Солнечная палитра

27. За белыми стенами

В 1899 году в поисках материала для картин «Евангельского круга» Василий Дмитриевич снова отправился путешествовать по странам Ближнего Востока. Вместе с верными друзьями-художниками Е. М. Татевосянцем и А. А. Киселевым, а также студентом-естественником Л. В. Кандауровым он побывал в Турции, Греции, Сирии, Палестине, Египте и через четыре месяца вернулся в Россию.

И опять повторилась та же «неурядица», что и с его первым путешествием. Его увлекли ослепляющие краски Ближнего Востока и причудливая архитектура древних развалин. Но на своих этюдах он почти не запечатлел жителей Востока.

Каждую зиму теперь Василий Дмитриевич работал в Москве, в просторной мастерской, а каждую весну уезжал на берега Оки в свой Борок и оставался там до поздней осени, продолжая работать над картинами из серии «Евангельского круга».

Резвые подрастающие дети, хлопотливая жизнь семьи мешали ему сосредоточиться. В 1904 году он построил в Борке недалеко от большого дома новую отдельную художественную мастерскую. Это было белое каменное, похожее на средневековое аббатство^[13] здание все в том же поленовском стиле, с башней, с одним огромным окном, с крутой черепичной, красного цвета крышей. Оно так и называлось «Аббатством».

Там Василий Дмитриевич устроил себе отдельную каморку, кухню с плитой. От природы общительный и жизнелюбивый, он сам на склоне лет замкнул себя в темницу, чтобы всецело отдаться творчеству.

Казалось, ничто не должно было мешать ему за белыми стенами безмолвного «Аббатства». Но жизнь, реальная, беспокойная, неудержимо врывалась сквозь тяжелую дверь его мастерской.

Газеты ежедневно повторяли, что вся Россия бурлит — бастуют рабочие, крестьяне громят помещичьи имения, неизвестные «злодеи» бросают в царских сановников бомбы, жандармы арестовывают демонстрантов; в далекой Манчжурии бессмысленно гибнут под японскими пулями русские солдаты.

Разговаривая с крестьянами, Василий Дмитриевич постоянно слышал один и тот же вопрос:

— Когда же нам землица-то будет?

Убожество и нищета крестьян давно угнетали Василия Дмитриевича и его жену. Поленовы чем могли помогали жителям близлежащих деревень. Наталья Васильевна организовала в Борке медицинский пункт, Василий Дмитриевич давал особо нуждающимся лес и скот, построил в Бёхове деревянную школу и собирался строить каменную в соседнем селе Страхове.

Но он сознавал, что вся эта помощь так ничтожна в сравнении с великими нуждами простого народа по всей России, и очень страдал, чувствуя свое бессилие.

9 января 1905 года в Петербурге на площади перед Зимним дворцом по приказу царского правительства была расстреляна демонстрация рабочих.

Из Петербурга в Москву приехал Серов, своими глазами видевший кровавую расправу.

Василий Дмитриевич знал Серова еще мальчиком в Париже. Позднее они постоянно встречались то в Абрамцеве у Саввы Ивановича, то на поленовских рисовальных вечерах. Василий Дмитриевич с большим интересом и сочувствием следил за тем, как растет яркий и самобытный талант художника — ученика Репина и Чистякова. В светлых красках Серова он с удовлетворением замечал отблески и своей палитры. Он искренне любил и уважал младшего по возрасту товарища не только как художника, но и как человека высокой чистоты, благородства и неподкупной честности.

Никогда еще ему не приходилось видеть Валентина Александровича в таком угнетенном состоянии, как после его возвращения из Петербурга. Оба художника несколько раз подолгу говорили друг с другом и порешили на том, что в такое трудное для России время нельзя уходить только в искусство, надо как-то включиться в общую борьбу за правду. Командующим императорской гвардией был тогда великий князь Владимир Александрович, продолжавший одновременно занимать должность президента Академии художеств. Именно его Поленов и Серов считали главным виновником расстрела безоружной толпы.

Они написали энергичный протест в Академию художеств:

Президиум Академии художеств не решился огласить этот исполненный гражданского мужества и благородного негодования протест, но его рукописный текст ходил в Петербурге по рукам.

Василий Дмитриевич был убежден, что начавшаяся революция пойдет и дальше.

«Тяжелое время, а что еще будет, когда начнется настоящий ответ на гнусные обманы и мошенничества нашего подлого правительства…» — писал он жене.

Лето и осень 1905 года Василий Дмитриевич провел, как всегда, в Борке, но не работалось ему в новой мастерской. Запираясь в своем «Аббатстве», он снова спрашивал себя: нужны ли народу его картины из жизни Христа в тот час, когда революция стучится во все двери?

В дни Декабрьского восстания Василий Дмитриевич был в Москве. Он жил в ту пору на Садово-Кудринской, неподалеку от мест самых жестоких боев, и вел подробный дневник событий; несколько раз удавалось ему пробираться на баррикады, и он даже делал с них зарисовки.

Революция закончилась поражением, наступили черные дни реакции.

Василий Дмитриевич очень остро переживал это поражение. Весной 1906 года он уехал в Борок и опять замкнулся за белыми стенами своего «Аббатства», продолжая упорно работать над произведениями «Евангельского круга».

