Среди рабочих

XLII

Хозяин долго еще «бушевал», не давая нам покоя. Наконец, он стих, и мы все уснули.

Утром хозяйка разбудила нас, как только начало рассветать. Она, пока мы спали, успела развести самовар: большой и грязный, он стоял на столе, клокоча и выпуская под потолок клубы пара.

— Вставайте чай пить… Самовар поспел.

Мы встали, умылись над лоханкой и сели за стол. Хозяйка сходила в лавку и принесла два фунта сухих, твердых, как железо, дешевых баранок.

Пока мы, не торопясь, пили чай, проснулся хозяин. Он открыл глаза и долго лежал, молча глядя на нас.

— Распутайте! — тихо и хрипло произнес он, наконец.

— Лежи, лежи, разбойник! — сказала хозяйка. — Лежи, подыхай!..

— Да ну уж! — произнес он. — Буде… распутайте…

Мы вопросительно взглянули на хозяйку. Она промолчала.

— Тереха, распутай, встань! — сказал дядя Юфим.

— Боюсь я, дяденька, а ну как он по-вчерашнему.

— Ну, дурак… Рязань косопузая! Ему дело, а он: собака бела.

Тереха вышел из-за стола, развязал хозяина и снова сел на свое место. Хозяин потянулся, расправляя онемевшие члены, сел на лавку, обхватил голову руками и произнес протяжно:

— Фу-у-ты!..

— Чердак трещит? — спросил Малинкин.

Хозяин повернулся, молча посмотрел на него и опять схватился за голову.

— А жена где? — спросил он, помолчав и не поднимая головы.

— Где!.. Известно где, — ответила хозяйка, — одно место… Разбойник, пьяница!.. Доколь ты нас мучить станешь?

— Фу-у-у! — снова тяжело вздохнул хозяин и вдруг, подняв голову и глядя на нас исподлобья, спросил:

— Хорош мальчик, а?

— На что уж лучше, — с усмешкой ответил дядя Юфим. — А помнишь что?

— Нет.

— Вре?

— Не помню.

— Н-да, — произнес дядя Юфим, покачивая головой, — этак ты можешь делов во каких натворить… Ты бы, купец, оставлял замычку-то эту… Не в обиду будь тебе сказано: у тебя ведь дети… Мы и сами пьем, все грешны, что говорить… Ну, а все-таки… того… полегче надо… Нехорошо… Будь один, — наплевать, а то — дети…

— Фу-у-у! — опять протянул хозяин и вздрогнул всем телом.

— Ангельские-то душеньки за что терпят?.. Какой пример от родителя? — вмешалась и хозяйка.

— Что уж, — поддержал ее дядя Юфим, — вырастут, уваженья не жди… А то и по затылку попадать будет… Бывает родительскому сердцу прискорбно, а ничего в те поры не попишешь. Сам виноват… за дело, стоит…

— Ты не сердись на меня, — ласково продолжал Юфим, видя, что хозяин молчит, — я постарше тебя… Не в обиду тебе говорю, не в укор, жалеючи говорю… Спокаешься, да уж поздно: близок локоть-то, а не укусишь, зарубку, купец, знать надо. Человек ты молодой, в силе… Нехорошо!

— Отстань! — сказал хозяин, махнув рукой. — Своих детей учи, а я учен.

— Твое дело, тебе виднее, — сухо произнес дядя Юфим, принимаясь пить чай.

В это время в сенях послышался шум, и в кухню, осторожно отворив дверь и пропустив вперед себя детей, вошла молодая. Увидя сидящего в растерзанном виде мужа и подумав, вероятно, что он пьян, она, с выражением ужаса в глазах, попятилась назад. Дети испуганно прижались к ней.

Хозяин поднял голову, посмотрел на нее и на детей. Какая-то жалкая, робкая улыбка скривила его рот, и он тихо сказал:

— Пришла… беглая…

Молодая отошла от двери, села и, закрыв лицо руками, заплакала.

Хозяин молча встал и куда-то вышел… Минут через пять он возвратился назад, с бумажным пакетом.

— Подьте сюда! — поманил он рукой детей, усевшись на прежнее место,

Дети не шли и жались к коленкам матери.

— Райка! — продолжал отец, обращаясь к старшей девочке. — Подь, глупая, не бойся… Что я тебе дам-то. Эва, гляди-ка, гляди сюда… У, глупая!..

Старшая девочка отделилась от матери и робко подошла, глядя на отца боязливыми, недоверчивыми глазенками.

— Держи подол! — он достал из пакета пряников и дал ей. — Глупая ты, глупая!.. А что надо сказать, а? Что тятеньке сказать надо, а?

Девочка вдруг доверчиво прижалась к нему.

— «Покорно благодарю, тятенька», сказать надо, — объяснил он, — «покорно блага-блага…», — голос его вдруг задрожал и осекся. Он порывисто обнял девочку и нагнулся, пряча свое лицо у ней на груди…

— Вставай, ребята! — вдруг как-то чудно и неожиданно, срываясь с места, крикнул дядя Юфим. — Неча прохлаждаться-то… сряжайся!