Страж сумерек

Глава 10 Прозрение

Огонь в очаге гудел вовсю, но жар пламени не мог унять терзающий ленсмана озноб. Ларс сидел у стола, подперев щеку рукой, и жадно глотал горячий кофе. Голова была тяжелой, неподъемной.

Он заболел. Непонятной хворью, что вызывает помутнение рассудка. Иначе как объяснить ночные видения? Нужно показаться доктору, пока не стало поздно. Но что он скажет? Если все как есть, то каков шанс, что его не упрячут в сумасшедший дом? А оказаться в таком месте… Ларса передернуло от отвращения. Лучше помереть под забором, чем всю жизнь пялиться на пускающую слюни компанию.

А что сказал бы про такие странности священник? Может, сходить в кафедрал? Но священники — такие же люди, как прочие, и вряд ли каждый день сталкиваются с призраками, будь то наяву, или в больной человеческой голове. А вот почитать молитвы, пожалуй, стоит. На всякий случай.

Сквозь закрытые ставни слышались приглушенные звуки шагов по булыжнику и цоканье копыт. Утро было в самом разгаре, но Ларс никак не мог заставить себя выбраться из кресла. Он и жаждал поговорить с кем-то привычным, и страшился, что непонятный недуг вздумает проявить себя.

Ленсман плеснул себе из кофейника в чашку еще спасительного напитка. Может, если не обращать внимания, само пройдет…

Снаружи раздались голоса: недовольные, пронзительные. Ларс зажал уши ладонями: каждый громкий звук отзывался в черепе стуком кузнечного молота. Но голоса не ослабли, наоборот, приблизились. Теперь ругались у порога его дома.

— Нет, вы чего, люди, обождать не можете! — выговаривал кому-то Линд. — Сказано, гере ленсман пока не появлялся! Сидите в приемной!

— Не можем мы ждать! — гудел незнакомый бас. — Срочное дело! Да не реви ты!

Вряд ли последние слова относились к Акселю. Ступени крыльца застонали под тяжкой поступью. Негодующие возгласы констебля заглушили хриплая одышка и женские всхлипывания. В дверь нет, не постучали, а от души врезали кулаком.

В шкафу звякнула посуда. Ларс ощутил, как каждый удар по дверным доскам обрушивается ему на голову, стократно усиленный. Оглушенный, он слабо подумал, что вот сейчас взять бы да достать револьвер…

— Я занят! — простонал ленсман. — Дожидайтесь в управлении!

Он был услышан. Спорщики смолкли. Увы, лишь на миг.

— Гере ленсман! — проревел бас. — Сделайте милость! Важное дело! Бьярне Тильсена касаемо! Не реви, дура!

Ларс с отвращением подумал, что именно так будут подымать грешников трубы в день Последнего Суда. Но раз касаемо Бьярне Тильсена…

— Идите в приемную! Я сейчас! Только не орите…

Ларс одним глотком осушил чашку и обреченностью приговоренного к вечным мукам поплелся умываться.

Едва он приотворил двери приемной, как посетители поднялись на ноги. Здоровенный мужик с вислыми усами и рожей из разряда «кирпича просит» грузно воздвигся со скамьи, та пошатнулась, и девица — довольно нежного сложения — буквально слетела, распушив юбки, под ноги гере ленсману.

Ларс протянул ей руку, помогая подняться, однако спутник девицы с привычной легкостью сцапал ее за шиворот и встряхнул, ставя на ноги, словно куклу. Девица вывернулась, поправляя растрепавшиеся одежки.

— Прошу, — Ларс открыл кабинет, пропуская фрекен вперед. Та зыркнула на него красными от слез глазищами. Отец толкнул ее в спину:

— Шагай, горе ты мое!

Девушка молча прошла в кабинет и робко пристроилась на стуле. Папаша горой воздвигнулся сзади, опустив кулаки на плечи дочери. Словно опасался, что его сокровище унесет легким сквозняком от окна.

— Я слушаю, — выдавил сквозь зубы ленсман, опускаясь в кресло. — Что у вас за срочное дело?

Отец и дочь переглянулись. На круглом личике девушки, зареванном, но миловидном, появилась мученическая гримаса. Отец цыкнул, и она покорно опустила голову и принялась накручивать на палец прядь волос.

— Мы… это, — начал мужчина. — Мы с дочей… касаемо Бьярне Тильсена, будь он трижды неладен!

Девица шмыгнула носом. Ее отец запнулся и ни с того ни с сего закашлялся. Ларс страдальчески приложил ладонь ко лбу.

— Либо говорите, либо идите прочь! Кто вы такие и откуда?

