Соль под кожей. Том третий

Глава пятая: Лори

— Не смотри так на меня, Шутов. — От стыда не знаю куда себя деть, потому что он вот уже минуту стоит просто у порога и буквально дыру во мне сверлит своими дьявольскими черными глазами. — Ты вообще в курсе, что в таком положении в организме женщины как минимум трижды взрывается гормональная ядерная бомба? Думаешь, это все происходит без последствий?

Не знаю почему трушу при нем называть вещи своими именами. Например, не «такое положение», а «беременность». Это настолько страусиная позиция, что просто смешно, как будто если я не буду использовать именно эти слова, ситуация перестанет быть настолько патовой.

Но что делать с всплывающим в памяти отражением в зеркале в смотровой, откуда на меня смотрел какой-то бледный монстр с синяками под глазами, ужасной прической и в костюме, в котором мне именно сегодня вдруг стало резко тяжело дышать? Кажется, так ужасно я не выглядела даже в те печальные времена, когда мой вес приближался к девяностокилограммовой отметке.

— Что без тебя… просторный этот свет… — Он делает шаг вперед, произнося слова медленно и немного нараспев.

— Шутов, блин… — Я еще сильнее зажимаю рот руками. Не знаю, зачем это делаю буквально с первой минуты, как он вошел в палату. — Прекрати. Немедленно.

— Ты в нем одна… — Еще шаг по направлению к постели, убийственно нежный взгляд на меня, от которого во мне за секунду выпадает суточная норма осадков какой-нибудь тропической страны в сезон муссонов.

— Это бесчеловечно, придурок. Читать мне Шекспира.

Да он, блин, делал это буквально с первых дней нашего знакомства.

— Другого… счастья… нет… — медленно, уже почти шепотом заканчивает он, стоя прямо возле кровати, откуда уже легко может дотянуться до меня руками. Но упрямо продолжает держать их в карманах толстовки.

— Я тебя ненавижу, Шутов, — бормочу совершенно деревянными губами, глотая слезы, потому что он буквально за секунду сломал мою систему безопасности, мой саркофаг, мою титановую скорлупу и обнажил совершенно неготовое к такому сентиментальное нутро. — Ты такой придурок…

— Ну, знаешь, я подумал, что это более подходящая обстановке хуйня, но ладно, — задирает руки в сдающемся жесте, потом откашливается и моментально преображая выражение лица в надрывную маску, громко затягивает: — Ты та-а-а-а-ак красива, невыноси-имо, рядом с тобою…

— Я тебя убью, клянусь.

— Быть нелюбимым… (Песня «Ты так красива» группы «Quest Pistols»)

Мы спотыкаемся друг об друга прямыми взглядами… я впадаю в легкий ступор, разглядывая его разбитые в хлам руки, с которых еще кое-где даже сочиться кровь.

— Шутов, это что такое? — Я сглатываю подпрыгнувший к самому корню языка комок боли. Адски сильно начинают зудеть собственные костяшки.

— Все в порядке, — пытается убрать окровавленные ладони подальше от моих глаз.

— Не прикидывайся идиотом! — Вскакиваю с кровати, правда, чуть не спотыкаясь, но вовремя успеваю схватиться за его плечо. Потом, несмотря на попытки Шутова завести руки за спину, все-таки сцапываю его запястье, поднимаю повыше. — Господи.

Это не кожа — это просто месиво, в котором кое-где зловеще поблескивают осколки стекла. Я заторможено смотрю на бурые пятна на манжете его толстовки, на то, как в складках моих ладоней появляются тонкие красные ручейки.

Цена за эту улыбку в дверях.

За беззаботный вид.

За песни и клоунаду, лишь бы я не скулила.

— Нужно вытащить стекло. — Я на секунду так крепко сжимаю челюсти, что глохну от вспышки сверх звука в ушах.

— Я в порядке, обезьянка, не суетись.

Он деликатно пытается меня отодвинуть, но я в ответ (и откуда только силы берутся!) толкаю его на кровать. Он, конечно, не двухметровая шпала, но сто девяносто три сантиметра в нем есть, так что одного хорошего тычка в живот достаточно, чтобы нарушить его равновесие. Хотя, конечно, кого я обманываю — Дима просто поддается.

