Соль под кожей. Том третий

Глава сорок третья: Лори

В офис я приезжаю за десять минут до начала рабочего дня.

Несмотря на то, что уже приняла решение увольняться к чертям и эта исполнительность мне уже никаким боком карьерную перспективу не обогреет, все равно держу планку. Всегда и во всем нужно оставаться профессионалом, до победного.

Мысленно хвалю себя, что предусмотрительно заранее решила вопрос с авдеевскими деньгами. Заниматься этим сейчас пришлось бы впопыхах, потому что каждый час в «ТехноФинанс» мне теперь жжет одно место, даже несмотря на то, что оно удобно и с комфортом устроено в самое лучшее, дорогущее кресло гендиректора.

Осматриваю кабинет, где уже все обустроено под мой вкус — нет пафосной мебели «Завольский-стайл», нет идиотских монументальных конструкций из гранита, типа с претензией на высокий штиль искусства. Планировала еще ремонт тут сделать после мини-отпуска, но теперь точно не судьба.

И хоть это место мне абсолютно не идет, мне все равно жутко стрёмно.

Именно так, другое слово и подбирать не стоит.

В среду на собрании акционеров я пошлю их всех куда подальше. Ну то есть озвучу желание уволиться с занимаемой должности. Наплету про семейные обстоятельства, про проблемы со здоровьем, которые мешают мне качественно исполнять свои обязанности. С последним проблем быть не должно — все в курсе, что дважды за последние полгода я возвращалась в офис буквально с больничной койки. Рано или поздно даже у резвой двадцатисемилетней лошади может отказать дыхалка. Меня, конечно, могут попытаться задержать — пока найдут мне замену, пока я введу преемника (или преемницу) в курс дела. Это может занять несколько месяцев. Если только на эту должность нет кандидата из своих.

Так что вместо вопроса о полном увольнении Завольского, я подниму вопрос о его назначении на мою должность. Несмотря на его крепко подмоченную репутацию, он, формально, выпущен без предъявления обвинений, остался работать в офисе. Уже даже начал вставлять палки мне в колеса, пытаясь выдавить назначенных мной людей с их места, а взамен поставить своих. В общем, если я как следует разыграю спектакль под названием «Если не он, то кто?», все должно сработать.

Я смотрю на календарь.

Завтра мыс с шутовым летим греться на солнышке до воскресенья.

В понедельник и вторник я подберу все рабочие «хвосты» — их не много, потому что я привыкла работать на совесть и никогда не откладываю на потом. Если что-то и останется по мелочи — это всегда можно решить онлайн. Но только онлайн.

Уже сейчас я знаю, что как только выйду в двери «ТехноФинанс» официально уволенной — ноги моей здесь больше никогда не будет.

— Валерия Дмитриевна? — слышу, как секретарша повторяет мое имя уже второй раз подряд, выныриваю из раздумий. — У вас через десять минут встреча с юристами.

Это по поводу завещания.

Я киваю, прошу заварить мне кофе покрепче.

Понижаю температуру на кондиционере, потому что к щекам прилипает горячечная лихорадка, стоит вспомнить утренние новости. Димка, конечно, прав — старый боров мог решить вопрос с Угоричем сотней разных способов, доступных ему мгновенно и в любое время суток. Было бы малодушно сказать, что когда я их стравливала, то сразу исключила и такой вариант развития событий — если человека и раньше это не останавливало, то почему бы вдруг он не использовал этот способ еще раз. Но из всех возможных вариантов, конкретно этот я запихала в самый конец очереди. Во-первых, потому что Завольский и так под колпаком, пусть и несколько другого рода. Во-вторых, потому что вопрос с завещанием можно было легко решить обычным запугиванием — уж этих инструментов в арсенале жирной мрази было и есть достаточно.

Я не учла только одного.

Что Завольский очень сильно испугается.

Что перспектива оказаться лицом к лицу со своими прошлыми махинациями превратит его в испуганную, загнанную в угол крысу. А любой нормальный человек знает, что в такой ситуации она всегда — ВСЕГДА — совершает бросок веры, не думая о рисках и вариантах, а только о том, чтобы избежать очевидной опасности.

Я делаю глоток черного горького кофе, бросаю взгляд на часы. Разговор с юристами будет коротким — вопрос этот закроется и на этот раз Завольский костьми ляжет, лишь бы замуровать его с концами.