— Мы-то? — прогудел мужчина. — Мы из Альдбро. Я — Фратсен, фермер. А это дочь моя Кара. Младшенькая. Курица дурная…

— Дальше…

— Чего дальше! — рявкнул вдруг фермер. — Я ж говорю: курица! Дура набитая! Нашла на кого вешаться! А тот, кобель, и рад стараться! Да ежели б я знал, я ему бы ноги выдернул! Он бы у меня, скотина развратная, кровью бы плевал и зубы по полу подбирал!

В оглушительном реве фермера мелькнули осколки смысла, и надежда докопаться до истины помешала Ларсу вытолкать разгневанного горлопана в шею. Девица разрыдалась, и заботливый папаша, не смущаясь, отвесил дочурке подзатыльник, от коего она пошатнулась.

— Молчи, дура! Раньше надо было плакать!

— Руки при себе держите! — велел Ларс. — А вы, фрекен, выпейте воды. И бросьте рыдать. А то я позову стражников, и они выведут вас прочь.

В кабинете сделалось тише.

— Не надо стражников, гере ленсман, — сказал фермер. — Только сами судите, ежели б вашу дочку любимую какой-то оборванец на весь свет ославил… Вот дождался я на старости лет… выросли детки…

Он сел и вытер лоб концами клетчатого шейного платка. Ларс не перебивал: кажется, разговор пойдет по существу.

— Я на ярмарку в Гёслинг собирался. Я каждую неделю езжу. Лег, значит, пораньше, чтобы с утречка до рассвета выбраться. А эта курица весь вечер на лавочке сидела, даже к подругам не пошла. Мне бы додуматься, что не к добру такое смиренье. Да что, одни овцы да поросята на уме были… Поднялся до рассвета да погнал в город. Вернулся уж по темноте, спать завалился…

Ларс слушал это бытописание, скорбно подперев щеку ладонью. Фратсен продолжал:

— С утра смотрю, дочь-то сама не своя. Есть сели — ни ложки не смогла проглотить, кур пошла кормить — все пшено рассыпала. С лица спала, а глаза шальные, точно у кошки. Чего, думаю, с девкой такое? Мать к ней подослал — молчит, будто воды в рот набрала. Ладно, думаю, подождем, что дальше будет. А по сумеркам вчера вышел покурить, слышу: ревет кто-то, ровно выпь на болоте. Что за чудо? Подошел: а это Кара в три ручья заливается…

— Батюшка, — выдавила девица, — не надо…

— Молчи уж, — скрипнул зубами отец. — Не мне надо было «не надо» говорить. Ну, гере ленсман, призналась она. Вместе они ту ночку коротали. Выпускайте парня. Пусть по всей строгости за свое беспутство отвечает! Мы же не оборванцы ротвейденские, где девки от парней до свадьбы по паре детей приживают!

Ларс помолчал, в смущении вертя подвернувшийся под руку карандаш. Девица, багровая, точно свекла, не отрывала взгляда от пола. Вот ведь ситуация…

— Вы понимаете, фрекен… я должен вас допросить…

Фермер кивнул.

— Понимаем, как же. Иначе повез бы я свою курицу позориться…

— Показания будут записаны и… возможно, зачитаны в суде.

Девица протяжно вздохнула, словно из нее живьем тянули жилы. Отец катнул желваки скул.

— Понимаем. Пакостно, да что ж теперь… А может, не понадобится? Может, иным путем дело решим?

Он сделал жест, будто пересчитывал в ладони монеты. Ларс швырнул карандаш на стол и сжал кулаки.

— Еще один такой намек, и вы составите Тильсену компанию в камере! И почему вы так уверены, что он не мог стрелять? Ночь ведь не утро.

Фрекен Кара пробормотала, не отрывая взгляда от половиц:

— Да он все время на сеновале сидел. Я поутру еле встала, а он спал — не разбудишь. Вот я сеновал и заперла. А потом мы с матушкой на службу ушли, так он ждал почти до полудня, покуда я не вернула-а-ась…

Сквозь последние слова прорвались всхлипы. Девица уткнула нос в передник. Ее отец ударил кулаком по коленке.

— Вот ведь, стервец! Ничего! Я ему сначала всю рожу расквашу! Пусть только попробует от свадьбы отвертеться! Господи, с какой швалью придется породниться!

И тут Ларс задал вопрос, который давно вертелся на языке.

— Послушайте, фрекен Кара. А была на Бьерне той ночью серебряная цепочка?

Девица перестала шмыгать носом и уставила глаза на Ларса. Смигнула.

— Не видала я никакой цепочки, гере ленсма-а-а-ан.

И снова залилась слезами.

