Солнечная палитра

25. В доме на Оке

Промен участка в конце концов удалось оформить. Бугор Борок с можжевеловым кустом посреди стал собственностью Василия Дмитриевича.

В голубой рабочей блузе, в сапогах, с топором за поясом каждый день отправлялся художник на стройку большого дома.

Он работал наравне с плотниками, шутил с ними и говорил:

— Если бы судьба не сделала меня живописцем, я бы пошел в архитекторы или в плотники.

Он вспоминал свое детство, когда на берегу реки Ояти также строился дом. Новый дом на берегу Оки он давно решил построить по образцу имоченского.

Василий Дмитриевич не признавал стиля помещичьих усадеб начала XIX века, с непременным треугольным фронтоном под крышей и с колоннами, поддерживающими этот фронтон. Он считал, что большие и высокие парадные апартаменты нижнего этажа неудобны и неприспособлены для жилья, а дети ютятся в низких комнатах на антресолях.

И он спроектировал и выстроил дом без всяких украшений, но такой, чтобы в нем жилось удобно и чтобы никто друг другу не мешал. Он называл стиль дома скандинавским, но правильнее было бы назвать его поленовским.

Дом был трехэтажный, деревянный, впоследствии оштукатуренный и побеленный, со стеклянными террасами и несколькими входами с разных сторон. Кое-где лепились балкончики. Окна, то широкие, то, наоборот, очень узкие, то совсем крошечные, были размещены без всякой симметрии, иные даже в крыше.

На три стороны открывался обширный вид, налево — на город Тарусу, прямо — на Оку и лесные дали противоположного левого берега, направо — на Бёхово и ближние леса.

Василий Дмитриевич оборудовал библиотеку, столярную, игральную, художественную мастерскую и маленький кабинет жены. В нижних комнатах он собирался разместить музей — тот самый народный музей, о котором мечтал столько лет.

Уклоняясь от тех, кто был далек от искусства, он предусмотрел специальные потайные лестницы и люки для удирания на случай непрошеных гостей.

В феврале 1891 года, когда строительство дома уже заканчивалось, Василий Дмитриевич получил почетное приглашение участвовать в комиссии по выработке нового устава Академии художеств.

Он отправился в Петербург, окрыленный надеждами; ему мечталось о новой академии с выборным самоуправлением — истинном рассаднике искусства. Он предвидел, конечно, что будет много противников реформ, и ехал с целью добиться осуществления своих надежд.

Но после многих бесконечных и томительных заседаний удалось провести в жизнь лишь отдельные половинчатые реформы.

Власть в академии по-прежнему принадлежала людям, чуждым искусства. Президентом академии остался солдафон брат Александра III — великий князь Владимир Александрович, а вице-президентом — граф Иван Иванович Толстой. Однако ряд бездарных профессоров-консерваторов, которые только мешали развиваться талантам, удалось все же отстранить от академии; они были уволены в отставку. В новом списке профессоров, поданном царю на утверждение, значились Репин и Поленов.

Александр III, узнав о содержании резко критических речей Василия Дмитриевича, утвердил список, вычеркнув из него лишь Поленова, как чересчур «красного».

Этот удар — бесцеремонное и грубое отстранение от преподавательской деятельности — жестоко оскорбленный Поленов переживал очень тяжело; опять к нему вернулись его ужасные головные боли, и он поспешил уехать из Петербурга с намерением как можно дольше в него не возвращаться.

По приезде в Москву Василий Дмитриевич принял решение уйти также из московского Училища живописи, ваяния и зодчества. Уж очень трудно ему приходилось — совсем замучили головные боли.

Но самое главное — он чувствовал: ему уже не по силам быть одновременно и вдумчивым, добросовестным преподавателем, воспитателем молодых талантов, и самому заниматься творческой работой.

Надо было выбрать что-то одно.

Василий Дмитриевич выбрал самое для себя дорогое — творчество.

После тяжелых раздумий он подал прошение об отставке.