Заглядываю в телефон.

Бездумно листаю ленту в инстаграме.

Пытаюсь переключиться.

Я подспудно, но все-таки догадывалась, что Завольский выберет тот самый метод, который я изначально списала на скамейку запасных. Но не стала на этом концентрироваться. Просто пустила все на самотек.

Да, конечно, могла бы предупредить Угорича.

Заявиться к нему, выложить все как есть, сунуть под нос осиное гнездо, которое он разворошил. Неминуемо подставить себя под удар вопросами — откуда я в курсе таких подробностей. Я бы, конечно, могла что-то наплести, но Угорич никогда бы не схавал это просто так. Он бы попытался извлечь выгоду и из очередного своего просчета. Возможно, пошел бы к Завольскому и ради денег сдал бы наш разговор. Он ведь тоже был загнанной крысой и бежать из этого угла ему можно было только вперед — на авось.

А самое главное.

Я отпиваю еще кофе, с трудом проталкиваю горечь дальше по горлу.

Почему я должна была рисковать всем ради ублюдка, который собирался сделать с мной такое. Который заперся в комнате с шестилетней сестрой и буквально задрал ей платье. Если бы не няня, которая приехала из-за настойчивого звонка мамы (как я узнала позже) — Угорич бы не остановился. Я была маленькой и глупой, но его взгляд и улыбку шакала помню до сих пор.

Я — Шутова.

Димка прав.

Я не буду корить себя за то, что стукнула лбами двух ублюдков. Ни одному из них я не вкладывала в руки колюще-режущие и быстро воспламеняющиеся предметы.

Так что пусть идут на хер.

И вся эта срань — следом за ними.

После встречи с юристами — как я и предполагала, длиной минут в двадцать — нахожу в телефоне контакт Авдеева. Несколько минут листаю нашу переписку, вспоминаю последний разговор и его «мы же деловые партнеры». Да, именно поэтому я должна его предупредить. И как бы там ни было, я все равно чувствую себя слегка перед ним виноватой.

Я: Примерно через неделю, если все пройдет удачно, я слетаю с «генеральской» должности и ухожу из «ТехноФинанс» с концами.

Я: С большой долей вероятности, в кресло снова сядет Завольский.

Я: Планируй свои общие дела исходя из этой информации.

Вадим: Ни фига себе новости.

Вадим: Что случилось, Монте-Кристо? Помощь нужна?

Я улыбаюсь, представляя, что написал он это сообщение уже примерно на полпути к машине, куда собирался сесть, чтобы рвануть меня спасать.

Я: Это исключительно добровольное и полностью осознанное решение. Пишу это в пустом кабинете и на моем лбу нет красной «мушки» прицела. Кажется)))

И, подумав немного, добавляю: «Прости, что не была готова услышать правду. Теперь услышала, она меня на хуй убила».

Вадим: Какие теперь планы?

Я благодарна, что он не пишет штампованные слова сожаления и прочую дребедень. Меньше всего мне сейчас хочется углубляться в рефлексию. И так держусь исключительно на «гормональных уколах», которые Шутов вколачивает в меня членом, руками и языком без пропусков каждый день. Дважды в день. А иногда и трижды. Тридцать семь годиков мальчику, божечки.

Я: Собираюсь найти другое место, к которому смогу приложить свои гениальные мозги и выдающиеся таланты.

Я: На всякий случай, Авдеев — к мужу я не пошла и к тебе тоже не пойду. Мне нужно мое личное поле для игры, без страхующих и на общих условиях.

Вадим: Ты меня уже дважды продинамила, Монте-Кристо.

Я: Запомни меня такой!)))

Я: Но если вдруг тебя заинтересует некоторая… скажем так, интересная информация…

Да, я собираюсь слить ему «ТехноФинанс». Вадиму Завольский как кость в горле. Если бы Завольский бодался честно, то я бы поставила на победу Авдеева — рано или поздно. Но «честно» и «Завольский» — это абсурд. Он все равно попытается подложить Вадиму свинью.

Вадим: Для тебя это безопасно?

Он, конечно, сразу понимает, что именно я предлагаю.

Я: Абсолютно. Встретимся, обсудим?

Вадим: Когда?

Я: В среду, во второй половине дня. Созвонимся и решим точнее.

Вадим: А муж не заругается, на свиданки ко мне бегать?))

