Среди рабочих

X

Поужинав, рабочие начали располагаться спать. Кто полез на нары, кто устроился на скамейках… Я сидел и искал глазами места, где бы можно было приткнуться на ночь. Места не находилось, а на грязном полу ложиться не хотелось, да и подостлать было нечего.

Из этого критического положения вывел меня веселый парень, Тереха-Воха.

— Юфим, — кричал он кому-то, — идем, что-ли! — И, обратившись ко мне, прибавил: — Пойдем и ты с нами!

— Куда?

— В сарай спать… гоже! А тут, — продолжал он, скаля белые зубы, — жуть! Клоп… У тебя покрыться-то нету?.. Наплевать… забота! Моим кафтаном покройся, а я полушубком… Юфим!.. — опять закричал он.

— Да, иду, иду, леший! торопила!.. И куда гонит… диви на пожар.

И с этими словами к нам из-за печки вышел старый, седобородый, высокий и худой рабочий.

— Ну, Тереха-Воха, едем! — сказал он и ласково добавил: — Рязань косопузая…

— Вот и он с нами, — сказал Тереха, кивнув на меня. — Вновь… жалко!..

— Не трожь, идет, — сказал Юфим, — места хватит…

Мы вышли из хаты и направились к сараю, стоявшему поодаль от других строений… Это было огромное, старинное строение, крытое железом, со сквозными, расположенными друг против друга воротами так, чтобы можно было въезжать в сарай с возом с одной стороны и, скинув воз (в сарае убиралось сено), выехать порбжнем в другие ворота.

В сарае было темно и пахло клевером… Мужики смело, а я осторожно ступая, боясь споткнуться и упасть впотьмах, прошли на известное, облюбованное ими раньше место в углу и опустились на землю. Я сделал то же.

— Пошарь руками круг себя, — сказал мне Тереха, — посбирай ошурков… подложь под себя… кафтаном прикройся… Да, правда, не холодно… благодать!.. Ворота что ж не прикрыли, а? Закрыть, что ли, дядя Юфим, а?

— Не трожь, открыты, — сказал Юфим и добавил: — Ночь-то теперича с воробьиный шаг… На хозяйскую руку тянет… Ну, правда, и нашему брату почет другой… А дай-ка, вот, лето пройдет, месяц июль — хозяину в рыло плюй… Нужны мы тогда!

Он помолчал и добавил:

— Чу, как на реке лягушки кричат… рады теплу.

— А грому вот еще не слыхать… знать, не было еще! — сказал Тереха.

— Был! — произнес Юфим. — Я слышал… намедни ночью… Ты спал.

Они замолчали… В открытые ворота смутно белело что-то, похожее на туман. Где-то далеко под горой, на реке, ухала выпь… Где-то, тоже далеко, звонили в сторожевой колокол.

— Кто это кричит, а? — спросил Тереха. — Дядя Юфим, слышь?..

— Птица… выпь…

— Что ж она как страшно, словно стонет… Жуть!

— Стало быть, так ей надо.

Они опять помолчали довольно долго. Потом Юфим сказал:

— Завтра праздник, не работать, — и обратился ко мне:- Земляк!.. слышь, что ли, спишь?..

— Нет! — сказал я.

— Денег готовь, — продолжал он, — на гудуху… в винополию завтра пойдем…

— Это зачем же?

— А затем… порядок здесь такой заведен: как, значит, новый приделился, — четвертную с него!.. Ничего, брат, не попишешь… В чужой монастырь со своим уставом не пойдешь… А деньги нарядчик даст… опосля зачтет… Эх, хе, хе! — зевнул он, — аль уснуть, что ли?

— Не хотца чтой-то, — сказал Тереха и добавил: — Ты рассказал бы, дядя Юфим, что-нибудь… пра, ей-богу…

— Про что рассказывать-то… Нечего рассказывать… все переговорено… Спи-ка!

— В деревню бы теперь, домой, — вздохнув, произнес Тереха. — Живы иль, нет ли… писем не шлют…

— Чего ты таматка не видал? — сказал Юфим. — Небось, там и жрать-то неча… Знаю я вашу сторону… серый народ… Недаром говорится: Рязань косопузая… Косопузая и есть.

— А ты нешто был в нашей стороне? — воскликнул Тереха.

— Ты спроси, где я не был, — ответил Юфим и, помолчав, произнес: — Н-да… Всего было… Тереха ты Boxa, ничего-то ты, брат, не смыслишь… Большой ты малый, а дурак дураком и уши холодные… проведет тебя всякий, дурака, да выведет… Прост ты!.. А простота-то хуже воровства… Женить тебя, дурака, надо.

— Подняться, Дядя Юфим, нечем… Нужда… жуть!.. А жениться — деньги нужны… успею еще…

— Успеть-то успеешь, а все-таки…

— А ты, дядя Юфим, женатый? — спросил Тереха-Воха.

— А тебе что?

— Так я.

— Был женат… Э, да что с тобой… спи!

— Померла, знать, жена-то? — спросил Тереха.

— Померла… да… — тихо ответил Юфим и вдруг совсем каким-то другим, сердитым голосом почти крикнул: — Убили ее!.. не своей смертью померла… Двое детей было, — продолжал он торопливо и тихо, — ухайдакали, прирезали, как овец…

— Как же это дело-то было? — с дрожью в голосе, топотом спросил Тереха и жалобно, как ребенок, начал просить: — Расскажи, дядя Юфим… Дяденька, золотой… расскажи…

— Отстань, — сердито сказал Юфим, — чего пристал… Чисто махонький…

— Да расскажи… любопытно… Как так… Дяденька Юфим, а?

— Тебе, дураку, любопытно, — видимо сердясь, заговорил Юфим, — а у меня, може, сердце кровью обливается, как вспомню… Любопытного, брат, мало… Дурак ты… да и я не умен.

Он завозился впотьмах, что-то шаря, и, немного погодя, вдруг чиркнул по коробке спичкой и стал закуривать трубку. Слабый трепетный свет спички осветил его лицо, нахмуренные седые брови, бороду, Тереху, лежавшего навзничь, подложив под голову руки, наш угол, стену, и вдруг погас… В сарае сразу стало как будто темнее, глуше и тоскливее, чем было прежде.