— Ну, — зловеще произнес Ларс, — теперь что скажешь?

Он хлопнул по столу бумагой, содержавшей в себе скорбные показания фермерской дочери. Бьярне Тильсен поежился. Аксель мстительно посмеивался из-за конторки. Ссадина на его скуле горела яростным багровым цветом.

— Было? — продолжил Ларс.

Парень скривил рот, будто проглотил головастика.

— Ну, было, — пробормотал он.

— Рассказывай.

— Про что⁈

— Про все, — вздохнул Ларс. — Про свои любовные победы. Констебль, будь другом, сделай мне кофе. Голова раскалывается.

Бьярне подождал, пока за Акселем закроется дверь, и поднял всклокоченную голову. Голубые глаза с тоской уставились на ленсмана:

— Может, не стоит?

— Ну, — усмехнулся Ларс, — это уж тебе решать, что лучше: на каторгу топать или под венец? Что выбираешь?

Парень ковырнул пальцем царапину на ладони.

— На каторге, поди, спокойнее будет, — прошептал он.

Ларс не сомневался, что парень прав. От такого тестя только бежать, теряя подметки.

— Чего ж ты раньше думал? Или решил, что она станет молчать, как мышь под метлой?

— Да не думал я ничего, — парень запустил пальцы в волосы. — Оно как-то… само получилось.

— Ага, само, — осклабился не вовремя вернувшийся Аксель. — Ты еще скажи, что Кара тебя силком на сеновал тащила.

Он поставил перед Ларсом чашку с кофе и удобно устроился на стуле, приготовившись слушать.

— Я с тобой, Аксель Линд, не разговариваю, — мрачно отозвался Бьярне. — И да… она сама.

— Ага, значит, и рубашку чистую мы просто так надевали, и причесывались, и рожу умывали, — Аксель не скрывал веселья.

— Я не к Каре шел!

— А к кому? — вместе спросили полицейские.

— Ни к кому! Просто гулял после работы. Вы же сами меня видели, гере Иверсен!

— И что дальше? — поинтересовался Аксель. — Раз-два-три-четыре-пять — вышел Бьярне погулять. Наша Кара выбегает, за штаны его хватает…

— Заткнись, а? — неучтиво посоветовал констеблю арестант. — А то второй глаз подобью.

Ларс пригубил кофе и показал Линду кулак. Констебль ненадолго замолк.

— Она давно за мной бегала, — начал Бьярне. — Как танцы, так никакого покоя. Просто на шею вешалась.

— А ты, значит, ее сторонился? — встрял Аксель.

— Ну, я ее отшивал. Вежливо. А она все равно…

— И твое сердце не устояло перед прелестями красотки?

— Гере ленсман, чего он дразнится? — взмолился Тильсен.

— Аксель, прекрати! Не трещи!

Ларс сделал Бьярне знак продолжать.

— Ну вот. Значит, иду я по улице. А там, у дома Фратсенов, ель растет кривая, а под ней скамейка. И со скамейки меня Кара окликает. Я спрашиваю: чего, мол, тебе? А она и говорит: посиди со мной. Я отвечаю: некогда, мол, чтобы отвязаться поскорее. А она мне: на, возьми земляники на дорожку. А у самой голос жалобный-жалобный, аж дрожит. Ладно, говорю, сыпь в ладонь. Она мне полную горсть отвалила, я ягоды в рот закинул, а они душистые, сочные, аж в носу защипало…

Он замолчал и помотал головой, точно отгонял морок.

— И чего? — недоумевающе спросил Аксель.

— Не знаю, — выдавил Бьярне. Взгляд его стал удивленным и растерянным. — То есть знаю, конечно, а вот что на меня такое нашло — не понимаю. Вроде все, как в тумане: и как целовал, и как обнимал, и… ну, дальше… Оклемался на сеновале: сквозь щели в крыше свет вовсю, звон колокольный вдалеке слышен, и голова тяжелая-тяжелая, дурная-дурная…

Ларс и Аксель озадаченно переглянулись.

— И чего ж ты молчал? — после недолгого молчания спросил Линд.

— А что, я должен был девку на весь свет позорить? Да отец ее…

Бьярне тяжко вздохнул.

— А снимал ли ты цепочку, герой? — поинтересовался Ларс.

— Снимал, — буркнул Тильсен. — На подоконнике у кровати оставил. А ведь зарок давал, когда мать подарила, — всегда при себе носить. Нарушил — вот и наказан за то.

— А чего же снял? — Аксель никак не мог угомониться. Вопросы сыпались из него, словно монеты из дырявого кармана.