И тут его кисть начала ему изменять — его охватила усталость. На многих полотнах сказывалась спешка; иные напоминали эскизы, в которых художник все внимание уделял только пейзажу. А фигуры оставались невыразительными, однообразными; порой он изображал их настолько мелкими, что невозможно было различить лица.

Верная Наталья Васильевна, всячески старавшаяся поднять дух мужа, со страхом начала замечать, что в художественном отношении каждая следующая картина выходит слабее предыдущей.

Самыми слабыми оказались последние полотна, посвященные страданиям и смерти Христа.

Драматические события и раньше с трудом удавались художнику, а теперь былое мастерство окончательно изменило ему.

Но сам он словно не замечал этого и по-прежнему продолжал методично работать изо дня в день.

Он работал, а за огромным окном его мастерской березы трепетали листьями, солнце сияло, синели бескрайние дали на противоположном берегу Оки.

Порой он не выдерживал затворничества под мрачными сводами «Аббатства», брал этюдник и выходил на берег Оки, чтобы в сотый раз запечатлеть ее вечно изменяющуюся красоту.

Но и маленькие пейзажи также были не те — видно, начала слабеть стареющая рука художника, и многоцветность его палитры тускнела.

Василий Дмитриевич вел жизнь размеренную, расписанную точно по часам. Ежедневно по два-три часа в день он занимался физическим трудом; во время дождя шел в свою столярную мастерскую и там что-то выпиливал, строгал, вытачивал, а если погода была хороша, спускался к Оке.

Ему хотелось оградить безопасное место для купания детей. Для этой цели на мелком месте сооружалась им каменная дамба, которую в шутку прозвали «108 чудо света». Отправлялся он на лодке на каменоломни, сам выламывал камни, доставлял их по воде и в определенных местах сбрасывал. Каждую весну дамбу сносило, и ему снова приходилось ее возобновлять.

Василий Дмитриевич очень любил своих подрастающих детей, особенно младших, Ольгу и Наташу; он вытачивал им деревянные куклы, играл с ними и с их друзьями на реке, учил их нехитрому искусству плавания на лодках под парусом, а иной раз забирался с ними в «Адмиралтейство» — глинобитный сарай на берегу Оки, где хранились весла, паруса, уключины и где всегда уютно пахло краской и варом. Там он рассказывал детям о благородных рыцарях и их бессмертных подвигах в честь прекрасных дам сердца… И вдруг обрывалась его речь на полуслове. Посмотрев на часы, он молча вставал и возвращался в свое «Аббатство».

В 1909 году, после пятнадцатилетнего неустанного труда, картины «Евангельского круга» были наконец завершены. Василий Дмитриевич присоединил к ним уменьшенные повторения полотен «Христос и грешница», «Генисаретское озеро», «Среди учителей». Была организована его персональная выставка. В Петербурге художник выставил 58 картин, затем в Москве и Твери по 64 картины.

В это время в искусстве было в моде течение так называемых декадентов; многие живописцы как будто нарочно уродовали натуру, искажали жизнь.

Рядом с подобными «шедеврами» пейзажи на полотнах «Евангельского круга» казались подлинным половодьем света и красоты. Народу ходило на поленовские выставки множество; их посетило свыше ста тысяч человек. Пространные рецензии в газетах правого направления были восторженные, однако газеты левых взглядов доказывали, что Поленов отстал от жизни по крайней мере на полвека. И все же печать всех без исключения направлений с глубоким уважением говорила о самоотверженном многолетнем труде художника.

Для некоторых кругов русской интеллигенции, мечтавших о мирном обновлении страны, были характерны уход в религию и идеализация прошлого. Для таких кругов эти картины Поленова в какой-то мере были дороги и близки.

Со временем они попали в различные музеи страны, многие из них оказались за границей. Картины эти впечатляли, когда висели все вместе, а каждая в отдельности ласкала глаз лишь своим красивым, но чуждым пейзажем Ближнего Востока.

Когда выставка картин закрылась, престарелый Василий Дмитриевич всем объявил, что последнее слово художника им сказано и от дальнейшей художественной деятельности он отказывается.

В годы работы над «Евангельским кругом» он составил «Художественное завещание», в котором подробно писал о картинах этой серии, о своем рукописном труде, связанном с философией Ренана и с евангелием, о значении музыки в его жизни, но ни единым словом не обмолвился о своих пейзажах, хотя неизменно продолжал выходить на природу и писал этюды — виды Оки и других окрестностей Бёхова. До конца жизни он считал второстепенным тот род живописи, который как раз и прославил его.

Когда-то в письме к Чистякову он небрежно назвал «Московский дворик» «картинкой». А теперь каждый школьник знает это самое популярное его произведение.

Художник М. В. Нестеров высказал в своей мудрой книге «Давние дни» такую мысль:

«Никто еще не придумал прибора, определяющего качество картин и вообще всяких художественных произведений, но есть другое — как, в какой степени и мере ты возбуждал „чувства добрые“».

У наших современников чувства добрые возбуждают только пейзажи Поленова. Трагична судьба художника, который, сам того не ведая, свернул с дороги своего истинного призвания. Лишь малую долю времени отдавал Поленов тому, к чему его помимо воли звало сердце, всегда любившее природу, и прежде всего русскую природу.