— Где эти чертовы бинты?! — Я наспех вытаскиваю и роняю все пустые ящики прикроватной тумбы. — Что это за больница, в которой нет бинтов?!

— Лори, успокойся. Я от этого не окочурюсь, ну серьезно.

— Никакого беспокойства, Шутов. — Выдыхаю с облегчением, когда нахожу аптечку на полке около двери. Вооружившись ею так, будто собираюсь приложить этим «кирпичом» его дурную белобрысую голову, становлюсь рядом. — Просто хочу убедиться, что ты не помрешь от потери крови и не лишишь меня удовольствия придушить тебя собственными руками. Только попробуй сопротивляться — я тебе твою бестолковую башку на раз-два проломлю.

Он смотрит на меня своими бесконечными черными глазами.

Долго. Пристально. Насквозь.

Молча вытягивает вперед правую руку.

Я тупица и эгоистка, но становится немножко легче от того, что там по крайней мере нет кольца.

Он даже не морщится, пока я осторожно вынимаю из-под кожи осколки. К счастью, их не так много, как показалось сначала.

Смачиваю бинт жидкостью из матового пластикового пузырька, стираю кровь сначала с самых крупных царапин. Подношу его руку почти к самому носу и дую, чтобы ему не жгло.

— Лори, это хлоргексидин, — Шутов осторожно пытается отнять у меня руку, но вцепилась в нее изо всех последних сил.

— Потерпи еще пять минут, не так уж плохо я справляюсь.

— Он не жжется, обезьянка.

— Но ведь больно же. — Смазываю бинтом длинную вспухшую царапину и снов дую, дую.

— Черт, Лори…

Он как-то обреченно упирается лбом мне в плечо.

Просовывает ладони у меня под подмышками.

Обнимает.

Скручивает так сильно, что его рук как будто хватит на два оборота.

Его плечи абсолютно беззвучно поднимаются и опускаются, но раскаленные дыхание буквально прижигает мою кожу даже через несколько слоев одежды.

— Знаешь, — он потихоньку задирает голову как раз в тот момент, когда я опускаю свою, чтобы уткнуться в его белобрысую макушку, — в хуйне на моем запястье до сих пор только один номер «на всякий пожарный случай». Семь нолей и «Лори».

Мы медленно притрагиваемся друг к другу носами.

— Три девять девять девять ноль ноль один, — диктую скороговоркой свой номер.

— Вот зря ты это, я же тебя задолбу. — Он тянется дальше, чертит дыханием дорожку вверх по моей щеке. — Буду слать всякую хуйню в картинках.

— Можно даже дикпики — я как-то переживу.

Жмурюсь, потому что его губы притрагиваются к моей щеке.

И где-то рядом начинает назойливо пиликать телефон. Я сначала дергаюсь к сумке, но успеваю заметить, что Шутов проверят свой. Хмурится, разглядывая экран, одними губами шепчет что-то типа «Да ну блядь…». Нажимает отбой, но телефон начинает звонить снова еще до того, как он успевает спрятать его в карман.

— Кто-то без тебя прямо жить не может, — не могу удержаться от едкого комментария.

— Это работа, Лори. — Он тянет руку, чтобы удержать меня поближе, но я успеваю раньше и вместо этого хватаю его первой, чтобы закончить с царапинами от осколков. — В моей жизни существует только работа.

— Да, конечно. — «Или у тебя тоже есть «попугай», который расхаживает по твоему миру с голой жопой и не стесняется делать это даже когда у тебя какой-то важный видео звонок».

— Я выйду на пять минуть. — Он легко расправляется с моими нелепыми попытками изображать сердобольную медсестру.

— Давай, — натянуто улыбаюсь.

— Просто сейчас буду громко материться, обезьянка.

— Иди уже, деловая колбаса. — «Как будто раньше тебя это когда-то останавливало».

Ну, логично, что у него кто-то есть.

Кто-то очень важный для него, раз он так расцвел и снова стал похож на того сексуального Дьявола, который однажды очень вовремя оказался на одном заброшенном пляже.

