Святые Бенгалии

Глава 9 Шри Радхараман Чаран Дас Дев (Навадвипа, Пури)

Шри Радхараман Чаран Дас Дев получил известность в народе под именем Барха[161] Баба. Его называли этим именем, поскольку он действительно был велик, — велик сердцем, велик в любви, велик в могуществе совершать поступки, в которые никогда не поверят люди аргументов и науки, даже если увидят их воочию. Его можно сравнить с могучей рекой, бегущей по своему руслу и уносящей с собой в бескрайний и бездонный океан любви, спокойствия и духовного блаженства, все души, встречающиеся на её пути. Он самоотверженно нёс из места в место, от двери к двери, от личности к личности миссию любви, проповедуемую Шри Чайтаньей Махапрабху, так же как и Он, воспевая и танцуя, смеясь и плача в божественном экстазе. Его душевное объятие, кого бы оно не принимало в себя, подобно генератору энергии любви, одним соприкосновением заряжало премой людские сердца.

Он был подобен ангелу, спустившемуся на землю, чтобы облегчить наши беды и освободить нас из темницы материального существования, показывая легкий путь избавления от всех страданий и достижения высшей цели жизни — лотосных стоп Господа — простым повторением Его Имён. Поскольку мы, дживы[162] Кали-юги ни во что не имеем твёрдой веры, он взялся сам продемонстрировать нам непостижимое могущество Святого Имени, излечивая болезни, расплавляя камни, заставляя танцевать деревья, а животных — вести себя, как преданные вайшнавы, и даже оживляя покойников воспеванием Харинамы.

Да, он в ряде случаев повторением Святых Имён вернул к жизни уже остывшие тела умерших людей. Наиболее впечатляющим примером является оживление мёртвой женщины в Калькутте на месте кремации на глазах у нескольких тысяч людей.

Какие-то маравари принесли мёртвое тело молодой Я женщины к погребальному костру на берег Ганги, в то время как Шри Радхараман Чаран Дас Бабаджи Махашая принимал омовение в реке вместе с Джагеном Бабу и несколькими учениками. Баба, увидев похоронную процессию, на некоторое время погрузился в размышления, сказав самому себе: «Ах, какая жалость! Женщина отправляется в мир иной, не слыша Имена Господа. Бедняжка! Ей придётся страдать в бесконечном круге повторяющихся рождений и смертей!» Затем он обратил свои слова к Радхавиноду и Пхани: «Идите и взгляните, что маравари собираются делать с телом. Попросите их не сжигать его, пока я не приду».

Радхавинод и Пхани подошли к месту кремации и увидели, что маравари возложили тело на дрова и уже собираются поднести к ним огонь. Они их попросили: «Пожалуйста, не разводите костёр. Наш гуру махарадж просит вас подождать его прихода». Однако те на них не обратили никого внимания. Тогда Баба Махашая послал к ним Джогена Бабу, который обратился к ним со словами: «Пожалуйста, Бога ради, подождите минутку, наш гурудев уже идёт». Маравари с изумлением глядели на Джогена Бабу и друг друга, не зная, что им делать. Тем временем подошёл Баба Махашая и объявил: «Собратья, пожалуйста, снимите тело с этой груды дров». Его слова были пронизаны состраданием, глаз светились добротой, а голос вибрировал божественными и благословляющими нотами. Маравари опустили тело на землю. Баба Махашая попросил Рама Даса сесть рядом с головой мёртвого тела, а Радхавинода и Пхани — по обе стороны. Сам он уселся возле ног, держа двумя руками большие пальцы обеих ног. Затем он начат воспевать: «Бхаджа Нитай-Гаура, Радхе-Шьям. Джапа Харе Кришна Харе Рам», — и попросил остальных повторять вместе с ним. Вокруг собралась большая толпа людей, наблюдающих за происходящим. Все воспевали и возбуждённо бросали ожидающе взгляды то на Бабаджи Махашая, то на мёртвую женщину. Таким образом, прошли полчаса. Внезапно Бабаджи Махашая воскликнул: «Джай Нитай!» — и резко дёрнул большие пальцы ног покойницы. И… о, чудо! Усопшая открыла глаза. Маравари запрыгали от радости. Толпа кричала: «Хари Бол!» — в то время как женщина в замешательстве оглядываюсь вокруг. Баба Махашая спросил её: «Ты узнаёшь своих родственников?» Она промолчала, но в выражении её глаз можно было заметить утвердительный ответ.

Бабаджи Махашая сказал маравари принести немного молока, которым напоили воскресшую женщину. Когда она небольшими глотками пила молоко, небеса снова огласились многоголосыми возгласами: «Харибол!»

Новость о том, что садху оживил мёртвое тело на гхате Нимтала, разлетелась со скоростью ветра. К берегу Танги из разных направлений стали стекаться толпы желающих узреть это чудо. Количество людей быстро прибывало в течение полутора часов. Затем Баба Махашая прекратил держать пальцы ног женщины, и она, закрыв глаза, также прекратила дыхание.

Её родственники упали к стопам Бабаджи, моля, чтобы он позволил ей жить и уйти домой. Но он им сказал: «Как я могу сделать то, что даже Сам Чайтанья Махапрабху не считал подобающим в отношении сына Своего близкого спутника Шриваса? Разве Он не мог позволить ему жить дольше, после того как оживил на короткое время? Он не поступил так, потому что считал не правильным менять предназначение судьбы или волю Бога. Сейчас Бог пожелал продемонстрировать людям, которые не могут поверить, не увидев своими глазами, что могущество Святого Имени безгранично, и оно даже может вернуть мёртвого к жизни. Итак, Он показал это. Человек должен знать, что Имя Бога более могущественно, чем Сам Бог. Оно в силах легко совершить даже то, что не под силу Богу. Если кто-нибудь обладает верой в силу Святого Имени, для него не к чему больше стремиться. Без милости Имени Бога никто не может достичь премы или царства божественных лил». Речь Бабаджи утешила каждого, и он отправился обратно, чтобы ещё раз искупаться в Ганге.

Шри Радхараман Чаран Дас родился в 1853-ем году в деревне Махишкхола района Джессора в Бенгалии. Его отца звали Шри Моханчандра Гхош, а мать — Шримати Канакасундари Деви. Родители дали сыну имя Раячаран.

Пока Раячаран рос, качества его ума и сердца стали проявляться сами собой. Его настолько переполняло милосердие, что он не колебался с риском для себя бежать выручать ближнего. В одном случае, возвращаясь из школы, он отдал свой зонтик мальчику и, таким образом, избрал для себя страдание под испепеляющим летним солнцем; в другом — он увидел зимой на своём пути человека, страдающего от холода, и укутал беднягу в свой чадр[163], вернувшись домой, стуча зубами и совершенно продрогшим.

Как-то Раячаран увидел старика, лежащего на обочине дороги. С беднягой по дороге с рынка домой случилась лихорадка, и он упал, выронив свою сумку с покупками, валявшуюся неподалёку. Старик не мог собраться с силами, чтобы поднять свою ношу. Раячаран, не задумываясь, взял сумку в одну руку и подал другую больному, намереваясь помочь ему подняться на ноги. Бедный старик поспешил сообщить ему, что он принадлежит к касте неприкасаемых, и сыну уважаемого джентльмена не стоит унижать себя до такой степени, чтобы нести ношу жалкого раба, к которому он даже не должен прикасаться. Раячаран прервал старика, сказав: «Неважно, нечего вспоминать о кастах. Вы больны, и Вам необходима моя помощь. Я обязан сопроводить Вас домой».

Можно привести великое множество примеров такого рода, ибо Бабаджи Махашая никогда не прекращал вереницу самопожертвований ради страждущего человечества на всех ступенях и этапах своей жизни.

Раячарану исполнилось всего пять лет, когда умер его отец. После смерти отца один за другим умирают три брата Раячарана. Горе его овдовевшей матери было безутешным. Чтобы облегчить страдания матери и, уступая её настойчивым просьбам, он вынужден был жениться. У тестя не было сыновей, поэтому Раячарану пришлось управлять его поместьем, так же как и своим.

Он показал себя идеальным землевладельцем, поскольку проявлял доброту и уважение к своим подданным — всегда готовый выказать свою симпатию и необыкновенную щедрость нуждающимся и беднякам. Дружеским отношением с подчинёнными людьми он с лёгкостью завоевал их сердца. И они добровольно отдали ему во владения земли, пустовавшие долгие годы. Его административные способности привлекли внимание крупного землевладельца Шрирампура, и он отдал ему в управления своё имение Мамудпур. Раячаран осуществлял филантропическую деятельность в обоих поместьях:

Гхорхакхали и Мамудпур. Он за свой счёт строил каналы, копал пруды, открывал школы для осуществления всеобщего начального образования, выращивал и бесплатно раздавал разносезонные овощи.

Однако люди, подобные ему, хотя и живут в материальном мире, но всё же находятся вне его. Они могут делать всё, что выпало на их долю по воле создавшихся обстоятельств, и делать это хорошо. Они будут жениться, работать и зарабатывать, как все другие, но в положенный час им не составит труда оставить своих жён и детей. В жизни Раячарана такой час не заставил себя долго ждать. Он быстро осознал тщетность всех своих попыток уменьшить страдания людей и даровать им счастье. Ему стали приходить мысли о том, чтобы одним действием срубить все проблемы материального существования под самый корень. Намёк на то, что ему нужно предпринять, содержался в следующей песни, которую он пел в минуты одиночества:

Бренность мира и неизбежность смерти привели Раячарана к решению отречься и отправиться на поиски вечного.

Итак, одним днём он сказал прощай мирской жизни и ушёл из дома, чтобы никогда не вернуться назад. Он не знал, куда идти. Но внезапно его озарило, что сначала ему необходимо попасть в город Бхаванипур района Багурна, чтобы увидеть богиню Дургу и затем поступить согласно её указаниям. Он так и сделал и, увидев мурти Божественной Матери, преисполнился счастья[164]. Мурти в Бхавинипуре было живое[165]. Раячаран решил остановиться там на некоторое время, питаясь в гостинице при храме.

Он принял решение совершить пурашчаран[166]. В назначенный день, день полного солнечного затмения, Раячаран принял омовение и в уединённом месте приступил к пураьичарану, в мокрой одежде и свободный от беспокойств. Он вскоре вошёл в транс, умиротворённый и безмолвный, неподвижный и уравновешенный, со зрачками, поднятыми вверх и потерявшимися под веками, с твёрдо зафиксированными на бусинах чёток пальцами, подсчитывающими круги, — сущее воплощение йоги, погружённое в медитацию. Его волосы на теле время от времени подымались дыбом, а само тело содрогалось с головы до ног. Затмение началось и закончилось, но он был на своём месте, а когда солнце появилось опять, сияя возмездием после своего поражения, у него изо всех пор тела выступил пот. Потоотделение было настолько обильным, что все наблюдающие за ним испугались его скорой смерти.

Один брахман сжалился над ним и попытался напоить чашкой молока. Он обмакнул кусок ткани в чашку и, выжимая её, стал капать молоко в открытый рот Раячарана. Когда его напоили таким способом, к нему вернулось сознание. Но он не мог стоять на ногах. Ему помогли добраться до ближайшего соседнего дома, где семья брахмана стала заботиться о нём и предложила ему оставаться у них, пока он не наберётся достаточно сил и не будет годен для своего дальнейшего рискованного духовного предприятия.

Раячаран Бабу поблагодарил за их милостивое предложение, но не мог удовлетворить его, поскольку он находился, по его словам, «в руках Бога», и должен действовать, подчиняясь указаниям Вселенской Матери, которая разговаривала с ним в глубине души. Брахманом овладело сильное любопытство узнать секрет, и он настоял объяснить, что тот имел в виду под этими словами. «Милосердная Мать, — заплакал Раячаран, как ребёнок, и начал говорить прерывающимся голосом, — она пришла, положила свои милостивые руки на мою голову и сказала, что мои молитвы услышаны, и встреча с гуру, которого мне предстоит найти, произойдёт на берегу Сараджу, и он утолит жажду моей души. Я спросил её, как мне узнать моего гуру, которого я не видел прежде. Она ответила, что расскажет ему обо мне, и он будет ждать моего появления, что он высокого роста с длинными руками, достигающими колен, с большими лотосными глазам, вытянутыми до самых ушей; что его прежнее имя было Джогендранатха Госвами из Кхардаха, а настоящее — Шанкараранья Пури, и он вообще не склонен обращать в свою веру, но всё-таки с её специального позволения примет меня в ученики; что он не обычный человек, а частичное воплощение Самого Нитьянанды, Кто не отличен от Шри Чайтаньи[167] в Его евангельской миссии[168] в мире. Сказав это, Мать исчезла, а дальше Вы сами знаете, как я оказался в Вашем доме».

Раячаран пришёл в Айодху. Он находился на пределе страстного ожидания, которое замирало и подымалось на цыпочки, когда он здесь и там вглядывался в лица садху на берегу реки Сараджу. Внезапно он заметил садху с деревянным кувшином в руках, вошедшего в лес после завершения омовения в святых водах Сараджу. Садху тоже увидел Раячарана и сказал, улыбаясь: «Очень хорошо, ты явилось, моё дитя? Добро пожаловать! Я ожидал твоего прибытия». Раячаран подбежал к нему и распростёрся в поклоне у его стоп. Садху положил, благословляя, свою ладонь на голову Раячарана, затем взял его за руку и повёл в свою отшельничью хижину.

После того как Раячаран принял омовение, садху усадил его напротив себя и прошептал на ухо мантру, услышав которую, Раячаран неистово задрожал, волосы на его теле поднялись дыбом, из глаз потекли слёзы, и он упал без сознания на землю. Когда он пришёл в себя, садху заключил его в объятия, и они оба, переполненные бхавой, омыли друг друга слезами любви.

Раячаран прожил у гуру несколько дней. Тот обучил новоиспечённого ученика руководящим принципам его новой жизни. Одним днём гуру объявил ему: «Обрати внимание, у меня есть внутренний импульс — подчиняться Господу. Итак, это должно произойти. У тебя нет необходимости находиться у меня дольше. Ты должен принять свою миссию и распространить Имя Бога повсеместно».

«Извините меня, гурудев. Но я думал найти прибежище у Ваших стоп и служить Вам до конца моих дней», — ответил Раячаран.

«Этому не суждено произойти, мой сын, и поэтому тебе необходимо отбросить ложные идеи и взять на свои плечи задачу, милостиво возложенную на тебя Богом. Ты сказал, что хочешь служить мне. Но в чём смысл служения, которое не удовлетворяет хозяина? Я не буду доволен ни чем другим. Если ты считаешь меня своим духовным наставником и другом, у тебя нет выбора, как подчиниться своему гуру. Иди, будь послушным сыном и делай, что я говорю».

— Ваш приказ будет выполнен, мой господин. Но задача столь велика, а я так незначителен. Наделите меня необходимыми способностями для выполнения этого огромного задания.

— О, это уже сделано, мой сын. Страха нет, значит можно приступать. Ты в руках Господа. Он с тобой и будет направлять тебя.

Раячаран упал, плача, к стопам гурудева. Гуру поднял его, сердечно обнял и благословил на прощание.

Раячаран отправился в путь. Он повсюду путешествовал, пока не добрался до Навадвипы. Что-то в его облике понравилось Джагадананде Дасу Бабаджи, он пригласил путешественника к себе и дал ему уединённую комнату, чтобы тот мог без беспокойств практиковать бхаджана.

Теперь Раячаран вёл отдельную жизнь, не соприкасаясь с мирскими людьми. Он омывался в Ганге три раза в день, готовил сам себе и ел только один раз в обед, проводя весь день в громком повторении Имён Господа. Порой он смеялся, а иногда плакал, всегда наслаждаясь плаваньем в океане любви. Опьянённый любовью, он походил в своём поведении на сумасшедшего. Хозяин места, в котором он жил, стал звать его Раджен. Итак, из Раячарана он превратился в Раджена и был в дальнейшем известен под этим именем.

Птицы одного пера собираются в одну стаю. В то время он повстречал другого опьянённого любовью преданного, Навадвипа Чандра Даса. Их взгляды встретились, и они, почувствовав себя старыми друзьями, бросились со слезами: га глазах друг к другу в объятия. Их переполнял экстаз. Они в ликовании вместе танцевали и громко кричали Имена "оспода. Казалось, что они отличались только внешней формой, но в сердцах испытывали единство. Как глубоко и как совершенно было слияние их сердец. Они остались друзьями навечно и никогда в дальнейшем не расставались надолго.

Две другие преданные души, Кришнаговинда и Расамохана, попав под обаяние Раджена Бабу, присоединились к нему. Они решили все вместе отправиться в паломничество в Пури.

Паломники стартовали с караталами в руках, одетые в чадры и дхоти, пританцовывая и воспевая Имена Господа. Шествие вёл Раджен Бабу. У него была своя собственная чарующая манера вести Харинаму. Когда он шёл, танцуя в санкиртане, его высокая фигура, с поднятыми вверх руками, раскачивалась мерными шагами, причём стопы его ног всегда располагались перпендикулярно друг к другу. Шествие опьянённых Богом преданных выглядело настолько привлекательно, что их сопровождало большое количество мужчин, женщин и детей.

Они шествовали таким манером весь день, а вечером остановились отдохнуть в какой-то лесистой местности и подкрепляли силы едой, доставшейся им по воле провидения. Достигнув храма Сакшигопала, Раджен Бабу начал санкиртану. У него возникло желание объяснить историю Божества в песне, и он запел согласно этому желанию, сочиняя экспромтом куплеты. Стихи приходили к нему на ум так быстро, что создавалось впечатление, будто он вспоминает хорошо известные ему песни. Причём они были настолько изысканы — под стать классическим композициям некоторых древних бардов вайшнавской литературы. В толпе очарованных наблюдателей слышались перешёптывания: «Кто эти святые души? Откуда они пришли? Кто этот высокий человек, возвышающийся над всеми? Он создан по образу и подобию сверхчеловека. У него длинные руки, милосердная внешность, приятное улыбающееся лицо, а над головой заметна аура, выделяющая его среди представителей человеческого рода. Он, без сомнения, «Барха Бабаджи» — глава группы киртана, а остальные его спутники». Итак, Раджен Бабу стал известен как Барха Бабаджи, и мы в дальнейшем повествовании будем называть его этим именем.

Стояла лунная ночь. Окружающая атмосфера дышала тишиной и спокойствием. Группа киртана спала на свежем воздухе около храма. К ним подошли два человека, один белый, другой с телом золотистого цвета. Они сели возле головы Барха Бабаджи. Белый сказал: «Послушай, я пришёл дать тебе мантру[169], которую ты можешь практиковать сам и давать всем, у кого возникнет желание её принять». Сказав это, он передал Барха Бабаджи Гаура-мантру, состоящую из двадцати двух слогов, и исчез. Ночная мгла спала, и наступило утро. Но Барха Бабаджи проплакал всё это время, находясь не в своём умё. Он танцевал, завывал, падал и катался по земле, восклицая: «Ха, Нитай! Джай Нитай!» Хватаясь за своих спутников и громко плача, он рассказывал им о случившемся. Они же пытались, прилагая все усилия, успокоить его. Наконец он пришёл в себя, но вдруг побежал со всей мочи по направлению своего пути в Нилачалу, крича: «Ха, Нитай! Джай Нитай!» Участники шествия последовали за своим лидером. Встречные люди, глядя на них, удивлялись и хотели узнать, что с ними происходит, но те были вне себя от радости и даже ни разу не отдохнули, пока не взглянули на сияющее лицо Господа Джаганнатхи. Когда они достигли Нилачалы, обители Господа Джаганнатхи, то прежде всего посетили Его храм и получили даршан. Их сердца наполнились бхавой, и от этой полноты они начали петь. Они не осознавали окружающую действительность, полностью потерявшись в глубинах любви к Богу. Возле них собралось много слушателей, которые начали подхватывать мотив. Тысячи голосов слились в грандиозной санкиртане. Это было событие, никем не виданное за последние четыреста лет с эпохи Господа Чашаньи. К санкиртане присоединились прихожане и охранники. Те, кто просто пришёл в храм взглянуть на Господа, остались в нём, участвуя в воспевании или слушая. Некоторые пританцовывали на месте, а кто-то танцевал, вскидывая вверх руки.

Затем Барха Бабаджи направился в Гамбхиру, обитель Господа Чайтаньи, где Он четыреста лет назад жил анахоретом. Когда он взглянул на Его кантху[170] и притронулся к нему руками, то вдруг от полноты сердца разразился рыданиями и запричитал: «Пролей милость, Господь, на этого смиренного слугу, чтобы я мог служить слугам Твоих слуг и найти прибежище под сенью Твоих лотосных стоп». Произнеся эти слова, он упал в обморок. Его спутники поспешили на выручку, и он пришёл в себя.

