Соль под кожей. Том третий

Глава девятнадцатая: Данте

Если бы она хотя бы раз спросила меня, что я думаю о спектакле под названием «похороны», я бы не задумываясь сказал, что это самая дурацкая затея, которая только могла прийти в ее голову. Но я так же понимаю, что мире всех этих звенящих фальшивой позолотой людей существуют определенные традиции, и моя обезьянка вынуждена их соблюдать. Но, блядь, не с таким же пафосом и не в таком месте, где она как на ладони.

И хоть я все-таки плюнул на ее желание быть самостоятельной и очень независимой, и все-таки предпринял некоторые шаги по обеспечению дополнительной безопасности, на всякий случай еще раз оцениваю рожи гостей. Хорошо, что их немного, около пятидесяти и как минимум половина рож мне хорошо знакома. Но больше всего «радует» вытянувшаяся от удивления рожа ее «милого братца», когда он сворачивают шею в ответ на мое появление. Будь моя воля, я бы эту поминальную рожу не в общую траурную кучу ткнул, а затолкал бы Угоричу в задницу, а потом бы еще и провернул назад, чтобы его изнеженные внутренности ощутили каждую колючку. Примечательно, что его жена вообще единственная, кто никак не отреагировал на мое появление. То есть она вообще даже головы не повернула, хотя это было абсолютно естественно, и так сделали все. А эта бедолага сидела как смертник, которому пообещали отсрочку казни, если ему хватит выдержки сутки пялится в одну точку.

Я люблю подмечать такие детали, потому что это дополнительный бонус в любых делах.

Вторая фигура, которая выделяется среди остальных — Новак, тесть ее бывшего, который и заварил всю эту кашу. А самого Наратова, кстати, не видно. Для этого есть какие-то естественные причины или это дело рук моей маленькой обезьянки? А вот дочурка Новака глаз с меня не сводит. Она сидит в моем ряду, как раз напротив, и между нами минимум пять рядов стульев, но она минимум два раза в минуту скручивает шею в мою сторону. Настолько очевидно, что ее папаше приходится сделать ей внушение — замечаю, как Новак одергивает эту пластилиновую куклу и что-то шепчет на ухо. Поздняк метаться, папаша, ты воспитал мелкую блядь.

Когда у этого сборища, наконец, заканчиваются их заготовленные фальшивые речи и Лори приглашает всех на фуршет, я даже не удивляюсь, что именно Новак первым рулит в мою сторону. А его дочурка, разумеется, примазывается сзади.

— Дмитрий… Викторович, если не ошибаюсь? — Новак тянет клешню, очень неумело делая вид, что может быть не уверен насчет моего отчества.

— Николай Александрович, — пожимаю его руку, потому что в отличие от него могу себе позволить знать многих, а не делать вид, что слишком важная шишка.

— Моя дочь Илона, — Новак подталкивает ее вперед.

— Очень рад, — ограничиваюсь сдержанной официальной улыбкой. Лет десять назад меня, возможно, вставила бы перспектива поиметь на поминках дочку известного политика, но сейчас мне даже смотреть на нее не интересно.

— Рад видеть вас таким цветущим, Дмитрий. — Новаку приходится пару раз зыркнуть на дочь, прежде чем она оставляет нас вдвоем.

Но далеко Илона тоже не отходит — держится поблизости и нервно глотает вино. Караулит минуту, когда со мной закончит ее папаша, чтобы успеть перехватить до того, как появятся другие заботливые отцы, желающие пристроить в руки упакованного холостого миллионера свое ненаглядное чадо.

— У всех бывают трудные времена, Николай, — забрасываю наживку, чтобы пощупать уровень его лояльности. Потому что ему называть меня без формальностей вроде как разрешает возраст и отеческий статус, а мой зеркальный ответ — это, как любят говорить, моветон.