Мы три с половиной года не виделись лицом к лицу, логично, что за это время…

— Лори. — Я так погружаюсь во все это нервное дерьмо, что пропускаю момент, когда он оказывается почти впритык и сует мне под нос экран телефона, на котором какие-то закорючки.

Буквально, иероглифы.

— Это один очень нетерпеливый хер из Сеула, Ли Минхо, собственник «Quantumleap» — ты можешь сама с ним поговорить. Скажи ему, что объемы и «вес» его компании за те три месяца, что я заебался говорить ему «нет», никак не выросли, и у меня кончается терпение.

Я поджимаю губы и от стыда прячу лицо в ладонях.

Это же Шутов. Он читает меня как открытую книгу, однажды уже вдоль и поперек им перечитанную. Он как будто слышит мои мысли еще до того, как я успею их подумать.

— Я не говорю по-корейски, — единственное, что в состоянии сгенерировать мой уставший мозг.

— Ты можешь послать его на хуй на любом другом известном тебе языке. Думаю, — он изображает задумчивость, — это звучит примерно одинаково на всех языках. В крайнем случае, скажи ему: «Фак ю, Спилберг».

Я непроизвольно булькаю от смеха и тут же стыдливо втягиваю губы в рот.

— Пять минут, Лори, — подмигивает Дима. — А ты пока подумай, что хочешь на ужин.

Он выходит — и фешенебельная роскошная палата, обставленная по последнему слову медицинской техники, вдруг становится максимально неуютной и холодной. Верчу головой, наивно надеясь найти хотя бы что-то, отдаленно напоминающее градусник, и убедить, что не схожу с ума и с появлением Шутова теплеет не только у меня в груди, но ничего такого и близко нет.

Спускаю ноги на пол, чтобы пройтись хотя бы до окна и обратно, и размять затекшие икры, но внимание переключается на странный гудящий звук. Засовываю руку в сумку, наощупь нахожу телефон.

На экране — номер Авдеева. Он не подписан даже здесь, но я последние цифры уже на память выучила.

Секунду держу палец над кнопкой ответ, а потом решительно нажимаю на красный крестик.

Захожу в сообщения, чтобы написать ему какую-то едкую гадость, и вдруг обнаруживаю там несколько свежих сообщений от него.

Абонент ****7471: Ты в больнице? Тебя осмотрел врач?

Абонент ****7471: Ответь хоть что-нибудь.

Абонент ****7471: Возьми трубку. Пожалуйста.

Абонент ****7471: Не ответишь — поднимаю на уши всех.

Мои пальцы стремительно, без участия в этом процессе мозга, набирают ему длинный и ни грамма не деликатный пасквиль на тему того, что его мои дела вообще никак не должны интересовать. Через секунду, когда на мой шипящий от обиды мозг капает грамм здравомыслия, убираю все ругательные слова. Еще через минуту сокращаю сообщение до трех строчек. И еще. Пока в окне отправленного не появляется короткая сухая фраза: «Я в порядке, звонить мне не нужно».

Через секунду трусливо тянусь, чтобы удалить этот казенный тон, но поздно — он уже прочитал.

Все правильно. Все хорошо. Мы не любовники, не друзья и уже даже не партнеры.

Мы — чужие. Нет необходимости поддерживать эту связь.

Абонент ****7471: Совсем забыл, что Твое Величество нельзя беспокоить без письменного разрешения.

Абонент ****7471: Ты не отвечала три часа. Учитывая состояние, в котором я видел тебя в последний раз, логично, что у меня был повод для беспокойства.

Я: Лучше удали эти сообщения, пока твой «повод для беспокойства» не спалил тебя за перепиской с другой женщиной.

Я написала это не для него — это для себя самой. Страховка. Огромный красный знак «СТОП».

Абонент ****7471: Пришли мне фото своего паспорта.

Я: Собираешься бросить мои скромны пару «лимонов» на мусорку своей финансовой империи?

Абонент ****7471: Хочу убедиться, что тебе точно больше шестнадцати. Детский сад, ей-богу.

Я: Обычно для этого просят нюдсы, а не документ с местом регистрации.

