Святые Бенгалии

Глава 10 Шри Навадвипа Чандра Дас Бабаджи (Навадвипа, Пури)

Шри Навадвипа Чандра Дас Бабаджи был выдающимся учеником Шри Радхарамана Чарана Даса Дева. Ничего не известно о его жизни до того, как он стал садху, кроме одного эпизода, когда он со своей женой и другими родственниками отправился в паломничество по Навадвипе, где повстречал Шри Радхарамана Чарана Даса, в то время известного под именем Раджен Бабу, и полностью отдал себя в его распоряжение. Он всецело предался стопам гуру и принял отречение от мира. С тех пор они почти не расставались. Хотя он принял Раджена Бабу в качестве гуру, их взаимосвязь не походила на отношения обычного гуру с обычным учеником. Она основывалась на чистой любви, как между двумя братьями. Навадвипа Дас называл Радхарамана Чарана Даса дада (старшим братом), а тот в свою очередь любил его как младшего брата. Любовь между ними была настолько глубокой и сильной, что они казались одной душой в двух телах. Даже хотя они отличались друг от друга телами, однако были едины как души. Их мысли и чувства совпадали, что подтверждается многими случаями.

Однажды, когда Радхараман Чаран Дас уехал в Каттак, а Навадвипа Дас остался в Джханджапита матхе в Пури и рано утром приступил к приготовлению завтрака, Лалита Даси[230], которая обычно каждый день готовила на кухне, очень удивилась, увидев его на своём месте. Он приготовил рис и два овощных блюда: расу[231] из картофеля с бади[232] и сабджи[233] из баклажанов, сахаджаны и картофеля, затем предложил всё это Тхакуру, и в восемь часов у него уже был готов прасад. Лалита Даси спросила его: «Что с тобой сегодня случилось? Почему ты готовишь так рано и для кого?»

Навадвипа Дас ответил: «Для кого мне ещё готовить? Дада должен приехать. Он будет очень голодным и сразу по приезде попросит прасад».

Лалита Даси сказала другим обитателям ашрама-. «Только посмотрите на него! Барха Баба в Каттаке. Не поступило никакой информации о его приезде, а Навадвипа дада готовит для него завтрак».

Едва она закончила свою речь, как, воскликнув: «Джай Нитай», — появился Барха Бабаджи. Как только Лалита Даси поднялась после поклона ему, он выпалил: «Лалита! Я очень голоден. Я ничего не ел вчера вечером».

Лалита отрапортовала: «Прасад готов. Мне принести его самой?»

Бабаджи Махашая удивлённо спросил: «Какой прасад? Я хочу рис с расой из картофеля и также сабджи из баклажанов, картофеля и сахаджаны».

Лалита, расстилая асану, ответила: «Пожалуйста, садитесь. Я сейчас принесу ваш заказ».

Бабадиж сел. Лалита Даси поставил перед ним тхала (поднос) с прасадом. Он пришёл в изумление, увидев содержание подноса, и воскликнул: «О! Точно то, что я хотел поесть! И всё приготовлено так рано, — затем добавил, — а… я понял. Навадвипа здесь. Кто ещё мог узнать, что у меня на уме?»

Как-то раз, находясь в Джханджапита матхе, Бабаджи внезапно воскликнул: «Ох! Сегодня Навадвипа Дас дал мне поесть такую кислую сливу, что у меня разболелись зубы».

Кто-то из преданных возразил: «Баба! Навадвипа сейчас нет в ашраме, он в Сакшигопале. Как он мог дать Вам сливу?»

Бабаджи сказал: «Об этом ты можешь узнать у Навадвипа Даса, когда он вернётся».

Навадвипа Дас вернулся на следующий день. Всё обитатели матха сразу же набросились на него с расспросами: «Дада! Давал ли ты Бабе вчера кислую сливу? Он говорил что у него от кислоты потрескалась на зубах эмаль».

Навадвипа Дас бросился в слёзы. Его друзья спросили его, почему он плачет. Он ответил: «Я совершил оскорбление. Вчера в Каттаке, проходя через поле, я увидел под деревом большую сливу. Я поднял сливу и прежде, чем съесть, как обычно в уме предложил её Бабе. Я даже и не думал, что он примет такой пустяк, предложенный ему с большого расстояния. О, я как последний глупец предложил ему кислую сливу!»