Сейчас они не знали, где жить и что есть. Ибо Барха Бабаджи полностью смирился и зависел только от Божьего промысла. Он бы не двинулся ни на шаг по своей доброй воле, поскольку слился с волей Господа и больше не принадлежал себе, а был Его собственностью. Однако в тот день они поели в Нараяна чхате, где по случаю кого-то фестиваля бесплатно раздавали прасад. Они были так плохо одеты и вели себя столь смиренно, что раздатчик принял их за обыкновенных попрошаек. Он посадил их на обочине дороги в один ряд вместе с нищими и стал раздавать им прасад на разорванные пополам листы банановой пальмы, вместо обычных целых. Навадвипа дас расстелил свою бахирвасу[171] и положил на неё половину листа. Когда маханта[172] принёс прасад и увидел, что тот сделал, он закричал: «Вы мошенники! Вы не можете себя обеспечить обедом и сделали из вайшнавов жалкую на них пародию. Как такое вообще возможно?» Барха Бабаджи ответил, улыбаясь: «Да, сэр, вы совершенно правы. Мы не вайшнавы, и даже не надеемся ими стать. Благословите и помолитесь за нас, чтобы мы получили позволение служить вайшнавам, как это делает Ваша уважаемая особа». Если вы, господин, хотите накормить нас всех прасадсш, тогда положите нам сюда, на мой лист, и мы будем есть вместе». Маханта смягчился и щедро накормил их всех.

На другой день они приняли омовение в Наредра сароваре[173] и с песнями и танцами отправились в храм Джаганнатхи. По дороге им повстречался санньяси, идущий в серебряных башмаках и под серебряным зонтом во главе процессии, казалось, он занимал высокое положение в священном городе. Расспросив прохожих, они узнали, что он никто иной как Бхутанатха Свами, который в те времена управлял Джаганнатха Валлабхой[174]. Они ему поклонились, на что тот ответил благословляющим поднятием руки. Не успела группа Барха Бабаджи отдалиться на несколько шагов, как санньяси снова подозвал их к себе. На этот раз на их поклоны, он также ответил поклоном, сказав: «Намо Нараяна, — и продолжил, махатмы, разрешите мне узнать, куда вы направляетесь?» «Отец, — ответил Барха Бабаджи, — у нас нет постоянного места обитания, но в настоящее время мы остановились во дворе Ганеша Маханти». «Хорошо, хорошо, — ответил санньяси, — Вы не простолюдин. Я почувствовал трансцендентное наслаждение, едва взглянув на Вас. Я думаю вы находитесь в близких отношениях с Шри Кришна Чайтаньей, сыном Джаганнатхи Мишры. В действительности, увидев Ваш облик и действия, у меня сложилось впечатление, что в жизни и в поведении Вы точная копия Шри Чайтаньи». Я бы сказал, что Вы «имитация Чайтаньи». Но, обратите внимание, Вы отреклись от мира, поэтому не должны находиться вместе с мирскими людьми. Почему бы вам не разместиться у меня. Приходите, займите одну из комнат Джаганнатха Валлабха и в своё удовольствие воспевайте Имена Господа». «Как Вы, махатма, хотите, так оно и должно быть сделано», — ответил Барха Бабаджи и ушёл, продолжая санкиртану, в храм Джаганнатхи. На третий день они пришли и поселились в Джаганнатха Валлабхе к большому удовольствию Бхутанатхи Свами, который им очень симпатизировал. Бенгальская пословица гласит: «Только ювелир знает настоящую ценность ювелирных изделий», и это очень верно.

Как-то к ним пришёл один отшельник со спутанными на голове волосами и затеял оживлённую беседу с Барха Бабаджи. «С Вашего разрешения, Ваше преподобие, — заговорил новый посетитель, — позвольте узнать, к какой секте Вы принадлежите?»

— Секта? Какие могут быть секты, мой брат, когда Бог один, и всё принадлежит Ему и только Ему.

— Да, сэр, это правда. Однако в религии существует так много различных вероисповеданий, и человек следуют одной или другой. Я это имел в виду.

— Хорошо, различные вероисповедания — это только многие различные способы ухватить ту же самую вечную истину. Различия перестают существовать, когда преданный сталкивается лицом к лицу с истиной. Существующие религии представляют различные школы мышления, с помощью которого мы пытаемся осознать идею Бога. Они — линейные мысли, которые можно и должно объединить и согласовать в гармоничное целое, составляющее единую структуру совершенной религии по всему миру.

— Однако всё-таки существуют секты, и я хотел бы узнать Вашу.

- Я против термина «секта», который подразумевает включение одних и исключение других, ибо религия в действительности неделимое целое, включающее в себя всевозможные концепции различных стадий духовной эволюции. Однако есть один момент, требующий уточнения. Некоторые верующие взошли на первую ступень, иные находятся посередине, в то время как кто-то достиг вершины лестницы эволюции. Тот, кто на верху, в состоянии видеть различные категории религиозных аспирантов, занимающих ступени в соответствии со своим духовным развитием, и он в силах гармонизировать возникающие конфликты и противоречия, провозглашая истину с позиции наивысшей реализации Бога. Итак, имеются гуру, находящиеся на различных уровнях осознания Бога, которые обучали учеников в соответствии со своей возможностью постижения истины, от них возникли цепи ученических преемственностей, которые со временем стали группироваться как различные секты мировых религий. Нет множества сект в религии Бога, поскольку Он единственный. В учениях великих пророков нет сект, они появились позднее из-за несовершенной проповеди их последователей.

— Большое спасибо, я рад познакомиться с человеком, который находиться выше тесных рамок сектанства. Теперь я могу спокойно вздохнуть и думаю могу воспользоваться создавшейся привилегией расспросить о высшей религии. Больше нет никаких сект, но окажите милость, позвольте мне узнать вашу точку зрения в понимании совершенной мировой религии.

— Моя позиция совпадает с точкой зрения Щри Чайтаньи или Шри Гауранги, Кто дал нам Свою религию любви и красоты, которая есть совершенная мировая религия.

— Значит Вы принадлежите сампрадаи Гаудия вайшнавов[175], не так ли?

— Да и нет. Да, поскольку я принял принципы Гаудия вайшнавизма, и нет, потому что я не думаю, что Гаудия вайшнавы должны образовать клику и испортить вселенский характер религии Чайтаньи Махапрабху.

— Но кто такой Шри Гауранга?

— Шри Гауранга инкарнация Всевышнего, Верховного Бога, который в прошлую югу[176] снизошёл как Шри Кришна.

— Однако как Вы можете доказать, что Шри Гауранга является Самим Богом?

— Лучшее доказательство — это увидеть воочию. Люди видели Его и знали Его как Верховного Бога. Те, кто имели глаза — духовное виденье — разглядели Его хорошо. Нитьянанда видел Его и знал, кто Он есть, как и другие духовно продвинутые преданные. Они видят Его и знают Его как Бога. Даже сейчас они могут духовным виденьем разглядеть высшую божественность. Но, что значит очевидное, для тех, кто слеп? Как можно доказать существование солнца слепым? Однако для зрячих людей не надо на заре фотографировать солнце, чтобы доказать им, что оно существует. Так же и с Богом. Те увидят, кто развил духовное зрение и сделал себя достойным узреть Господа. Слепые не могут видеть, несмотря ни на какое количество аргументов, убеждающих их в существовании солнечного сияния. Слепые должны ждать доктора, который восстановит им зрение, и тогда они смогут увидеть солнце, подобно тому, как его видят те, кто рассказывал им о нём во время их слепоты. Разве это не так?

— Уважаемый господин, Вы может быть со своей точки зрения правы, когда говорите так. Но кто-нибудь, возможно, подумает, что Вы просто уходите от ответа. Допустим обратное, слепой должен быть убеждён в возможности существования солнца, прежде чем его удастся уговорить пойти к доктору лечить глаза для личного понимания солнца.

— Да, но, разве Вы не видите, это вторичное знание и Вы должны запомнить, что оно только может побудить Вас приступить к решению задачи. В нём не будет убеждения, прежде чем Вы сами фактически не осознаете истину. Тем не менее, я попробую».

Бабаджи Махашая стал подсчитывать шастры[177], в которых Шри Гауранга упоминается как аватара: Чхандогья, Чайтанья упанишады, Ананта-самхяты, Шримад Бхагаватам, Падма пурана, Гаруда пурана и множество других.

Отшельник застыл ошеломлённый. Он зарыдал и предался Барха Бабе, который его инициировал и направил на путь духовного счастья. Этим отшельником был Кришнананда Дас, тот самый, кто сопровождал Бабу Премананда Бхарати в Америку, для выполнения евангельской миссии в далёких землях.

Через несколько дней началась Ратха-ятра[178]. Для Барха Бабаджи это был великий день. Он пел и танцевал в процессии перед ратхой (колесницей). Из его бхавы и телодвижений можно было понять, что он видел в Шри Виграхе Джаганнатхи самого Господа, Кто во всей Своей сияющей красе улыбался ему и время от времени замедлял движение колесницы, чтобы насладиться его пением и танцем.

Колесница двигалась до наступления вечера, и участники процессии устали. Шри Джаганнатха остановился для отдыха. Большинство преданных разошлись по своим местам обитания. Но Барха Баба никуда не пошёл. Он остался на пути Джаганнатхи, пока Господь был на нём и почтил Его махапрасад[179]. Так продолжалось на протяжении четырёх дней, на пятый день Господь приехал в Гундича мандир[180], место назначения путешествия колесницы.

Гундича мандир представляет преданных Вриндавана. Итак, Господь прибыл во Вриндаван после долгого отсутствия. Наконец-то появился любимый Кришна. Гопи смотрели и смотрели на Его милое лицо, упиваясь амброзией Божественного лика. Затем они распахнули свои сердца и стали изливать, накопившуюся в них, боль разлуки: «О! Как Он изменился! Сейчас Он не такой же нежный, милый, как в былые времена! Что с Ним случилось? Неужели Он забыл нас и отдал своё сердце другим женщинам!?»

Барха Бабу охватили переживания пастушек. Он смотрел на Господа и пел со слезами на глазах, ощущая страдания утраченной любви. Его плач, стенания, вскрики заставили плакать собравшихся людей. Он громко всхлипывал и катался из одного конца Джагамохана в другой. Суставы его рук и ног разъединились, и незакреплённые конечности болтались в разные стороны, покуда его дыхание не остановилось, и он не впал в бессознательное состояние интенсивных божественных переживаний.

Никто не знал, что делать и как привести его обратно в чувства. Внезапно там появился в жёлтых одеждах санньяси и стал утверждать, что Бабаджи Махашая святой очень высокого уровня, что состояние, в котором он находится, недоступно обыкновенному смертному, и что привести его в чувства можно, если кто-нибудь будет петь песню, содержащую слова Кришны, которыми Он утешает страдающую в разлуке Радхарани.

Песню запели, и толпа облегчённо вздохнула — Барха Бабаджи радостно вскочил, показывая признаки возвращающегося сознания. Слёзы, содрогание и вставшие дыбом волосы украсили его тело. Песню повторяли снова и снова, пока он к великой радости наблюдателей полностью не пришёл в себя и не сел прямо.

В храме Джаганнатхи возле Гаура-стамбхи[181] на мраморной плите сохранились как исторический памятник следы стоп Шри Чайтаньи. Они возникли из-за того, что магические слёзы Махапрабху, очарованного видом Джагатннатхи, струясь по Его щекам и груди, падали на мраморный пол и превращали твёрдый камень в податливую глину. Эта священная реликвия обычно безжалостно топталась небрежными иногородними посетителями, которые в торжественные события приходили толпами на даршан к Шри Джаганнатхе. По приказу раджи в присутствие его чиновников отпечатки стоп перенесли во двор храма. Бабаджи Махашая организовал строительство небольшого помещения, где их должным образом установили на мраморном лотосе.

В это время к группе Барха Бабаджи присоединился юноша по имени Шитал Дас. Ему поручили севу (служение) стопам Махапрабху. Тогда же от Барха Бабаджи получил инициацию в жизнь отшельника Гаурачаран Чакравати, приняв так называемую бхеку, он стал известен как Говинда Дас. Так они приходили один за другим, пополняя шеренги, направляемые Бархой Бабаджи в битву стрехами и скверной Кали-юги.

Прожив в Пури около двух лет, Бабаджи решил переехать в Навадвипу. Он пошёл пешком, взяв с собой только четырёх или пятерых преданных, оставив остальных каждый день петь киртан перед Джаганнатхой и служить стопам Махапрабху. В пути он танцевал, пел, проповедовал Харинаму и в одной деревне за другой инициировал в бхакти новых преданных.

В Навадвипе он принял санньясу (бхеку) от Сиддха Шри Гаурахари Даса Бабаджи, ученика Сиддха Шри Джаганнатха Даса Бабаджи. Гаурахари Дас Бабаджи дал ему имя Радхараман Чаран Дас.

Однажды, когда Бабаджи Махашая во главе своей группы возвращался с киртаиом из храма Махапрабху, к ним прибилась собака. Шествие останавливалось в разных местах, преданные пели и затем с удвоенным вдохновением следовали дальше, гремя, как сумасшедшие, караталами и мридангами. Каждый раз, когда преданные останавливались, собака ждала до тех пор, пока они не уходили, и затем на месте киртана металась из стороны в сторону и каталась по земле точно так же, как порой катаются преданные, желающие благословить свою душу пылью со стоп участников санкиртаны. Собака продолжала вести себя подобным образом, сопровождая шествие до места назначения, после чего у неё возникло желание жить у преданных. Они её назвали Бхакти Ма (Мать преданности), поскольку она отличалась от простых дворняжек. Она никогда не опускалась до общения со своими сородичами, как это делают другие собаки. Всегда оставаясь в компании преданных, она регулярно участвовала в санкиртане дома или в любом другом месте, где проводился киртан.

Дни шли, и Бхакти Ма заболела. Бедняга худела день ото дня, пока одним днём не стало ясно, что сегодня она оставит этот бренный мир. Для неё устроили санкиртану, чтобы она, покидая собачье тело, могла слышать Святые Имена, и таким образом уходящая душа получила бы благословения Господа. Итак, она ушла, когда её слух был наполнен Именами Господа, и её тело погрузили в священные воды Ганги — кончина, достойная зависти святых, надеющихся обрести освобождение после смерти. Как полагается для ушедших преданных, на четвёртый день после её смерти согласно предписаниям священных писаний устроили чира махотсаву (праздничный пир). Бабаджи Махашая задумал устроить развлечение для вайшнавов, чтобы благословить душу преданной собаки на пути в обитель блаженства.

Фестиваль состоялся на четырнадцатый день после того, как Бхакти Ма оставила тело. Бабаджи Махашая сказал, что надо накормить кого-нибудь из её сородичей, чтобы закончить церемонию праздника должным образом. Его помощники от удивления лишились дара речи, услышав это странное предложение из уст Барха Бабаджи. Разве кто-нибудь из них мог слышать о том, чтобы официально приглашать на пир собак и кормить их до отвала?

Но среди них был один — наш старый знакомый Навадвипа Дас — кто верил в каждое слово Барха Бабаджи. Он вскочил и спросил: «Хорошо, тогда дайте мне знать, что нужно сделать, чтобы Ваше желание исполнилось?» Бабаджи Махашая ответил: «Боже мой, ведь это так просто. Тебе надо падать в дандавате[182] перед каждым встречным псом и обращаться к ним со сложенными в области сердца руками: «Мы смиренно просим Вас облагодетельствовать нас своим обществом вместе с друзьями и родственниками на праздничном обеде в честь и память нашей незабвенной Бхакти Ма, который состоится завтра в резиденции нашего гурудева, в доме Бархал Гхата»».

Это обычная в таких случаях форма пригласительных писем для гомо сапиенс, когда их зовут в гости, и нам нетрудно предположить немыслимость такого обращения к собакам и всю ответственность человека, взявшего на свои плечи это тяжёлое задание. Однако Навадвипа Дас слишком остро осознавал важность возложенной на него задачи и упал в поклоне со слезами на глазах к столам Бабаджи. Он чувствовал, что это было чем-то таким, с чем он не мог справиться сам без помощи мистических высших сил. Бабаджи Махашая, напутственно хлопнув его по спине, позволил ему уйти.

Навадвипа даса переполнило энергией. Он шёл, шатаясь из стороны в сторону и спотыкаясь. Прохожие принимали его за пьяного или сумасброда. Он бродил по городу, действуя в соответствии с наставлениями гуру, и вернулся домой только ночью. На следующее утро начались приготовления к предстоящему фестивалю, и были приглашены вайшнавы. Дошли слухи, что некоторые из уважаемых вайшнавов решили, что их престиж окажется под угрозой, если они присоединятся к празднику, на котором приглашёнными гостями будут дворняги. Барха Бабаджи лично сходил в Барха Акхар, чтобы разрешить эту неурядицу, но безуспешно: они не хотели ничего слушать. Кто-то из лидеров оказался непреклонен. Однако, несмотря на их решительную оппозицию, фестиваль состоялся, и тысячи людей пришли подивиться на странное представление.

Некоторые гости разумно предполагали, что всё закончится неудачной шуткой, поскольку, несомненно, этот фестиваль — из ряда невозможных. Другие твёрдо верили в Барха Бабаджи и думали, что если он захочет, то сделает невозможное возможным. Затем пришёл Радхешьям Баба. Все поднялись и распростёрлись в дандавате перед этой достойной поклонения персоной. Он доброжелательно относился к Барха Бабаджи, но стал ему выговаривать за то, что тот приступил к задаче на первый взгляд кажущейся невыполнимой. Он также убеждал, что будет крайне огорчён, если планируемое угощение собак не оправдается, поскольку не вынесет от любого человека слов, принижающих авторитет Бабаджи Махашая, хотя сам Бабаджи, наверняка, посмеётся над критикой и не примет её близко к сердцу.

Бабаджи Махашая возрожал, говоря, что Бог вездесущий, что Он присутствует как в собаке, так и в человеке, и поэтому обращение к Богу, находящемуся в собачьем теле должно непременно иметь тот же эффект, как и обращение к Нему в человеке. Бабаджи напомнил, что Бог появился из колонны в образе Нараяны, когда Прахлад попросил Господа показать Себя его отцу-демону Хираньякашипу. Он также сказал, что это единственно от недостатка веры в Господа они сомневаются в осуществимости его плана.

День праздника наступил, и собравшиеся надеялись увидеть, что их скептические прогнозы оправдаются, когда, о Боже! собаки на самом деле начали появляться одна за другой. Бабаджи Махашая увидел их и поспешил поклониться своим зубастым гостям и должным образом принять, показывая, предназначенные для них места на центральной дороге Бархал Гхата. Это событие произвело сенсацию среди очевидцев, и они переглядывались, онемевшие от удивления. Новость разлетелась, начали подходить тысячи других горожан, чтобы своими глазами увидеть странное представление. О чудо! Разве это возможно, чтобы собаки приняли приглашение от людей и пришли в качестве гостей по их просьбе! Может быть, они пришли поесть объедки после пира, которые в таких случаях обычно выбрасывают. Но это не так, уж коли на то пошло, ни одна, ни две или четыре — они пришли большой сворой — пятьдесят или шестьдесят уже появились на сцене. И что более всего удивительно — мы знаем, незнакомые собаки обычно грызутся между собой, где бы они не столкнулись нос к носу, но эти дворняги спокойно пришли и бок о бок заняли свои места, как это делаем мы в обеденном зате. Это было действительно чем-то феноменальным, и люди стояли по обеим сторонам дороги, наблюдая странное действие неслыханного события.

Бабаджи Махашая не помнил себя от радости, поняв, как Господь пролил Свою милость, показывая скептически настроенной толпе могущество истинной веры даже в настоящем веке, когда люди находятся в пасти гигантского неверия, которое всегда так глупо сопутствует духовной правде. Глаза Бабаджи покраснели от волнения, когда он, завязав на шее подол своей одежды, смиренно молил Господа, пребывающего в собачьих сердцах, отдать распоряжение приступить к раздаче праздничного обеда. При всём при том все собаки сразу же взглянули на него, и он понял, о чём говорили их глаза, после чего распорядился дать своим клыкастым гостям банановые листья и раздать на них все блюда, смешанные вместе и скатанные в шары для удобства поглощения пищи собаками.

Итак, соблюдая его инструкции, на публичной дороге собакам по очереди на их листья раздали пищевые шары. Теперь случилось ещё одно чудо! Взгляните на собак с едой перед их носами — они не прикасаются, они не едят шары, которые им раздали! На все листья один за другим разложили еду, а наши меньшие братья сидят прямо и смирно. Затем Бабаджи Махашая со слезами на глазах начал говорить прерывающимся от волнения голосом, прося их приступить к трапезе. В это время появился чёрный пёс и обнюхал листья с шарами, после чего все собаки набросились на еду.

Со всех сторон грянули возгласы: «Хари! Хари!» и «Улу, улу!» Казалось, они сотрясали небеса. Это была сцена из сцен, когда-либо разыгранных перед изумлённой массой народа, и её возгласы одобрения и рёв отдавались громким эхом во всех кварталах города.