Вадим: Исключительно деловые, мы держим это в уме.

Вот же матрешка долбаная!

Я прикусываю губу, чтобы не засмеяться, хоть он и не может этого увидеть.

Я: Так я с ним приду! В преферанс сыграем!))

Вадим: «А зачем нам кузнец? Не, нам кузнец не нужен»[5]

Вадим: А если серьезно — только если это действительно никак тебе не угрожает.

Я: Все ок, Авдеев. До встречи.

Из офиса я выбираюсь только около семи, после звонка Димки, что через пятнадцать минут он заберет меня из офиса ужинать. Переделываю часть дел «с запасом». На всякий пожарный случай, потому что по закону подлости, как только мы с Шутовым сядем в самолет — обязательно начнется аврал. А я, даже несмотря на медовый месяц (о котором никто, кроме нас не в курсе), все равно не смогу выключить телефон на целых четыре дня. Минусы большой важной должности — никто не платит большие деньги за твой спокойный сон и заслуженный отдых.

И меня снова пугает мысль о том, что придется начинать все сначала.

Начинать с самого низа не страшно — я и у Шутова начинала с младшей куда пошлют, и в «ТехноФинанс» попала чуть ли не в самый пыльный отдел. Просто, теперь у меня муж и, строго говоря, наши с ним рабочие графики должны совпадать хотя бы для какого-то адекватного взаимодействия. И, что самое важное — территориального. И хоть я преувеличиваю, думая, что начинать придется все с нуля, но вряд ли сильно ошибаюсь, предполагая, что мой самый реальный вариант сейчас (с учетом моих притязаний и опыта) — это какая-то иностранная компания.

А это значит — разъезды.

Меньше времени вместе.

Больше телефонных разговоров, жарче встречи, но меньше… нас.

Я выталкиваю грустные мысли из головы до понедельника. На сегодня мой рабочий день окончен, впереди — четыре дня отпуска.

На улице снова дождь. Валентин раскрывает зонт над моей головой. Я специально вышла немного раньше, чтобы подышать своей любимой погодой.

В кармане вибрирует телефон. Я мысленно закатываю глаза, когда вижу на экране номер Завольского. Останавливаюсь, набираю в легкие побольше воздуха, прежде чем ответить. Напоминаю себе, что спрашивать его в лоб о делах, которые они крутили с моим отцом — очень неразумно. А потом ловлю себя на мысли, что мне… все равно.

Смотрю на фамилию этой кровожадной твари и впервые абсолютно не чувствую страха.

Ни перед тем, что он может сделать. Ни, тем более, собственного разоблачения. Хотя прекрасно понимаю, что целая живая дочка Гарина — это для него гораздо более существенная угроза, чем Угорич. Но мне абсолютно все равно. Может потому, что у меня в тылу моя бешеная зверюга?

«В смысле может, обезьянка?!» — своим собственным голосом возмущается в моей голове Шутов.

Ну да, никаких «может».

Я точно защищена как Пентагон.

Прикладываю трубку к уху и еще до того, как Завольский подаст голос, замечаю фигуру справа, метрах в пятидесяти. Сутулый, без зонта, стоит под дождем и тупо трусится.

— Юрий Степанович, добрый вечер, — говорю в трубку, а сама приглядываюсь к этому странному «мокрому телу», которое совершено очевидно направляется в мою сторону маленькими шагами.

— Полагаю, вы утрясли все вопросы с юристами, Валерия Дмитриевна, — кашляет в трубку жирный боров.

Ясное дело, что обсуждать трагическую, но «очень кстати подвернувшуюся» гибель Угорича мы не будем ни по телефону, ни вообще. Мы просто две змеи, каждая из которых совершенно справедливо ожидает от другой нападения. Он может «слушать» меня, я могу «слушать» его. Каждый из нас искренне хотел бы видеть другого если не в сырой земле, то совершенно точно — за решеткой. Поэтому, наши разговоры выхолощенные и сорваться на меня как в прошлый раз, он точно больше никогда себе не позволит.

— Вопрос закрыт, Юрий Степанович.

Я продолжаю наблюдать за мокрым телом.

Валентин тоже его заметил, выдвинулся вперед.

Я перехватываю у него ручку зонта, выглядываю через плечо, чтобы убедиться, что все-таки узнала это тело.