Но Новак ограничивается секундным глазным нервным тиком и заводит скучную пластинку о том, что в наше время так мало действительно умных людей, кто выбрался на вершину не благодаря протекции и связям родителей. Очень хочется подъебнуть этого старого черта, напомнить ему речь, которую он толкал с трибуны минут десять назад, распинаясь о том, что Андрей Завольский был буквально светочем современного финансового мира. Но Лори меня за такую самодеятельность по голове не погладит, поэтому молча делаю вид, что принимаю его лживое дерьмо за чистую монету. И как только появляется возможность — сворачиваю лавочку, делая вид, что мне еще нужно поскорбеть над урной.

Но вокруг Лори сегодня прямо аншлаг. Не успеваю и шагу ступить в ее сторону, а рядом уже очередная пара, и распинаются так, будто мы тут оплакиваем целого Нобелевского лауреата. Тут что ли где-то касса работает по продаже талончиков на прием к Валерии Ван дер Виндт?

— Прошу прощения? — меня отвлекает женский голос. — Я хотела уточнить…

Поворачиваюсь. Оцениваю смотрящую на меня «гладкую прическу» на типовом лице офисного планктона. Кажется, это одна из помощниц Лори — видел, как они пару раз о чем-то шептались.

— Да? — Обращаю внимание на планшет в ее руках, куда он как раз только что нырнула взглядом.

— Я бы хотела уточнить, — откашливается, — ваше имя и…

— И?

— Просто я знаю всех приглашенных в лицо и по имени, а ваше лицо мне совершенно незнакомо. Хотела убедиться, что у вас есть основания здесь находиться.

— А если нет? — Мне не нравится ее тон. Это что-то на уровне интуиции, выработанная годами привычка всегда подмечать детали. А единственная деталь, которая бросается в глаза на этой «гладкой прическе» — это то, что моему глазу совершенно не за что зацепится.

Типовая серая офисная мышь.

— Тогда мне придется попросить охрану выставить вас вон. — Она смотрит на меня бесцветным взглядом.

— Катерина, отбой, — раздается голос Лори, — у этого гостя есть мое персональное приглашение.

«Гладкая прическа» кивает, интересуется, все ли хорошо и получив от Лори утвердительный ответ, почти моментально растворяется в толпе. Чего нельзя сказать об оставленном ею послевкусии.

— Давно она у тебя работает? — еще какое-то время пытаюсь найти ее среди гостей, но ее просто нет.

— Около двух месяцев. Знакомое лицо, Шутов?

— Ага, жарил ее пару раз на крыше небоскреба, — не могу не сдержать иронию в ответ на ее пинок в адрес моей богатой половой жизни.

— Прости. — Обезьянка вздыхает и примирительно улыбается. — Немного нервничаю. Не думала, что это мероприятие так меня измотает. Слава богу, что остался только фуршет.

Она и правда выглядит немного бледной. Ну то есть бледнее обычного. Хочется процитировать героя известной саги про пиратов: «А ты выглядишь не так, как я тебя оставил».

— Новак уже успел тебя облизать? — Лори делает глоток какой-то шипучки из бокала, морщит нос и просит проходящего мимо официанта унести вино. — Или, скорее, это сделала его доченька?

— Нет, Лори, — я усмехаюсь, — соблазнять силиконовую куклу с мозгом грецкого ореха я не стану даже ради твоих грандиозных планов на ее мужа.

— Ну почему сразу «соблазнять».

Мы одновременно находит Илону среди гостей и в эту минуту она тоже смотрит на нас. Лори закатывает глаза, берет меня под локоть, разворачивает в противоположную сторону и просит отвести ее на воздух, но не на крыльцо главного входа, а по длинному коридору на задний двор. Сегодня прохладно и пасмурно, так что как только оказываемся снаружи, накидываю на обезьянку свой пиджак. И пока Лори с благодарностью кутает в него плечи, обматываясь чуть ли не вдвое, украдкой поглядываю на ее безымянный палец.

Кольцо на месте.