Раздача угощения подошла к концу, насытившиеся собаки отвернули морды от банановых листьев. Затем каждой из них предложили в глиняных горшках воду. Они напились и сели смирно. С их листьев взяли остатки еды как махапрасад, а воду из горшков — как чаранамриту, поскольку они, несомненно, были вайшнавами, а не обычными дворняжками, или в данный момент они даже являлись Самим Богом, приглашённым и снизошедшим силой непоколебимой веры в Его вездесущность. Бабаджи Махашая снова сложил ладони в области сердца и поклонился им в дандавате, затем спросил, довольны ли они, попросил извинение за все погрешности со стороны своих помощников и сказал, что если они хотят, то могут удалиться по своим местам жительства. Собаки-вайшнавы одна за другой, так же как они приходили, ушли восвояси. Бабаджи Махашая на пике трансцендентного восторга начал кататься по их благословенным обеденным листьям из одной стороны в другую, снова и снова. Люди толпились, чтобы получить горстку махапрасада. Прежде, чем отправиться к себе домой, Радхешьям Бабаджи сердечно обнял Бабаджи Махашая, благословляя своего любимца взглядом, наполненным слезами.

Бабаджи Махашая собрал весь махапрсад в один большой ком, предложил его ушедшей душе Бхакти Ма, и затем в великой радости отведал его вместе со своими помощниками из ашрама.

Уже было десять часов вечера, когда заметили один нетронутый обеденный лист с прасадом. Бабаджи Махашая сказал помощникам оставить его лежать на месте, поскольку его осенила мысль, что один гость ещё не пришёл, и этот порция предназначена ему.

Спустя некоторое время, когда Бабаджи Махашая выходил из своей спальни, он увидел красного пса, лежащего возле двери. Пёс увидел Бабаджи и сразу вскочил, бросая на него многозначительные взгляды. Бабаджи позвал Чайтанью Даса, своего помощника, ответственного за прасад, и попросил его немедля накормить нового гостя. Чайтанья Дас бросился выполнять поручение, В это время подошёл Навадвипа Дас и, взглянув на красного пса, воскликнул: «Да это же та самая собака! увиденная мною первой, и которую я попросил передать всем её сородичам весть о намечающемся угощение и отправить их на место пиршества». Итак, теперь все поняли, почему запоздал последний гость: он должен был бегать по городу и рассказывать всем собакам о фестивале, прежде чем самому участвовать в нём.

Однажды Барха Бабаджи ушёл со своей группой киртана в Кришнанагар и остановился в саду, принадлежащем Шри Кантха Бабу. После обеда в четыре часа они как обычно вышли танцевать и петь Имена Бога. Вскоре шествие подошло к городскому колледжу, в котором только что закончились уроки. Учителя и студенты выходили из помещений на улицу. Мелодия санкиртаны проникла им в уши. Они поворачивали головы в сторону киртана, и видели высокого, впечатляющего Бабаджи и его группу, поющих и танцующих в экстазе преданных. Из глаз высокого Бабаджи нескончаемым потоком текли слёзы. Волосы на его теле стояли дыбом, и он дрожал, подобно человеку, захваченному порывом эмоций, которые трудно удержать. Он пел, и приглашал других подпевать за ним песню:

Адхара Бабу, профессор колледжа, и Враджалала Бабу, учитель школы при колледже, нашли приглашение попеть слишком заманчивым, чтобы отказаться. Они присоединились к группе киртана. Студентов также увлекла какая-то неведомая сила, и они стали петь р танцевать вместе со всеми. Призыв был услышан владельцами магазинов, которые выбежали на улицу поучаствовать в пении и танцах, и проходившим мимо дровосеком с вязанкой хвороста на голове, и человеком с поклажей одежды, зарабатывающим себе на жизнь стиркой белья, — все они вовлеклись в созидание праздника санкиртаны, никогда невиданного прежде жителями Кришнанагара.

Бабаджи Махашая настолько потерялся в экстатическом восторге и эмоциях, что время от времени терял внешнее сознание, пока не упал бесчувственный на землю, но он всё же контролировал себя тем, что восклицал: «Нитай! Нитай!» Его крики, подобно громовым раскатам, разрывали небо. Остальные также прониклись его экстазом, и до того переполнились чувствами, что танцевали и пели, как опьянённые божественным напитком.

Шествие продолжало движение, увлекая за собой всё новых и новых горожан. Постепенно опустилась ночь, и Бабаджи Махашая остановил санкиртану и вернулся в сад.

Дни проходили подобным образом. Каждый день шествие санкиртаны отправлялось в город, и каждый день приливная волна духовного безумства, производимая санкиртаной, уносила тысячи людей в океан божественного блаженства, которое они никогда не испытывали прежде. Как-то раз шествие двигалось новым маршрутом, преданный Бхувана Мохана, сказал своим друзьям: «Теперь все в Кришнанагаре относятся к Барха Бабаджи как к настоящему Барха Бабаджи, великому Бабаджи или махапуруше. Он здесь сейчас поёт и танцует в санкиртане. Если он приведёт санкиртану в мой дом, я буду думать, что Бабаджи действительно махапуруша». Как только он произнёс эти слова, процессия неожиданно повернула на улицу, где стоял его дом. Бхувана Мохана выбежал вперёд и поклонился санкиртане. Бабаджи Махашая заключил его в объятия и вошёл в его дом, продолжая петь и танцевать. Во дворе дома на тумбе росла Туласи. Бабаджи Махашая и его группа стали обходить Туласи с песнями и танцами круг за кругом. Толпы других людей вошли во двор и присоединились к ним. Бхувана Мохана вынес баташа[183] на шала-патре[184] и дал их Бабаджи для Харилуты. Бабаджи взял шала-патру в свои руки и начал петь песню, обычно исполняемую во время Харилуты.

Он держал сладости в левой руке и танцевал, подняв правую руку вверх. Все собравшиеся тоже пели и танцевали вместе с ним. Бабаджи с небольшими интервалами правой рукой бросал горсти баташа, крича: «Харибол!». Люди ловили сладости, подымали с земли и ели. Двор был переполнен. Много людей оставалось за оградой. Они сожалели, что не могут принять участие в Харилуте. Бабаджи ради них покинул двор и стал разбрасывать сладости на улице. Лута (разбрасывание) под сопровождение песен и танцев продолжалось целый час, в течение которого все участники переполнились экстазом. Однако они также испытывали удивление, глядя, как Бабаджи щедро и непрерывно разбрасывает горсти баташа, но шала-патра остаётся наполненной до краёв. Внезапно Бабаджи понимает происходящее и, боясь славы чудотворца, бросает сладости вместе с листом.

На следующее утро его пригласили принять обеденный прасад и устроить вечером санкиртану в доме Джагеша Бабу, местного большого чиновника. В полдень у Джагеши Бабу стали собираться горожане. Санкиртана началась в четыре часа. Бабаджи Махашая танцевал и пел, описывая сцену санкитраны, в которой среди преданных в экстазе танцевал Господь Чайтанья. Бабаджи в своей песне стал особо подчёркивать, что единственным средством достижения премы является Имя Господа и что только Нитьянанда — проводник к этой блаженной реализации и в этот момент вдруг воскликнул: «Вот чудеса! Нитай появился, смотрите, люди большие и маленькие заключены в Его любовные объятия!»

После этих слов Бабаджи оказался вне досягаемости внешнего мира. Он упал в трансе на землю, дрожа, подобно деревцу под порывами ветра, из его глаз текли слёзы, а волосы на теле стояли дыбом. Последователи Бабаджи обступили его и начали петь Имена Бога, пока тот не пришёл в себя и не произнёс охрипшим голосом: «Бхаджа Нитай-Гаура, пабе Радхе-Шьяма, джапа Харе Кришна Харе Рама»[185]. Все остальные подхватили мотив, и пели эту строку снова и снова, пока не наступило десять часов вечера. Затем они разделились на две группы, каждая из которых, соревнуясь друг с другом на высоте своих голосов в неземном поединке, повторяла половину строки — одна группа пела: «Бхаджа Нитай-Гаура, пабе Радхе-Шьяма», другая: «Джапа Харе Кришна Харе Рама».

Но куда подевался наш Бабаджи Махашая? Только посмотрите, он стоит там, прислонившись к стене спиной и покачиваясь от восхищения, с полузакрытыми глазами и сияющей улыбкой, омытый слезами и с поднятым указательным пальцем правой руки, как будто указывая на что-то неподалёку в вышине. Восхитительный аромат напоил воздух, никто не знал, откуда он возник, и сверхъестественный восторг охватил всех участников санкиртаны.

Когда пение смолкло, стрелки часов приблизились к полуночи. Преданные собрались в месте, где стоял Бабаджи, чтобы поклониться и взять пыль с его стоп. К своему изумлению они обнаружили там следы стоп, ясно отпечатавшиеся на мраморном полу, и лужицу слёз и пота, собравшуюся в этих отпечатках.

Эти обстоятельства естественным образом произвели сенсацию у обитателей соседних домов, и они приходили толпами, чтобы засвидетельствовать факты и выразить своё почтение святому. Бабаджи Махашая, конечно, старался не придавать случившемуся большое значение. Но пришёл Девендра Баба и сказал: «Дада! Это правда, отпечатки есть! Я видел их своими собственными глазами!» Бабаджи ответил: «Может быть. Я не знаю. Но это случилось благодаря играм Нитая или силы Святого Имени. Это нельзя приписывать никакой отдельной личности».

Бабаджи Махашая, кто по своей природе не заботился о репутации и славе, теперь стал задумываться о том, чтобы покинуть Кришнанагар. На следующее утро он начал танцевать и петь: «Бхаджа Нитай-Гаура, Радхе-Шьяма, джапа Харе Кришна Харе Рама».

Достигнув на поезде Дикнагара, Бабаджи услышат, как местные люди жаловались на дурное событие у них в городе. Там росло старое баньяновое дерево, и какие-то мусульмане по той или иной причине задумали срубить у него несколько больших ветвей. Местные индусы считали этот баньян священным и были болезненно оскорблены в своих религиозных чувствах отталкивающей выходкой мусульманских братьев.

Следующим утром Бабаджи Махажая сошёл с поезда, поскольку у него возникло желание танцевать, под пение Имён Господа. К шествию санкиртаны стали присоединяться толпы горожан, и он повёл их прямо к священному дереву баньян. Бабаджи заметил на дереве повреждения и стал обходить баньян круг за кругом, затем распростёрся перед ним в поклоне и, поднявшись, направился в мусульманский район. Он шёл так уверенно, как будто прекрасно знал все улицы и проулки в городе, и вскоре они обнаружили себя в доме Харадхана Мандата, мусульманского джентльмена, который пользовался хорошей репутацией в этом районе и имел значительное влияние на местных мусульман. Деревенские жители, примкнувшие к шествию, конечно, испугались каменного забора и намеривались воспрепятствовать санкиртане войти во двор, но не смогли ничего сделать. Они оказались во дворе Харадхана Мандала, и когда он вышел из дома, группы певцов окружила его, подобно опытным солдатам, продолжая петь и танцевать, забыв вес на свете.

Внезапно Бабаджи Махашая обратился к Харадхане громовым голосом: «Скажи, Нитай-Гаура, Радхе-Шьям!»

Харадхана повторил: «Скажи, Нитай-Гаура, Радхе-Шьям!»

Бабаджи продолжил: «Скажи, Харе Кришна Харе Рам!»

Харадхана повторил снова: «Скажи, Харе Кришна Харе Рам!»

Так продолжалось в течение пятнадцати минут, пока слёзы не потекли по щекам и бороде Мандала Сахиба, и он не пустился в пляс, притоптывая деревянными сандалиями и вскидывая вверх руки с мусульманскими чётками, и пока Бабаджи не подошёл и не прижал к своей груди неистового танцора, отчего тот преисполнился небывалого восторга и, кружась, свалился на землю. Харадхана обступили участники санкиртаны, а Бабаджи что-то прошептал ему в ухо, и тот задрожал и стал кататься по земле. Затем он, серый от пыли, снова заплясал с возрождённым пылом в центре киртана. Его сандалии разлетелись в неизвестных направлениях, а чётки выскользнули из пальцев, он устремил взгляд на Бабаджи, и, бормоча с ужасным акцентом, продолжал свой неистовый танец. А когда наш Бабаджи оставил эту сцену и двинулся к баньяну, он стал одним из участников шествия, не осознавая полностью, что делает, куда идёт и зачем.

Кто-то может сказать, что это обыкновенный гипноз. Может быть, но, насколько известно, Бабаджи Махашая не учился гипнозу. Истина в том, что эти способности приходят без каких-либо стремлений к ним — да, они сами приходят к человеку, обладающему любовью к Богу, — необыкновенные силы возникают у всех и каждого, населяющих царство неземного блаженства, где все эти мелкие разногласия, раздирающие умы, успокаиваются в вечной гармонии любви и радости.

Итак, они вернулись к баньяну и, танцуя в киртане, стали обходить дерево круг за кругом, и о чудо! как такое могло случиться! — казалось, что все ветви дерева начали танцевать под мелодию, звучащую под ним. Неужели это происходит наяву? — Они с трудом верили своим глазам. Люди отворачивались, тёрли глаза и смотрели вновь, но видели то же самое, что и прежде. Ветви действительно двигались в такт мелодии — они танцевали — ветви вверху, а санкиртана под ними. Сначала присутствующие подумали, что, возможно, ветви колышутся от взмахов птичьих крыльев. Но вскоре они эту идею отбросили, поскольку к своему удивлению заметили, что ветви танцевали только со стороны воспевания, следующие ветви начинали двигаться только тогда, когда под ними проходила санкиртана. Новость о танцующем баньяне разлетелась быстро, местные жители приходили толпами, чтобы своими глазами увидеть небывалое представление. Санкиртана продолжалась до одиннадцати часов утра, и Бабаджи Махашая уже собирался пойти отдохнуть, когда наш друг Харадхана со слезами на глазах попросил у неро разрешения остаться вместе с ним. Бабаджи Махашая утешил его, сказав: «Не нужно бояться, ибо на тебя уже снизошла милость Господа. Тебе нужно только поглядывать, чтобы в будущем баньяну опять не Я причинили вреда». Бабаджи назвал танцующий баньян деревом желаний, и объявил, что оно исполнит желания Я любого человека, если тот предложит вечером стопам дерева молоко, воду Ганга и чирагу[186]. Харадхана и вся его семьей приняли священный обет защищать баньян. После чего Бабаджи сердечно его обнял и вернулся с группой киртана в своё временное место жительства.

Однако чудеса, подобные этому, люди нынешнего века не могут легко принять на веру, и туда прибыли цензоры и эксперты — образованные и ученые соседи, которые всё ещё сомневались в рассказах очевидцев. У них были правомерные сомнения, и хорошо, что были, поскольку тщательные эксперименты устраняет сомнения и являют истину, таким образом, «добросовестные сомнения» действует как цемент убеждения.

Они появились незадолго до того, как Бабаджи Махашая узнал о них, и он захотел показать им, что правда сияет ярче, когда очищается от примеси сомнений, подобно многократно расплавленному золоту, очищенному от примесей. Его никогда не волновала клевета в свой адрес — мы уже хорошо знаем его из предыдущего повествования — но, когда суду подвергалась истина, он сразу принимал вызов и полностью доказывал, что подобные сомнения возникают из невежества высшего порядка, которое влияет на очень умные головы, несмотря на тщеславные и враждебные утверждения недальновидных пижонов и фанатичных учёных.

Бабаджи объявил им с торжественной ноткой в голосе:

«Я хочу сказать, джентльмены, что Имя Бога всемогущее: оно, Его Имя устроило такой пустяк — танец дерева. Идите и поглядите, если у вас всё же останутся сомнения, присоединяйтесь к санкиртане, и у вас появится достаточно возможностей ещё раз удостовериться в истине».

На следующее утро Бабаджи Махашая направился со своей группой санкиртаны к месту нашумевших событий, и те, кто были настроены скептически, также последовали за ним. Они пришли к баньяну примерно в пол десятого утра, и скептики к своему удивлению увидели, что как только под ветвями дерева зазвучали Имена Господа, оно снова затанцевало. Они видели и всё же не могли поверить. Один из них выступил вперёд и спросил Бабаджи, не возражает ли тот, если кто-нибудь залезет на баньян для установления истинности происходящего. Бабаджи ответил, что не имеет ничего против при одном условии, если эту задачу возьмёт на себя брахман[187]. Следуя его пожеланию, для лазанья по дереву пригласили двух мальчиков брахманов, которым дали наставления: обследовать ветви и убедиться, что на них не сидят птицы, обезьяны или другие какие-либо животные, раскачивающие их так, как будто они танцуют в ритм киртану. Однако мальчики ничего не нашли, и в финале факт танцующих ветвей был установлен без тени сомнений и всеобще принят как чистая правда. Сотворение чуда естественно приписали к чудотворным способностям святого. Более того, их особо поразило, когда они увидели нашего мусульманского друга Харадхана Мандала, лидера мусульман, к которому соседствующие индусы относились со страхом — этот самый Мандала теперь пришёл снова и пел со слезами на глазах вместе с другими участниками санкиртаны.

Та же самая история продолжалась в течение семи последующих дней — ветви танцевали, как только Бабаджи и его группа киртана начинали петь под баньяном.

Покинув Дигнагар, Бабаджи Махашая посетил Бавалу, Гуптипару, Сатгачию, Калну и Гурапу. Куда бы Бабаджи не приходил, ему были хорошо знакомы все улицы и проулки, и он никогда не останавливался для того, чтобы осмотреться и разузнать дорогу.

Для него это было обычным делом. Он всегда приходил к месту назначения без лишних расспросов даже в совершенно незнакомом районе. Если кто-нибудь спрашивал его: «Вы, знакомым с этим районом?» Он отвечал: «Если не я, то Нитай знает. Нитай и Его Имя одно целое. Нитай всегда с нами в звуке Своего Имени. Разве есть незнакомое Ему какое-либо место во вселенной? Повторяя Имена Нитая, вы можете пойти куда угодно и всегда достигните цели. Если Святое Имя не сможет привести нас в какое-нибудь выбранное нами место в материальном мире, как мы сможем поверить, что оно приведёт нас в вечную духовную обитель Господа? Вы должно верить, что Имя не только в состоянии доставить нас в определённый пункт, но и в то, что для Имени нет ничего невозможного, если только у нас чистый ум и вера в него».

В городе Гурапе слёг Навадвипа Дас с большой температурой и кашлем. Ближе к вечеру к ним пришёл астролог и стал каждому предсказывать судьбу по руке. Его ошеломило, когда он взглянул на руку Навадвипа Даса. Хиромант некоторое время вглядывался в его лицо. Все подумали, что на руке Навадвипа были какие-то экстраординарные знаки — очень неблагоприятные или очень благоприятные. Преданные захотели, чтобы предсказатель объяснил в чём дело. Но тот сказал: «Я скажу вам об этом потом отдельно». Бабаджи Махашая спросил: «Почему отдельно? В этом мире добро и зло идут рука об руку, и всё происходит по воли Господа. Итак, я думаю, не будет никакого вреда, если вы объявите ваше пророчество перед человеком, к которому оно относится».

Астролог ответил: «Я не знаю, что должен сказать. Но, насколько я могу судить, срок жизни этого молодого человека подошёл к концу. Если бы имелись какие-нибудь способы спасти его, я бы их посоветовал, но его смерть столь неотвратима, что её невозможно избежать никакими средствами».

Навадвипа Дас улыбнулся и сказал: «Я уже знал об этом. Когда я родился, мне сделали гороскоп у сведущего астролога. Он предсказал, что я умру в первой половине месяца пауша 1895-го. Он также указал на болезнь, от которой я умру».

Астролог резюмировал: «Как я вижу, Вы умрёте от сильного жара и кашля».

Навадвипа согласился: «Да, тот астролог сказал то же самое. Но не о чём беспокоиться. Для меня будет предметом величайшего счастья умереть в такой хорошей компании».

Однако для остальных это был предмет величайшей тревоги, поскольку Навадвипа Дас был их жизнью и душой, и вряд ли они могли прожить без него. Они верили, что Бабаджи Махашая может его спасти, но тот, казалось, проявлял безразличие. На их вопросы о судьбе больного он ответил: «Что я могу знать? Нитай Чанд знает, что Он хочет. Что бы Он не сделал, это будет всегда для нашего блага. Вам не надо беспокоиться, повторяйте Харинаму».

Состояние Навадвипа Даса ухудшалось. Жар увеличивался и вместе с ним осложнялся кашель, пока больной не ослаб до того, что не мог говорить. Бабаджи попросил всех встать вокруг него и петь киртан. Навадвипа Дас последний раз поглядел на Бабаджи и последним усилием воли сложил в намаскаре[188] ладони, прощаясь со своим гуру. Глаза Бабаджи увлажнились. Он воскликнул: «Джай Нитай! Джай Нитай!» В следующий момент Навадвипа сделал свой последний выдох.