— Ну, уж это мое дело, — спокойно ответил Бьярне. И, не дожидаясь, пока Аксель возмутится, обратился к Ларсу:

— Что теперь со мной будет, гере ленсман?

Ларс покрутил кофейную чашку. Парень что-то мудрил, но оснований не доверять показаниям фрекен Кары и ее папаши у Ларса не было. Вряд ли толстяк фермер стал бы выгораживать Тильсена, не случись прелюбодеяние на самом деле.

— Твой будущий тесть полон решимости внести за тебя залог. Когда судья выздоровеет, он решит, можно ли до конца расследования отпустить тебя на поруки.

Парень обреченно понурился. Аксель осторожно похлопал друга детства по плечу.

— Пойдем в камеру, арестант. Пользуйся покоем, пока можешь.

К вечеру Ларс вконец расхандрился. То шагал туда-сюда по кабинету, то бездельно топтался во дворе. От кофе уже воротило, по небу тянулись серые облака, а на душе с каждым часом становилось все пакостнее. Аксель — он сегодня дежурил — искоса посматривал на начальство, но вопросов не задавал. В очередной раз выбравшись на крыльцо, Ларс обозрел пустую площадь и внезапно понял, в чем дело.

Он попросту боялся. Боялся неизбежно подступающей ночи, которую придется провести в одиночестве. В пустом доме. Наедине со своими дикими видениями.

От одной этой мысли подступила дурнота. Следом нахлынула злость: на весь мир и на себя — боевого офицера, который страшится темноты, будто ребенок. Что с ним такое творится? Он даже в детстве только смеялся над старушечьими байками о стенающих призраках, которые бродят по пустошам и дорогам, о злых карликах, что куют по ночам золото где-то глубоко под камнями. А здесь… Что-то есть такое в самой земле, что будит в человеке тревогу и сомнения в своем разуме.

Ларс врезал ребром ладони по дверному косяку. Боль отрезвила, но гнев остался, он ворочался в глубине груди, точно сгусток мокроты. Гнев требовал что-то сделать, изменить, доказать, что он, мужчина и офицер, еще крепко держит поводья собственной жизни. Крепко держит поводья…

Ларс вернулся в кабинет, накинул на плечи форменный китель и под тревожным взглядом констебля двинулся на конюшню.

Через пару часов и конь, и всадник выдохлись. Серый перешел на шаг, недовольно фыркая. Он, кажется, смирился с тем, что новый хозяин — зло неизбежное и его придется терпеть. Ларс, изрядно употев за поездку, более всего напоминавшую поединок в злости и упрямстве, не возражал против передышки.

Город давно остался позади. Скрытое облаками мутное пятно солнца опустилось за лес. Проселок пустовал, и ленсман не сразу понял, куда они с жеребцом забрались. А увидев чуть впереди приметную скальную щеку, почти не удивился.

Он был неподалеку от Альдбро. Ларс предоставил коню самому выбирать путь, и Воробей без раздумий свернул к мосту. Скорее всего, предвкушал передышку и меру овса в торбе.

Ларс не знал, стоит ли заезжать в деревню, но и возвращаться в город тоже не стремился. Гнев его улегся, потесненный усталостью, чувства притупились, и царапающие душу страхи ослабели при виде теплого мерцания окон. А может все же заночевать в местном трактире, выпить пива и уснуть, не тревожась? Так ничего и не решив, ленсман заставил коня свернуть на тропу, что вела вокруг деревни. Скоро обитатели Альдбро отойдут ко сну, и он избежит десятка-другого неприветливых взглядов.

Сумерки накрывали чашу долины мягким пологом. Сквозь промоины облаков проглядывали первые звезды. От густой травы по обочинам разносился, кружа голову, терпкий аромат. Воробей лениво трусил по утоптанной дорожке, и Ларсу то и дело приходилось наклоняться в седле — так низко опускались ветви терновника.

Конь встал резко. Повел ушами, подался назад. Ларс в недоумении огляделся.

Ничего страшного или непривычного. Переплетенные ветви аркой нависают над дорогой, впереди виднеется просвет — там тропа выбирается под открытое небо. Ветер едва шевелит листву, и ее шелест — единственный звук в уютной вечерней тиши. Что заставило серого остановиться?

Ларс послал Воробья вперед. Конь не подчинился. Напротив, серый попятился, словно видя перед собой некую преграду. Ларс почувствовал, что жеребец дрожит.

— Что ты, дурень?

Конь всхрапнул. Копыта беспокойно ударили о землю. Ларс уловил даже не движение, нет, тень движения, порыв ветра, всколыхнувший траву.