Навадвипа Дас ничего не хотел знать, кроме гуру, и ничего не делал, кроме служения гуру и стал сиддхой только посредством служения гуру. Он стал незаменимым спутником гуру, поскольку через него гуру мог решать задачи, непосильные для других учеников. Как можно видеть из предыдущей главы, это именно его выбрал гуру для осуществления своего плана пригласить все собак Навадвипы на грандиозный пир в честь ухода Бхакти Ма, преданной души в теле собаки. И он с успехом справился с заданием — собаки приняли приглашение и вели себя, подобно людям.

Самым дорогим делом своей жизни Радхараман Чаран Дас считал освобождение падших душ. Никто не мог помочь ему в этом лучше, чем Навадвипа Дас, поскольку он принял глубоко в сердце человеческую доброту, и оно легко таило при виде страдания живых существ.

Однажды в Каттаке возле офиса муниципального управления он увидел телегу с отбросами, запряжённую быком с раной на шее. Сердце Навадвипа Даса растаяло от сострадания к раненому упряжью быку. Он подошёл к телеге и попросил погонщика сойти с неё, и тот, как заколдованный, спустился на землю. Навадвипа Дас попросил погонщика освободить бедное животное и запрячь его самого, но тот стоял остолбеневший и отказывался подчиняться. Навадвипа Дас продолжал настаивать на своём. Вокруг собралась толпа людей. Поющий и танцующий на улицах города монах, в белых одеждах, не был для них незнакомцем. Его также знали чиновники муниципального управления. Они вышли, извинились, привели и запрягли другого быка вместо раненного.

Важнейшее служение Навадвипа Даса своему гуру заключалось в том, чтобы разыскивать наиболее греховных и опустившихся людей, которых он мог бы привести для предания лотосным стопам своего благодетельного и всемилостивого дада, чтобы они могли получить освобождение. В этой связи есть интересный случай с Анандой Митрой. Он был самым богатым адвокатом в Каттаке, но не было такого греха, даже самого отвратительного, которого ни совершил бы этот скептик и циничный атеист.

Одним днём Навадвипа Дас пришёл к его дому и стал петь, подыгрывая на караталах: «Бхаджа Нитай-Гаура, Радхе-Шьяма, джапа Харе Кришна Харе Рама». Сторож, хорошо знавший хозяина, сказал непрошенному гостю, чтобы тот убирался по добру, по здорову. Но Навадвипа Дас не слушал его. Тогда из дома вышел Ананда Бабу и спросил его: «Что тебе надо?» Певец не отвечал и продолжал петь, поскольку действительная цель его прихода была в том, чтобы дать послушать адвокату Харинаму. Ананда Бабу со злостью прикрикнул: «Ты маньяк! Почему ничего не отвечаешь? Что ты хочешь?»

«Ничего», — ответил Навадвипа, улыбаясь.

- Тогда зачем ты здесь распелся?

— Сам не знаю.

- Тогда кто знает?

- Господь знает.

Внешне в подавленном состоянии Ананда Бабу ушёл в дом, приказал слуге дать нищему четыре пайса[234] и отправить его подальше. Слуга протянул деньги странному визитёру, но тот по-прежнему пел, не обращая на них внимания. Анада Бабу закричал из своей гостиной комнаты, спрашивая у слуги, почему тот не даст нищему деньги и не прогонит его. Слуга вернулся в дом и доложил: «Сер, он не берёт деньги и не уходит. Похоже, его интересует только киртан». Ананда Бабу пришёл в ярость и закричал: «Ах, так! Мошенник не хочет уходить по-хорошему. Ну, подожди у меня, я сейчас выйду». Слуга быстрее побежал к воротам и заговорил, предупреждая: «Убегай немедля, Бабу идёт. Он побьёт тебя». Навадвипа Дас рассмеялся и стал петь ещё громче. Тем времени к воротам подскочил разъяренный Ананда Бабу и заорал: «Ты свинья! Говори, что тебе надо, или убирайся к своему свинопасу!»

Навадвипа Дас ничего не ответил, а только с улыбкой взглянул на адвоката. Ананда Бабу пришёл к заключению, что монах не в своём уме и, смягчив вибрации своего голоса, медленно проговорил: «Возьми деньги и уходи. Или скажи, в конце то концов, что ты хочешь?»

