Солнечная палитра

33. Последние годы

Приближалось 1 июня 1924 года — день восьмидесятилетия Василия Дмитриевича. Родные и врачи опасались, как он перенесет неминуемое волнение, связанное с празднованием юбилея.

В Третьяковской галерее была организована выставка его произведений. Сам он в Москву на торжественное заседание приехать не смог. Но старые друзья, знакомые и родные прибыли в Борок. Было получено множество поздравительных писем и телеграмм от учреждений и частных лиц, в том числе от художников Репина, Васнецова, Нестерова, Остроухова.

Репин прислал телеграмму и одновременно написал Остроухову:

«Вот к Поленову в Бёхово я бы поехал с большой радостью, но невозможно. Как я рад, что Поленов здоров и бодр — молодец, молодец… Я бесконечно жалею, что не побывал у них в Бёхове. У него было бы что посмотреть, начиная с дома и построек. Ведь он архитектор, да еще какой… недаром мужики-бёховцы называли его „Василий Дмитриевич — строитель…“»

День юбилея был жаркий, солнечный. Василий Дмитриевич, в белой блузе, с белой головой, под руку с дочерью Наташей вышел на крыльцо встречать депутации взрослых и детей с цветами и адресами. Все были одеты в белые платья. Из Тарусы прибыл хор любителей и запел его романсы. Дряхлость художника словно исчезла. Он весь преобразился.

— Я слышу музыку! Прекрасно слышу. А я думал, что совсем оглох! — воскликнул он. — Мне очень полезен юбилей: я помолодел на десять лет!

Вышло два постановления Совета Народных Комиссаров РСФСР. В одном из них Василию Дмитриевичу и его семье было предоставлено «право пожизненного пользования усадьбой Борок»; в другом: «В ознаменование выдающегося значения деятельности художника Поленова В. Д. в истории русского искусства» ему было присвоено звание народного художника. Это звание он получил вторым после Касаткина^[22].

Теперь нужно было, чтобы музей приобрел известность.

Первая экскурсия учителей из Серпухова была 15 июня 1913 года. Эта дата и считается днем открытия музея.

В начале революции приходили и приезжали смотреть музей только из ближайших сел, из Тарусы. Потом начали прибывать на пароходах экскурсии из других мест. Слухи о замечательном музее на берегу Оки росли, ширились. Все больше народу приходило смотреть его ценности.

Василий Дмитриевич любил показывать сам. Волнуясь и задыхаясь, он разъяснял историю той или другой вещи или картины и говорил так увлекательно, что посетители уходили очарованные. В дни болезни его заменяли дочери.

Экскурсии бывали больше летом. А зимой Василий Дмитриевич окружал себя книгами. Когда из Москвы приезжали гости, он много и с жадностью говорил с молодыми друзьями…

Но гости приезжали редко. Дороги в дом на Оке заносило метелями, добираться за двенадцать верст пешком со станции Тарусской было тяжело и молодым.

1925 год.

После знойного лета наступила осень, та самая золотая осень, которую так незабываемо запечатлел Василий Дмитриевич. И вдруг после пяти лет перерыва он снова взял кисти, краски и пошел на Оку.

«Осень у нас была удивительная — тепло, но без мух, — писал он друзьям. — Я воспользовался солнечной неделей, было вроде лета, но позолоченного, и наработал этюдов целое количество. Мне хочется… подарить друзьям на память… Я всегда любил больше всего работу в разных ее видах: и в огороде, и в столярной, и на реке, и в мастерской. Поэтому мне дорого оставить друзьям, как большим, так и малым, по кусочку этой работы…»

У Василия Дмитриевича были очень красивые, выразительные и добрые руки с длинными пальцами. Но теперь эти руки плохо слушались его. Новые этюды выходили без прежнего мастерства и уверенности…

Подули холодные ветры, облетели золотые листья на березах, осинах и вязах, наступила осень, лиловая и дождливая.

И снова дряхлый художник ушел в свой внутренний мир молчания. Изредка, когда хватало сил, он писал письма немногим оставшимся в живых друзьям.

Однажды летом он долго сидел в задумчивости за столом, потом точно встрепенулся и попросил принести кусок картона и драгоценную папку, где хранил свои самые памятные документы — некоторые письма, а также фотографии Маруси Оболенской, той самой безвременно скончавшейся девушки, которую он любил очень много лет назад.

Был в этой папке его давнишний маленький этюд масляными красками: стоят темно-зеленые кипарисы, а между их стволами белеет памятник на могиле Маруси, изваянный Антокольским.

Теперь старый художник слабеющей рукой сделал повторение этого этюда, но при вечернем розовом освещении. Острые кипарисы, как черные молящиеся монахи, обступили едва видимую в сумерках могилу девушки. Совсем по-детски неумелым получился этот этюд — последний в длинном списке произведений художника.

Через месяц, 18 июля 1927 года, Поленов скончался.

Василий Дмитриевич был очень популярен среди местного населения. Несмотря на горячее время покоса, народу из ближайшей округи собралось на его похороны множество.

Художник давно уже выбрал место для могилы посреди бёховского кладбища. В жизни он всегда был скромен и неприхотлив и не хотел, чтобы ему ставили роскошный мраморный памятник.

На общей могиле мужа и жены высится теперь большой дубовый, с крышей — двумя косыми дощечками олонецкого образца — крест, и надпись по кресту славянской вязью цветными буквами:

Летом на могиле всегда цветы, все больше полевые; их приносят пионеры из соседних лагерей и экскурсанты, побывавшие в доме на Оке.

Раньше, при жизни художника, вид с высочайшей горы далеко открывался на три стороны. Тогда березы, росшие по краям кладбища, были молодыми, теперь они разрослись. Реки под горой не видно, она показывается далеко ниже по течению, огибает зеленую лесную гору и исчезает за новым поворотом. А налево сквозь березы сверкает Ока-красавица, дальше домики Тарусы, все утопающие в садах. А еще дальше вверх по Оке и вверх по речке Таруске опять лесные бесконечные просторы.

Не хочется уходить отсюда. Дышишь полной грудью и не надышишься. «Его величество кислород» — так прозвал Василий Дмитриевич здешний воздух. Дивной красоты место выбрал художник для своего вечного упокоения.