Среди рабочих

XXXVII

Переночевав в какой-то маленькой деревушке, мы на другой день часам к двенадцати пришли в большое, богатое торговое село Лисачево.

Огромная белая, похожая скорее на собор, церковь стояла посреди его. Около церкви была площадь, от которой во все стороны шли улицы. На этой площади вокруг церкви кипела торговля… Здесь было много лавчонок, трактиров, «винополия» и казенная чайная. Кроме того, на площади торговали в палатках, с лотков, с возов и т. д. В селе был базар. Огромная пестрая толпа народа толкалась на площади и гудела, как пчелиный рой. Трактир был набит битком. Измученные, потные, со злыми лицами, «половые» носились по залам, разнося «гостям» чай, заваренный некипяченой водой и разбавленный для крепости иль, как говорят, «для цвета» содой, а то и просто порошком березового выплавка.

Устроившись за одним из столов, накрытым грязной, загаженной скатертью, мы потребовали четыре «пары» чаю и принялись пить.

Дядя Юфим, прежде чем наливать чай, сполоснул пузатые чашки кипятком и, выплеснув кипяток под стол, сказал:

— А что, ребята, ежели по махонькой, а?

— Не вредит! — согласился Малинкин.

— Ну, а вы как? — спросил дядя Юфим, глядя на нас с Терехой.

— Я не стану, — сказал, улыбаясь, Тереха. — Ну ее к ляду!..

— Что так?

— Не хочу!..

— Ну, не хошь — твое дело! — сказал дядя Юфим и внушительно добавил; — А ты вот что, парень, помни: пей за столом, да не пей за углом… Пить ежели в меру, — ничего, для здоровья польза… Пей, да не упивайся, — так и во святом писании сказано: «не упивайся вином, в нем бо есть блуд»… Ну, ты, — переменил он речь, — посиди чуток здесь один, а мы сходим, Павлыч, захвати-ка-сь в карман аршин… Пойдем-те!..

Я сунул в карман чашку, и мы трое, оставив на столе свои фуражки, вышли из трактира на улицу.

«Винополия» была рядом. Ее только что отперли… Длинной лентой черед ожидающих тянулся от дверей далеко по улице. В этом «череду» стояли мужчины, бабы, девки… Некоторые держали в руках пустые «для обмена» четвертные, бутылки, у большинства же были полубутылки, посуда, как известно, самая любимая и подходящая, носящая название «половинки»…

Мы подошли к этому «череду».

— Половинку, что ли? — сказал дядя Юфим вопросительно и сейчас же добавил, точно спохватившись, что сказал глупость: — Аль мало?.. Пожалуй, что мало на троих… Ну, быть по сему: возьмем цельную. Это с нас с троих по многу ль сойдет?

— Ладно, — сказал Малинкин, — сочтемся!.. У тебя есть мелочь-то, — обратился он ко мне. — Становись на черед, вмазывай! В трактире ужо отдадим… Ты тут покеда ждешь, мы с Юфимом закусить возьмем… Селедку, что ли?..

Они отошли, а я встал на «череду» и стал двигаться за каким-то малорослым, плохо одетым мужиком к дверям «винополии». Впереди его двигались две молодых бабенки… У каждой было в руках по пустой четверти.

— Господи Исуси, что ж это морят как? — вздыхали они, то и дело подымаясь на цыпочки и заглядывая через головы.

— Н-н-д-а, — ответил им шедший впереди меня мужик, — дела!.. Словно к царским дверям, прости господи!

Ждать пришлось долго… Дядя Юфим и Малинкин купили селедок и подошли ко мне.

— Страдаешь все? — спросил Юфим. — Ах ты… За свои-то денежки!..

— Казна! — лаконично произнес шедший впереди мужик.

— И ничего не попишешь… царское дело…

Наконец, мы пододвинулись к цели… В открытую дверь виднелись головы, стойка, решетка, полки с посудой и высокий, рыжий, с суровым лицом сиделец.

— Сымай шапки, — сказал шедший впереди мужик и добавил: — во, голова, чисто в храм господний… До чего дожили, а?..

Бывшие впереди бабенки вошли в казенку, за ними мужик, а следом тронулся я.

Баба подошла к оконцу и поставила посуду на стойку:

— Вот, батюшка, спасуда!

Сиделец схватил бутыль и выкинул ей двугривенный. Баба полезла в карман, достала платочек и начала развязывать зубами узелок, где у нее были завязаны деньги.

— Много ль, родной, за четверть-то? — спросила она.

— Не задерживай! — злобно крикнул сиделец, которому все это, видимо, страшно надоело. — Где ты была раньше-то?.. Ворона!.. Подходи! — крикнул он стоявшему впереди меня мужику.

Мужик заторопился, оттолкнул баб и развязно, очевидно, радуясь, что достиг, наконец, цели, сказал, подавая в оконце деньги:

— Мерзавчика мне, господин, душа горит!

— Что-о-о?! — заорал на него «господин», сделав большие, совсем круглые глаза. — Что-о-о? — повторил он еще громче. — Сам ты мерзавец! Разве здесь мерзавчиками торгуют?.. В-о-о-н!..

— Па-а-милте!.. Я-с… — залепетал оторопевший мужик.

— Вон! — снова крикнул сиделец и, махнув мне рукой, сказал:

— Подходи… заснул там…

Он схватил поданные мною деньги, сунул в оконце бутылку и закричал на баб, стоявших, разиня рот, около стойки:

— Вон!.. Не мешаться… раньше деньги готовьте…

— Кормилец! — заголосили бабы. — Батюшка… внове мы… распорядков тутошних не знаем.

Я не стал слушать, что будет дальше, взял бутылку и вышел на улицу.

— Добыл? — радостно воскликнул Малинкин, увидя меня. — А мы ждали, ждали… слюной изошли, ждамши… пра-ей-богу! Ну, где ж пить-то?..

— Где вот хошь, там и пей! — ответил дядя Юфим. — Ох-хо-хо! Да!.. Пойдемте хоть туда вон, за угол, с глаз долой… То ли дело допрежь: выпьешь, закусишь, бывало, посидишь честь честью, по-людски… А теперича тяни из горлышка да оглядывайся, как бы по шее не тяпнули…

— Ау, брат! Грехи, — согласился Малинкин, — ничего не поделаешь…

Отойдя от казенки на довольно почтительное расстояние, мы свернули направо, за угол какого-то дома и, пройдя немного, расположились на берегу канавы.

Юфим разложил на бумаге разрезанную на куски селедку, а Малинкин взял бутылку и, привычным манером хлопнув ладонью по донышку, вышиб пробку. От этого удара водка в бутылке замутилась и побелела… Я приготовил «аршин».

— Погоди, дай отстояться, — сказал Малинкин, глядя на бутылку. — Ишь ее, матушку, всколыхнуло как!..

— Наливай, не томи! — вмешался дядя Юфим. — Выпьем поскорее, да в кусты… Терешка, чай, заждался таматка нас.