Но Навадвипа Дас только хотел, чтобы адвокат послушал киртан, поэтому он продолжал:

Но почему Ананда Бабу должен был слушать? Он в гневе сказал слуге принести его кнут. Слуга исполнил приказ. Ананда Бабу с кнутом в руке встал перед настырным певцом, глядя на него в упор. Навадвипа Дас, улыбаясь, продолжал петь с ещё большим энтузиазмом. Его глаза сияли любовью, а лицо светилось трансцендентным восторгом, что повергло бедного адвоката в дикое изумление. Он задумался: «Однако этот тип не обычный попрошайка и не сумасшедший». Его отношение к докучливому монаху резко изменилось, и он произнёс ласковым убедительным тоном: «Пожалуйста, скажи мне, почему ты не объясняешь цель своего визита».

Навадвипа Дас с улыбкой на устах ответил: «Я хотел бы что-нибудь поесть?»

— А что ты хочешь поесть?

— Лаай (дутый рис)[235].

Ананда Бабу швырнул нищему четыре пайса и надменно бросил: «Возьми деньги и поешь лаай».

«На что мне это?» — странно отреагировал Навадвипа Дас.

Ананда Бабу не совсем понял, что тот имел в виду, поэтому бросил перед ним другую монету в четыре анны[236] и сказал: «Купи на эти деньги лаай и поешь».

Однако странный нищий, даже не взглянув на серебряную монету, засмеялся и удалился. Ананда Бабу остался стоять, в недоумении глядя ему в след, пока тот не исчез за поворотом. Затем он как обычно отправился в суд, но мистическая фигура незнакомца не выходила у него из ума.

Два дня спустя около восьми часов утра Навадвипа Дас снова пришёл к дому Ананда Бабу и стал петь: «Бхаджа Нитай-Гаура, Радхе-Шьяма, джапа Харе Кришна Харе Рама». Адвокат занимался с судебными бумагами. Едва заслышав пение Навадвипа Дас, он сказал слуге: «Позови в дом этого маньяка». Слуга выполнил поручение. Навадвипа Дас зашёл в дом и встал перед Ананда Бабу. Адвокат с улыбкой предложил ему сесть на стул. Незваный гость сел, и Ананда Бабу спросил его: «Как тебя зовут?»

— Люди зовут меня Навадвипа Дасом.

— Где ты живёшь?

— Я нищий. У меня нет постоянного места жительства. Я живу там, где найду прибежище.

— Где и чем ты питаешься?

— Я ем то, что люди дают мне как подаяние.

Ананда Бабу бросил перед ним монету в одну рупию и сказал: «Возьми это. Ты хотел поесть лаай. Теперь ты можешь это сделать».

Навадвипа Дас поднялся и двинулся к выходу, сказав: «Я хотел лаай, а Вы дали мне рупию. Что мне с ней делать?»

Ананда Бабу умоляюще заговорил: «Хорошо, хорошо, я куплю тебе лаай. Пожалуйста, останься».

«Я приду в другой раз», — ответил Навадвипа Дас и удалился, воспевая: «Бхаджа Нитай-Гаура, Радхе-Шьяма, джапа Харе Кришна Харе Рама». Рупия осталось лежать на своём месте нетронутой.

Ананда Бабу стал размышлять: «Я удивляюсь, что он за человек. Он попрошайка, но не берёт денег. Я подумал, что он сумасшедший, но беседа с ним показала, что с умом у него всё в порядке. Он, кажется, вайшнав, но не похож на обычного вайшнава. Я не понимаю, зачем он приходит ко мне. «Он сказал: «Дай мне что-нибудь поесть», — но не ест ничего, кроме дутого риса. Дважды он приходил и, не поев, уходил».

Прошло три или четыре дня. Вечером Ананда Бабу сидел в мягком кресле на веранде и курил кальян, вдруг появился Навадвипа Дас, поющий: «Бхаджа Нитай-Гаура, Радхе-Шьяма, джапа Харе Кришна Харе Рама». Ананда Бабу обрадовался и крикнул: «Заходи, заходи, я только что вспоминал о тебе». Он сказал слуге принести стул. Навадвипа Дас сел. Ананда Бабу спросил: «Госани[237], скажи мне, что сегодня у тебя на уме?»

— Я пришёл поесть лаай, как обещал в прошлый раз.

— Но почему лаай, почему бы тебе не поесть что-нибудь другое?