Но Навадвипа Дас был не только душой всех участников команды Бабаджи Махашая, он был также любимцем самого Бабаджи. И как тот мог позволить ему уйти? Бабаджи попросил преданных вынести его из комнаты. Затем он поднял бездыханное тело своего любимца и обнял обеими руками. Голова умершего с закатившимися глазами безжизненно лежала на левом плече Бабаджи. Остальные пели киртан и плакали. Киртан продолжался, и через некоторое время Навадвипа Дас открыл глаз, приподнял голову и посмотрел вокруг. После чего Бабаджи разжал свои объятия, и стал танцевать, восклицая: «Бол Нитьянанда, бол Нитьянанда, бол!» Все подхватили: «Бол Нитьянанда, бол Нитьянанда, бол!» Бабаджи ещё раз обнял Навадвипа и отпустил. И как только он это сделал, тот тоже начал в восторге петь и танцевать.

Танцы и киртан продолжались ещё несколько часов. Счастье и веселье наполнили сердца всех участников. Когда воспевание закончилось, Бабаджи Махашая сказал своему воскресшему ученику: «Сейчас Нитай вдохнул в тебя новую жизнь. Иди и катайся по земле, на которой воспевали Его Имена». Навадвипа Дас ответил, улыбаясь: «Я знаю, Вы можете убить или воскресить по своему желанию», — и отправился кататься в пыли.

Бабаджи Махашая начал проводить нагара-киртаны[189] в Гурапе и спустя несколько дней вернулся в Навадвипу. Одажды Навадвипа Дас привёл к нему юношу и порекомендовал: «Его зовут Рама Дас. У него приятный голос, и он благословен сердцем, переполненным Кришна-премой». Бабаджи Махашая обнял Рама Даса и благословил, и юноша навеки предался его стопам.

В то время в Калькутте свирепствовала эпидемия чумы, собирая каждый день тяжёлую дань человеческими жизнями. На берегу Ганги лежали кучи трупов, и весь город выглядел облачённым в уныние. Люди покидали его. Но многие, кто не мог уйти, всегда ощущали на себе дыхание смерти. Они только молились и рыдали.

Нитай Чанд, всегда заботящийся о духовном благополучии падших душ, возможно, нашёл это время благоприятным для освобождения людских умов из силков майи[190] и направления их в сторону бхакти, поскольку семя бхакти особо хорошо прорастает, если посажено в период бедствий.

Но, кто мог посеять эти семена более эффективно, чем Барха Бабаджи? Поэтому, казалось, что Нитай, пребывающий в его сердце, поручил эту работу именно ему, и Бабаджи решил отправиться в Калькутту вместе со своей командой. Они поехали на поезде и прибыли на станцию Сиалдах в пять часов вечера.

Едва Бабаджи Махашая вышел из станции, он увидел трупы, которые носили туда и сюда, и тяжёлую обеспокоенность на лицах людей, не нашедших другого способа избежать когтей смерти, как уповать на милость Господа и Его Имени. Бабаджи Махашая начал петь: «Бхаджа Нитай-Гаура Радхе-Шьяиа, джапа Харе Кришна Харе Рама». Его сердце наполнилось состраданием к людям, страдающим от чумы. Он пел со слезами на глазах, дрожь, вставшие дыбом волосы и другие сатвика-бхаеы украсили его тело. К нему стали подходить из разных мест и присоединяться к пению люди, привлечённые его видом и бхавой. Народ прибывал, и вскоре всё это приняло форму шествия с киртаном. Процессия двигалась без определённого маршрута. Она медленно прошла через Дариджапарх и приблизилось к рынку Деоянпарх.

Владелец лавки по имени Мукунда Гхош, выбежал им навстречу и, поклонившись перед процессией, умаляющим голосом обратился к Бабаджи Махашая: «Баба, Вы и Ваши компаньоны должны благословить мой дом пылью ваших стоп и жить в нём до тех пор, пока находитесь в Калькутте». Бабаджи ответил: «Если таков план Нитая, как я могу возражать», — и санкиртана направилась в дом Мукунды Гхоша.

Было принято решение, что завтра в четыре часа после полудня они устроят нагара-киртан. Мукунда Гхош информировал об этом группы киртана по соседству и через них все остальные.

На следующий день группы быстро собрались возле дома Мукунда Гхоша, и киртан начался задолго до четырёх часов. Бабаджи Махашая вёл киртан и танцевал, как опьянённый любовью. Его последователи и другие группы санкиртаны пели и танцевали вместе с ним. Возгласы «Харибол!» сопровождаемые звуками бесчисленных каратал и мриданг сотрясали воздух. Шествие двигалась, и к нему присоединялись новые и новые группы, пока оно не выросло в гигантскую процессию, невиданную доселе в Калькутте.

Бабаджи Махашая был самый высокий, поэтому заметно выделялся среди участников процессии. Он шёл, покачиваясь от переполняющих его чувств, подобно обезумевшему слону, который изрядно выпил из кубка божественной любви. Он пел, и в этой песне его сердце слезами из глаз изливалось состраданием к страждущим:

Он пел и обнимал каждого встречного, будь то индус, мусульманин или христианин, и его магическое прикосновение заставляло их громко кричать: «Харибол! Харибол!» — и танцевать, прихлопывая в ладоши.

В десять часов вечера Бабаджи Махашая остановил киртан и вернулся в дом Мукунды Гхоша. Даже на пути домой за ним следовало много людей: врачи, адвокаты, торговцы, учителя, студенты и другие. Они забыли о своих собственных домах, работе и долге, прельщённые возможностью получить немного больше облегчающего и умиротворяющего общения с Бабаджи. Он, однако, вежливо попросил их разойтись по домам и снова присоединиться к киртану на следующий день.

Бабаджи Махашая прожил в доме Мукунда Гхоша один месяц. Каждый день он устраивал нагара-киртаны в разных районах Калькутты и её пригородах. Местных жителей заранее предупреждали, и они тщательно организовывали принятие и угощение группы Барха Бабаджи и всех участников шествия. Улицы города, по которым проходил маршрут санкиртаны, красиво украшались флагами и специально возведёнными на некотором расстоянии друг от друга бамбуковыми арками, украшенными свежими листьями деревьев. На этих улицах также устраивали места, где все желающие могли утолить жажду охлаждённой водой и дабой (молоком кокосового ореха). Бесчисленные толпы горожан присоединялись к санкиртане. Бесчисленные толпы, включая даже тех, кто не верил в Бога и никогда не повторял Его Имена, пели, танцевали и входили в экстаз.

Не говоря уже о эпидемии чумы, которая полностью прекратилась, Калькутту затопило новым приливом бхава-бхакти. Тысячи предались стопам Бабаджи Махашая, приняв у него посвящение. Тысячи в своей беспокойной и бесцельной жизни открыли новую страницу, которая проложила для них путь к окончательному освобождению из мира иллюзий.

Способ, которым Бабаджи Махашая, где бы он не находился, сеял семена бхакти, был прост и естественен. Он не давал наставления и не читал тщательно приготовленных лекций по бхакти или преме. Барха Бабаджи был сам воплощением премы. Увидеть его означало понять, что према является высшей целью и кульминацией всего, что есть правда, добро, красота и блаженство.

Теперь Барха Бабаджи Махашая вместе со своей группой из восемнадцати преданных решил вернуться пароходом в Пури, поскольку в те времена туда из Калькутты ещё не проложили железнодорожную ветку.

Путешествие началось. Пароход отчалил, и Бабаджи Махашая начал санкиртану. Капитан мусульманин закричал: «Что это за шум на пороходе?!»

«Это не шум, — ответил Бабаджи, — а воспевание Святых Имён Господа. От него не будет никакого вреда, напротив оно избавляет от бед и приносит всем добро».

«Прекратить это!» — опять закричал капитан.

Итак, Бабаджи остановил санкиртану. Вскоре задул сильный ветер. Море заволновалось, и волны начали захлёстывать палубу парохода. Пассажиры испугались, и капитан тоже глядел со страхом на внезапно разбушевавшийся океан. Он заметил, что когда набегали слишком большие волны, грозя поглотить пароход, Бабаджи Махашая кричал: «Джай Нитай!» — и они сразу же спадали. Это произошло много раз у всех на глазах. Тогда капитан подбежал к Бабаджи и сказал извиняющимся тоном: «Баба! Я прошу прощение. Я запретил Ваше воспевание. Это из-за моих оскорблений проведение послало этот ужасный шторм, чтобы наказать меня. Пожалуйста, начните Ваш киртан снова».

Пассажиры, в удивлении наблюдавшие, как огромные волны спадали по воле Бабаджи, тоже присоединились к просьбе капитана. Санкиртана зазвучала снова, и океан постепенно успокоился, но едва пароход добрался до Калапани. как на него набросились волны громаднее прежних. Бешеные волны безжалостно швыряли маленькое судно вверх и вниз. Оно едва держалось наплаву, казалось, что ему грозит неминуемая гибель в морской пучине. Капитан и пассажиры беспомощно глядели на Бабаджи, как на единственную надежду спасения. Но тот сидел невозмутимый, уверенный что, Харинама позаботится о них всех. Он только попросил повторять более энергично:

«Бхаджа Нитай-Гаура, Радхе-Шьяма, джапа Харе Кришна Харе Рама».

Все, включая капитана, присоединились к киртану, который продолжался четыре часа. Казалось, между Харинамой и морской стихией завязалась настоящая битва. В конце концов, матери природе пришлось предаться стопам Харинамы. Шторм утих, небо прояснилось, и пассажиры с облегчением вздохнули. Капитан подошёл к Бабаджи и смиренно поклонился его стопам, сказав: «Это только благодаря Вашей милости нам удалось спастись, иначе в такой бешеный шторм у нас не было бы никаких шансов остаться живыми».

Бабаджи ответил: «Не по моей милости, сахиб капитан, а по милости Святого Имени. Могущество Имени безгранично. Нет отличия между Богом и Его Именем. У Господа бесконечное количество форм и Имён. Магомет, Будда, Аллах, Шива, Вишну, Кришна, Нитай и Гаура — это всё Имена Бога. По существу они ни чем не отличаются. Различие — только в проявлении шакти или бхавы».

Пароход бросил якорь в Кандбали, откуда группа киртана взяла лодку до Каттака. Когда лодка приплыла в Каттак, на берегу их уже ждало много людей, которые пришли встретить Барха Бабаджи. Они попросили его пожить у них в городе, но он не мог остановиться там больше, чем на несколько дней, поскольку хотел попасть на фестиваль Ратха-ятры. Бабаджи пробыл в Каттаке недолго, однако его появление там отметило начало искоренения широко распространённого предубеждения против вайшнавов. Жители Каттака, особенно интеллигенция, находились под влиянием Брахма-самаджа[192], и у них в первый раз появилась возможность увидеть истинного вайшнава, которому они не могли не поклониться из уважения. Уважение, постепенно превратившееся в любовь, которая поздней перешла в поклонение, о чём свидетельствует Расабихири матх[193] в Каттаке, где имеется статуя Барха Бабаджи Махашая в натуральную величину, которой до сих пор покланяются отдельно от, рядом стоящих, божеств Господа Чайтаньи, Радхи и Кришны[194].

Приведя в восторг и очаровав жителей Каттака, Бабаджи Махашая отправился в Пури. Начальник почтового отделения Каттака уже сообщил Гопалу Бабу, своему коллеге в Пури, о прибытии к ним в город Бабаджи Махашая. Эта новость быстро разнеслась повсюду, и жители Пури очень обрадовались перспективе увидеть своего родного Бабаджи у себя в городе. Итак, когда поезд ночью прибыл в Пури, на перроне Бабаджи встречала большая группа преданных и его поклонников с цветочными гирляндами в руках. Бабаджи обнял каждого из них, и затем, танцуя и воспевая, направился в храм Джаганнатхи.

После санкиртаны перед Джаганнатхой он вышел из храма и сел на снана-мандапе, окружённый большим количеством людей. Многие из них принесли прасад для Бабаджи, который он раздал всем присутствующим. Вкусив прасад, Бабаджи Махашая и его команда пошли в пустующий дом Харишчандра Васу, в котором Баларама организовал для них жильё.

На следующий день их пригласили для вечернего киртана в дом адвоката Хариваллабхи. Они пришли к нему на закате, воспевая: «Бхаджа Нитай-Гаура, Радхе-Шьяма, джапа Харе Кришна Харе Рама». В доме их ждали многие адвокаты и другие важные лица города, включая несколько санньяси из миссии Рамакришна. Им всем не терпелось услышать киртан Бабаджи Махашая. У многих из них были вопросы, которые они намеревались задать ему после санкиртаны. Кто-то хотел узнать, верит ли он в Веданту или нет. Хариваллабха Бабу намеревался проверить есть ли у Бабаджи неприязнь или враждебность к определённым сектам или личностям.

Бабаджи полтора часа пел и танцевал в киртане и затем остановился и сел. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы прочитать все вопросы в умах собравшихся людей, после чего он возобновил воспевание. Мы уже писали прежде, что он редко пел песни, сочинённые ранее им самим или кем-либо. Он обладал сверхъестественным даром сочинять их экспромтом с требованиями ситуации, сложившейся по воле провидения. Итак, сейчас должно было быть воспевание особого рода: не раса-киртан или лила-киртан, а киртан философского содержания. Вначале в нём звучали темы связанные с ведантой, такие, как взаимосвязь бхакти и гьяны (знания) и особенности поведения настоящего гьяни (знающего). Бабаджи сам поднимал вопросы и один за другим отвечал на них в спонтанно придуманных куплетах. Собравшиеся первое время думали, что эти стихи уже существуют, и он помнит их наизусть. Но вскоре всем стало ясно: Бабаджи импровизирует. Ведантисты, которые расположились в отдалении, пересели поближе и стали слушать с большим вниманием. Их удивлению не было предела, поскольку те самые вопросы, специально приготовленные по этому случаю и считавшиеся наиболее трудными, получили в киртане систематические и убедительные ответы. Остальные гости также разрешили свои сомнения, удовлетворившись ответами Бабаджи. Киртан, как будто, разъяснял великие слова Кришны в Бхагават Гите, такие, как адвешта сарва бхутанам (12.13), самах сарвешу бхутешу (18.54), сарва дхарма паритъяджа мам эком таранам враджа (18.66), формулирующих синтез всех религий. Санкиртана продолжалась до одиннадцати с половиной часов вечера и устранила все сомнения у Хариваллабхи Бабу и его друзей относительно широты взглядов Бабаджи Махашая. В конце все собравшиеся запели вместе: «Бхаджа Нитай-Гаура Радхе-Шъяма, джапа Харе Кришна Харе Рама». Санньяси, адвокаты и все остальные присоединились к санкиртане. Они в восторге пели и танцевали, хлопая в ладоши. Никто не хотел, чтобы киртан прекращался. Но Бабаджи Махашая остановил его в полночь, чтобы не причинять кому-либо неудобств.

Участники воспевания приблизились к Бабаджи Махашая и предложили ему поклоны, выражая свою признательность и удивление тому, как он устранил их сомнения, ответив подробно на все вопросы, которые даже не пришлось задавать. Бабаджи ответил с присущим ему смирением: «Собратья, вам надо благодарить Нитьянанду, а не меня. Он всезнающий, поэтому знает все ваши вопросы и ответы на них. Я только инструмент в Его руках».

Однажды один джентльмен по имени Пьяри Бабу пригласил Бабаджи и его команду на просад. После того, как гости поели, он с мольбой в голосе спросил у Бабаджи: «Не могли бы Вы сказать мне, что должна делать падшая душа, подобная мне, чтобы постоянно прогрессировать в осознании Бога?»

Бабаджи ответил: «Для слабых, глупых, греховных душ, находящихся в силках майи, есть только одно средство — санкиртана».

— Но существует очень много имён Бога, таких, как Рама, Кришна, Двараканатх, Гопал, Гиридхари, Радхараман, Гопиваллабха и т. д. Какое из них следует воспевать?

— Имён очень много, потому что Бог безграничен. У Него есть бесконечное количество форм. Каждая форма имеет своё имя, которое идентично с формой. Имя является самим Богом в этой форме. Имён бесконечно много, поскольку есть разные виды преданных и у них различные вкусы и склонности. Каждому преданному необходимо выбрать определённую форму Бога в соответствии со своим предрасположением и непоколебимо удерживать на ней свой ум.

— Каким образом человек может удерживать ум на форме Бога, которая ему нравится? Ум непостоянен по самой своей природе. Он всегда перескакивает с одного объекта на другой.

— Единственный способ удерживать ум — это према или любовь. Если человек всем сердцем любит Бога, ум, отвернувшись от всего другого, непроизвольно зафиксируется на Нём.

— Как Вы получили прему?

— Према осознаётся всегда (питья сидха), её нельзя достичь с помощью садханы (духовной практики). Она брильянт, сияющий сам по себе. Ни шраван[195], ни киртан и ни какие другие средства не могут произвести прему. Все духовные практики направлены главным образом на очищение сердца. Когда сердце очищено, према, уже пребывающая в нём, становится проявленной.

— Однако, Махарадж, я хочу прояснить один момент. Если кто-то до такой степени низок и слаб, что не может практиковать ни рагануга-бхакти, ни ваидхи-бхакти, существует ли для него способ, с помощью которого он мог бы достичь лотосные стопы Господа?

— Отчего же нет? Возьмём пример подобной ситуации из материальной жизни. Предположим, у Вас есть большое поместье, которое нуждается в умелом управлении. В суде рассматривается несколько дел относительно Ваших прав на владение им, тогда как вы необразованны или ментально и физически слабы, поэтому не можете ничего предпринять. Что тогда Вам остаётся делать?

— Ну, это очень легко. Я должен доверить судебные дела искусному адвокату, который за меня всё устроит.

— Это верно и для духовного мира. Если Вы не способны ничего сделать сами, тогда можно найти защитника, который разрешит все проблемы. Вы должны искренне вручить себя ему и полностью зависеть от него. Теперь он возьмёт на себя ответственность присматривать за Вами, чтобы Вы осознали Кришну.

— Это значит в таком случае, что человеку не надо делать какой-либо садханы?

— В этом случае он должен пытаться настолько, насколько возможно следовать садхане, предписанной духовным учителем. Но если он не может, ему не следует делать ничего, что противоречит указаниям гуру или предписаниям шастр. Гуру подобен паромщику, который взял на себя обещание переправить Вас через океан материального существования. Он гребёт и скажет Вам, чтобы Вы тоже работали вёслами, если хотите быстрей достичь места назначения. Но если Вы не можете работать вёслами так, как он хочет, Вы не должны бесцельно грести в другом направлении. Вы должны сидеть спокойно с верой и убеждением, что рано или поздно он переправит Вас».

Услышав эти слова, Пьяри Бабу со слезами на глазах упал к стопам Бабаджи и произнёс голосом, прерывающимся от волнения: «Баба! Я падшее существо, которое брошено в океане майи и беспомощно сражается с волнами. Мне нужен паромщик, чтобы переправиться на другой берег. Я не знаю, как и где его искать, поэтому полностью предаюсь Вашим стопам. Милостиво примите меня на веки вечные своим слугой и никогда не покидайте».

Бабаджи Махашая ответил: «Не беспокойся. Ты мой».

Барха Бабаджи Махашая был умелым строителем человеческих индивидуальностей. Он, подобно искусному скульптору, отсекая всё лишнее, придавал нужную форму каждому, кого встречал на своём пути, ваяя из атеистов и верующих, грешников и святых, гьяни и йогов образы шуддха (беспримесного) бхакти. Его стратегия отличалась простотой. Сначала он устанавливал с новым человеком дружеские взаимоотношения, сердечно обнимая его, затем заглядывал в тайники сердца. Если Бабаджи видел там какую-то угловатость, мешавшую соответствовать образу шуддха-бхакти, несмешанному с гьяной, кармой и йогой, тогда он пытался сгладить эти углы доступными средствами. Типичным примером этому является метаморфоза хатха-йога Бабы Васанта Кумара Даса, кто очень гордился своими достижениями в йоге и относился с презрением к преданным. В Чаритра-Судхе[196] есть интересный рассказ, записанный с его слов, о том, как он под воздействием Бабаджи в мгновение ока превратился в образец бхакти.

«Я пришёл в Джаганнатха Пури в 1897-ом году во время Ратха-ятры и увидел группу людей, не походивших ни на садху, ни на санньяси, ни на грихастх, которые танцевали и громко пели: «Бхаджа Нитай-Гаура, Радхе-Шьяма, джапа Харе Кришна Харе Рама». Они все носили на шее туласи-кантхи[197], а их лбы украшали тилаки[198]. Их тела до самых стоп покрывали чадры, завязанные особым способом на шее. Среди них танцевал высокий человек, который особенно привлёк моё внимание. Я заключил по апракрита (трансцендентной) бхаве, сиявшей на его лице, что он был махапурушей. Его даршан возбудил в моём сердце непостижимые ощущения, и я, как зачарованный, не мог оторвать от него глаз. Через какое-то время группа санкиртаны, воспевая и танцуя, приблизилась ко мне. Я с почтением поклонился им. Махапуруша на мой поклон также ответил поклоном и затем сердечно обнял меня. О, это магическое и божественное прикосновение с облегчающим воздействием, от которого затрепетало моё тело! Я почувствовал себя полностью принадлежащим ему и продолжал стоять, остолбенелый, не зная, что делать. Махапуруша пригласил меня с ними в храм Джаганнатхи. Они там устроили небольшую санкиртану и через некоторое время, взяв меня с собой, отправились в матх Котабхога, куда их пригласили на махапрасад. Нас усадили в комнате матха. Вскоре начался сильный ливень. Двор матха затопило по колено. Затем нас позвали на махапрасад, который раздавали на другой стороне двора. Махапуруша воскликнул по ребячески: «Я не могу идти в брод, пусть кто-нибудь перенесёт меня на руках». Его слова были настолько завораживающие, что, несмотря на его массивную фигуру, я сказал: «Идите сюда, я перенесу Вас». Он, как ребёнок, немедленно заскочил ко мне на руки. Мне показалось, что он весит не больше, чем детская тряпичная кукла, и я без труда доставил его по месту назначения. Однако, когда я пересёк двор, он стал таким тяжёлым, что у меня не хватало сил пронести его дальше хотя бы ещё на один шаг. Мне пришлось опустить его «а пол веранды, вместо того чтобы занести в обеденный холл.