Хотя, конечно, это вообще ни черта не значит.

А вот ее резко поднявшиеся и медленно опустившиеся плечи как раз говорят о многом. Например, что она так и не избавилась от старой привычки делать глубокий вдох перед тем, как нырнуть на незнакомую глубину.

— Как твоя поездка, Шутов? Как все прошло?

— А вдох делала как будто все-таки решилась поговорить о важном. — Я поворачиваюсь к ней лицом, но мысленно даю себе обещание чтобы не случилось — держать эти пару метров дистанции. Потому что, возможно, когда она подойдет к крайней черте, я трусливо захочу закрыть ей рот единственным известным мне способом. Даже скорее всего, что именно так и поступлю. — Но раз за семь лет ты так и не научилась быть смелой, придется самому сделать всю черную работу. Я в курсе, что в понедельник у тебя был Авдеев. Примерно три часа.

— Три часа и одиннадцать минут. — Она даже не скрывает иронию.

Выпускает иголки и показывает зубы.

Они очень ей идут, блядь. И я знаю, что уже очень-очень скоро моя маленькая обезьянка вонзит и в меня вместе с отравой.

— Как же я могла забыть, что ты держишь руку на пульсе, Шутов. — Лори тяжело сглатывает. — Исключительно ради моей безопасности, разумеется. Ну а быть в курсе, как и с кем я провожу время в твое отсутствие — это просто маленький пикантный бонус.

— Именно.

— Надеюсь, тебе хотя бы прислали пикантные фото? Покажешь? Всегда хотелось узнать, как я выгляжу со стороны, когда меня трахает здоровый мужик.

В эту минуту моя злость на самого себя максимально сильная.

Потому что это моя, блядь, школа.

Ее наглухо закрытое лицо.

Бьющие точно в цель слова.

Ирония, такая черная, что для этого цвета нужно запатентовать номер в системе Pantone.

Лори идеально исполняет свою партию. Обвела бы вокруг пальца любого, но все ее уловки мне слишком хорошо знакомы, потому что — снова и еще раз — моя школа.

Я знаю, что ей плохо. Что она сотню раз репетировала каждую фразу, убирала все лишние резкие слова, выверяла каждую эмоцию, лишь бы не сделать мне больно.

Только она уже сделала. Даже рта не раскрыв.

Но это ведь мои проблемы, правда?

— Я так не могу, понимаешь? — Лори отводит взгляд, как будто в нашем разговоре вдруг появился невидимый третий собеседник. — Мы ничего друг другу не обещали и обо совершенно свободные люди, но я так не могу.

«Давай, трусиха, скажу уже», — мысленно подталкиваю ее.

Но какая-то тупая часть меня вопреки всему еще продолжает надеяться на чудо. Типа, Лори вдруг посмотрит на меня и, наконец, увидит. Это чертовски сложно, потому что я много лет усердно творил всякую дичь, но я не могу просто забить на последнюю маленькую надежду.

Она крутит кольцо на пальце, задумчиво, сначала по часовой стрелке, потом обратно.

Снимает. Зажимает в кулаке, как будто пытается сохранить в красивом, но безжизненном камне, частику своего тепла, прежде чем вернуть его мне.

— Нет, Шутов. — Она бросает на меня взгляд, протягивает руку, но этого все равно недостаточно, чтобы дотянуться. Тоже не хочет сокращать этот «воздух» между нами, боится того же, что и я — позволить себе еще одну слабость, на этот раз уже совершенно точно последнюю. — Прости.

— Да без проблем, — демонстративно сую руки в карманы брюк. — Только давай без вот этой дешевой драмы с разбрасыванием колец и рваньём тельняшки на груди. Можешь выбросить, можешь пожертвовать на благотворительность — вообще по хуй. Оно твое.

Я мысленно выдыхаю.

С облегчением, которое царапает горло и на время лишает возможности говорить.