— Нет, нет, если Вы дадите лаай, я поем, иначе уйду.

— Очень хорошо, я дам тебе лаай.

Ананда Бабу отправил слугу купить лаай, затем продолжил беседу: «Госани, я удивляюсь, зачем ты приходишь ко мне. Явно, ты не приходишь за рисом. Скажи мне, почему ты здесь?»

— Зачем Вы ходите в суд?

Ананда Бабу почувствовал себя немного оскорблённым, — мелкая сошка задаёт известному адвокату дурацкий вопрос, — и ответил в том же ключе: «Ты приходишь ко мне с тем же намерением, с каким я хожу в суд?»

— Вы образованный человек. Ваши учёные говорят, что всё в этом мире связано одним законом единообразия. Если это правда, тогда почему невозможно, чтобы я пришёл к Вам с той же целью, с которой Вы ходите в суд?

— Я не могу понять ход твоей мысли.

— Допустим, Вы не верите в Бога. Но Вы верите в науку и её законы. Согласно науке, закон, в соответствии с которым солнце, луна и звёзды движутся по своим орбитам и остаются закреплёнными на своих местах, является тем же законом, согласно которому с деревьев на землю падают листья. Он называется законом гравитации. Разве это не так?

— Да.

— Теперь предположим, что Вы подобны солнцу или луне, поскольку Вы большой адвокат. Вы зарабатываете много денег, и у Вас есть много слуг, которые всегда ждут Ваших приказаний. А я лист дерева, нищий, который просит себе на пропитание. Вы так велики, а я очень маленький. Разве это невозможно, что двое из нас отправляются по своим определённым делам в этом мире с одинаковым намерением.

Лицо адвоката покраснело, и он вежливо произнёс: «Я хожу в суд за деньгами. Ты тоже пришёл ко мне за ними?»

— Вы ошибаетесь. Вы не ходите в суд за деньгами. Деньги — это только средство, чтобы достичь цели. Зачем Вам нужны деньги?

— Мне нужны деньги, чтобы потратить их на покупку вещей, которые сделают счастливыми меня и мою семью.

— Итак, счастье является целью. Вы ходите в суд, чтобы стать счастливым. Я тоже прихожу к Вам, чтобы обрести счастье. Я счастлив, когда прихожу к Вам, пою Харинаму и разговариваю с Вами, если, конечно, Вы меня слушаете; это счастье, которым я наслаждаюсь, или цель, качественно на много превосходит счастье, которым наслаждаетесь Вы.

Ананда Бабу нахмурился. Он думал, как может нищий, полностью зависящий в своём пропитание от милости посторонних, быть счастливее человека, имеющего много еды, чтобы прокормить себя и других, и способного наслаждаться всеми доступными удовольствиями в этом мире. Однако он не мог выбросить из головы эту идею, как вымысел воображения безумца, поскольку был теперь убеждён, что Навадвипа Дас не сумасшедший и не безграмотный невежда, который любит поболтать, а разумный человек, которого стоит выслушать, прежде чем не доверять, поэтому продолжил разговор: «Госани, я не могу поверить твоим словам полностью. Ты должен привести достаточные основание, чтобы их доказать».

— Взгляните, счастье, к которому Вы стремитесь, смешано с болью и не постоянно. А в счастье, принадлежащем нам, садху, страданий нет. Оно бесконечное и беспрестанно растёт. То, что Вы называете счастьем, на самом деле наслаждение чувств. Оно делает Вас рабами чувств. Оно опускает Вас всё ниже и ниже в иерархии существования до тех пор, пока Вы не очутитесь в аду. То, что мы называем счастьем, принадлежит душе, а не телу или материальным чувствам. Оно скорее признак освобождения, чем рабства. Оно естественно сопутствует праведной жизни, полностью посвящённой служению Богу, источнику всего счастья.

Этот ответ Навадвипа Даса привёл к обсуждению многих вопросов относительно существования Бога, природы души, жизни после смерти, законов кармы, рая и ада. Длинная беседа растянулась в несколько последующих встреч. Постепенно Ананда Бабу был отлучён от своих материалистичных наклонностей. Адвоката озарило, что человеческая жизнь имеет более высокое предназначение, чем его потакание чувствам в греховном существовании, что есть Бог, перед Кем он был в ответственности за свои поступки, и что за все совершённые им грехи, если их не искупить, его непременно отправят в самые чудовищные районы ада. Он, несомненно, и прежде слышал о Боге, рае и аде, но никогда не был так убеждён в их истинности. Всё это, разумеется, случилось благодаря мощному духовному общению с Навадвипой Дасом, который ходил вокруг в поисках падших душ и силой вытаскивал их из трясины Майи.