— В среду собрание акционеров, — говорит Завольский, — у вас есть два персональных вопроса, как я слышал.

Беззвучно хмыкаю. В общем, чтобы раздобыть эту информацию (вообще не секретную), не нужно даже сильно стараться. Но этот старый мудак никогда бы не стал унижать себя крысиной работой. Значит, кто-то из моего окружения уже вовсю делает это вместо него.

Я ставлю еще один плюсик напротив решения сваливать из «ТехноФинанс».

Если я останусь, даже если мне удастся вышибить Завольского за порог, это все равно будет война. Непрекращающаяся война на изнурение, на истощение. Война, в которой выживет только тот, который… первым схватится за нож.

— Я не обязана обсуждать с вами свои вопросы к собранию, Юрий Степанович. Мой рабочий день закончился час назад, так что я вообще не обязана обсуждать с вами рабочие вопросы. А с личными просьбами я в среду вечером уже не принимаю. Всего доброго.

Не жду, пока он рыгнет что-то в ответ, просто выключаю телефон и бросаю в сумку.

— Валентин, подожди, — останавливаю своего «киборга», когда он совершенно недвусмысленно выходит наперерез мокрому телу.

Даже в низко надвинутом на глаза капюшоне, я узнаю знакомое лицо.

Потрепанное, заросшее, со целой коллекцией разнокалиберных синяков. В таком тусклом свете плохо видно, но, кажется, у него еще и нос сломан. А судя по запаху, который слышу даже с расстояния в несколько метров — он не переодевался минимум… неделю? Кажется, ровно столько времени прошло с тех пор, как я передала Новаку всю подноготную его «второй личной жизни». Той, в которой он успешных, богатый, а главное — холостой.

— Валерия Дмитриевна? — Валентин стоит между нами, как мой личный «живой щит», хотя я от Наратова ничего такого и не жду.

Он, может, и хотел бы помахать ручонками, но только со значительно более слабым противником. И уж точно не перед глазами моего «бойцовского питбуля».

— Все хорошо, Валентин, — кивком показываю, что он может отойти.

Само собой, он занимает место всего в паре метров от нас. С такой дистанции Валентин успеет вырубить Сергея через секунду после того, как он хотя бы подумает о том, чтобы причинить мне вред.

— Плохо выглядишь, — говорю я, нехотя делая шаг к нему навстречу. Неприятный запах помойки становится сильнее.

Знакомый запах.

Я сглатываю горькие воспоминания, запрещая себе здесь и сейчас рефлексировать о прошлом.

— Перспективный молодой политик должен выглядеть как-то не так, вроде. Да?

— Зато ты, сука, просто цветешь, — цедит он сквозь зубы, и вместе с адским запахом дешевого бухла из его рта хлюпает желчь.

— Спасибо за суку — давно считаю это комплиментом, — ненавязчиво улыбаюсь. Вспоминаю, что раньше смотрела на него чуть ли не как на небожителя. Каждое слово из его рта ловила. Готова была хоть на задних лапках пританцовывать ради одобрения этого мудака. И маленькая Валерия Гарина вдруг лезет наружу из моего нутра. Так стремительно, что я даже остановить ее не успеваю. Или просто уже не хочу? — А что случилось-то… Серёженька?

Он подается вперед. Только корпусом, скорее плечами и головой, не зря опасаясь, что любое движение сверх этого будет стоить ему как минимум парочки зубов. Я даже не шевелюсь, хотя от амбре перегара прямо мне в лицо потом обязательно умоюсь с мылом. Наратов крутит мордой у меня перед лицом, изредка сцеживает маты в пустоту.

Отступает. Жмурится. Трясет головой. Снова разглядывает мое лицо, как будто щупает.

— Да быть не может… — Трет глаза грязными пальцами. — Да ну на хуй.

Он удивлен и ошарашен одновременно.

— Я тебя, блядь, узнал! Сука, узнал! — орет Наратов и хватается за голову, сдергивая капюшон.

На лбу у него здоровенный кровоподтек и глубокая рана.

Все это надо было обработать чем-то еще хотя бы несколько дней назад.

Я жестом снова притормаживаю Валентина.

— Ах ты… блядь! — Наратов топчется на месте, как сломанная заводная игрушка. — Сука, сука!

Вот он — мой… звездный час?

Семь лет ради одной минуты.