Абонент ****7471: Я перестал дрочить на голые картинки и порно еще лет в семнадцать, Валерия.

Нужно переключить тему, потому что с каждой новым сообщением я только все больше загоняю себя в угол. Вывести разговор на безопасную дорогу, обсудить все, что нам осталось обсудить, закрыть все гештальты.

Сжечь все мосты.

Убить всех бабочек в животе.

Я: Как Марина и Стася?

Абонент ****7471: Есть нюансы, но в целом все хорошо. Я твой должник, Валерия.

Я бы очень удивилась, если бы он вдруг начал расписывать все подробности состояния Марины — он и раньше ясно дал понять, что со мной обсуждать ее не будет. Уверена, что это в целом его жизненное кредо — никогда, нигде и ни с кем не обсуждать свою личную жизнь. По этой же причине он не спросил про Шутова. Хотя мог бы воспользоваться ситуацией и разведать обстановку, попытавшись вытащить из меня, например, что он делал у Марины в квартире. Вряд ли за эти несколько часов они успели стукнуться лбами и выяснить отношения. Но это же Авдеев, он предпочитает играть по-честному. По крайней мере — начинает с этого, а там уже как пойдет.

Я прикусываю палец, пытаясь отделаться от следующей реплики, которую должна написать. Кажется, что сейчас в этом уже нет никакого смысла. Но я ведь пообещала себе жечь все мосты и закрыть незакрытые разговоры?

Я: Прости, что не поверила про Марину и … остальное. Она все рассказала. Выпила и у нее развязался язык.

Абонент ****7471: Проехали.

Абонент ****7471: В какой ты больнице? Тебе что-то нужно?

Я: Персики, дорогой)))

Абонент ****7471: Диктуй адрес, Валерия. Одежда? Еда? Книжки? Журналы? Ноутбук?

Я: Двухметровый плюшевый медведь?

Абонент ****7471: Просто пришли список и адрес.

Я пишу идиотскую шутку про то, что под медведем имею в виду именно медведя, а не то, что он подумал, а потом быстро удаляю. Это вот ни хрена не «сжигание мостов».

Я: Авдеев, я шучу.

Абонент ****7471: Я нет, Валерия.

Я: Обо мне есть кому позаботиться. А ты лучше побеспокойся о Марине — сейчас ты будешь очень ей нужен.

Краем уха слышу, что голос Димы в коридоре затихает.

Бросаю взгляд на телефон, чтобы спрятать его подальше, чтобы оставить себе лазейку, потом прочитать что он ответит, но ждать не приходится, потому что Авдеев отвечает сразу коротким, сухим: «Ок».

Две буквы вместо одной жирнющей точки.

После такого я не напишу ему даже если мне понадобиться что-то такое, что есть только у него.

Шутов беззвучно заходит в палату и застает меня у окна, пока я заторможено стучу уголком телефона по подоконнику.

— Все в порядке?

— Все хорошо?

Спрашиваем одновременно и обмениваемся полуулыбками.

— Ужин?

— Дима, я в порядке, правда. Мне нужно домой.

— Что случилось за этих долбанных пять минут, пока меня не было? — Его лицо закрывает непроницаемая тень. Та самая, за которой лица к лицу не разглядеть.

— За этих несколько лет, ты имеешь в виду? — Я не хочу иронизировать, а тем более не хочу ругаться, потому что максимально опустошена, но это какая-то долбанная пружина внутри. Все это время я еще держалась, не давала ей распрямиться, потому что догадывалась, какими мерзкими будут последствия. Но… «Держаться нету больше сил». — Мне нужно заниматься похоронами.

— Чьими?

— Мужа.

— Угу, — слегка задумчиво, хмурится Шутов. — И кто у нас муж… был?

— Андрей Юрьевич Завольский.

Он медленно проводит подушечкой большого пальца по нижней губе, опускает голову под таким углом, что на секунду, когда его отросшая челка падает на глаза, рваной вуалью закрывая лицо, я ловлю жесткое дежавю.

Жмурюсь, пока за веками не начинают растекаться багровые круги.