Ну вот, самое страшное уже случилось. Боль вышла за берега и мое покалеченное, но все еще отлично исполняющее свои функции тело врубает систему защиты. Заливает кипящие нервы свинцом, подбирает подходящую случаю маску. Просто «Придурка» тут явно будет недостаточно. Самое время достать наглухо отбитого «Мудака», иначе больно будет нам обоим, а так — только мне одному.

— Мне не нужны американские горки, Шутов. — На этот раз она уже не отворачивается и почти ничем не выдает свои нервы. Почти. Потому что кожа на тыльной стороне ладони, в которой она продолжает сжимать «Тиффани», становится уже почти алебастрово-белой. — Даже если они с тобой. Даже если это, возможно, был бы самый лучший аттракцион в моей жизни

Молодец, Лори, ты стала смелой.

Еще не совсем до конца, но на такой случай у тебя есть я — мужик, решающий проблемы.

Ничейный.

Просто тебя нужно ударить еще раз. Последний. Со всей силы, чтобы воспоминания обо мне больше никогда тебя не ранили, не заставили в сотый раз прокручивать одно и то же решение, и сомневаться, было ли оно действительно правильным.

Мы оба ходим по этому замкнутому кругу, только я добровольно, а ты — потому что трусишь жить жизнь, в которой у тебя не будет «костыля» с рваниной вместо сердца.

— Я так понимаю, до тебя дошли слухи. — Маска «Мудака» цинично улыбается.

— Дело не в этом, Шутов.

— Очевидно как раз в этом, если ты решила весело потусить с одним большим чертовски правильным парнем.

— Сказал человек, который даже имя не спрашивает, когда трахает очередное тело, — огрызается она. — Я до тебя вообще не знала, что так бывает. Наивно думала, что у мужчин есть хотя бы какая-то избирательность.

— У мужчин, может и есть, а я ведь просто блядь. — «Мудак» улыбается еще сильнее, показывает зубы и обнажает клыки. — Бывают в жизни огорчения посильнее, чем узнать, что твой старый учитель зависим от… как это называется? Беспорядочные половые связи? Или «слаба на передок»?

Лори дергает нижней челюстью.

Она — идеальна в эту минуту. И совсем не благодаря моим бесконечным урокам, превратившим Лори в лучшую версию вообще всего. Идеальной ее делают маленькие, чудом выжившие островки нелогичности и непонятности. Потому что она все еще не до конца умеет прятать чувства, боится ударить в полную силу, даже если ум и логика подсказывают, что это — единственное правильное в нашей с ней запутанной как морской узел истории.

Боится принять боль, которая сопровождает любое правильное решение.

Но для этого снова есть я — ничейный, решающий проблемы мужик.

— Ты снова паясничаешь, Шутов. Вот в этом вся проблема.

— Нет, Лори, вся проблема в том, что ты ищешь правильного хорошего мужика. Рыцаря в ебучих белых доспехах. Только не там ищешь, потому что здесь только я — тварь и мразь, и меня никак не исправить, не переделать и не перекроить заново.

Я ловлю панику в ее зеленом взгляде.

До моей маленькой обезьянки наконец-то начинает доходить, что игры кончились, наша словесная чехарда больше не доставляет ей удовольствия, потому что на каждую шутку я бью в полную силу, чтобы наверняка попасть в цель, пробить защиту и расколошматить все ее розовые замки. И что из этой точки уже не получится отмотать назад.

Значит, я на верном пути.

— Обязательно быть… таким? — Она проводит языком по губам, сглатывает и моргает, пытаясь сделать вид, что совсем не хочет плакать.

— Обязательно быть самим собой, ты хотела сказать?

— Ты же не такой, Шутов. Господи. Я тебя знаю — ты же не…

— … не трахаю бывших девушек? — возвращаю ее на правильную дорожку, где ей не придется раз за разом налетать на угрызения совести. — Не лезу в трусы к первой встречной женской особи только потому, что мы совпадаем трахательными органами? Или, может, ты снова занимаешься самообманом, обезьянка?