Ради взгляда глаза в глаза в лицо человеку, который однажды просто переступил через меня, как через дохлую собаку. Ради этого мгновения, в котором уже я проехалась по нему беспощадным катком.

А мне вообще никак.

Он такой жалкий.

Неужели я была такой же, когда хватала его за рукав пиджака и умоляла не отворачиваться от меня? Плакала, кричала «Сереженька, я же люблю тебя, я же твоя невеста!»

— Ах ты сука! — Наратов заканчивает метаться. Теперь просто столбенеет. Выпучивает по-кроличьи красные глаза. — Пиздец на хуй…

— Здравствуй, Серёженька, — улыбаюсь слегка натянуто. — Семь лет не виделись.

Это усталость.

Не триумф и не заслуженное злорадство.

Это просто тихая усталость с легким флёром отвращения.

— Лерка… — выдыхает новую порцию гнилого содержимого легких. — Лерка… Гарина.

— Валерия, — поправляю тоном снисходительной училки. А потом, вдруг просто плюнув вообще на все, «расшифровываю»: — Валерия Шутова.

Наратов зыркает на тачку у меня за спиной.

Снова на меня.

И опять пялится на тачку, на этот раз лапает ее таким взглядом, как будто это не дорогущий «Астон Мартин», а его персональный электрический стул.

Он, конечно, про Шутова знает.

Ну плюс-минус то же, что и все — гений, звезда IT-Олимпа, миллионер. Зверь.

— Да ты гонишь, — стонет Наратов, медленно сползая передо мной на корточки. — Да что же, блядь… Да как же… это…

— Бывают в жизни такие дни, Серёжа, когда покойники встают из могил и начинают срать тебе за шиворот. Относись к этому философски.

Он продолжает изрыгать разнокалиберные маты, ни один из которых меня абсолютно не трогает. Как будто между мной и этим унылым, и помятым клоуном прозрачная сетка, сквозь которую не просочится ни грамма грязи. Слова — и те не все долетают. А сам Наратов так дергается, словно часть из них моментально рикошетят обратно в него же.

Я всегда знала, что рано или поздно он меня узнает.

Когда-то давно множество раз представляла себе, какими мы будем в этот момент — я, со свершившимся возмездием наперевес, и он — размотанный моими интригами. И все это очень тешило мою душу, грело самолюбие. Как модно сейчас говорить — чесало эго. Я точно так же смотрела как человек, которого я однажды так слепо любила, ползает у моих ног, клянется в любви и раскаивается. А я просто отпихиваю его и иду в свою красивую новую жизнь, где меня ждет Лучший Мужчина на свете. Все в лучших традициях ста серийной женской мелодрамы в прайм-тайм.

И все именно так, если не вникать в незначительные нюансы.

Но пинать Наратова мне совсем не хочется.

Как, впрочем, и жалеть.

— Так вот зачем ты украла завещание, — гундосит Сергей. Медленно и грузно расправляется, но абсолютно точно не до конца. Вряд ли теперь он сможет горделиво распрямит спину вообще хоть когда-нибудь.

— Это ты его украл, Серёжа, а я просто вернула то, что принадлежит мне по праву.

От каждого моего «Серёжа» от дергается, как от удара плеткой.

Я всегда так его называла — Серёжа, Серёженька. Любила и ластилась как маленькая. Так любить могла только глупенькая Валерия Гарина. Слава богу, теперь я знаю, что это был просто долбаный адреналин, на котором этот моральный урод мастерски меня «качал».

— Я же знал… — Наратов уже даже почти выравнивает позвоночник, но вдруг стонет и снова скручивается. На лицо все признаки очень «серьезного разговора» с любимым тестем. Уже бывшим тестем, я так понимаю. — Знал, что с тобой что-то не так… Жопой чувствовал.

Сейчас он может говорить что угодно, но единственное, что чувствовала его жопа в мой адрес — это жадность и возможности. Он просто хотел пересесть с одной упакованной женской шеи на другую. И мою выбрал не случайно — по его логике, я была намного безопаснее Илоны, потому что за мной не стоял злой папочка, который в любой момент мог настучать по башке нерадивого зятя. А Наратову очень хотелось свободы, возможности раскачать очередную дуру, влепить ей клеймо зависимой истерички и жить припеваючи до тех пор, пока на горизонте не замаячит более перспективный «ресурс».