— Значит, ты все-таки не остановилась. — По его интонации не понятно — осуждение это, разочарование или просто констатация факта.

— А должна была?

— Возможно, так было бы лучше.

— Лучше для кого? Для моих родителей в могиле? Или для мерзавцев, которых почему-то до сих пор не догнали ни карма, ни бумеранг?

— Сбавь обороты, Лори. — Узнаю в его голосе знакомые тяжелые ноты. Это не угрозы, не попытки подорвать мое самообладание или как-то придавить своей маскулинностью. Это «фирменное», Шутовское, типа покачивания хвостом гремучей змеи.

— Отвези меня домой. Или я вызову водителя. Силой ты не сможешь меня здесь удержать.

— Уверена? — склоняет голову на бок.

Я уже душу дьяволу готова продать за ножницы и отрезать эту челку.

Она ему совершенно не идет.

— Предлагаешь слабой девушке помериться членами?

— У тебя нет члена, обезьянка. К счастью. — Он скалится, закатывает глаза и крестится. — Так что ты уже продула моим восемнадцати сантиметрам.

— Как не спортивно, — кривляюсь, но все равно чувствую легкий прилив румянца к щекам.

— Вот видишь — я еще трусы не снял, а ты уже в слюни. Точно хочешь попытаться помешать мне не дать тебе отсюда выйти?

— Ну-ка, ну-ка, что у нас там? — Делаю вид, что присматриваюсь. — Большой и жирный «red flag»!

— Какой, на хрен, red flag? — Непринужденно задирает толстовку, обнажая живот и низко сидящие на бедрах джинсы. — Это… эм-м-м… какая-то ноунейм хуйня.

Потом дергает за край джинсов:

— Это Levi’s.

Есть что-то гипнотическое в том, как его длинные пальцы ловко, один за другим, выуживают из петель тяжелые бронзовые «болты».

Отворачивает в сторону край джинсов — ровно столько, сколько нужно, чтобы «засветить» белую широкую резинку от боксеров со знакомым логотипом.

— А это «Armani» блин, — Он хмурится так, словно я нанесла ему непростительное оскорбление. — Засунь себе в жопу эту долбанную психологию, обезьянка.

У него роскошный «сухой» пресс — ака «гладильная доска».

Втянутый круглый пупок.

Грудь, которая расходится вверх правильным треугольником.

Едва заметная дорожка волос «стекает» вниз, как указательная стрелка.

Два маленьких шрама чуть ниже последней пары ребер — они у него были всегда, сколько его знаю. Откуда — я так и не смогла из него вытрясти. Если Шутов не хочет о чем-то говорить — он не скажет. Никогда.

Странно, я же столько раз видела его и топлес, и в плавках.

А беспомощно краснею как впервые.

Хотя, стоп.

Той темно-красной полоски, край которой торчит из-под толстовки, раньше не было.

Еще один шрам.

Свежий.

Ровно по центру груди, вдоль и вверх, но он явно больше, так что я вижу только вершину айсберга.

Дима, видимо сообразив, что к чему, быстро приводит в порядок одежду, извиняется за идиотскую шутку и за грубость.

И вот еще это — то же новое.

То, чего раньше не было.

Он на несколько секунд занервничал, прежде чем снова стать непроницаемым крутым мужиком-как-с-обложки.

Как будто я увидела то, чего видеть нельзя.

Увидела его изъян.

— Ты сделал операцию, — мои губы снова деревенеют, и на этот раз так жестко, что прямо в моменте я готова поспорить, что больше никогда не смогу ни то, что улыбаться — а даже об этом думать. — Когда?

— Мы не будем об этом говорить, Лори, — он снова предупреждающие «гремит хвостом», но на этот раз громче обычного.

— Нет, Шутов. Мы будем об этом говорить. Вот как раз об этом! — тычу пальцем в сторону его груди.

Там уже все надежно спрятано одеждой, но я все равно не могу отделаться от воспоминаний о темно-багровой полосе.

Когда я узнала о том, что его сердце не в порядке, то какое-то время для меня этот диагноз существовал примерно на уровне «нужно просто заставить его пройти терапию и все пройдет». Пока однажды мне в руки не попали его медицинские карты (шанс на это был мизерный, но так уж случилось) и я не «прозрела», насколько все серьезно.