Махапуруша посадил меня рядом с собой. Махапрасад раздали, и нам после Хари-дхвани[199] сказали приступать к еде. Мой шаловливый сосед, по-видимому, продолжавший находиться в настроении ребёнка, взял три или четыре стручка перца, добавил к ним со своего подноса понемногу от каждого блюда и смешал всё это вместе. Затем он взял щепоть этого месива и положил мне в рот. Оно оказалось таким огненно острым, что как только я его проглотил, у меня на глазах выступили слёзы, а во рту и желудке жутко заполыхало. Он спросил меня: «О! Для Вас слишком остро, тогда примите другую порцию, она принесёт Вам облегчение». Сказав так, он положил в мой рот другую щепоть npacaдa от той же смеси. О чудо, вторая порция оказалась такой прохладной, такой вкусной и ароматной! Я никогда не ел ничего подобного. Как удивительно! В обоих случаях был тот же самый npacaд, который в одно и то же время действовал противоположно. В моей жизни я видел очень много святых, но никогда такого, кто мог бы совершать такие невозможные вещи. Мне пришло понимание, что махапуруша разыграл эту пилу только для того, чтобы только сделать меня смиренным. Теперь моя гордость достижениями в йоге исчезла и вместе с ней презрение к бхакти. Я убедился в услышанном раньше, что различные сиддхи, которые обретает йог после длительных трудных упражнений, приходят к преданному сами по себе, даже хотя он не желает и не пытается их обрести. Я полностью предался стопам махапурушии и стал жить вместе с ним, до конца моих дней выполняя всё, что он бы не приказал мне.

Однажды, когда Бабаджи Махашая шёл вместе со своей группой киртана вдоль по городскому шоссе в Пури, он заметил но обочине собаку, которая тявкала и жалобно подвывала, чем привлекла внимание Бабаджи. Он остановился в разгар санкиртаны, чтобы узнать о причине собачьего горя, и ему сказали, что она скулит о своих четырёх щенятах, которых забрал себе джентльмен из другого района города.

Собака болезненно страдала и отказывалась от питья и еды. Бабаджи Махашая подошёл к ней, поклонился и стал её утешать: «Ма, в конечном счёте, таковы пути этого мира — встреча с друзьями и близкими оборачиваются неминуемым расставанием. Все существа в руках Бога, вынуждены жить и действовать согласно Его воле. Различные виды привязанностей — к детям, к любимым… и все остальные — возникают из невежественного понимания долга нашей истинной сущности, предназначенной служить Богу. Родившись на благословенной земле Бога, ты уже достаточно натерпелась, чтобы устать от этого мира, теперь для тебя пришло лучшее время, чтобы встать на путь праведный жизни — слушать Имена Бога в компании преданных и для поддержания свой жизни не принимать ничего, кроме махапрасада. Сейчас, Ма, если ты пойдёшь с нами, у тебя вместо твоих четырёх щенят, которых ты потеряла по воле судьбы, будет сто хороших сыновей, таких, как моя персона и мои спутники. На месте нашего пребывания мы тебе обеспечим всевозможные удобства и заботу». Пока Бабаджи говорил, собака неотрывно глядела в его лицо, как будто всё понимала, а когда он двинулся дальше, она, услышав его призыв: «Пойдём с нами, и ты поешь махапрасад», — последовала за ним. Преданные очень удивились от увиденного и услышанного, они все взяли пыль с того места, где сидела собака, и, посыпав её на голову, благословили свои души.

Собака стала жить у них. Её каждый день кормили махапрасадом. Она всегда сопровождала Бабаджи, куда бы он не пошёл во главе группы санкиртаны, и никогда не ела ничего, кроме махапрасада, даже если ей давали самую лучшую еду. Когда в храме начиналось вечернее apamu[200], собака выла, подобно звуку раковины, а когда Бабаджи Махашая на высоте своего голоса восклицал: «Харибол!», — она, подымая одну из передних лап, громко лаяла: «Хо! Хо!»

Однажды Бабаджи решил устроить нагара-киртан. Сначала он зашёл к Гопалу Бабу, чиновнику местного почтового отделения, чтобы тот тоже мог принять участие в санкиртане. Его спутники следовали за ним, танцуя и воспевая. Когда они пели во дворе дома Гопала Бабу, тот отозвал Навадвипа Даса в сторону и сообщил: «Мне нужно сегодня из-за важной работы быть в офисе пораньше, поэтому я не могу составить вам компанию». На что, Навадвипа Дас ответил: «Тогда поклонитесь санкиртане и идите в офис, а мы продолжим нагара-киртан».

Прямо перед тем, как Гопал Бабу собирался уходить, Бабаджи взял у Джая Гопала кхол (гонг), висевший у того на шеи, и повесил его на чиновника почты. Что оставалось делать Гопала Бабу? Шествие двигалось, и он двигался вместе с ним, ударяя в кхол. Преданные начали беспокоиться о нём, думая, как помочь чиновнику попасть во время на работу. Но Бабаджи так нравилась его игра на гонге, что он не отпускал Гопала Бабу от себя. В то время Гопал Бабу был очень близок Бабаджи, поэтому никто не осмеливался подойти и выручить его из беды.

Шествие санкиртаны обошло храм Джаганнатхи и отправилось в направлении Харчхандисая, где жили только панду[201] и пуджарии[202]. Санкиртана получилась такой захватывающей и восхитительной, что прибежали все местные жители и стали в восторге петь и танцевать. Дети радостно прыгали впереди шествия. Всех переполнял экстаз. Процессия дойдя до храма Тота Гопинатхи, повернула к самадхи Харидаса Тхакура, прошла по дороге ведущей к суду и около одного часа дня вернулась обратно в ашрам. Гопал Бабу отложил гонг в сторону и поклонился Бабаджи. Посмотрев на него, Бабаджи испуганно вздрогнул и промолвил: «Гопал! Разве ты не должен давно быть в офисе?» «Да, мне надо идти», — ответил Гопал Бабу.

— Так, сколько же сейчас время?

— Один час.

— Уже один час, а ты ещё не на работе! Разве у тебя не будут неприятности?

— Откуда мне знать. Вы всё знаете.

— В какое время ты обычно каждый день приходишь на почту?

— В десять, иногда раньше. Сегодня надо было быть в девять.

Бабаджи Махашая опешил, но через мгновение резюмировал: «Как бы то ни было, Нитай Чанд желает, чтобы сегодня ты вообще не ходил на работу». Гопал Бабу подчинился.

Он пришёл в офис на следующий день и приступил к работе. Всё сослуживцы хранили молчание. Начальник всю дорогу говорил о Барха Бабаджи, прославляя его. В завершении рабочего дня Гопал Бабу пошёл расписаться в журнале регистрации посещаемости рабочих мест. Ставя свою подпись, он думал: «Поскольку никто ничего не сказал о моём вчерашнем прогуле, это очевидно, что Бабаджи сам приходил в офис, приняв моё обличие, и сделал всю мою работу. Разве он не доказал таким образом, что я не прогуливал? Почему бы мне тогда не расписаться также и за вчерашний день, если он забыл сделать это вчера?» Итак, Гопал Бабу перевернул страницу и за одно расписался за предыдущий день.

Вернувшись с работы, он рассказал обо всём Бабаджи, и тот вынес заключение: «Если с полной верой и абсолютно предаться Харинаме, её безграничное могущество может разрешить все трудности, касающиеся духовного мира, тогда почему она не может справиться с пустячными проблемами в бренном мире. Нужна только вера. Если Харинама не помогает, значит, налицо безверие».

Гопал Бабу припал к стопам Бабаджи и, заплакав, сказал: «Прабху[203]! Я грешник и не делаю никакого бхаджана, и всё же Вы так стараетесь ради меня. Будьте добры, простите меня за все мои оскорбления и благословите, чтобы рождение за рождением я находил прибежище у Ваших лотосных стоп». Бабаджи Махашая поднял Гопала Бабу и крепко обнял, таким образом, уверив, что его молитвы будут исполнены. Остальные преданные, находившиеся рядом, разом закричали: «Джай Нитьянанда!»

Однажды к Бабаджи Махашая пришли Кишори Мохан Сева, местный судья, и Бабу Джагатчандра Рай, помощник мирового судьи. Кишори Бабу сказал ему: «Я внёс предложение, чтобы у Вас был собственный матх. Это нехорошо, что Вы вынуждены постоянно перемещаться из одного места в другое и находиться в зависимости от других».

Бабаджи ответил: «Что Вы называете зависимостью, Кишори Бабу, на самом деле — независимость. Я не привязан к определённому месту и могу свободно идти, куда пожелаю. Если я заимею свой матх, то потеряю свободу: мне придётся всякий раз давать соответствующие распоряжения, прежде чем допустить мысль куда-нибудь пойти. Зачем мне брать на себя лишние хлопоты?»

Кишори Бабу не сдавался: «Вы говорите, что преданное служение — высшая дхарма[204] и что Бога невозможно так легко достичь никакими другими способами, как только служением Ему. И я в действительности хочу обеспечить Вас восхитительными возможностями для служения. Только посмотрите, здесь есть матх, основанный Севадасом Бабаджи, сиддха святым, по совету его гуру Нароттама Даса Тхакура Махашая, великого святого и ученика Шри Локанатхи Госвами. Последним из ученической преемственности Нароттама Тхакура, который занимал пост севаита (главного служителя) в матхе, был Адхикари Кришна Дас. Кришна Дас умер и не оставил наследника получить его собственность. Всё движимое имущество матха, включая Радхаканата и другие божества, для сохранности перенесли в полицейский участок. Если Вы согласитесь владеть матхом, я могу кое-чем помочь. Матх называется Джханджапита. Его также называют Вирактасиддха ашрам».

Выслушав эти слова, Бабаджи Махашая продолжал отказываться.

На другой день Кишори Бабу и Джагатчандра Рай повстречали Бабаджи, когда он как обычно пел по дороге и танцевал со своими спутниками, направляясь в Радхаканта матх, куда их пригласили на прасад.

Кишори Бабу сказал: «Баба! Вы собираетесь обедать в Радхаканта матхе, но Ваш Пранаваллабха[205] сидит в полицейском участке без присмотра и без еды больше месяца. Послезавтра Его продадут на аукционе вместе с другим имуществом матха. Никто не знает, в какие руки Они попадут, и какова будет Их участь. Даже мысли об этом ранят моё сердце. Но мне удивительно, как можете Вы оставаться столь безразличным».

Бабаджи Махашая не мог не растрогаться и, зарыдав, как ребёнок, простонал: «Я чувствую себё таким беспомощным. Я не знаю, что делать».

Кишори Бабу продолжал: «Вам не надо ничего делать. Вы должны просто согласиться на наши действия». «Делаёте, что хотите», — ответил Бабаджи.

Джанджапита матх почистили и по царски организовали обратную доставку Божеств — на паланкине в сопровождении киртана и большого числа преданных, которые собрались там, узнав о возвращение Радхаканты домой. По прибытии царской процессии была проведена должным образом абхишека[206] Божеств. На Божества одели подобающие Им наряды и предложили бхогу. Бабаджи Махашая и его спутники также поселились в матхе.

Как-то один англичанин, христианский священник, пришёл познакомиться с Бабаджи Махашая. Бабаджи как обычно принял его, сердечно обняв и усадив рядом с собой. Священник был одновременно удивлён и поражён таким приёмом. После нескольких любезных вопросов он поинтересовался: «Могу я узнать, что из себя представляет Ваша религия?»

Бабаджи ответил: «В общих чертах я могу сказать: моя религия то, что вы называете индуизмом. Однако среди индусов имеются пять главных классов верующих, которые сильно отличаются друг от друга это: такта, шайшва, ганапатья, саура и вайшнавы. Я вайшнав».

— Кому Вы поклоняетесь?

— Мы поклоняемся Радха-Кришне и Нитай-Гауре.

Затем священник стал рассказывать Кришна-лилу, специально обращая внимание на те истории, которые, по его мнению, выглядели постыдно. Он вспомнил, как Кришна воровал масло у гопи[207] и как Он украл у них одежду, когда те купались в чём мать родила в реке Ямуне. Ярый моралист не забыл о раса-лиле и о других любовных развлечениях Кришны с девушками в озёрах и рощах Вриндавана и в мрачных тонах описал убийства Путаны и Ватсасуры, совершённые развратным Богом.

Священник утопал в красноречии, а Бабаджи Махашая прилежно слушал. Но через какое-то время поборник религиозных устоев был совершенно сбит с толку и поражён, наблюдая, как тело Бабаджи время от времени дрожит, подобно дереву в бурю, и на нём подымаются дыбом волоски, становясь похожими на колючки, и как слёзы из его глаз бегут нескончаемым потоком. Закончив описание лил, священник приступил к обличению дурных качеств в характере Кришны. Он говорил: «Итак, Вы теперь видите, мой дорогой друг, что Бог, которому Вы поклоняетесь, — дебошир, врун, вор и убийца». Но священник не замечал никаких изменений в выражение лица Бабаджи, поэтому, оторопелый, спросил: «Я нашёл столько недостатков в Вашем Боге и религии, но Вы не сердитесь, вместо этого на Вашем лице видны признаки экстатической радости и блаженства. Как такое возможно? Если Вы скажите что-нибудь против моей религии и Христа, я сильно расстроюсь».

Бабаджи ответил: «Наш Бхагаван не только пурна (совершенен), Он пурнатама (совершенен в высшей степени). Любые несовершенства, проступки или изъяны не могут даже прикоснуться к Нему. То, что кажется Вам Его недостатками, на самом деле Его достоинства, а то, что Вы считаете Его слабостью и несовершенством, является самим совершенством, поскольку Его суть — любовь, и что бы Он не сделал, есть выражение этой любви, — любви, которая чиста и бескорыстна. Он провозглашает в Падма пуране: «мадбхактанам винодартхам кароми вивидхах криях (Что бы я не сделал, я делаю это для удовлетворения своих преданных, а не для собственного наслаждения)». Он также говорит в Шримад Бхагаватам: «ахам бхактапарадхино хьясватантра ива двиджа (У меня нет свободы. Я полностью подвластен своим преданным)». Кришна до такой степени зависим от любви преданных, что Он может даже врать или воровать, и делать всё, что угодно, кажущееся на первый взгляд безнравственным, чтобы только доставить им удовольствие. Вот почему Он так сладок и привлекателен. И Он не был бы совершенен, если бы был другим. Давайте взглянем с другой точки зрения — с метафизической — ведь Он не обманывает, хотя может на самом деле казаться лжецом, поскольку Он сущность правды, и что бы Он не сказал должно быть истиной. Например, кажется ложью, когда Он в детстве наелся земли и обманул маму Яшоду, сказав, что не делал этого. В действительности Он не солгал, потому что всё, включая землю, уже находится в Нём. Кто может заявить, что земля, которую, казалось, Он ел, фактически не находится в Нём как целая планета? Разве мама Яшода не увидела её, когда сказала своему сыну открыть рот? Подобно этому, как Он может что-либо украсть, когда нет ничего, что уже полностью не являлось бы Его собственностью? Как Его можно обвинять в обольщение и прелюбодеяние в любовных играх с гопи, когда нет ни одной женщины, уже несомненно принадлежащей Ему, для которой Он не являлся бы парама-пати[208]? Обман, воровство и т. д. — это Его према-лила или любовные игры».

— Хорошо, допустим, что, как Вы говорите, так оно и есть, но что Вы скажите о Кришне убийце? Вы считаете убийство коров наихудшим грехом, и всё же Кришна, убийца коров, — ваш Бог. Наш Христос никогда не причинял вреда другим. Он даже принёс себя в жертву ради них.

Христос несомненно был махапурушей, пользующийся особой благосклонностью Господа. Мы даже можем без колебаний сказать, что он являлся Его инкарнацией. Говорить плохо о других религиях или их представителей противоречит принципам ведической культуры. Но Вы не правы, когда называете Кришну убийцей. Он не убивал и не причинял вреда кому-либо. Только, когда демоны в различных обличиях начали появляться во Врадже и притеснять невинных пастухов, их жён и детей, Кришна прекращал их дьявольское существование и даровал им мукти (свободу от оков Майи). Он никогда не убивал коров, наоборот был их верховным защитником. Но демоны, приходившие в облике быка или телёнка, уничтожались Им, посредством чего они освобождались от греховной жизни».

- Я хотел бы знать, в соответствии с Вашим мнением, Богу следует поклоняться в какой-то определённой форме или в любой, согласно выбору верующего?

— Бог безграничен. У Него есть бесчисленное количество форм. Всё, что существует в мире, является различными проявлениями Бога. Различие между ними заключается только в том, до какой степени Он проявляется в них. В Своих воплощениях Он проявлен наиболее полно, чем во всём другом, хотя инкарнации Бога также отличаются степенью Его отдельного проявления в них. Но все Его инкарнации — Его формы. Нет различия между Кришной, Аллахом, Буддой и Христом. Для Бога все религии, — Его религии, и Он благоволит ко всем, кто любит Его, независимо от каст и вероисповеданий. Нашему Джаганнатхе Деве в различных формах поклоняется последователи множества религий. Буддисты поклоняются Ему как Будде, члены Брахма Самаджа — как Омкаре, в то время как другие почитают Его как Нараяну, Двараканатху или Нанданандану[209], и Он соответствующим образом благоволит ко всем им. Даже мусульмане не обделены милостью Джаганнатхи. Шастры говорят, что Он также принимает пищу, приготовленную поклонниками Аллаха.

Священник полностью удовлетворился этим объяснением и заявил: «У меня больше нет сомнений. Вы меня убедили, что Вайшнавизм — высшая религия. Я так много путешествовал и встречался со многими верующими и святыми, но никто из них не оказал на меня такое сильное впечатление как Вы. Я чувствую, что после встречи с Вами не только обогатилось моё понимание веры вайшнавов, но и религии в целом».

Затем священник положил десять рупий перед Бабаджи Махашая и сказал: «Я буду очень признателен, если Вы предложите пищу Джаганнатхе Деве от моего имени».

Навадвипа Дас вмешался в беседу, сказав: «Дайте банкнот мне, поскольку Бабаджи не прикасается к деньгам».

Священник отдал деньги Навадвипу Дасу. Бабаджи Махашая попросил преданных добавить ещё пятнадцать рупий. Затем Джаганнатхе предложили множество вкусных приготовлений, купленных на эти деньги, и, когда на следующий день священник пришёл опять, его угостили прасадом. Он снял свою шляпу, поклонился освящённой пище и съел её с великим удовольствием. Священник так полюбил Бабаджи Махашая, что продолжал навещать его почти каждый день, пока тот находился в Пури.

Однажды Барха Бабаджи Махашая, обойдя на берегу Нарендра Сарозара самадхи Виджая Кришна Госвами, воспевая и танцуя вместе со многими преданными, направился в храм Джаганнатхи. Как только они приблизились к Сударшана-валлабхе, старому дому Виджая Кришна Госвами, Бабаджи распростёрся на земле и стал кататься и лить слёзы. В это время там оказался ученик Виджая Кришна Госвами, который обрушился на него ударами ног. Спутники Бабаджи Махашая молча смотрели и вскоре в крайней беспомощности начали плакать, ибо, из-за страха навлечь на себя немилость Бабаджи Махашая, не могли ничего сказать напавшему злодею. Но Бабаджи, внезапно поднявшись, стал танцевать в экстазе и обнял его. В это мгновение вся фигура и лицо Бабаджи озарилось таким ярким сиянием, что преданные едва могли глядеть на него. А тот, держа обидчика под руку, пел и танцевал в состоянии транса и затем вошёл в Симхадвару (центральные ворота) храма Джаганнатхи. Однако агрессор не удовлетворился своей наглой выходкой и начал бросать обеими руками песок в лицо Бабаджи Махашая. Спутники Бабаджи бессильные что-либо предпринять, со злостью глядели на него. Однако Нитьясварупа Брахмачари не смог выносить это дольше. Он схватил агрессора за руки и начал бранить за нелепое и варварское поведение, но Бабаджи Махашая в свою очередь отсчитал своего спутника, затем мягко обратился к нелепому варвару успокаивающими словами и, сердечно обняв его, попросил уйти домой.