С испуганным ржанием Воробей взвился на дыбы. Ларс едва успел вцепиться в поводья. Жеребец молотил копытами по воздуху и мотал мордой. Ларс повис на его шее, пытаясь вытащить ноги из стремян.

— Зараза!

Взбешенный конь шарахнулся к обочине, и Ларс покатился с его спины. Пребольно врезался в землю, так что перед глазами поплыли разноцветные круги. От души выругался и, обжигаясь о крапиву, попробовал подняться. Вокруг тучами зудели растревоженные комары. Вдалеке разносилось обиженное ржание. Воробей сбежал.

Ларс выпрямился и тут же охнул: в правом боку кольнуло. Ну, паскудина, дай только до тебя добраться! Продам фермеру — будешь навоз на поле возить!

— Ты смотри: шевелится…

Голос был мягкий и мелодичный, точно мурлыканье довольной кошки, разлегшейся после обеда на подоконнике. Ларса словно окатило ледяной волной — он узнал напевный тон. Тот самый, из его ночного кошмара! Он вцепился в кобуру, но не успел даже расстегнуть ее — меткий тычок под ребра сшиб ленсмана с ног. Ларс отпрянул в сторону и чудом избежал нового пинка — крапива всколыхнулась от невидимого удара. Он вскочил на ноги и вырвал из кобуры револьвер. Прижался к стволу дерева.

— Где ты, тварь⁈

В ответ раздался легкий смешок. Не громче шелеста ветра в кроне над головой, он растворился в синем сумраке. Умолк. Ларс никак не мог отдышаться. Дуло револьвера плясало, когда он водил «империором» перед собой.

— Где ты⁈

Тишина. Только его хриплое частое дыхание да комариный звон. Но Ларс не верил обманчивому покою. Не видение, не кошмар. Явь подбиралась к нему вплотную, и он должен был дать ей отпор. Как бы ни было жутко.

— Покажись!

— Я здесь…

Быстрый, точно вспышка молнии, тычок пришелся в плечо. Ларс едва не выронил оружие. Наугад выстрелил туда, где качались крапивные стебли. И тут же скорчился — пустота врезала ему в солнечное сплетение острым носком сапога.

Ларс повалился, прижав руку к животу. И тут же ощутил, как цепкая рука сжала его шею в захвате.

— Начинай молиться, человек! — приказал глубокий ровный голос. Ларс сжал зубы. Кровь гулко била в виски.

Пустота, видимо, приняла молчание за изъявление покорности.

— Отдай ключ, и я тебя пощажу, — сообщил неведомый милостивец. В ленивом тоне было столько высокомерного презрения, что Ларсу захотелось дотянуться до глотки — если, конечно, у невидимки есть глотка — и своими руками придушить…

— Ключ⁈ — выдавил Ларс.

— Не притворяйся, мы знаем: он у тебя, — промурлыкал первый голос. — Отдай, или поутру солнце увидит твой изувеченный труп. Где ключ, человек?

— Не понимаю, — пробормотал Ларс. Первобытная жуть отступала, и разум начал бешеную работу. Если нечто невидимое способно нанести удар и держать в захвате, оно вещественно. А, значит, уязвимо…

— Как же вы глупы, люди, — произнес второй голос. — Неспособны подняться над своей тупостью даже ради спасения жизни. Ты меня рассердил…

Ларс резким движением ударил локтями за спину и рывком освободился. Тычки достигли цели: сдавленный вскрик еще звучал, когда Ларс, развернувшись, выпалил из револьвера в синюю мглу. Не теряя времени, он рванулся сквозь заросли к дороге.

И едва не столкнулся с еще худшей напастью.

Огненная плеть — поток сверкающих золотых искр — расцвел у самого лица. Ларс успел отшатнуться, и полоса огня хлестнула по стеблям крапивы, зацепила терновник. Шипенье, ощущение близкого жара… Ларс не стал дожидаться, когда горячая плетка врежет по спине. Он, не оборачиваясь, послал в пустоту еще пару выстрелов и бросился прочь.

Дорога в Альдбро оказалась отрезанной. Ночные дебри таили в себе неведомые опасности. Поэтому Ларс не раздумывал, куда бежать — другого пути просто не было.

Петляя, точно заяц, он несся вперед по тропинке, надеясь, что она выведет к людям.

Погоня не отставала. Не было слышно ни топота, ни криков, но чувство опасности будто обжигало спину, заставляя торопиться дальше, измотанным зайцем от веселой своры.

Просвет меж древесными кронами становился все ближе. Ларс на миг остановился, прижавшись к стволу сосны, чтобы хоть чуть-чуть перевести дыхание. Он весь взмок, ноги гудели.

Совсем близко раздалось шипение. Струя искр взметнулась и мазнула по соседнему стволу. Проклятье! Сколько еще в барабане патронов?

