Солнечная палитра

6. Тургенев

Илья Ефимович плохо слушал своего друга. Он смотрел на него и любовался им.

Рослый, статный, с темными, большими, выразительными глазами, с высоким лбом древнего эллина, с маленькой черной бородкой, обрамлявшей лицо, Василий Дмитриевич вызывал его невольное восхищение.

«Непременно напишу его вот таким, в черном сюртуке с белым воротником», — подумал Репин про себя, а вслух сказал:

— Василий Дмитриевич, не огорчайся. Конечно, нехорошо получилось, но ты не виноват: ведь Иван Сергеевич явился без предупреждения.

— Да ведь приходил не простой посетитель! — горячился Поленов. — Я так хотел показать ему свою мастерскую!

Вошла Вера Алексеевна — жена Репина. Расстроенный Поленов и ей стал рассказывать, как Тургенев поднялся по лестнице и, увидев замок, подсунул под дверь свою визитную карточку.

Репин прочел на протянутой Поленовым карточке: «Я приходил предуведомить Вас…»

— Не волнуйся. Великий писатель земли русской — самый простой человек, — продолжал утешать Репин. — Он обязательно придет еще раз. Ты смотри, какая чудесная погода! Мы собираемся на прогулку. Пойдем с нами.

Поленов заколебался.

— Пойдем, пойдем, — тащил Репин, — сегодня же воскресенье.

Уговорить жизнелюбивого Василия Дмитриевича было не очень трудно. Они пошли втроем. По дороге им встретилась группа русских художников со своими дамами; Репин пригласил и их.

Париж, шумный, многоцветный, сияющий на солнце, с массой экипажей, с нарядной пестрой толпой на улицах, представился их глазам.

Они двигались, пробивая себе путь сквозь толпу. Невысокий, живой Репин шагал впереди и поминутно восклицал:

— Смотрите, какая любопытная пара! А каков этот толстяк! Сюда смотрите!

Он затащил компанию в кафе, которое помещалось тут же на площади под полотняным тентом. Пока пили прохладительное, Репин балагурил и одновременно торопливо набрасывал в альбом отдельные фигуры.

Поленов знал, что Илья Ефимович задумал новую картину — «Парижское кафе».

«Вот молодец! — восхищался он им. — Даже сейчас, в часы веселья, не забывает о своем долге художника».

Василий Дмитриевич рассеянно смотрел на беспрестанное движение нарядной праздной толпы, рассеянно слушал громкие возгласы и оживленную болтовню. Он уже готов был раскаяться, что позволил себя так легко уговорить на прогулку. Ведь дал же себе слово работать каждый день…

Но вот вся компания с шумом поднялась и отправилась в путь. Вскоре художники и их дамы очутились под зелеными деревьями на посыпанных песком дорожках Булонского леса. Василий Дмитриевич шел сзади. Кто-то затянул «Вниз по матушке, по Волге»; он не мог удержаться и тоже подхватил басом.

Прохожие удивленно оглядывались, слушая незнакомую мелодию, а русские художники притихли. Они мысленно перенеслись на далекую родину. Василий Дмитриевич пел один, и звуки его голоса далеко раскатывались по аллеям парка.

Парижская мастерская Василия Дмитриевича на Rue Blanche, № 72, была просторной, с большим трехстворчатым, обращенным на юг окном. Ящик с красками, стаканчики с кистями, другие предметы были расставлены в безупречном порядке. На стеллажах рядами выстроились этюды, к мольберту была прикреплена большая картина.

Василий Дмитриевич стоял у стены и с замиранием сердца следил за посетителем. Тот останавливался у одного этюда, переходил к другому, к третьему, вновь возвращался к картине на мольберте.

Этот посетитель был долгожданный Иван Сергеевич Тургенев. Василий Дмитриевич, рассматривая его в профиль, невольно поддался обаянию великого писателя.

Тургенев был поразительно красив, с длинными, зачесанными назад серебряными волосами, открывавшими мраморно-белый высокий лоб, с седой, коротко подстриженной бородкой, с большими полузакрытыми глазами…

— А ведь вы словно бы замыслили иную картину? — спросил Тургенев.

Василий Дмитриевич объяснил:

— Да, действительно замыслил, но сейчас пришлось отложить. На пороге третьего года пребывания за границей пенсионеры Академии художеств обязаны прислать в Петербург по законченному полотну. Это, — он показал на мольберт, — и предназначено для этой цели.