— Не вижу радости, Серёженька. Твой гениальный план выдать меня за Валерию Гарину сработал в самом лучшем виде.

— Сука, — стонет Наратов, сгибается, дышит так часто, что я на всякий случай делаю шаг назад. Оглядываюсь на Валентина и по взгляду вижу, что если этого мудака не дай бог стошнит мне под ноги — мой личный киборг не побрезгует затолкать все это обратно. — Сука, Лерка. Ты же… утопилась!

— Да, плавала я всегда неважно.

— Ты почему не… — Наратов справляется с дыханием, смотрит на меня с очередной порцией удивления. — Ты же могла!

— Так я сказала, Серёжа. Да и ты все услышал. — Как бы невзначай встряхиваю свободной рукой, совершенно точно имитируя тот самый жест, которым он семь лет назад «отряхнулся» от плачущей Валерии Гериной. Я столько раз прокручивала и повторяла ту сцену, что сейчас пантомима дается совсем без труда. Даже с легким облегчением.

Наратов внимательно следит за каждым моим жестом.

Морщит разбитый лоб.

Сцеживает новую порцию матов.

— И ты… столько лет… — Он натянуто и с бравадой смеется. — Лерка, сука!

Его даже разгадывать не интересно — настолько никудышный актер. С такими, как Наратов, всегда так: сначала они мастерски нахрапом лезут тебе под кожу, потом раскачивают на эмоциональных качелях, а потом начинают доить свои преференции. Но стоит только разгадать, как они устроены — и с божества моментально спадает его позолота, обнажая самую обыкновенную мразь. Скучную, предсказуемую.

— Так вот почему у меня все по пизде пошло! — орет Наратов, но снова мимо — Валентин даже не шевелится, у меня от его ора если что-то и дергается, то только уголок рта в попытке сдержать смех. — Ну ты и сука.

— Просто у меня память очень хорошая, Серёженька.

— И ты думаешь, что это так просто сойдет тебе с рук?!

— Уже сошло, — пожимаю плечами и киваю себе под ноги, — это ведь ты там, а я — здесь.

— И ты столько лет сидела на жопе и ждала? — не унимается Наратов.

— Нет, Серёж, это ты у нас опытный сиделец на жопе, и еще — на шеях. Женских. — Сокрушенно и даже почти снисходительно качаю головой. — А я пахала как проклятая. Время все расставило по своим местам.

Наратов еще раз сканирует меня взглядом.

Он голодный — я это отлично понимаю даже через семь лет сытой жизни.

Было бы слишком наивно верить, что он раскается. Единственное, что я вижу в глазах, которые когда-то боготворила, а потом так же люто возненавидела — это огромное, истеричное желание отмотать назад. Нажать эту жизнь на кнопку «возврат», вернуть себе сытую жизнь под «зонтиком» денег и связей Новака, снова украдкой сидеть на сайтах знакомств, окучивая очередную дуру, повышая свое раздутое чувство величия.

Он ни на секунду не думает о том, чтобы вернуть семь лет и, возможно, не предавать и не использовать. Совершенно точно — нет.

Такие как Наратов, Угорич, Андрюшенька и Завольский-старший не способны на раскаяние.

Возможно, на это не был способен и мой отец.

А я… Я никогда не узнаю, на что способна я, потому что вовремя отхожу в сторону и говорю «пас, я больше не играю». Но и слившейся себя тоже почему-то не ощущаю.

Как сказал бы Димка — чувствую себя умненькой.

— Значит, он тоже ничего не знает, — Наратов кивает на стеклянный небоскреб «ТехноФинанс», намекая на Завольского.

Хотя на самом деле намекает он совсем на другое.

— Серёжа, ты серьезно? — Морщусь, потому что он снова с шумом выдыхает в мою сторону. — Не надо, Серёженька. Ну подумай хоть немного своей головой, пошевели своими извилинами.

— Это ты пошевели, Лерка, сколько готова заплатить, чтобы никто не узнал твой маленький секрет. — Он все-таки сплевывает мне под ноги.

Валентин делает всего два движения — кажется, два, потому что ничего кроме легкого сквозняка и скользкой тени я больше не успеваю заметить.

Раздается хлесткий удар.

Хрип Наратова, на звук которого у меня даже ни один нерв не вздрагивает — настолько пофигу.