Ларс побежал дальше. Если пули против нечисти бессильны, то ему придется несладко, но главное — добраться до жилья, отгородиться от лесной дряни стенами…

Лес расступился, и Ларс с разбегу вылетел на открытое пространство. Увы, это был не хутор-торп, как он надеялся, а всего лишь мельница. Старое кирпичное здание с кровлей из дранки стояло на берегу полноводного ручья, в окружении елей. Колесо не вращалось, вода лишь слегка журчала, сбегая под уклон.

— Эй, есть кто? — во всю мочь заорал Ларс, надеясь, что мельник или его подручные еще здесь. Но нет, никто не отозвался: люди ушли в Альдбро на ночь. Медлить было нельзя. Ларс уже слышал за спиной проклятое шипение.

Он перебежал через поляну, гремя сапогами, ворвался на крыльцо и дернул дверь, не надеясь особо, что та поддастся.

Дверь бесшумно отворилась.

Ларс ворвался внутрь и поспешно задвинул засов. Сполз по стене на пол, и, стараясь унять шумное дыхание, стал прислушиваться.

Он не сомневался, что преследователи близко. Что теперь они предпримут? Отступят? Попытаются выломать дверь или проникнут через окно? Здесь вообще есть окна?

Ларс пригляделся, но ничего не различил в плотной теплой тьме. Если есть, то оно закрыто ставнями. Сможет ли он отсидеться здесь до утра, когда придут люди?

А если нечисть возьмет да и подпалит мельницу своей огненной плетью?

Он скорее почуял, нежели услышал, как слегка дрогнули половицы. Кто-то ступил на крыльцо и легкой поступью прошел к двери. Ларс ожидал, что преследователь станет ломиться внутрь, но тот даже не прикоснулся к ручке.

— Человек, — позвал спокойный голос. — Ты слышишь меня, человек? Я знаю, ты там. Я слышу, как ты тяжело дышишь.

Ларс молчал.

— Человек, мы пошутили. Открой дверь, выйди и поговорим мирно, как цивилизованные существа. Просто отдай ключ и иди к себе подобным…

Ларс молчал. Он не собирался договариваться с этим, чем бы оно ни было.

— Мы можем применить чары, брат! — встрял второй голос. Мягкости в его тоне поубавилось, зато раздражения было выше крыши. — Вымани его…

— Пасть Фенрира! Что ты несешь, Фреки! Какие чары здесь⁈ — возмутился первый голос, но тут же смягчился и по-кошачьи промурлыкал:

— Человек, тебе нельзя там быть, слышишь? Это дурная компания, поверь.

Что он такое болтает⁈ Ларс не вслушивался, он твердо знал одно — нельзя открывать дверь.

— Что ж, ты выбрал, — сокрушенным тоном сказал первый голос. — Но знай: ты не в крепости, ты в западне. Идем, брат. После обыщем кости.

Несомненно, это была уловка, но Ларс не собирался на нее попадаться. Он лишь покрепче стиснул револьвер, пытаясь успокоиться.

Голоса смолкли. Настала вязкая тишина.

Сначала Ларс услышал легкий скрип. Словно вода снаружи легонько повернула колесо, и его движение передалось жерновам, пробудив остановленную на ночь мельницу. Но звук этот тут же исчез, превратившись в негромкие, но отчетливые шаги.

Что-то приближалось. Что-то шлепало по доскам пола, направляясь прямиком к нему. Ларс привстал, вытянув руку с револьвером, готовый в любую секунду стрелять в темноту.

— Кто здесь? — проговорил он, едва выдавливая слова. — Кто здесь?

— Ну, я, — прошептала внезапно темнота. — Я здесь.

Ларс дернул рукой, направляя револьвер на звук. Раздался короткий смешок.

— Промажешь, парень, — сочувственно предрекла темнота. — Давай подсоблю.

Вспыхнул свет. Ларс, вздрогнув, на миг зажмурился. Открыл глаза. Над полом, в паре шагов от него парил рыжий огонек, распространяя вокруг теплое свечение. Огонек высвечивал пол с рассыпанными по нему зернышками, скамью, сложенные мешки, чьи-то старые сапоги. Дальние углы скрывались во мраке. Поблизости никого не было.

— Где ты⁈

— Да здесь же. Что ж вы все насквозь смотрите…

Рыжий огонек мигнул. Ларс моргнул, и в тот же миг увидел, что на бочке прямо напротив него, свесив ноги, сидит человек.