Картина «Право господина» им была задумана еще в прошлом году во время путешествия по старинным прирейнским городам, когда он любовался развалинами феодальных замков и ясно представил себе отношения баронов с их вассалами. Ему хотелось рассказать о варварском законе средневековья — «право первой ночи», когда каждый феодал мог взять себе в наложницы крепостную девушку накануне ее замужества.

На его картине «Право господина» был изображен лощеный, равнодушный барон; он вышел со своими собаками из ворот замка и бесцеремонно оглядывает трех девушек-невест; их привел к нему столь же равнодушный старик.

Тургенев подумал про себя: уж очень лица у девушек одинаковые и покорные. Но ему не хотелось разочаровывать Василия Дмитриевича, и он промолчал. Потом взглянул на верхнюю, левую часть полотна, увидел башни замка, высокий каменный дом с острой крышей, похожий на башню, а сзади дома уголок голубых предзакатных далей… И лицо его сразу просветлело.

Он больше не замечал бесстрастных человеческих лиц и любовался стройностью архитектурных очертаний, легкостью едва намеченных светло-коричневых, лиловатых, голубых красок…

Василий Дмитриевич стоял и ждал, что скажет Иван Сергеевич.

— Мне очень понравилось небо, эти вечерние дали и эти здания, — мягко сказал Тургенев.

Василий Дмитриевич объяснил, что старался придерживаться абсолютной исторической точности и в архитектуре зданий, и в костюмах людей. Он пересмотрел немало исторических книг.

— Простите, я не художник, но мне все же кажется, — заметил Тургенев, — что не волновалось ваше сердце, когда вы писали этих девушек, старика и барона.

Он быстро подошел к другой стене, где висела совсем маленькая картина, изображавшая реку в зеленых берегах во время дождя; облака клубились в жемчужно-сером небе, свинцово блестела вода, тускло проступали деревья сквозь туман; верхом на лошади, запряженной в одноколку, сидели крестьянин с девочкой и переправлялись через реку.

— А вот здесь, хоть и весьма-весьма, заметно влияние французов, — продолжал Тургенев, — здесь, чувствуется, вас схватило за живое.

— Что вы, Иван Сергеевич! — воскликнул художник. — Я просто забавлялся в свободное от занятий время. Картина называется «Ливень». Она написана по этюдам, исполненным мною раньше, еще в имении отца в Олонецкой губернии. Это река Оять.

— А мне ваша забава нравится, — сказал Тургенев. — Может быть, потому нравится, — грустно добавил он, — что я хоть на полотне увидел уголок нашей матушки России. И вы, когда писали этот пейзаж, я уверен, тоже вспоминали родное.

Они заговорили о пленэре — новом художественном термине, означавшем живопись света и воздуха, о том, что художники не должны чересчур увлекаться живописными эффектами, а вводить солнечный свет в свои произведения осторожно, в меру, чтобы картина светилась как бы «изнутри». Так работали французы.

Этот мягкий солнечный свет и подметил Тургенев в пейзаже Василия Дмитриевича.

Писатель ушел.

Оставшись один, Поленов остановился в раздумье перед своей картиной «Право господина».

Мамонтов назвал ее «придворным сюжетом», отец насмешливо обронил в письме: «выпуск девиц из института», а сейчас Тургеневу понравился только пейзаж.

Картина не удовлетворяла и самого художника. А как же друзья? Ведь многие хвалили ее, восхищались умелой расстановкой фигур, безупречным, с точки зрения анатомии, изображением людей и собак.

Василий Дмитриевич недолго колебался; по совету Репина он рискнул показать картину жюри выставки парижского Салона.

Из 7500 полотен, представленных в Салон 1874 года, было принято только 1800, в том числе и «Право господина». Но Поленов не решился выслать картину в Петербург в Академию художеств, и она осталась в его парижской мастерской.

В апреле следующего, 1875 года он получил короткое деловое письмо:

«Милостивый государь…» И несколькими строками ниже: «Я согласен приобрести Вашу картину… за назначенную цену тысячу рублей, что сим и Вам имею удовольствие подтвердить. Я весьма рад, что в моей коллекции будет Ваша работа…»

Василий Дмитриевич был очень польщен. И не из-за неожиданной солидной суммы денег: «Право господина» была его первая картина, которая попадала в известную московскую галерею Павла Михайловича Третьякова.