Махапуруша, кто по самой своей природе великодушный и всепрощающий, не принимает чьи-либо оскорбления. Тем не менее, Господь, любящий Сворх искренних преданных больше, чем Самого Себя, не может простить личность, которая причиняет им какой-либо вред. Поэтому по воли Господа у напавшего злодея ночью поднялась сильная температура. Он испытывал такую мучительную боль в тех частях своего тела, которые совпадали с местами на теле Бабаджи, повреждёнными его ударами, что не мог уснуть ночью. Всё его тело горело в огне раскаяния. На следующее утро он прибежал к Бабаджи Махашая, упал к его стопам и взмолился: «Я ужасный грешник. Я совершил чудовищное оскорбление Вашим стопам. Поэтому Бог наказывает меня, и я страдаю мучительной болью с тех пор, как вчера вернулся домой. Я не знаю, какова будет моя судьба, если Вы меня не простите». Произнеся эти слова, он горько заплакал.

Бабаджи Махашая прижал его к своему сердцу и произнёс: «Я могу поклясться, что не принял за оскорбление твоё вчерашнее поведение. Повторяй Харинаму и будь спокоен».

Однако тот не был уверен, что его простили, и продолжал плакать и стенать. Тогда Бабаджи сжалился над ним и сказал: «Послушай, если ты действительно чувствуешь, что сделал что-то плохое, тогда иди и сообщи об этом своему гуру. Это гуру чувствует себя оскорблённым, если его ученик совершит какой-либо грех, и только он может его простить. Если гуру доволен своим учеником, никто не может причинить тому вреда, даже Сам Кришна. Разве Санатана Госвами не говорит в своей гуру-ванданам: «Если Кришна вами не доволен, вас может защитить гуру, а если гуру не доволен, Кришна вам уже не поможет». Когда человек предаётся гуру, гуру берёт его под свою защиту. Он один может ему покровительствовать или его осуждать, наказать или наградить, и никто больше».

Итак, ученик Виджая Кришна Госвами Махараджа пришёл к самадхи своего гуру, лёг, распростершись перед ним, и стал плакать и молиться. Позднее, каждый день, идя к морю принимать омовением, он заходил к Бабаджи Махашая и просил у него прощение.

Говинда Дас и Навадвипа Дас находились с Бабаджи Махашая в сакхья бхаве[210]. Это проявилось из следующего интересного случая:

В соответствии с указаниями Бабаджи Махашая ежедневный распорядок для его спутников в Дханджапита матхе состоял из трисандхья киртана (воспевание утром, днём и вечером), омовение в море, даршана Джаганнатхи и киртана перед Ним. Мадхукари-бхикшей (собиранием продовольствия) для матха обычно занимался Мадху Дада. Но иногда Бабаджи Махашая посылал за бхикшей также и других[211]. Однажды он позвал Навадвипа Даса и Говинду Даса и сказал: «Вы оба отправляйтесь собирать бхикшу на улицах и переулках города и по возвращению отдайте всё собранное мне». Итак, каждый день они ходили за бхикшей и, вернувшись в матх, отдавали сумку с продуктами Бабаджи Махашая. Прежде, чем отдать продукты для приготовления обеда Лалите Даси, Бабаджи кланялся сумке и помещал её на свою голову как нечто свящённое и очень ценное. Так продолжалось несколько дней. Одним днём, когда Навадвипа и Говинда, повторяя Святые Имена, вернулись с бхикшей из города, Бабаджи Махашая вышел из своей комнаты и забрал сумку с продуктами из рук Говинды Даса. Как только он это сделал, улыбающийся Говинда Дас, вдохновлённый сакхья-расой (дружескими чувствами), осыпал его потоком ругательств, затем ушёл и уселся в пангат-гхаре (обеденном холе). Все обитатели матха, слыша эту брань, пришли в сильное удивление. Бабаджи Махашая с сумкой на голове выслушал её молча, находясь в спокойном изумлении, и спустя некоторое время вошёл в пангат-гхар и обратился к Говинда Дасу: «Говинда, ты сошёл с ума?»

«Почему? Что случилось?» ~ ответил тот.

— Почему? Да, ты только что, передавая бхикшу, отругал меня последними словами.

— Эти бранные слова дали, ругая меня, люди, у которых я сегодня просил пожертвования. А разве Вы не говорили, чтобы я всё собранное в качестве бхикши передавал Вам. Я отдал Вам рис, бобовые и другие продукты. Как же я мог оставить при себе полученные сегодня ругательства? Если бы я скрыл их, то с трудом примирился бы с ними. Они бы возбуждали в моём уме ненависть и гнев к поносившим меня людям, поэтому я и отдал их Вам.

Бабаджи Махашая улыбнулся и крепко обнял Говинду Даса, выразив этим удовлетворение тем, что у того развились близкие дружеские отношения с гуру, свободные от страха и смущения.

Однажды, когда Навадвипа и Говинда как всегда громко воспевая Святые Имена, собирали бхикшу на улице, примыкающей к царскому дворцу, дворцовый охранник закричал: «О Бабаджи! В этом районе запрещено проводить Харинаму. Уходите от сюда немедленно». Навадвипа Дас улыбнулся на это замечание и ответил: «Почему, дорогой? Разве здесь подчиняются правилам и приказам Ямы (повелителя смерти)? Харинама очень эффективна против Ямы». Произнеся эти слова, Навадвипа Дас продолжал воспевать. Охранник выругался, угрожая применить силу. Тем не менее, преданные, мало заботясь о его угрозах, не переставали повторять Харинаму и постепенно покинули это место.

Господь может стерпеть оскорбления направленные на Него Самого, но Он не в силах терпеть, когда поносят Его Имя или преданных. Вскоре после этого случая в Пури вспыхнула холера, причём она в основном распространилась во дворце и прилегающей к нему территории с такой силой, что сам махарадж стал её жертвой. Он позвал своего гуру Шрипада Рагхунатха Дев Госвами и министра Кали Бабу и сказал: «Я лежу больной холерой, медицина доказала свою бесполезность. Я не знаю, что предпринять». Рагхунатха Дев Госвами посоветовал: «Если обычная медицина не подействовала, тогда остаётся только одно средство — Харинама. Я был свидетелем, что в двух или трёх случаях, когда на Пури нападала эпидемия холеры, она сразу исчезала, как только Шри Радхараман Чаран Дас Дев со своими последователями проводил шествие Харинамы по городу. Я убеждён, что если он устроит во дворце киртан, Вы пойдёте на поправку». Кали Бабу также выразил подобное мнение. Махарадж сказал им обоим пойти и от его имени попросить Бабаджи Махашая милостиво прийти во дворец и осветить его своим присутствием и воспеванием Святых Имён.

Они ушли и передали просьбу царя Бабаджи Махашая, настояв на том, чтобы он немедленно вместе с преданными отправился во дворец. Бабаджи Махашая согласился. Когда они пришли во дворец, воспевая: «Бхаджа Нитай-Гаура Радхе-Шьяма, джапа Харе Кришна Харе Рама», — уже наступила ночь. Дворцовые слуги вышли им навстречу с двумя светильниками в руках и проводили в царские покои. Махарадж попросил свою прислугу помочь ему подняться и отвести в середину группы киртана. Мать царя воспротивилась, но тот настоял на своём. Поддерживаемый двумя помощниками махарадж приблизился к киртану, поклонился преданным и встал поодаль. Бабаджи Махашая и преданные окружили его, и стали обходить, воспевая и танцуя. Махарадж почувствовал вдохновение и прилив сил. Он поднял руки и начал танцевать. Его лицо святилось, а из глаз нескончаемым потоком текли слёзы. Казалось, он испил нектар Божественного Имени, от чего испытывал небывалый восторг. Через некоторое время Бабаджи Махашая заключил царя в объятия, и они затанцевали вместе. Преданные и обслуживающий персонал дворца, все пустились в пляс, окружив величественную пару. Они пели, подыгрывая на караталах и кхолах[212]. и били в ладоши, в то время как Навадвипа Дас прыгал и скакал, громко восклицая: «Джай Нитай! Джай Нитай!» Время от времени стены дворца также содрогался от дружных возгласов «Харибол!» Казалось, весь огромный дворец находился в экстазе. Когда Бабаджи Махашая оставил царя, щёки того были влажными от слёз, а тело украшали саттвика-бхавы. Царь восторженно произнёс: «Я благословен. Моя болезнь показала, что нет худа без добра. Всё плохоё во мне навсегда исчезло». Затем он попросил своих людей провести санкиртану по всем комнаты дворца, и сам примкнул к шествию. Когда санкиртана закончилась, махарадж, чтобы очистить своё тело пылью со стоп преданных, стал кататься по полу в местах, где происходило воспевание. После чего он попросил благословение Бабаджи Махашая на организацию во дворце ежедневных киртанов. Бабаджи Махашая ответил: «Мы всё сделаем, как того желает Нитай Чанд». Бабаджи Махашая и его спутники с песнями и танцами вернулся в свой ашрам в полдвенадцатого ночи.

Махарадж впоследствии не принимал каких-либо лекарств, тем не менее полностью излечился. Он каждый день отправлял своих людей за Бабаджи Махашая и его спутниками для проведения во дворце киртанов.

Группа киртана на протяжении семи дней устраивала во дворце воспевание Святых Имён, однако сам Бабаджи Махашая принял участие только ещё два раза. В дальнейшем охрана дворца не запрещала кому-либо воспевать Святые Имена.

Спустя несколько дней в Пури разбушевалась холера. В городе каждый день умирали сотни людей. Бабаджи Махашая обратился к своим спутникам: «Обратите внимание, мы сегодня начинаем военные действия санкиртаны против эпидемии холеры. Вы все должны препоясать чресла мечами как солдаты армии санкиртаны. Армия будет двигаться по городу под командованием Нитьянанды. Никто не должен покидать ряды армии, во время совершения санкиртаны. Если кто-либо сделает это, Нитай Чанд не несёт ответственность за его безопасность».

Санкиртана стартовала от Джханджапита матха и достигла Симхадвару, где Бабаджи Махашая танцевал и пел с необычным темпераментом, в котором он, скорее всего, напоминал само воплощение войны, чем любви. Снующие вокруг владельцы лавок, панду и пуджарии, прохожие и рабочие, молодые и старые, мужчины и женщины — все присоединялись к шествию. Армия санкиртаны. проходя по улицам города, увеличивалась всё больше и больше под пение Бабаджи Махашая:

Остальные повторяли песню и подпрыгивали, как разъяренные солдаты, собравшиеся победить Ямараджа. Они испытывали твёрдую убеждённость, что Яма, в конце концов, потерпит поражение.

Постепенно санкиртана подошла к Харчханди Сахи. Только Богу известно, каким образом и почему Пхани, кто всегда слушался Бабаджи Махашая, отстал от шествия и плёлся позади вопреки его приказу и предостережениям. Через некоторое время у него заболел живот, и он поспешил в Аулия матх, чтобы справить нужду. После посещения туалета его лицо почернело. Он побежал в Джханджапита матх, ещё два или три раза сходил в туалет и лёд совершенно разбитый на кровать. Лалита Даси[213] очень обеспокоилась его состоянием. Когда Бабаджи Махашая вернулся с нагара-киртана, она сказала ему: «Пхани слёг, подхватив холеру. Его состояние очень плохое». Бабаджи ответил: «Нет ничего удивительного. Я предупреждал, что тот, кто отделится от шествия санкиртаны, будет пенять на себя».

Немного позднее Лалита, очень взволнованная, появилась опять и сообщила со слезами на глазах: «Идите и взгляните! Пхани умирает. Его конечности свело судорогой, тело окоченело, у него продолжаются обильное потоотделение, рвота и понос. Он уже не узнают окружающих. Нет никаких надежд на его излечение».

Бабаджи Махашая недоумевающе вытянул лицо и сказал: «Что я могу сделать? Иди и поговори с Бабой». Под Бабой он подразумевал своего шикша гуру Шри Гаурахари Даса Бабаджи, который приехал в Пури и в настоящее время находился в Джханджапита матхе. Лалита побежала к Бабе, в то время как Бабаджи Махашая пошёл в комнату Пхани. Гаурахари Дас Бабаджи на уговоры Лалиты помочь больному ответил: «Я не могу ничем помочь. Иди и попроси Ядаву (Бабаджи Махашая)», — однако встал и направился к Пхани. Лалита последовала за ним. Она взглянула на обоих, Бабаджи Махашая и Гаурахари Даса Бабаджи и, залившись слезами, произнесла: «Слушайте, вы оба, отец и сын, если этот мальчик умрёт, я порву кантхималы[214] у каждого молодого человека в ашраме и отправлю их по домам. Я также пойду повсюду, проповедую, что ни у Имени, ни у махатм нет никакой силы. Все говорят, вы доброжелатели и благодетели человечества. Разве этот мальчик не принадлежит к человеческой расе? Вы так жестоки к нему, что за небольшой проступок, совершённый им нечаянно, собираетесь наказать его смертью! Я сказала всё, что хотела сказать, и теперь посмотрим».

Бабаджи Махашая видел, что Пхани умирает. Он сел, скрестив ноги, рядом с ним и сказал поющим киртан, чтобы они пели громче. Состояние больного ухудшалось. Его глаза закатились, а тело лежало спокойно и неподвижно. И вдруг он сделал свой последний вздох. Все заплакали. Бабаджи Махашая воскликнул: «Ха Нитай!». Он, задрожав всем телом, прикоснулся ко лбу умершего большим пальцем правой ноги. Его глаза покраснели и увлажнились, казалось, они устремились на кого-то, невидимого для остальных, и послышалось, что Бабаджи ему что-то сказал обрывистыми словами, но смело и энергично. Покойник сразу же, вздохнув, зашевелился, и его лицо посветлело. Лалита Даси, сидевшая возле его ног, повернулась и взглянула на Бабаджи Махашая. Она в удивлении увидела, что вместо него сидел белый сияющий махапуруша с халой[215] и мушалои[216]'. Но как только она обратился к сидящему рядом с ней преданному со словами: «Посмотри, какой красивый и сияющий…», — то увидела снова Бабаджи Махашая, а не излучающего свет махапурушу. Пхани ожил. Бабаджи Махашая сказал своим спутникам продолжать киртан и вышел из комнаты.

В четыре часа по полудни Бабаджи Махашая позвал Рама Даса и объявил: «Рама, собери всех в ашраме, и идите на нагара-киртан, но вы должны вернуться перед заходом солнца». Рама Дас и преданные с киртаном отправились в город. Ближе к вечеру Бабаджи Махашая вышел во двор и в стад возле ворот, ожидая возвращения группы санкиртаны. Он сказал Палите Даси и Кусуме Даси встать по обе стороны ворот, держа в руках кувшины, наполненные до краёв водой. Шествие санкиртаны вернулась на закате солнца. Прежде, чем оно вошло а ашрам, Лалита и Кусума облили ворота водой. Преданные стали проходить через ворота, а Бабаджи Махашая оставался стоять на своём месте. Лалита принесла ещё один кувшин с водой, который он поместил на свою голову. Вскоре после этого он увидел устрашающего вида существо с жёлтыми волосами, стоящими дыбом, и глубоко посаженными медного цвета глазами, тащившегося позади шествия на расстоянии около пяти ярдов. Никто не мог глядеть на него без страха. Бабаджи Махашая вылил ему на голову кувшин воды и прикрикнул: «Улетай! Улетай!» Страшилище завизжало и истерически захохотало. Затем Бабаджи Махашая побежал за ним с латхи (бамбуковой палкой) в руках, и оно пустилось наутёк, только пятки сверкали. Бабаджи пришёл в особое место, где находился какое-то время, обмазанный коровьим навозом. После чего он сказал: «Больше нет никакой опасности. Будьте уверены. Этой отвратительной личностью была холера. Теперь она сбежала и не вернётся опять».

Как-то днём Бабаджи Махашая сидел в ашраме, окружённый своими спутниками. Внезапно он вскочил и закричал: «О! Какой ужас! Во всей дхаме[217] теперь начнутся беспорядки. Все наваграха (девять планет) крайне возмущены. Везде распространится беззаконие. Служение Джаганнатхе в опасности. Страх и раздоры разрушат покой в каждом доме».

Спустя три или четыре дня его пророчество стало сбываться. Одним утром, когда внутренние помещения храма Джаганнатхи были открыты, перед алтарём нашли корзину с рыбой. Никто не знал, как, несмотря на тот факт, что все двери были как обычно закрыты на замки и опечатаны, это могло случиться. Двухгодовалый телёнок упал в колодец, из которого брали воду для омовения Джаганнатхи в день снана-пурнима. Телёнок утонул. Каждый день в храме и за его пределами случалось что-нибудь неблагоприятное. В городе повсеместно наблюдались конфликты и беспорядки.

Баба Махашая позвал Балараму Даса и сказал: «Надо что-то сделать, чтобы обуздать звёзды, иначе будет всё хуже и хуже. Мы должны провести обряд поклонения планетам и также хомы[218] и мантра-джапы. Но прежде, чем мы начнём это делать, необходимо в течение девяти дней провести нама-санкиртану-ягью. В первые три дня планеты попытаются вредить и доставлять столько много беспокойств нашей ягье, насколько они способны. Нам надо совершать её решительно и целенаправленно. Санкиртана будет проведена в закрытом месте. Никому нельзя уходить с неё, и никого постороннего нельзя допускать к ней. Время от времени я буду говорить тебе о том, что велит нам делать Нитьянанда. Ты должен слепо выполнять Его приказы, не протестуя и не спрашивая о их смысле или правомерности».

Бабаджи Махашая напоил каждого проживающего в ашраме стаканом напитка, заваренного на каких-то травах и листьях. Затем выпил сам и, обрызгав своё тело водой, сказал самому себе: «Майя стала медленно проникать в ашрам в форме вещей, неподобающих для жизни в отречении и для бхаджана. От вещей нужно избавиться. Если они будут отданы другим, то погубят их бхаджан. Поэтому все вещи надо предать огню».

Итак, в этот самый день, вернувшись из храма Джаганнатхи, он попросил принести из своей комнаты дорогой шёлковый чадр, который кто-то подарил ему несколько дней назад. Как только чадр принесли, Бабаджи чиркнул спичкой и поджёг его. Когда шёлк загорелся, он, весело пританцовывая, направился в свою комнату и вынес из неё поочерёдно хлопковое покрывало, москитную сетку, матрас, одеяло, подушку и все другие свои вещи и положил их в огонь. Все жители ашрама с удивлением и смятением глядели на костёр, но ни у кого не хватало смелости сказать что-нибудь Бабаджи.

На следующее утро он приказал всем обитателям матха принести их одежду и другие личные вещи. Они стали послушно выносить всё во двор. Если кто-то пытался что-нибудь утаить, у него ничего не получалось, поскольку как только он выходил из своей комнаты, Бабаджи Махашая говорил ему строго, называя скрываемую вещь: «Ты, невольник Майи, почему укрываешь то-то и то-то? Иди и немедленно принеси!» Когда все вещи, включая стулья, столы, кровати и шкафы, были вынесены и сложены в одну кучу, Бабаджи Махашая поджёг её. Языки пламени взвились в небо, и Бабаджи сказал всем обходить костёр, воспевая Святые Имена. Посмотреть на пламенную санкиртану собралось много людей. Но Бабаджи Махашая был занят тем, что ходил по ашраму, выявляя оставленные в нём вещи. Если ему удавалось что-нибудь найти, он приносил это и бросал в огонь. Когда он удовлетворился тем, что всё имущество преданных матха полыхало, то строго наказал Балараме Дасу: «Слушай Баларама! Завтра начинается нама-ягья. Скажи всем, чтобы они были готовы. Закрой все ворота ашрама. На протяжении ягьи никто находящийся в ашраме, не должен покидать его, и никто не должен входить в ашрам снаружи. Ты извне должен снабжать меня всем необходимым в этот период. А прямо сейчас дай мне сто рупий монетами».

Баларама Дас отправился за монетами. В это время в ашрам пришёл Баларама Бхрамаравар, заминдар (крупный землевладелец) Кендрапара, носивший кольцо с девятью камнями, каждый из которых соответствовал одной из девяти планет. Эти девять камней были необходимы для проведения ягьи, поэтому у гостя забрали кольцо. Баларама Дас принёс монеты, и их положили в девять глиняных горшков, которые затем наполнили водой и поставили в надлежащее место для ягьи. Ночью Баларама Дас также принёс прасад Джаганнатхи, все жители ашрама поели освещённой пищи и легли спать. Однако Бабаджи Махашая не спал, он всю ночь чистил и мыл каждый уголок ашрама. Он уже предупредил всех, чтобы они не критиковали его действия, не препятствовали и не задавали лишних вопросов. Поэтому все молчали.

Следующее утро началось киртаном. Кольцо с девятью камнями, Шилиграма-шилу[219] и много другого положили в горшок, который поставили на Туласи-манчу[220] под деревцом Туласи. Жители ашрама запели киртан и стали обходить манчу. Пока они пели, Бабаджи Махашая набрал колодезной воды, и стал обливать их из лоты[221]. Когда он, таким образом, омыл каждого из них, то приказал им снять и выбросить за кирпичную ограду ашрама свои дхоти, каупины и бахирвасы. Они сначала запротестовали, но когда Бабаджи, ударив каждого лотой, вселили в них шакти[222], то подчинились и начали петь и танцевать нагишом, подобно детям, ничуть не смущаясь.