— Хватит так меня называть! — срывается она, буквально испепеляя меня своим беспощадным криптонитовым взглядом. Расправляет плечи, пиджак валится на землю. — Я не твой ручной зверек, Шутов! Я знаю, что ты умеешь дергать за все мои ниточки и что я люблю, когда ты так делаешь! Получаю свою долю адреналина, как зависимая, когда ты снова как волшебник врываешься в мою жизнь. Мне это, блядь, даже нравится! И я знаю, что мне будет чертовски плохо без этого жить! Но, знаешь, что? Я так больше не хочу!

Она поразительно права.

Моя игрушка.

Мое маленькое послушное, почти предсказуемое йо-йо.

Ручная обезьянка.

Только дьявол в деталях, ведь так?

Потому что это я к ней все время притягиваюсь и возвращаюсь. Снова и снова, и снова.

И это она дрессировала меня все это время, посадила на цепь и надела намордник.

И если не с ней — то ни с кем.

То есть, конечно, уже не с ней.

— Я звонила тебе тогда много раз, потому что ты не отвечал. Ты просто не отвечал, был видимо чем-то очень занят. Или кем-то! — Лори сглатывает, порывается разжать кулак, как будто камень раскалился и жжет ей ладонь. — Ты просто не ответил — ничего же страшного, да? Но я подумала, что ты снова… что ты уехал и нарочно ничего мне не сказал. Боже… Я подумала, что тебя уже может не быть… в живых… что ты снова исчезнешь. Мне было так страшно, Шутов. Я подумала, что если вдруг твое сердце больше не бьется — то мое мне тоже не нужно.

В эту минуту даже мой совершенно охуевший «Мудак» показывает средний мне средний палец.

Глотнуть не могу.

И дышать — тоже.

— А ты просто был где-то там… как обычно. — Она грустно улыбается.

Мне даже говорить ничего в свою защиту не хочется.

Она сделала самые неправильные, но самые очевидные выводы. Потому что я всегда именно так и поступал — был где-то и с кем-то, лишь бы не быть с ней.

— Авдеев на тебя плохо влияет, Лори. — «Мудак» врубает злую иронию, наклоняется вперед, чтобы она хорошо видела его лицо, на котором для нее нет ни сострадания, ни терпения. — Ты начинаешь закатывать истерики.

— Ты просто… — Она снова спотыкается об собственные берега.

— …тварь и мразь, которой ты не нужна, — повторяю еще раз, чтобы окончательно закрепить в ее голове этот нехитрый триггер. — Дело не в тебе, обезьянка, мне в принципе никто не нужен.

— Спасибо, что ты очень вовремя и с завидным постоянством мне об этом напоминаешь!

— Всегда пожалуйста, обезьянка.

— Не называй меня так!

Она рвется вперед.

С места, буквально как будто преодолевает скорость света и оказывается рядом до того, как мои рефлексы найдут нужный предохранитель.

Я так увлекся, отталкивая ее от себя, что пропустил момент, когда она вдруг оказалась слишком близко. И мои ноздри жадно втягивают ее запах, а глаза цепляются за каждый микроскопический изъян на коже, которой в ее наглухо закрытом платье так чертовски мало для нашей последней «корриды».

Я до боли сжимаю в карманах кулаки.

Нельзя до нее дотрагиваться, ведь тогда мы снова перезапустим нашу больную историю, и зайдем на черт знает какой по счету круг.

Лори заносит руку для пощечины.

Совершенно заслуженной после всего, что я тут наговорил. И пусть бы врезала разок-другой — я только «за». Но когда ее ладонь уже почти касается моей рожи, отточенные до автоматизма проклятые рефлексы на секунду берут контроль над мозгом.

Я перехватываю ее запястье, последним усилием воли удерживая вторую руку в кармане.

