Среди рабочих

XXXIII

Дорогой, пока мы ехали до имения, кузнец угрюмо молчал. Культяпка болтал разный вздор, косясь на кузнеца. Сопля то принимался плакать, то начинал говорить про жену, про обиду, про жизнь…

Я правил лошадью и тоже думал про свою жизнь и про тех людей, среди которых жил, и в голове у меня невольно как-то стучали слова: «Ну, люди!.. И жалко, и бить хочется, тьфу!..»

Ехать было хорошо… Колеса громко стучали по дороге… Солнце стояло низко… В речке, по берегу которой мы ехали, отражались, как в зеркале, прибрежные кусты, неподалеку росшие старые березы, голубое небо, белые редкие облака… У берегов, поросших высокой осокой, заливались со всех, сторон лягушки… Мошкара стояла над водой, походя на тонкие, прозрачные, движущиеся столбы… Где-то громко крякал одинокий селезень, и, перелетая с места на место, курликали и посвистывали кулики… Где-то, высоко над нами, летал невидимый самец-бекас и блеял, как баран. Пастух где-то за пригорком играл на «жалейке», и звуки этой «жалейки», простые и жалобные, казалось, лились в прозрачный воздух, стояли в нем, плакали, жаловались, навевая на душу тихую, приятную грусть… Что-то далекое, забытое, хорошее вставало перед глазами, трогая за сердце…

— Ты — Журлов? Кузнец? — спросил урядник, оглядывая фигуру кузнеца с ног до головы большими, выпуклыми, налитыми кровью, вероятно, от выпитой водки, глазами.

— Я! — ответил кузнец.

— Ты… а-а-а! Ты! — урядник подошел к нему и вдруг, точно играя, ударил его указательным пальцем правой руки по носу. — Ты! — повторил он. — Ты, голубчик… ты!.. Тебя-то нам и надо… Ах ты, гадина эдакая, а? Какими делами… а?…

— Какими делами? — угрюмо переспросил кузнец.

— Ты арапа-то не строй! — воскликнул урядник злорадно. — Каков, а? — обратился он к управляющему и продолжал: — Дело хорошее, прекрасное дело… Ах ты, подлец! Посмотрим, как ты перед господином приставом поговоришь, поговоришь, голубчик… Какие дела, спрашивает?.. Ха!.. — он опять махнул его пальцем по носу. — Ты поджигать, каналья!.. Мстить! С заранее обдуманным намерением… Ах, ты, подлец!..

— Я не поджигал! — сказал кузнец.

— Что-о-о?.. А кто же… ха-ха-ха! Не он, а?.. Ну, а кто же?.. Пушкин, что ли?.. А?.. Ска-а-а-ти-на!..

— Не я! — снова повторил кузнец.

— Ладно… не ты, так не ты… А я знаю, ты… Да что с тобою толковать… Свидетели, брат, есть… Связать его!.. Эй, свяжите-ка его, ребята!..

— Меня вязать нечего, — сказал кузнец, — я и так не уйду… не боюсь я…

— Ну, там увидим, боишься ли, нет ли, — произнес урядник, и вдруг закричал на нас: — Вам говорят — связать!..

— Это дело не наше, — сказал Юфим, — вяжи сам… На то над нами и поставлен… Наше дело тут не при чем… Да!.. Понапрасну человека обижать не закон.

Кузнец обернулся, посмотрел на дядю Юфима, и вдруг рот его чуть-чуть тронулся ласковой и вместе какой-то жалостной улыбкой.

— Вяжите, ребята, — тихо произнес он. — Пущай потешутся… Мне все едино… Я не жег… не боюсь!..

— Вот так-то лучше! — опять злорадно воскликнул урядник. — Вяжи! — обратился он к нарядчику.

Нарядчик с припасенной заранее веревкой боязливо подошел к кузнецу и сказал:

— Давай!

Кузнец безропотно закинул руки назад. Лицо его потемнело… губы тряслись… Он нахмурился и, видимо, делал страшные усилия, стараясь сдержать себя.

Нарядчик быстро, ловко и крепко скрутил кузнецу руки и, когда сделал это, усмехнулся гадкой, злобной усмешкой и сказал:

— Вот таперя не подожгешь!

— Не подожгешь! — повторил урядник.

Кузнец молча глядел в землю.

Управляющий подошел к нему и, стараясь заглянуть в глаза, злобно сказал:

— Что, голубчик, догулялся, а?.. Догулялся, я говорю!.. Так и надо… по-о-одлец!

Раздался гулкий звук пощечины.

— Бей еще! — сказал кузнец. — Благо, у меня руки связаны… Ах ты, гад!.. Тьфу!..

Он плюнул ему в лицо.

— Ведите его! — завизжал управляющий, быстро отскочив от кузнеца. — Чтоб духу не было!..

— Запереть пока, а завтра в стан! — сказал урядник.

Кузнеца увели.