В ашраме жили две птицы: Шука (попугай) и Шарика (чёрная птица из семейства попугаев). Шарика обычно говорила Шуке: «Шука парах Баба парха, дин то джая (О шука, повторяй Имена Господа, ибо время уходит)». А Шука постоянно повторял: «Бхаджа Нитай-Гаура Радхе-Шьяма, джапа Харе Кришна Харе Рама», «Радхе-Говинда», «Каха сакхи Полита Кришна таттва катха (О подруга Лалита, расскажи о Кришне)», — и другие подобные фразы. Бабаджи Махашая омыл птиц сначала водой, заваренной на коре и листьях, затем очищенной колодезной водой и выпустил из клеток. После чего он запел:

В то время как Бабаджи Махашая пел, обе птицы глядели ему в лицо вместо того, чтобы, оказавшись на воле, улететь, как ожидали все присутствующие. Когда Бабаджи Махашая перестал петь, птицы стали вместе с группой санкиртаны облетать по кругу Туласи-манчу и через некоторое время улетели в храм и уселись возле Виграхи Шри Радхакантха.

Днём попугай прилетел и сел около Шалаграма-шилы, которая находился в горшке на Таласи-манче. Жители ашрама затанцевали и запели с обновлённой энергией, и Бабаджи Махашая левой рукой начал нежно гладить попугая. Внезапно птица оставила своё тело и вошла в Божественную пилу. Бабаджи прижал мёртвоё тело к своей груди и затанцевал. Опечаленные расставанием с любимым попугаем преданные заплакали, хотя все понимали, что это самая счастливая смерть, о которой мечтают даже риши. Бабаджи Махашая не отнимая тело попугая от себя, через какое-то время ушёл в свою комнату и лёг на кровать с мёртвой птицей на груди.

Наступил вечер. Бабаджи Махашая находился всё ещё у себя в комнате. Преданные забеспокоились, поскольку Тхакуру до сих пор не предлажили бхогу. Баларама Дас стоял снаружи возле дверей Бабаджи, ожидая его распоряжений. Внезапно Бабаджи крикнул: «Баларама, принеси какой-нибудь прасад: фрукты и сладости». Баларама принёс всё, что было. Лалита стала раздавать прасад. Жители ашрама, все голышом и чистые сердцем, подобно детям, принялись за еду. После принятия прасада все улеглись спать. К концу ночи стало прохладно. Бабаджи Махашая вышел из комнаты и стал танцевать, восклицая: «О Господь! Нектар падает с небес. Выходите, выходите все! Поднимайте руки, танцуйте и пойте. Пусть океан любви поглотит и сотрёт с лица земли нужду и страдания». Все преданные выбежали танцевать и петь. Спустя какое-то время Бабаджи Махашая ушёл спать в свою комнату, с попугаем на груди как раньше. Постепенно наступил день. Бабаджи Махашая всё ещё спал, но тело попугая исчезло. Преданные недоумевали, как такое могло случиться. Когда они спросили Бабаджи, куда делся мёртвый попугай, он ответил: «Он вошло в нитья-лшу (вечные духовные игры)».

Лалита поинтересовалась: «Да, но куда пропало его материальное тело?»

«Попугай вошёл во Враджа-лилу в своём теле», — ответил Бабаджи.

— Попугай отправился во Враджа-лилу вчера, оставив своё тело здесь. Как могло мёртвое тело войти в лилу!

— Хотя он оставил материальное тело, но всё ещё продолжал пребывать здесь в тонком теле, чтобы насладиться блаженством санкиртаны. Но, когда с небес полился нектар, он снова вошёл в своё тело и улетел вместе с ним в нитья-никунджу, где стал повторять Имена Радхи и КрЩшны.

Все преданные очень удивились, услышав это объяснение, и задумались о божественной милости, которой Бабаджи Махашая удостоил земную птицу.

С наступлением следующего дня киртан был возобновлён. В этот день испытания, выпавшие на долю преданных, были ещё труднее. Бабаджи Махашая положил их в ряд на пол и, поливая водой, стал ходить по их спинам. Он ступал так тяжело, что, казалось, они не выживут. Но, как только Бабаджи их оставил, преданные почувствовали, что он вдохнул в них новую жизнь и шакти, и они затанцевали и запели с удвоенной энергией и энтузиазмом. Бабаджи не подверг этой процедуре каждого: удача выпала на долю только нескольким из молодых жителей ашрама.

На этой стадии развёртывания событий звёзды не упустили возможность исказить понимание происходящего. Старшие жители ашрама начали думать, что полное погружение Бабаджи в нематериальные явления повредило его рассудок. Они всё забыли о данных им предупреждениях и стали замышлять пути и способы, как отвлечь ум Бабаджи от ягьи. Ночью заговорщики подговорили преданных, чтобы те украдкой один за: другим уходили из ашрама. Пять или шесть человек последовало их совету. Когда Бабаджи Махашая обнаружил отсутствие беглецов, он пошел их искать с бамбуковой палкой в руках, но тщетно. Там он увидел фонарный столб в ряде ярко сияющих других и воскликнул: «Майя! Майя!» Затем он потушил фонарь, облив его водой, и начал танцевать и петь:

Эти строки рассказывают о непостижимой энергии, которая не отлична от сварупа-шакты или внутренней энергии Кришны. Йогамайя — премьер министр, лучший режиссёр и исполнитель Божественной лилы. В отличии от Гунамайи, внешней энергии Кришны, которая вводит дживы в иллюзию и является причиной их рабства, Йогамайя раскрепощает и соединяет с Кришной. Поскольку Бабаджи Махашая в то время сражался с Майей, он часто повторял эти строки, возможно, таким образом, вызывая её на битву.

Кто-то может удивиться, почему Бабаджи Махашая позволял себе на внешний вид такое чудаковатое поведение и, если не найдёт соответствующее объяснение, даже может быть вынужден расценивать его как признак сумасшествия. Такое объяснение, скорее всего, существует: возможно, он подвергал своих последователей таким испытаниям для того, чтобы дать им возможность поупражняться в полном и безоговорочном предании, необходимым для духовного прогресса; может быть, он хотел помочь им подняться над телесным сознанием и превозмочь такие человеческие слабости как стыд (ладжа), страх (бхая), ненависть (гхрина) и т. д., которые являются препятствиями на пути духовного развития. Но каковым бы не было объяснение, мы не можем уйти от заключения, что действия Бабаджи были исключительными, указывающими на экстраординарное состояние его ума, которое можно назвать безумием. Но вопрос состоит в том, какого типа сумасшествие. Оно не может быть обычным безумием, потому что Бабаджи Махашая находился намного выше обычного уровня, и само его прикосновение или желание могло излечить от подобного вида недомогания, как произошло в случае с Балмукунда Бабой, исполняющим обязанности судьи. Это состояние должно быть божественным безумием или дивьянмадой, как называют его шастры. Ибо поступки Бабаджи Махашая не были его собственными действиями. Он был просто инструментом в руках Бога, Кому предался всем сердцем. Поэтому его поступки должны находиться за пределами нашего ограниченного понимания. Если мы хотим судить их, нам надо делать это не по внешним признакам, а по результатам, которые были благотворны как духовном плане, так и на физическом и не только для его спутников, но и для всего города Пури, поскольку, как мы увидим, Бабаджи смог обуздать планеты и вернуть покой. Божественная природа его поступков подтверждается также чудесным характером следующих случаев.

Когда Бабаджи Махашая прибыл в Калькутту, его поселили в доме с садом, принадлежащим Кедару Бабу. Бабаджи всё ещё находился в состоянии махабхавы. Войдя в сад, он увидел, что ветви некоторых растений подвязаны. Он развязал их и затанцевал в экстазе.

В саду был пруд с гхатом. Бабаджи попросил построить ещё два гхата. Один со стороны сада он назвал Радхакундой, а два других на противоположном берегу — Лалитакундой и Шьямакундой. Он представлял себе, что эти гхаты являются вриндаванскими Радхакундой, Шьямакундой и Лалитакундой, и стал вести себя с подобающем уважением к ним.

Однажды в сад пришёл страдающий астмой старик, который носил талисман. Бабаджи Махашая изъявил желание выбросить его амулет в Радхакунду. Старик запротестовал, сказав, что в тот самый момент, когда с него снимут талисман, астма обострится и его жизнь станет невыносимой. Бабаджи Махашая возразил: «Не беспокойся. Ты вылечишься в тот самый момент, как только окунёшься в Радхакунду». Старик выбросил амулет в пруд и сам также погрузился в воду. К всеобщему удивлению от его астмы не осталось и следа.

Как-то днём пришёл Динабандху Кавьятиртха. Он носил золотые кольца и цепочку, много талисманов и наручные часы. Едва Бабаджи Махашая увидел его, то сказал ему выбросить всё, что одето на нём, кроме одежды, в пруд. Тот застыл на минуту, затем ответил: «Приказам гуру нужно подчиняться». После чего он подошёл к пруду, выбросил поочерёдно все свои украшения и часы в воду и, вернувшись к Бабаджи, два часа обсуждал с ним различные темы, связанные с Кришна-лилой. В течение этого периода Динабандху видел, как кольца, цепочки, часы и талисманы нескольких людей были тоже выброшены в пруд. Он стал размышлять: «Почему Бабаджи Махашая так поступает? Неужели он действительно сошёл с ума? Вместо того, чтобы топить драгоценности, он мог бы использовать их тем или иным путём для помощи бедным и нуждающимся. В случае, если он намеревается посредством этого учить непривязанности… но это внутренний процесс, не имеющий ничего общего с внешним вещами». Бабаджи Махашая понял мысли своего ученика и с улыбкой объявил: «Кавьятиртха! Тебе не надо сожалеть о потери своих драгоценностей». Затем немедля нырнул в пруд и за одно погружение достал все украшения, утопленные в нём многими людьми в разных местах и, отдав Кавьятирххе принадлежащее ему, сказал: «Посмотри, может это твоё». Все, кто находились поблизости пришли в изумление и начата переговариваться между собой: «Как удивительно!

Украшения многих людей были выброшены в пруд в разных местах и в разное время, а Бабаджи Махашая достал их все сразу за один нырок!»

Однажды Бабаджи Махашая разговаривал со многими посетителями, вдруг появилась рыдающая женщина и упала к его стопам, плача и стеная. Он спросил: «Ма! Почему вы плачете?» Она ответила: «Мой единственный ребёнок заболел чумой. У него нет шансов остаться в живых. Если он умрёт, я не смогу жить. Милостиво спасите его, или я покончу с собой у Ваших стоп».

— Ма! Не отчаивайтесь. Идите и воспевайте Имена Господа. Дайте вашему ребёнку чаранамриту, и всемилостивый Господь позаботится о нём.

— Я не хочу ничего слушать. Я не могу ничего сделать. Если Вы не спасёте его, я совершу самоубийство здесь у Ваших стоп и оставлю этот мир, прежде моего сына.

Сказав это, женщина запричитала и заплакала. Бабаджи Махашая пытался, как мог, ласковыми словами утешить её, но безрезультатно. От стенаний матери, наполненных сердечной болью, у всех полились слёзы. В конце концов, Бабаджи Махашая не выдержал и спросил: «Ты можешь принести сюда мальчика?» «Я? Могу», — ответила женщина и побежала за сыном. Она принесла ребёнка примерно десятилетнего возраста. Бабаджи Махашая сказал женщине: «Пойди и окуни его в Радхакунде». Она послушалась без колебаний. Спустя три или четыре минуты мальчик обрёл новую жизнь и вышел из воды без посторонней помощи, а мать снова обрела своего сына. Она подвела и положила его к стопам Бабаджи в знак полного предания сына святому исцелителю. Бабаджи обнял мальчика и посоветовал женщине: «Ма, ты тоже пойди и погрузись в воду Радхакунды и затем можете забрать своего ребёнка домой. Нитай Чанд спас его. Теперь нечего бояться». Преданные, находившиеся в это время рядом с Бабаджи Махашая, стали восторгаться необразованной женщиной за её непоколебимую веру, которая дана ей возможность спасти сына, и также сетовать на себя за недостаток веры.

В те времена обычно вокруг Бабаджи Махашая собиралось много разных больных. И у него было только одно средство от всех болезней: он говорил всем желающим исцелиться пойти и нырнуть в Радхакунду.

В ту пору Бабаджи Махашая вёл себя, подобно ребёнку. Как правило, он ходил совершенно раздетым. Если ему давали одежду, он её носил какое-то время, но вскоре кому-нибудь отдавал. Иногда он капризничал, произнося слова типа: «Нет, я не буду мыться». Он всегда ел с неохотой, и его с трудом удавалось уговорить что-нибудь съесть.

После того как Бабаджи Махашая прожил в саду несколько дней, Джоген Бабу забрал его в свой дом в Дарджипархе. Однажды в дом Джогена Бабу пришёл Гириш Гхош, известный драматург, чтобы получить даршан Бабаджи Махашая. Он носил много талисманов и мог с трудом говорить из-за сильной астмы. Бабаджи Махашая ему посоветовал: «Гириш Бабу выброси все свои амулеты. Нитай Чанд прольёт на тебя милость, и ты излечишься от астмы». Гириш Бабу высоко ценил Бабаджи, но не мог поверить его словам. Он снял все свои талисманы и положил в карман. Бабаджи Махашая понял, что у Гириша Бабу недостаёт веры, но всё же заключил его в объятия, которые навсегда избавили драматурга от болезни. С этого времени Гириш Бабу захотел, чтобы Бабаджи Махашая хотя бы один раз пришёл к нему в театр на спектакль. И однажды Бабаджи на его дружеское расположение ответил взаимностью и согласился: «Джоген, сегодня я загляну в твой театр». Вечером Гириш Бабу пришёл опять и сказал: «Баба, сегодня мы ставим Чайтанья-лилу. Если Вы милостиво посетите наш театр, это было бы замечательно». Бабаджи Махашая улыбнулся и ответил: «Пусть будет так, как желает Нитай».

Бабаджи Махашая вместе со своими спутниками пришёл в театр вовремя. Для них в первом ряду были зарезервированы места. Едва они расселись, как началось представление. В это день спектакль отличался от всех прежних. С сидящим в зале Бабаджи Махашая. который был самым настоящим генератором бхакти, вся атмосфера в театре зарядилось энергией бхакти, так что актёры полностью забыли о себе и действовали как настоящие герои, которых они играли, как будто это было не представление, а сама вечная, трансцендентная лила, снизошедшая на сцену. Всё складывалось как нельзя лучше. Зрителям казалось, что они переместились в духовную Навадвипа дхаму, где созерцали Гаурангу, танцующего и поющего в доме Шриваса, и Нитьянанду, который, воспевая и танцуя, шёл от двери к двери, проповедуя Харинаму, превращая грешников, подобных Джагаю и Мадхаю, в святых. Но во время действия спектакля, когда Мадхай с обломком кирпича набросился на Нитьянанду, Бабаджи Махашая издал нечленораздельный звук и упал без сознания. Динабандху Кавьятиртха пытался поддержать его, но, едва коснувшись, зарядился такой сильной энергией божественной любви, что затанцевал в экстазе. Все остальные, кто бы они не были, преданные или атеисты, дотронувшись до Бабаджи, вошли в подобное состояние.

Гириш Бабу пришлось остановить спектакль. Он с удивлением заметил на теле Бабаджи Махашая все саттвика-бхавы. Гириша Бабу также переполнял обновлённый поток преданности, который смёл гордость драматурга и сделал его смиреннее травинки. Когда Бабаджи Махашая пришёл в себя, он упал к его стопам и обратился к нему со сложенными в области сердца руками: «Баба, я очень гордился тем, что написал пьесу о Чайтанья-лиле и поставил её на сцене. Но сегодня по Вашей милости я понял, что Чайтанья-лила проявляется сама по себе. Я также осознал, что потратил свою жизнь в греховных занятиях, из-за которых мне нет места даже в аду. Но Ваша песня-киртан, недавно услышанная мною, до сих пор звучит в моих ушах:

Так благословите же меня, чтобы я не тратил время на пустяки и предался стопам Нитьянанды. заслужив, таким образом, Его милость прежде, чем придёт моя смерть».

Бабаджи Махашая очень обрадовали эти слова. Он обнял и благословил Гириша Бабу, после чего удалился.

Через некоторое время Бабаджи Махашая вернулся в Пури. Его стали навещать Баларама и другие преданные. Баларама сразу объявил: «Всё, о чём Вы говорили, сбылось. Согласно Вашим инструкциям я отправился поклоняться девяти планетам в Конарк. Вернувшись оттуда, я услышал, что правительство намеривается назначить на пост управляющего храмом англичанина и в данный момент ожидается согласие махараджа. Сначала все испытывали тревогу, но сейчас успокоились, увидев мягкость и религиозность нового управляющего».

Бабаджи ответил: «Я счастлив, узнать всё об управление храмом и о служении Джаганнатхе. Сейчас иди и принеси прасад Джаганнатхи. Со мной пришёл Махапрабху. Ему надо предложить прасад». Према Дада удивился словам Бабаджи и сказал: «Махапрабху является Самим Бхагаваном. Нараяна и другие боги — Его частичные воплощения. Как Вы можете предлагать Ему прасад Джаганнатхи или любых других богов?»

Бабаджи Махашая продолжал отвечать: «Ты задал хороший вопрос. Я уже в нескольких случаях тебе говорил, чтобы ты не смешивал таттву или конечную реальность, как она есть, с лилой. Таттва и лила — два различных аспекта одного и того же. Что касается аспекта Бхагавана, как рассматривает Бога таттва, Он безграничен, вездесущ и совершенен во всех отношениях. В этой форме Бог непостижим, и Ему невозможно поклоняться. И вопрос о Его птах не ставится. Его явление и исчезновение, детство и зрелость, женитьба и санньяса, танцы и киртан не имеют никакого значения. Но Бог по своей природе — раса (духовное блаженство) и расика (наслаждающийся блаженством). Раса невозможна без лилы. Ради лилы Он скрывает внутри Себя безграничность, вездесущность, совершенство и другие Свои качества, которые следуют Его сущности, как конечной реальности или всесовершенной личности, и подчиняются Его собственной лила-шакти, которая по своему желанию заставляет Его танцевать, подобно человеческому существу. Под чарами лила-шакти Он позволяет связать себя маме Яшоде, подносит на голове тапочки для Нанды, позволяет взобраться на Свои плечи друзьям Судаме, Шридаме, танцует под песни гопи (пастушек) и наслаждается их обществом. Махапрабху без сомнения всесовершенный Господь, поскольку Он не кто иной, как Кришна. Однако в лиле он принимает роль преданного. Он не только поклоняется Джаганнатхе и вкушает Его прасад, но и берёт пыль со стоп вайшнавов, и поступая так, испытывает большее счастье, чем то, которое исходит из Него Самого как всесовершенного Господа. Махапрабху как таттва отличен от Махапрабху в лиле. В таттве доминирует Его айшварья (сила), а в лиле — мадхурья (сладость). Если смешать айшварью и мадхурью, то сладость лилы исчезнет».

Спустя некоторое время в сердце Бабаджи Махашая возникли приятные переживания, и он понял, что четыре других Тхакура (Божества) также жаждут его служения. Он позвал столяра Лакшмана Махарана и попросил его сделать красивую особую симхасану (алтарь) для Божеств. Лакшман согласился: «Я сделаю. Я думаю, размер симхасаны должен быть достаточным для Радхи и Радхаканты[224]».

«Нет, скоро ожидается прибытие четырёх других Божеств. Симхасана должна быть настолько большой, чтобы кроме Радхи и Радхаканты обеспечить место ещё и для гостей», — поправил его Бабаджи.

Симхасану сделали. После того, как Радху и Радхаканту установили на ней, один из учеников Шри Радхарамана Дева Даса Бабаджи спросил: «Когда прибудут эти другие Тхакуры?»

Бабаджи ответил: «Они появятся в пределах десяти или двенадцати дней».

— Откуда Они появятся?

— Двое из Них прибудут из Харидвара, и ещё двое — из Калькутты.

— Они все Божества Радха-Говинды?

— Два Божества из Харидвара — Радха-Говинда. Их зовут Радха и Радхавинод. А Те, которые из Калькутты — Гаура-Нитай[225].

Однажды Бабаджи Махашая написал письмо Джогену Бабу в Калькутту, в котором попросил того послать с длинной трубкой хукку и табак, бывший у него в наличии. Лалита Даси, стоявшая позади, прочитала письмо и спросила: «Что Вы будите делать с хуккой и табаком?»

Вабаджи ответил: «Из Харидвара скоро прибудет Тхакур. Он будет гостем нашего Радхаканты и Он курит кальян». Итак, всё было приготовлено для царского приёма царственных гостей.