Нет, человечек. Маленький — встань он, вряд ли вышел бы по пояс ленсману. Щуплый, словно приблудный котенок. Копна волос, покрытая черной вязаной шапкой, сморщенная стариковская кожа оттенка сосновой коры, острые зеленые глазки, что взирали на ошалелого Ларса с загадочной усмешкой. Руки торчали из рукавов рубашки, линялой, в черно-рыжую клетку. Ноги, облаченные в короткие штаны, не достигали пола, и незнакомец болтал ими, точно ребенок. Вся одежда казалась присыпанной белым. Мука, понял Ларс.

— Кто ты? — зачарованно прошептал ленсман.

Человечек уперся ладонями в бочку. Физиономия его пошла лукавыми морщинками, крупный рот раздвинулся в улыбке, и Ларс напрягся, увидев острые зубы.

— Я? — переспросил он. — Я грим. А ты кто такой?

— А я Ларс Иверсен, — ответил Ларс. Что-то по-детски наивное было в таком обмене вопросами, да и сам собеседник ленсмана напоминал мальчишку: ребенка с глубокими старческими глазами.

— Не пойдет, — внезапно жестко ответил грим. — Твое человечье имя о тебе не говорит. Кто ты? Вор? Если вор, признайся сразу, иначе…

— Я не вор, — ответил Ларс. — Я ленсман, я сам ловлю воров.

— Ленсман? Человек дневного короля? Что ты здесь забыл⁈ Почему за тобой гнались эти бездельники⁈

Ларс вдруг почувствовал страшную усталость. Он словно проваливался в глубокий колодец, из которого не выбраться во веки вечные.

— Я не знаю, — признался он. — Я ничего не знаю и ничего не понимаю.

Грим поморщился.

— Или ты врешь, парень, — сказал он. — Или ты попался. И если врешь — живым ты отсюда не выйдешь. Ты и впрямь не знаешь, кто я?

Ларс покачал головой. Память подбрасывала смутные бабушкины сказки, но где сказки, а где сидящая на бочке реальность с острыми зубами?

— Сколько лет этой мельнице? — внезапно спросил грим.

Странный вопрос, в самый раз для странного разговора.

— Она, наверно, не новая, — осторожно ответил Ларс. Он не успел толком рассмотреть, но кирпич был темный.

Грим ухмыльнулся.

— Эта мельница, — коричневый, по-детски тонкий пальчик словно вел линию по стенам, — последняя работа мастера Штеера, гёслингского каменщика. Он окончил стройку осенью, когда с осин уже сыпалась листва. Это было триста сорок четыре зимы назад. Каменщик Клаас Штеер был настоящим мастером, старой породы. Он знал, что надо сделать, чтобы здание стояло долго. Когда положили первый камень фундамента, он привел на веревке маленького черного ягненка. И на этом самом первом камне — вон там, глубоко под правой стеной — перерезал ягненку горло.

— Варварский обычай, — сказал Ларс. — Сейчас так не делают.

— Древний обычай, — ответил грим. — Кровь пролилась на камень и смешалась с раствором. А когда впервые запустили колесо, открыл глаза я.

Ларс поежился и не нашелся, что сказать. Грим развел руки, словно обнимая пространство внутри мельницы, вскинул курчавую голову.

— Я мельничный грим. Я защищаю это здание. Ты сюда вломился без спросу и заслуживаешь наказания, но за тобой гнались. Отчего они преследуют тебя: отвечай!

Зеленые глазки пытливо уставились на ленсмана.

— Я не знаю, что сказать, — пробормотал Ларс. — Правда, не знаю. Я даже не знаю, кто они.

— Два альва с южного склона Рандберге. Балбесы и бездельники даже по меркам своего народа.

Альвы! Еще одна напасть!

— Они твердили про какой-то ключ. Требовали, чтобы я отдал его.

Зеленые глазки прищурились.

— Ключ⁈ А он у тебя?

И эта нечисть туда же!

— Откуда? — выпалил Ларс. — Я даже не знаю, что это такое!

Грим спрыгнул с бочки.

— А ну, выворачивай карманы! — приказал он.

Ларс, держа револьвер одной рукой, другой послушно выложил на пол мелочи, которые носил с собой: бумажник, огрызок карандаша, связку самых обычных ключей: от дома и от кабинета в управлении. Ничего нового.

— Еще! — потребовал грим.

Ларс полез во внутренний карман кителя и остановился с обескураженным видом.

— Что это? — он вытащил плоский серый камешек, гладкий, точно обкатанная водой галька.

— Ага! — торжествующе возгласил грим. — Вот он! Значит, ты все же врешь, парень!

— Я его первый раз вижу! — запротестовал Ларс. — Да и какой это ключ? Что он отворяет?

