университета, от дедов и прадедов со стороны отца и со стороны матери шла его большая многообразная культура, которую он был рад целиком отдать людям.

И люди шли к нему за советом.

Шли к нему молодые художники. Зная его тонкий вкус, они показывали ему свои еще не завершенные произведения, поверяли свои творческие планы, свои мечты и колебания. И всегда он внимательно рассматривал работы других, деликатно указывал на недостатки, каждого подбадривал, утешал, каждому помогал найти его творческое призвание.

Таков Василий Дмитриевич был для других. А для самого себя?

Огромное полотно его оставалось завешенным. С благоговением взирали пожилые и молодые на этот занавес, не сомневаясь, что за ним скрыт долголетний творческий труд художника.

Они не знали, что это большое полотно все еще было чистым, трагически чистым. Василий Дмитриевич продолжал работать над этюдами к своей будущей картине, но как-то без особенного рвения, без творческого жара.

Наталья Васильевна с тревогой всматривалась в потухающие глаза мужа, спрашивала, не заболел ли он. Он отвечал, что ему не нравится помещение для мастерской в их квартире. И правда, для такой огромной картины оно действительно было и тесным и темным.

И тогда-то в их беседах впервые прозвучало тайное слово «Илтань» — нечто вроде перевернутого имени Наталия. Илтань — такова была их еще очень далекая и туманная мечта. Илтань — это тихий уголок где-то в деревенской глуши, на берегу широкой реки. Они купят небольшой участок земли, устроят свое гнездо. Там он начнет создавать картину из жизни Христа и там устроит свой музей, о котором так давно мечтал.

Им хотелось купить участок земли не очень далеко от Москвы, чтобы непременно была река, не такая широкая, как Волга, а живописная и лесная, вроде олонецкой Ояти.

И они предприняли первые практические шаги, чтобы осуществить эту свою мечту. Василий Дмитриевич начал тщательно проглядывать объявления в газетах о продаже помещичьих имений. Время от времени он оставлял кисть и садился на поезд — смотреть продающиеся поместья.

Впрочем, все его мечты пока еще были несбыточны. Для покупки подходящего имения требовалось много денег.

Наталья Васильевна настояла: в Абрамцево на лето они не поедут ни в коем случае — слишком отвлекает и будоражит тамошняя жизнь. И на туманную Илтань рано еще надеяться. Хорошо бы снять недалеко от Москвы какой-нибудь пустующий помещичий дом с просторным и светлым залом. И Наталья Васильевна взяла с мужа твердое слово: когда подходящее помещение будет найдено, он всерьез примется за свою картину.

Загрузка...