Вскоре в матх прибыл Брахмачари с Божествами. Божества омыли и должным образом установили в храме, назвав Их Шри Радхавинод. Брахмачари рассказал Бабаджи всю историю о том, как нашли Винода Бихари и о Его настойчивом требовании доставить Их в матх, чтобы Они могли наслаждаться любовным служением. В конце беседы он предупредил, что Винод Бихари любит курить хукку. После чего принёс табак и кальян, которым обычно пользовался Тхакур. Однако Виноду Бихари предложили хукку и табак, доставленные из Калькутты. Трубку кальяна поместили в Его руку, а дверь храма закрыли. Через некоторое время, когда открыли двери, храм был наполнен дымом и ароматом табака. Так происходило изо дня в день, и многие люди приходили в храм, чтобы поглядеть на эту лилу Радхавинода.

Спустя некоторое время Бабаджи Махашая дважды побывал во Вриндаване вместе с несколькими учениками. Он обычно останавливался на Радхакунде или Кусум-сароваре всегда окружённый многими Бабаджи и другими преданными, которые задавали ему разного рода вопросы, связанные с садханой. В продолжении этих бесед он часто подчёркивал значение и важность крипы или милости Кришны.

Как-то раз пожилой человек спросил его: «Баба, какой самый лёгкий путь достижения Радха-Говинды?» Бабаджи ответил: «Для джив Кали-юги нет никаких способов, кроме крипы Радха-Говинды».

— Но как мы можем получить эту милость?

— Для достижения крипы есть только одно средство: крипа. Кришна вечно управляется и контролируется крипой. Он делает то, что заставляет Его делать крипа. Кришна, подобно марионетке, идёт и благословляет дживы, к которым Его направляет, дёргая за нити, крипа, ни на миг не беря во внимание их происхождение или касту, знание или невежество, достоинства или недостатки, бхаджан или что-либо ещё. Путана хотела убить маленького Кришну, дав Ему в рот сосок своей груди, смазанный ядом, и крипа вынудила Его благословить её так же, как Он благословил бы свою кормилицу.

— Если крипа беспричинна и не делает различий, она должна течь одинаково как к добродетельным людям, так и к порочным. Кришна должен быть также милостив ко всем демоническим женщинам, как к Путане.

— Истинно, но человек должен иметь, по крайней мере, стремление или лобху (жадность) к крипе. Доктор из милости хочет дать больному таблетки, но если знает, что гот не нуждается в лекарствах и непременно выбросит их, разве он даст? Хотя у Путаны не было никакого стремления к Кришна-крипе, она сильно жаждала Его смерти. Стремление к Кришне, даже если оно враждебного характера, автоматически привлекает Его крипу.

— Я разделяю Ваше мнение, что человек должен иметь лобху или стремление к милости, для того чтобы обрести милость. Но как обрести лобху?

— Человек жадный по своей природе. Он не счастлив, поскольку из глупости делает объектом своей лобхи материальные вещи. Ему надо только перенаправить свою жадность на Кришну и Его крипу.

- Но разве это сделать так просто? Материальные объекты в пределах нашей досягаемости. Мы их видим и привлекаемся ими. Но мы не чувствуем такую же притягательность к Кришне. Трудно развить лобху к вещам, которые не привлекают.

- Влечение к Кришне и Его крипе можно развить по великодушию махапуруши, который сам благословен Кришна-крипой. Общение с такой личностью само по себе развивает влечение к Кришне.

— Итак, это значит, что крипа махапуруши, который осознал Кришну, и есть главное средство достижения Кришны-крипы?

- Да, в Чайтанье-чаритамрите говорится, что ничего не возможно достичь без махат-крипы (милости великих душ). Что говорить о Кришна-крипе, даже не возможно освобождение из оков Майи. (Чч. 2.22.32).

Однажды из Вриндавана пришёл Шрипада Рагхунандана Госвами и сказал сердито Бабаджи Махашая: «Я понял, ты превозносишь крипу в небеса, но не придаёшь значения садхане и проповедуешь соответствующим образом. Я пришёл, чтобы выразить свой протест. Милость не плод, который падает с дерева. Её не возможно достичь без садханы».

Бабаджи Махашая поклонился гостю и предложил ему асану, чтобы тот мог сесть. После того как Шрипада немного успокоился, Бабаджи сказал со сложенными в намаскаре руками: «Если Вы милостиво разрешите, я мог бы что-нибудь сказать в этой связи».

— Да, я слушаю.

— Я хочу указать, что если крипу можно достичь с помощью садханы, то это не крипа. Если на Господа возложена обязанность давать то, что мы хотим, в соответствии с нашей садханой, как Его можно назвать крипамайя (милостивым)? Мы можем назвать Его крипамайя, если Он одаривает милостью даже тех, кому неоткуда ждать помощи или поддержки и кто настолько слаб, что не может делать никакой садханы. Мы дживы Кали-юги так основательно запутались в силках Майи, что для нас почти невозможно совершать любую садхану без крипы. Наши умы неустойчивы. Мы всегда в погоне за материальными объектами и жаждем в жизни преходящих наслаждений. Для нас очень трудно отвлечь ум от них и думать о Господе или медитировать на Него. Я не принижаю значение духовной практики. Садхана необходима, но она невозможна и бесплодна без крипы. Вы говорите сперва садхана, затем крипа, а я — наоборот. Крипа всегда предшествует садхане. Те, кто верят в гьяну, карму и йогу, могут быть до некоторой степени успешны в достижении чего-либо с помощью садханы, но упасана[226] Враджа-бхавы невозможна без крипы, поскольку в такого рода упасана-анугатьи, что значит руководство гуру и зависимость от него и всех вышестоящих, необходима милость. Также анугатъя подразумевает крипу. Садхана нужна для обоих: садхаки и сиддхи. Однако на любой стадии необходима анугатья.

— Вы хотите сказать, что пример садханы и бхаджанг шестерых Госвами и других спутников Махапрабху, который они нам дали, не имеет какой бы то ни было важности?

— Госвами отреклись от мира и жили под деревьями, иногда под одним деревом, иногда под другим, временами им давали что-нибудь поесть, а временами они обходились без пищи, иногда они спали, а иногда бодрствовали всю ночь и совершали бхаджан. Для нас очень трудно следовать по их стопам. Их бхаджан — объект нашей медитации. Они из милости к нам, дживам Кали-юги, показали образец идеального садхана-бхаджана так, чтобы если мы не сможем ему следовать, то смогли бы достичь цели бхакти-садханы только медитируя на него. Однако мы должны следовать по их стопам настолько, насколько возможно, завися всё время и всем сердцем от крипы, без которой все наши усилия будут тщетны.

Шрипада вернулся во Вриндаван удовлетворённый.

Как-то ночью Бабаджи Махашая лежал под деревом на Кусума-сароваре, и Бабаджи Шьяма Дас, которого он очень любил, массажировал ему стопы. Все остальные спали. Внезапно из тела Бабаджи Махашая изошло сияние, столь лучезарное и ослепительное, как тысячи святил. Шьяма Дасу пришлось зажмуриться. Через некоторое время, когда он открыл глаза, то увидел нечто изумительное, прежде не виданное, проявившееся из сияния. Шьяма Дас, сбитый с толку, погрузился в размышления. В этот момент Бабаджи Махашая убрал свои ноги с его колен, и всё исчезло. Затем он воскликнул: «Кришна, Кришна! — и позвал: «Шьма!»

Шьяма Дас откликнулся: «Да, Баба». «Скажи мне, что ты хочешь?» — спросил Бабаджи.

Шьяма Дас растерялся от неожиданности. Он продолжал глядеть в лицо Бабаджи, но ничего не говорил.

Бабаджи стал говорить сам: «Послушай, очень легко найти Нитай-Гауру и Радха-Кришну. Они всегда рядом и вокруг тебя. Ты не можешь Их распознать, потому что в твоём сердце нет чистоты. Для того чтобы узнать Их, тебе нужно иметь подходящее сердце и соответствующее духовное тело. Все различные виды садханы, предписанные ачарьями, предназначены для развития такого тела. Как только духовное тело достигнуто, Кришна также достигнут».

Услышав о садхана-бхаджане, Шьяма Дас от удивления вытянул лицо. Но Бабаджи Махашая продолжил: «Не беспокойся, в бхаджане или вне бхаджана ты всегда найдёшь милость Нитая. Я сказал найдёшь, значит найдёшь».

По возвращении Бабаджи Махашая в Пури, Раджагуру Шри Рагхунатха Део Госвами, который был великим преданным и каждый день приходил к Бабаджи, однажды ему пожаловался: «Посмотри Дада, я с каждым днём из-за диабета становлюсь всё слабее и слабее. Ночью мне приходиться несколько раз сходить в туалет, чтобы помочиться».

Бабаджи Махашая ответил: «Не бери во внимание. Как-нибудь вдвоём мы сходим на берег Ганги. Там вода смешается с водой, и ты будешь счастливо совершать бхаджан до конца своих дней».

Шрипада обрадовался, узнав об этом, и спросил: «Когда мы пойдём?»

«Давай пойдём в следующий понедельник», — ответил Бабаджи.

Лалита Даси встревожилась. Позднее, уличив подходящую возможность, она спросила у Бабаджи Махашая, что тот имел в виду, сказав: «Вода смешается с водой». Но он ей порекомендовал: «Тебя не надо об этом беспокоиться. С целеустремлённой преданностью делай своё служение. Сева является средством, так же как и целью».

— Но я очень встревожена этими словами. Как бы я ни пыталась, я не могу успокоиться.

— Что ты думаешь, они могут означать?

Я думаю, что на берегу Ганги Вы возьмёте на себя болезнь Шрипады.

— Предположим, я поступлю так, что в этом плохого? Если, отвергнув жалкое и бесполезное тело, я могу спасти хорошего человека, разве это не будет для меня большой удачей?

Ответ Бабаджи вызвал сильный страх в сердце Лалиты Даси и других, кто находился поблизости. Они заплакали. Тогда он улыбнулся и произнёс: «Я не понимаю, почему вы страдаете по причине ложных предчувствий. Жизнь и смерть зависит от Нитай Чанда. Он так долго давал мне жить и, как марионетке, танцевать в Его руках. Если Он захочет, то я потанцую ещё, иначе невозможно. Что бы Он ни сделал с нами, это всегда для нашего блага. Вы не должны поддаваться страху. Совершайте Харинаму и севу». Бабаджи этими словами пытался успокоить преданных и затем ушёл на даршан в храм Джаганнатхи.

На следующий день Бабаджи вместе с Рагхунатха Део Госвами и несколькими другими преданными отправился в Навадвипу. Придя в Навадвипу, он поручил Говинде и Пхани помогать Рагхунатхе Део.

Теперь для Бабаджи Махашая пришло время устранить себя и свои лилы с земного уровня существования. Конец должен был соответствовать его жизни как акту служения и принесения себя в жертву тем, кого он любил. И именно так оно и произошло. Бабаджи уже намекнул об этом в Пури в разговоре с Рагхунатха Део Госвами.

Как-то Рагхунатха Део Госвами сказал ему снова: «Дада! Я слабею из дня в день. Мне необходимо мочиться двадцать пять раз днём и ночью, что доставляет много неудобств жителям ашрама». Бабаджи посмотрел на него несколько секунд и спросил: «Ты уже принял омовение?»

— Ещё нет.

— Хорошо, тогда пойдём на берег Ганги.

Они пришли на берег Ганги и, поклонившись священной реке, зашли в воду по пояс. Бабаджи внезапно принял серьёзный вид и спросил Госвами: «Скажи мне, где ты сейчас стоишь?» «Я стою в Ганге в Навадвипе», — ответил Госвами.

— Пообещай, что, стоя в Ганге в Навадвипе, ты сделаешь всё, что я тебе скажу.

— Я обещаю, что, стоя в Ганге в Навадвипе, сделаю всё, как ты скажешь.

— Сейчас зачерпни воду ладонями и повторяй за мной.

Госвами Прабху сложил ладоши и набрал в них воду Ганги и стал смотреть на Бабаджи Махашая, любопытствуя, что же тот скажет ему повторять.

Бабаджи начал говорить: «Скажи: мать Ганга!» «Мать Ганга!», — повторил Госвами.

«Я передаю Радхараману Чарану Дасу Бабе все болезни, которые изнуряют моё тело. Будь свидетельницей», — продолжал Бабаджи.

Госвами Прабху ужаснулся. Всё его тело задрожало. Однако он, как заколдованный, со слезами на глазах повторил: «Я передаю Радхараману Чарану Дасу Бабе все болезни, которые изнуряют моё тело. Будь свидетельницей».

Сказав эти слова, он по просьбе Бабаджи вылил воду из своих ладоней в его. Бабаджи Махашая окрапил себя этой водой, обнял Госвами Прабху и сразу побледнел. Затем он сказал Госвами трижды окунуться в реке. Когда Госвами после третьего погружения вышел на берег, он посветлел и выглядел совершенно здоровым.

Однажды Бабаджи Махашая с Шри Хари Маджумдаром, жителем Навадвипы, пошёл смотреть сад, напротив Шриваса Ангана, В саду стояла беседка, и росло много фруктовых деревьев и разнообразных цветов. Бабаджи Махашая сказал Хари Маджумдару: «Именно в таком месте я желал бы сесть в самадхи. Я бы хотел его купить. А хозяин продаст?»

«Хозяин сада Махитош Бабу, он как раз занимается его продажей», — ответил Маджумдар.

— Очень хорошо! Тогда обговори с ним все вопросы о покупке сегодня и прямо сейчас. Я не хочу покидать это место даже на мгновение.

Сад купили и наняли рабочих для ремонта и реконструкции, чтобы предать ему новый вид. Но как Бабаджи Махашая мог жить в саду без Радхи и Радхаканты, двух божественных драгоценностей его сердца, которые были жизнью его жизни и душой его души? Он почувствовал в сердце боль по Ним и по Их према-севе (любовному служению).

Любые переживания в сердце преданного неизменно отзываются соответствующими переживаниями в сердцах Радхи и Кришны. Они тоже начали страстно желать его служения. Как-то ночью Они явились ему во сне и сказали: «Послушай, Мы в бедственном положении. Спаси Нас».

Бабаджи Махашая преисполнился чувствами и спросил: «О, мой Господь, где Ты?»

Кришна ответил: «Мы лежим закопанные под полом храма Пранакришна Маллика в Сатгачие.

— Как я узнаю, в каком месте храма Вы закопаны?

— Я лежу в северо-западном углу храма под кучей хлама. Шри Радха и Чатурбхуджа-Нараяна-мурти[227] закопаны на юго-востоке под полом в месте, позади двух медных горшков.

— Что мне делать, если хозяин храма не разрешит войти в храм или не позволит забрать Вас?

- Любой человек может пойти и забрать Нас. Хозяева возражать не будут, поскольку они материалистичны и вовсе не интересуются Нами.

Бабаджи Махашая очень огорчился, услышав о бедственном положении Божеств. Он заплакал и не мог спать всю ночь. Рано утором Бабаджи послал в Сатгачию человека за Кунджа Дасом Госвами. Когда Кунджа Дас явился, он всё ему объяснил и попросил принести Божества, и тот отправился в Сатгачию вместе с Випина Бихари Госвами.

Бабаджи Махашая ждал с нетерпением прибытие Божеств. Он снова и снова выходил из ашрама посмотреть не несут ли Божества, но возвращался разочарованный, но всё-таки, в конце концов, увидел приближающихся Кунджа Даса Госвами и Випина Бихари Госвами. Он побежал им навстречу и обнял Божества Шри Радхи и Шри Радхаканты. Его охватил восторг, а на теле появились саттвика-бхавы. Он, танцуя, отправился к Шри Гуру деву. Шри Гурудев обрадовался при виде Божеств и дал наставление установить Их должным образом после абхишеки. В благоприятный день явления Нитьянанды Прабху Божества установили в только что купленном саду, который не был ещё полностью обновлён и назван «Радхараман Багх». Перед садом установили вывеску со следующей надписью.

Шри Вриндавана-лила

Шри Радхараман Багх, Анангананда Сукхамая Кунджа,

Сева (служение) Ананга Манджари Деви[228]

Из группы Лалиты Сакхи.

Были также даны соответствующие распоряжения для организации аштакалья-севы Радхе и Радхаканте.

На второй день месяца пхалгуна, шукла пакта, бангобда 1312 (1905 года), Бабаджи Махашая в своей маижари сварупе присоединился к нитья-лше, чтобы служить Радхе и Кришне в Нитья Анангананда Сукхамая кундже, в то время как в своей форме Радхарамана Чарана Даса Дева он сел в самадхи в Радхарамана Багхе, где и сидит поныне[229].

Стр. 132. Эта песня санкиртаны пришла к Бабаджи в ум, когда он находился в трансе, и стала его любимой, поскольку она в своих нескольких словах содержит основы учения Шри Чайтанья Махапрабху — цель и способ её достижения. Первая строка объясняет цель, а вторая — средство. Цель осознать Нитай-Гауру, Радха-Шьяма и любовное служение Им. Средство, через которое приходит осознание — это «Харе Кришна» махамантара. Бхаджа значит медитировать или поклоняться, пабе — достигнешь, джапа — повторение мантры, подсчитывая прочитанные круги на чётках. Бхаджа и джапа обязательны. Гуру предписывает ученику медитировать на Нитая, Гауру, Радху и Шьяма (Кришну) и одновременно повторять махамантру, поскольку медитация приносит плод только тогда, когда сопровождается докапай (Шри Джива Госвами комментарии к Ш. Бх. 11.5).

Правило, согласно которому Имя стоит после бхаджа имеет определенное значение. Бхаджа вызывает образ гуру, говорящего ученику медитировать на Нитая, Гауру, Радху и Шьяма. Призыв к гуру необходим, поскольку садхака медитирует на Нитая, а Нитай — гуру-таттва (принцип гуру). Гуру садхаки является одним из проката или проявлением Нитая. Осознание Нитьянанды, ведёт к осознанию Гауранги и затем к Радхе и Кришне, о чём указывает слово пабе.

Однако имеется некоторое неправильное понимание относительно киртана, представленного Шри Радхараманом Чараном Дасом Бабааджи, и мы сделаем хорошее дело, если устраним его. Иногда предполагают, что песня-киртан Бабаджи Махашая заменяет «Харе Кришна» махамантру, поскольку некоторые преданные поют её вместо махамантры на санкиртане, а именно киртане, с участием многих людей под аккомпанемент мриданг, каратал и других музыкальных инструментов. Но она не заменяет махамантру, что ясно из второй строчки её текста, указывающей, что во время джапы нужно повторять Харе Кришна, и из того факта, что тот, кто поёт эту строку во время санкиртаны, повторяет махамантру только во время джапы. Они не повторяют махамантру во время санкиртаны, поскольку они говорят, что нет упоминаний, где бы Сам Махапрабху поступал таким образом. В первой процессии санкиртаны, которую вёл Махапрабху к дому Чанда Казн было семь различных групп, как описано в Чайтанье-чаритамрите, и каждая группа пела свою песню. Ни одна группа не пела махамантру. В своём путешествии по Южной Индии Махапрабху также представлен, повторяющим песню:

Рама Рагхава, Рама Рагхава, Рама Рагхава Ракшамам. а не махамантру. Кроме того, в Его наставлениях преданным Он предписывал повторение махамантры как джапы и пение других песен санкиртаны типа «Хари Харайе намах Кришна, Ядавая намаха» и «Гопала Говинда Рама Шри Мадхусудана…» в санкиртане (Ч.Бх. 2.23.79–80).

Причина, по которой Махапрабху не давал указаний петь махамантру во время санкиртаны, может быть заключается в том, что Он рассматривал подсчитывание кругов в процессе повторения обязательным. Он говорил, что нет правил касающихся повторения махамантры, кроме одного: круги нужно подсчитывать (Ч.Бх. 2.23. 77–78). В Хари Бхакти Виласе говорится, что джапа без подсчёта кругов бесплодна (Х.Бх. В. 17.60). Подсчёт кругов во вермя санкиртаны неудобен и даже невозможен, поскольку преданные в санкиртане, воспевая, обычно танцуют и играют на музыкальных инструментах.

Однако, что касается Барха Бабаджи Махашая, мы можем найти в Чаритра Шудхе, его биографии в шести томах, написанной на бенгали, что, по крайней мере, в двух случаях он просил своих учеников петь во время санкиртаны Харе Кришна махамантру, а сам тем временем садился и подсчитывал круги, — возможно показывая этим, что он не против пения махамантры в санкиртане, если кто-нибудь будет подсчитывать число повторений. Он сам в санкиртане обычно пел «Бхаджа Нитай-Гаура, Радхе-Шьям…», поскольку Нитай и Гаура очень милостивы и также нет необходимости считать число повторений. Цель воплощения Нитая и Гауры на земле состоит только в том, чтобы освободить слабые и падшие души Кали-юги и, поступая таким образом, Они не принимают во внимание их оскорбления (Ч.Ч. 1.8.25–28).

Однако большинство людей поют Харе Кришна махамантру в санкиртане без подсчитывания кругов из-за отсутствия ясных запрещающих указаний. Это правда, что ни Махапрабху, ни шастры не дают определённых наставлений против пения махамантры в санкиртане без подсчёта количества повторений.