Грим согнал с лица усмешку. Зеленые дырочки глаз уставились прямо в душу ленсману.

— Сумерки, — коротко ответил он. — Дай сюда.

Грим быстрым движением выхватил ключ у ленсмана и сжал в ладони. Что-то щелкнуло, и Ларс с изумлением увидел, как по камню пошла трещина. Грим спокойно повернул вершинку, и та снялась, открыв горлышко прозрачного пузырька — крошечного, не больше детского мизинца.

Грим поднес пузырек к носу.

— Он самый. Ключ сумерек. Слеза альвов. Парень, если ты не врешь, то ты так вляпался… так вляпался…

В этот момент раздался стук в дверь. Очень аккуратный вежливый стук.

— Чего надо? — неожиданно низким голосом прорычал грим.

— Достопочтенный мельничный грим, — донесся снаружи медовый глубокий голос. — Вы уже отужинали?

— Да, закусил отменно, — подтвердил грим. — Вы прямо лесные егеря — добычу к двери подгоняете. Благодарствую.

— Достопочтенный мельничный грим, — продолжил голос. — Мы, я и мой брат, со всем уважением просим вернуть вещицу, которую ваш ужин у нас позаимствовал.

— Это ты про бумажник? Или про ключ сумерек?

Снаружи примолкли, как видно, переваривая слова грима.

— Грим, верни ключ, — потребовал тот же голос, утрачивая медовость. — Он тебе без надобности.

— А ваш ярл знает, что зелье пропало? Что попало в руки человека?

— Верни ключ, баран! — раздался нервный вопль второго альва.

В дверь что-то ударило и тут же отрикошетило обратно. Послышался вскрик.

— Еще один камень, — рявкнул грим. — И вся Ранберге будет знать, что Гери и Фреки Фрейнарссоны нарушили закон, украли ключ сумерек и были так глупы, что утратили его. Пошли прочь, бродяги!

Как ни странно, голоса снаружи смолкли. Видимо, альвы поняли, что спорить бесполезно. Грим отошел от двери.

— Не терплю альвов, — признался он. — Ни цели в жизни, ни чувства долга. Зато гонору на целый мельничный жернов.

Он задумался. Внезапно глаза его загорелись веселым зеленым огнем.

— Парень, ты желаешь дожить до утра?

— Не отказался бы, — признался Ларс.

— Тогда стой смирно. И клянусь, ты увидишь рассвет.

Ларс настороженно повиновался. Грим быстро открутил крышку с пузырька, плеснул себе на руку и, подняв облако мучной пыли, дунул взвесь ленсману прямо в лицо.

— А-а! — Ларс с коротким вскриком зажмурился, но поздно — проклятое зелье уже вовсю растеклось под веками. Глаза жгло, по щекам побежали горячие слезы.

— Что ты натворил, гаденыш? — простонал Ларс, отчаянно пытаясь стереть, вытрясти, убрать заполонившую глаза дрянь.

— Я⁈ — послышался смеющийся голос грима. — Я сделал тебя зрячим, парень. По-настоящему зрячим.

— Вода! Где вода⁈

— Обойдешься. Не ори, скоро все само пройдет.

И в самом деле постепенно острое жжение стало успокаиваться. Через пять минут Ларс смог разлепить веки, вытереть слезы и со злостью посмотреть на человечка, вернувшегося на бочку.

— Уймись, парень. Зелье, словно ключ, открывает дверь в сумерки, — снисходительно пояснил грим. — Тот, в чьи глаза попадет слеза альвов, сможет заглянуть за полог дня и ночи. Невидимое проступит и сделается четким. Тени станут лицами… или мордами. Как повезет. Ну как? Примечаешь разницу?

Ларс осмотрелся. Все было, как и прежде, только глаза слезились.

— Еще поймешь, — ухмыльнулся грим. — Очень быстро поймешь. Еще и спасибо скажешь. А, может, и проклянешь. Но позже. А сейчас — ложись спать. Я еще должен проверить мельницу. Поутру жернова должны вертеться, парень.

Ларс недоверчиво покосился на собеседника, ожидая подвоха.

— А, боишься? Не бойся. Я вообще не ем людей. Невкусные вы какие-то. Желчи много.

И грим со смешком удалился прочь. Рыжий огонек погас. Ларс сидел на полу и слушал, как его новый знакомец возится в темноте у жерновов. Веки смыкались. Ларс слишком вымотался, и невероятная ситуация, в которой он очутился, уже не казалась чудовищной и странной.

Последними мыслями, что всплыли в его туманном, уносящемся по течению сна сознании, были слова мельничного грима:

— Еще и спасибо скажешь. А, может, и проклянешь.