Перед глазами проносятся все те бесконечные разы, когда я пыталась заставить его жить.

Как ездила посреди ночи к Павлову, как чуть не в ногах у него валялась, вымаливая снова взять Диму под наблюдение. Как впервые услышала от него, что такие операции — это всегда огромный риск того, что пациент может умереть еще в операционной, и что потом он может умереть сразу после операции, или через неделю, и потом — через месяц. Что есть какие-то определенные этапы, на которых всегда будет существовать риск. И что даже идеально сделанная операция по большому счету вообще ничего не гарантирует.

А Шутов продолжал безбожно много курить.

Ночевать в офисе.

Забивать на сон.

И зависать в ночных клубах.

— Когда? — Я слышу свой голос как будто через толщу воды — такой он глухой и безжизненный, как у утопленника.

— Лори…

Я резко взмахиваю рукой, запрещая ему говорить, потому что он проигнорировал свой шанс дать простой ответ на мой понятный вопрос.

— Вряд ли бы ты колесил по миру и таскал меня на руках как здоровый лось, если бы месяц назад слез с операционного стола, — анализирую вслух, потому что хочу чтобы и он тоже слышал. И видел, что за все эти годы я не растеряла вдолбленных им навыков правильно делать выводы. — И Павлов говорил, то понадобится как минимум две операции с восстановительным периодом в полгода. Значит… примерно год-полтора назад? И еще обязательная подготовительная терапия от шести до двенадцати месяцев. Значит, около двух лет.

— Ее боялся даже Шерлок, — уже довольно зло иронизирует он.

Я держу в уме тот факт, что в одном из его карманов лежит материал с тестом ДНК.

Дочери Марины почти два года.

Значит, они задорно трахались примерно в тот период, когда я была в ссылке в Европе, и полгода жила в Лондоне под предлогом, что мне надо восстановить силы после аварии. Хотя о том периоде я, если честно, мало что помню — черепно-мозговая все-таки дала о себе знать.

Но этот «маленький факт» я отодвигаю на потом.

В конце концов, мы же тогда были… кем? Как там говорят — недопартнеры, передрузья? Он имел полное право делать что угодно и с кем угодно. Шутов бесконечное количество раз, в лоб, прямым текстом говорил мне, что я — друг, ценный кадр, экстренный номер на всякий пожарный. Кто угодно, но только не женщина в привычном смысле этого слова.

— Ты два года назад знал, что ляжешь под нож, — мои деревянные губы покрываются льдом, — и ничего мне не сказал.

— Для чего тебе эта информация? Чтобы что?

— Как минимум год назад ты мог… просто… — Я даже вслух это произнести не могу — настолько больно.

— Предлагаю закончить на этом сейчас, пока мы оба не наговорили друг другу хуйни.

— Я писала тебе каждый день, долбанная ты бездушная скотина! — Задыхаюсь, глотаю рухнувшие градом слезы. С моей внутренней пружины слетели все предохранители, потому что я с отчаянным ужасом понимаю, что каждое его сообщение мне могло быть последним — и я бы даже не знала, почему он замолчал! — Я писала, писала, писала! Душу перед тобой наизнанку выворачивала, а единственное, что тебя волновало — потрахалась ли я с кем-нибудь для здоровья?! Ну да, куда же мне! Я же просто семь нолей и обезьянка! Хочешь, покривляюсь, хозяин?!

На его лице нет ни единой эмоции.

Еще секунду назад он злился и ёрничал, но сейчас передо мною вот тот Шутов, трехлетней давности — ноль чувств на лице, как будто даже если я устрою акт показательного самосожжения у него на глазах, он и бровью не поведет. Возможно, даже еще и зефир пожарит на моих догорающих костях.

— Продолжай, Лори, — он как будто предлагает, но на самом деле приказывает. — К чему эта пауза на подумать или подобрать слова? Руби правду-матку, я, в конце концов, заслужил.

Ему все равно.

Даже если я наизнанку вывернусь — ему все равно.