Если дотронусь двумя — пиздец. Не отпущу, не смогу, не придумаю зачем.

Лори снизу-вверх громко дышит мне в лицо. Пару раз дергает рукой, пытаясь избавится от моей клешни на ее тонком запястье. Запросто может врезать мне свободной рукой, но не делает этого. По той же причине, что и я?

Облачко пара вырывается из ее рта.

На верхней губе маленькая трещинка.

«Что ты наделала, Лори?! — хрипло орет моя кровоточащая по ней душа, пока мои губы с болью впиваются в ее. — Что ты натворила?!»

Я дышать на хрен не могу.

Как больной и зависимый вытягиваю воздух их ее легких.

По хуй.

Это теперь все равно останется во мне и будет медленно убивать до самого конца.

Она громко всхлипывает, выдыхает мне в рот — и я просто в хлам.

Кусаю ее губы, оставляю на них свои метки.

Пусть ей будет хоть какое-то время больно целоваться со своим Идеальным мужиком.

Провожу языком по свежим ранам. Сука, я так хочу эти губы на своем теле, что крышу уносит просто в путь. Сколько раз я об этом фантазировал в своей пустой постели? Эта Вселенная не знает таких математических величин.

«Что ты наделал, Лори? Что я натворил?»

Проталкиваю язык дальше ей в рот, где она влажная и горячая, и на вкус как соленый морской воздух на том тропическом пляже, куда она меня однажды отвезла.

Между ногами ты такая же, Лори?

Господи, дай мне силы просто вытрахать ее рот своим языком — и остановиться.

Она настолько крышесносная, что я чувствую себя заново лишенным девственности, но ощущается это в хулиард раз круче, чем было в мои пятнадцать.

Каким дьяволам нужно продать душу за возможность вырвать Валерию Ван дер Виндт из своего штопанного сердца?

А потом я чувствую на своей груди ее ладонь.

Тонкие прохладные пальцы, но это касание обжигает как серная кислота.

И — очень вовремя! — приводит в чувство.

Возвращает в голову трезвую мысль о том, что Лори здесь не для того, чтобы со мной потрахаться. Она пришла сказать, что в их счастливом дуэте, я — третий лишний.

И это хорошо, что хотя бы у одного из нас хватило силы воли разорвать эту на двести процентов нездоровую хуйню. Мне просто нужно немного помочь ей, подтолкнуть туда, откуда она сможет, не моргнув глазом, обозвать меня бессердечной бездушной скотиной.

Давай, мудила. Ты столько раз делал это раньше.

Но почему же именно в этот раз так хуево?

Я знаю ответ, но запрещаю даже думать о нем, пока она здесь и пока моя рожа корчится под маской «Мудака». Пока мои внутренности покрываются кровоточащими порезами, потому что на мгновение, когда я с силой отрываюсь от ее губ, я вижу ее лицо таким…

Блядь, она же на десять лет меня младше.

У нее впереди вон целый Авдеев-мать-его-Блестящий-принц, ребенок, семья. Нормальная такая, авдеевская семья по всем канонам. Куда я прусь.

Лори медленно открывает глаза.

Поднимает руку. Проводит пальцами по губам. Слизывает маленькую капельку крови с ранки. Ее губы дергаются, чтобы улыбнуться, но потом она со всего разбега налетает на мою каменную рожу — и вместо улыбки на нее лице гримаса а ля «Я так и знала».

— Не очень ты похожа на женщину, которая кайфует в постели со своим идеальным мужиком. — Я должен доиграть до конца. Осталось совсем немного.

— Может потому, что я трахалась с ним всего один раз? Может, потому что хотела потрахаться с кем-то другим? — Смотрит на меня с вызовом. — Такая мысль не приходила в твою гениальную голову, Шутов?

«Ты перестала называть меня придурком, обезьянка», — отмечаю с горечью. Потому что она всегда делала это с теплом, даже когда орала и отчитывала.