Валентин возвращается на место, а Сергей стоит на коленях, судорожно хватая воздух.

И даже не замечает, что растирает ладонью свой же плевок.

— Серёженька, ты можешь хоть сейчас пойти к Завольскому и все ему рассказать. — Хотя в теории с того дна жизни, в котором сейчас барахтается Наратов, выйти на этого монстра ему будет крайне проблематично. — Расскажи ему святую правду. Только не забудь углубиться в подробности, как именно ты об этом узнал, а самое главное — про завещание, которое ты собирался использовать, чтобы отжать у Завольского его денежки и теплое креслице. Я готова даже сумму с тремя нулями заплатить за билет в первый ряд на это представление.

Наратов всхлипывает, уже привычно выдавливает из себя щедрую порцию словесного мусора.

— Я тебе честно скажу, Серёженька, что твоя священная корова в моем огороде, наверное, доставит мне неудобства. Но ты ведь уже знаешь, что я из любого дерьма выберусь, потому что живучая. А вот что с тобой будет, родной мой?

Это просто ирония.

Такая черная и заслуженная, что впервые за время этого разговора я ощущаю легкий привкус удовлетворения. Больше не надо притворяться, можно смотреть в его затравленное перекошенное бессильной злобой лицо и говорить все, что хочется. Даже если за годы ожидания я растеряла почти всё, что хотела сказать.

Когда-то я называла его именно так — родной.

А сейчас это звучит в тысячу раз злее и жестче, чем весь тот мат, которым Наратов так щедро в меня плюется.

— Лерка… блядь… — Он реально как баба шмыгает носом. — Я же… так получилось…

— Угроза не сработала, и ты решил давить на жалость. Маленький спойлер, чтобы ты зря не тратил мое время — это тоже не сработает. Ничего не сработает, Серёженька. Придется дальше как-то самому. Помнишь мой совет про любовника? Так вот — забудь. Вид у тебя уже совсем не товарный.

Краем глаза замечаю заезжающий на парковку знакомый «мерин».

Димка идет ко мне уверенным шагом, ныряет под зонт, перехватывает ручку, отдавая взамен букет пионов, таких ароматных, что они моментально вытравливают из пространства запах помойки по имени «Наратов Сергей».

Он, кстати, быстро, насколько возможно, отползает в сторону.

Смешной. Димка об него никогда руки пачкать не стал бы. Не говоря уже о том, чтобы вмешаться и испортить мне удовольствие.

— Задержался, Лори, прости — все светофоры собрал. — Чмокает меня в щеку. — Все хорошо?

Я прижимаюсь к его плечу.

Семь лет назад у меня была мечта — увидеть Наратова на коленях, униженным, разбитым, отбросом на дне. А самой в это время быть сильной, выжившей, не сломленной и не одинокой.

Но все получилось даже лучше.

Потому что на Наратова, вот честно, плевать. Он просто эпизод из прошлого — уже давно не болезненный, не четкий, чужой. Зато рядом — моя Зверюга, мой муж, сильный, надежный, верный и бесконечно любимый.

Я вот сюда шла семь долгих лет.

— Плохо у вас отвоз мусора налажен, Валерия Дмитриевна, — подмигивает Димка, — говно какое-то под ногами валяется.

— Завтра обязательно сделаю своим нагоняй, Дмитрий Викторович. — Смотрю на него снизу-вверх и чуть тише прибавляю: — Обожаю тебя, муж.

— А я тебя, жена. — Ведет к машине. — Я стол не заказывал, замотался. Куда хочешь? Рыбу, мясо. Устрицы?

Мы пересматриваемся и смеемся в унисон.

— Шутов, я тебе эти устрицы знаешь куда напихаю?

— Пихать в нашей семье — исключительно моя неделимая обязанность, обезьянка. — Открывает для меня дверцу машины, придерживает за талию и жадно целует, вылизывая мой рот как будто собирается трахнуть в ближайшие три минуты. Отрывается с трудом, озорно рычит и, блин, выразительно поправляет ширинку. — Лори, если ты не озвучишь свои гастрономические пожелания на ужин — я отжарю тебя.

— Мяса хочу, Шутов. Большой кусок сочного мяса с кровью. А на десерт — то, что ты сказал.

Избавлюсь от «ТехноФинанс» — и буду абсолютно полностью счастлива и свободна.