И мне, как ни странно, становится легче и спокойнее. Вот этого Дмитрия Шутова я очень хорошо знаю, могу по прищуру его глаз узнать каждую его мысль, что он хочет, чтобы я сделала, а чего — не делала. Что бывает, когда он вздергивает одну бровь, а когда — две. Какой трёхэтажный зарядит, когда морщит нос.

Это тот человек, которому я писала все эти годы, а в ответ слышала только казенные фразы и редкие фоточки.

Я вспоминаю, как отправила ему фото со свадьбы, где я была в чертовски красивом белом платье, надеясь, что хотя бы это заставит его прикусить палец (и не важно, что все это было просто частью моего плана), а в ответ…

«Ну и кто у нас муж… был?»

Он так сказал.

Он слышал об этом впервые.

— Это ведь не ты мне писал, — я нервно смеюсь.

Молчит, каменеет буквально на глазах.

— Ясно.

— Умница моя, — ледяным голосом моего Дьявола, того, который с пляжа, который учил жизни, который командовал, как и во что мне одеваться, заново прививал пищевые привычки и исправлял мою башку наравне с психологом. А может даже лучше.

— Кто мне писал, Шутов? Твоя помощница? Или ты заморочился и нанял специального человека? Или… Ну, конечно. — Хочется обхватить себя руками, чтобы позорно не развалиться перед ним на части. Но он же увидит, поймет, на раз-два просчитает. — Это Юля, да? Та твоя недожена? Или уже жена?

— Это был бот, Лори, — спокойно и глядя мне прямо в глаза. — Программа. Синтезированная личность. У тебя была стая версия, в новой таких косяков уже нет — она эмпатична, умеет генерировать правильный набор эмоций, умеет работать с загруженным материалом. Обучается под конкретного пользователя. Сейчас бы ты точно не заметила разницы.

А самое смешное, что я же об этом уже слышала — новый директор по развитию «ТехноФинанс» уже два месяца плешь проедает, что нам срочно нужна «ИСЛ», якобы она умеет хорошо структурировать материал, внедряется во все рабочие процессы и одна может заменить работу целого отдела аналитики и БИМСов. Только ничего общего с «IT» эта разработка не имеет, там вроде вообще какие-то швейцарцы всем рулят. Хотя…

Это же Шутов, я вот ни капли не удивлюсь, если и «швейцарцы» окажутся липовыми

— Ну и как тебе такое, Илон Маск? — выдаю известный мем. — Получается, ты у нас чертов гений. Ничего, что я не на «вы», дышу рядом и бесполезно сжигаю кислород?

— Я как раз раздумываю над тем, что из перечисленного запретить в первую очередь.

— А ты не думай, зачем? Тратить на меня бесценные ресурсы своего мозга — это же практически нулевой КПД (коэффициент полезного действия)! Лучше подсуети еще одного бота, а то знаешь — тот у меня внезапно перестал работать. Тебе прислать отчет об ошибке?

— Не стоит, — дергает бровью. — Ты невнимательно меня слушаешь, Лори. Я же сказал, что у тебя старая версия — в новой такие сбои исключены.

Чувствую, что в моих легких резко заканчивается кислород, а вдохнуть, пока Шутов рядом, я просто не могу. Как будто мои внутренности отказываются приниматься пропитанный его особенным запахом воздух.

У меня сейчас будет истерика.

Я это чувствую на подкорке, примерно как эпилептики за несколько секунд до приступа ощущают покалывание во рту. Но я лучше сдохну, чем покажу ему свою слабость. Снова.

Бот, твою мать.

Подхожу к кровати.

Хватаю сумку, достаю телефон, набираю своего водителя и прошу приехать за мной как можно скорее.

Боковым зрением замечаю, что Шутов внимательно следит за каждым моим движением. На секунду в голове мелькает крамольная мысль, что я хочу, чтобы он меня остановил: схватил, сжал в объятиях. Господи. Да пусть бы уже стал тем долбанным абьюзером и просто решил за нас обоих. А потом я понимаю, что никогда бы этого ему не простила.

И он это, конечно, тоже прекрасно знает.

Потому что дает мне уйти.