— Будешь бегать ко мне на тайные свидания от мужа? — Меня сама мысль о том, чтобы делить ее с другим мужиком наизнанку выворачивает, но и этого она тоже никогда не узнает. — Говорят, некоторые женщины нарочно выходят замуж, чтобы потом кайфовать от встреч с любовником. Это типа заводит.

— Вижу, ты уже начал практиковаться с Рудницкой. — Тыльной стороной ладони Валерия медленно — демонстративно медленно — стирает мой поцелуй с губ. Чтобы я точно прочувствовал все отвращение, с которым она это делает.

— Я вас обеих потяну, Ван дер Виндт. Но в память о нашей старой дружбе, ты можешь рассчитывать на приоритет.

В голове некстати крутится цитата из дурацкой песни: «Дайте «Оскар» этой богине…»

Это я про «Мудака», который методично и безжалостно выкорчевывает из обезьянки последние кусочки тепла.

— В память о старой дружбе… — повторяет Лори. Грустно улыбается. — Прости, да, как же я вдруг могла забыть, что мы просто_друзья. Всегда и чтобы не случилось — просто_друзья. Знаешь, Шутов, а я ведь люблю тебя.

Я на выдохе что есть силы заталкиваю ладони в карманы, яростно, из последних сил сжимаю в кулаках предательски скользкую ткань подкладки.

Она меня снова переиграла. Уже в который раз. Я со счету сбился.

Пока я тут корчу офигевшего бессердечного ублюдка, Лори спокойно признается мне в любви.

И мое наполненное до краев токсичное болото вдруг превращается в долбаную, блядь, полянку с колокольчиками и кроликами.

«Я тебя тоже люблю, Лори! Я без тебя не знаю, как жить!»

Открой рот, тварь, и просто скажи ей.

Подожги этот костер.

Ты там уже давно горишь.

Но, может, сгореть вдвоем — не такая уж плохая идея?

— Но еще больше, Шутов… — Лори даже не пытается спрятать слезы: две влажные дорожки на щеках, тонкие, почти незаметные. — Еще больше я тебя ненавижу.

«Я не стою твоих слез, обезьянка».

И хотел бы огрызнуться — а не могу, потому что глотку будто залили свинцом.

— И вот это, — показывает пальцами на влажные следы, — последнее, что ты от меня получишь. На мне чертов дорогущий макияж, Шутов, и я не позволю тебе снова все испортить.

Она уходит.

Еще стоит здесь и даже не шевелится, но ее здесь уже почти нет.

— Считай это последним уроком, обезьянка. — Хмыкаю. Умоляю сердце остановиться прямо сейчас и не дать мне захлопнуть последнюю дверь между нами. Но волшебный израильский доктор безупречно сделал свою работу и этот кусок мышц продолжает накачивать кровью мое тело. Продолжает поддерживать жизнь в костях и мышцах под кожей. Хотя, вряд ли то, что от меня осталось, можно назвать «жизнью». Но по хуй. Как же по хуй, если это — конец для нас. — Теперь ты знаешь, что «я тебя люблю» — это просто бесполезные слова.

— Спасибо, учитель.

— Ну раз мы все выяснили — вали на хуй к своему Сверкающему рыцарю, Валерия. А то вдруг у меня тормоза откажут, и я решу проверить, насколько мокрой ты стала просто потому что я засунул язык тебе в рот, как и всем остальным тёлкам до тебя?

Она даже не собирается огрызаться в ответ.

Вообще почти никак не реагирует, держит удар абсолютно безупречно.

Ее выдают только слегка дрогнувшие ресницы.

Лори оглядывается, находит взглядом мой валяющийся рядом пиджак.

Поднимает, почти заботливо отряхивает.

Вкладывает в карман кольцо.

Кладет на гору каких-то ящиков.

Уходит, оставив меня без прощального: «Иди ты на хуй, Шутов».

А мне становится пусто.

И тихо, как в гробу.