262 подписи учеников стояли под прощальным адресом. Будущие художники, глубоко огорченные тем, что они расстаются со своим учителем, писали Поленову:

«Ваша гуманная высокоодаренная личность невольно влекла учеников под Ваше руководство. Вы старались внушать им стремление к правде и красоте, заставляли их работать осмысленно, разумно, делились с ними всеми сведениями, которые дала Вам наука и Ваша славная художественная деятельность, всегда были врагом заученности, манерности и рутины…»

Впоследствии бывшие ученики Василия Дмитриевича — Коровин, Бакшеев, Бялыницкий-Бируля, Татевосянц и Мешков — в своих воспоминаниях^[11] сказали немало благодарных слов о своем учителе.

Казалось, Василий Дмитриевич совсем ушел от общественной жизни. В Борке постоянно жил у него лишь самый верный и любимый его ученик Егише Татевосянц да гостили на правах родственниц художницы Марья Васильевна Якунчикова и Елена Дмитриевна Поленова.

Василий Дмитриевич работал на строительстве дома и усадьбы, сажал деревья, много времени проводил со своими маленькими детьми (их теперь было у него трое — Митюха, Катериша и Маша). Он катал их на лодке, купался с ними, мастерил им игрушки.

Василий Дмитриевич говорил, что летние пейзажи он пишет с меньшей охотой: летом чересчур жарко и одни зеленые тона. Зато зимой и осенью, когда сочетание красок на солнце и в тени так многообразно, он почти ежедневно уходил с этюдником на чистый воздух. Многие пейзажи, особенно виды Оки, повторялись им по нескольку раз.

Давно мечталось ему написать Оку в золотых берегах. Еще со времени покупки усадьбы он ловил ясные и солнечные дни бабьего лета и набрасывал небольшие этюды любимого поворота Оки от дома к Очковым горам.

Наконец ему удалось закончить свою знаменитую «Золотую осень».

В этой одной из его лучших картин светится подлинное солнце; здесь словно играет целый оркестр оранжевых, ярко-желтых, нежно-голубых, темно-зеленых красок. Они то переливаются, то затихают, то вновь вызванивают мелодию.

Василий Дмитриевич, глядя на окружавшие его прозрачные осенние краски, любил повторять пушкинские слова:

И он сумел увидеть, поймать и перенести на полотно все богатство красок осени.

На переднем плане картины: светло-зеленая лужайка с темными кустиками можжевельника, далее золотые, кое-где зеленоватые, порыжелые или оранжевые березы; налево раскинула свои темные ветви старая сосна. Направо по склону горы золотые краски березового леса, постепенно сливаясь и светлея, точно смотрятся в голубую тихую гладь холодной Оки. Двумя белыми платочками светится на горе маленькая бёховская церковка с приземистой колокольней. А на том берегу прозрачные бескрайние лесные дали переходят у горизонта в нежно-голубое небо.

Величественный, незабываемый вид. Последние теплые дни запечатлел художник; кажется, один-другой порыв ветра — и полетят золотым дождем березовые листья, придет на смену лиловая осень. Смутное, тревожное ожидание непогоды ощущается в картине…

Казалось бы, все теперь было у Василия Дмитриевича: дружная семья, дом среди великолепной природы…

И пойдет художник с палитрой на Оку-красавицу, спустится в живописную лесную долину маленькой речки Скнижки, заберется в старый Деляновский лес. Принесет он этюды в мастерскую и начнет создавать вдохновенной кистью один за другим пейзажи своей родины, столь же талантливые, как «Ранний снег», как «Золотая осень»…

На природу художник иногда выходил — не выдерживал в мастерской; писал с натуры маленькие этюды, но от больших, монументальных картин-пейзажей отказался.

Осенью 1894 года, когда позолотились березы на берегу Оки, Поленов неожиданно для самых близких друзей, покинул свой дом на Оке, покинул Россию и уехал с семьей в Италию, в Рим. Он считал, что только там сможет найти подходящих натурщиков для новой, давно уже задуманной им картины из жизни Христа «Среди учителей». А дом на Оке почти на целый год остался заколоченным.