Итак, в настроении глубоко раскаивающегося грешника адвокат со слезами, текущими непрерывным потоком, упал к стопам своего спасителя и взмолился: «Дада! Ты пришёл ко мне как мой избавитель. Ты пробудил меня от ужасного сна. Я тонул в колодце материального существования. Ты открыл мои глаза. Теперь ты должен сказать, как мне жить дальше. Я предаюсь твоим стопам». Навадвипа Дас посоветовал: «Бабу, потерпите немного, пока не будете представлены стопам моего дада, Радхарамана Чарана Даса Дева».

Спустя несколько дней Навадвипа дас пригласил в Каттак Барха Бабаджи Махашая. Ананда Бабу, который приехал встречать Бабаджи на станцию, привёз его в свой дом на карете. Ещё находясь с ним в карете, адвокат упал у стопам святого и стал омывать их слезами и причитать: «Баба! Я не знаю, как много я совершил грехов. Я был мясоедом, пьяницей и развратником. Я отнял непорочность у многих женщин и обманул множество людей. В суде я действовал против моих собственных клиентов, чтобы получить деньги от их противников. Доселе я не верил, что есть кто-то стоящий надо мной, кто будет судить меня, и я буду наказан за все мои деяния. Навадвипа Дас открыл мне глаза. Я стал ненавидеть самого себя, как никто другой. Даже Нитьянанда и Гауранга закрыли на меня Свои глаза. У меня есть только одна надежда: Ваши лотосные стоцы. Будьте так добры, одарите меня своей милостью».

В то время как Ананда Бабу плакал и причитал, Бабаджи Махашая сидел, откинувшись на спинку сиденья, а его стопы были в руках у адвоката, которые тот прижимал к своей груди. Бабаджи Махашая слушал его покаянные излияния сердца с полузакрытыми глазами. Время от времени его тело охватывала дрожь, и он восклицал: «Джай Нитай! Джай Нитай!» Когда Ананда Бабу, замолк полностью разбитый, он сказал: «Ананда Бабу, тебя не надо так сильно тревожиться. В этот век Кали никому не будет отказано в милости Господа. Ибо Гаура-Нитай пролили Свою милость на всех, не принимая во внимание их недостатки. Отдай мне все свои грехи, которые ты совершил в этой жизни и прошлой, и с чистым сердцем прими прибежище у стоп Гаура-Нитая». Произнеся эти слова, он заключил Ананда Бабу в объятия и затем, безмолвный, затих. Всё тело Бабаджи стало таким тёмным и тусклым, что его было трудно узнать.

Через небольшой промежуток времени карета остановилась перед домом адвоката. Бабаджи Махашая спустился на землю. Навадвипа Дас увидел потемневшее тело своего гуру и понял, что произошло. Он закричал: «Ха Нитай! Ха Нитай!» — и начал в экстазе танцевать. Бабаджи Махашая поймал его правую руку своей левой, и они стали танцевать вместе. Подошли другие люди с гонгом и караталами и запели киртан. Находчивый Навадвипа Даса, танцующий с Бабаджи Махашая, ловко увлёк его в дом вместе с остальными участниками воспевания.

Соседи услышали звуки киртана и прибежали к дому Ананда Бабу. Они увидели, что адвокат с поднятыми руками танцует в середине ссшкиртаны, и из его глаз бесконечным потоком льются слёзы. «Что за чудо, — говорили они, — Ананда Бабу недавно наводил ужас на садху и вайшнавов. Они не осмеливались подходить к его воротам. А сегодня не только вайшнава-садху поют киртан в его доме, а он сам танцует вместе с ними, подобно преданному вайшнаву!» Кто-то сказал: «Вон тот садху, который выглядит, как безумный. Я видел, как он несколько раз приходил к адвокату. Возможно, изменения в поведении Ананда Бабу произошли благодаря его компании». Другой подхватил: «Посмотрите на этого танцующего в экстазе махапурушу с длинными руками, достигающими колен. Ананда Бабу плачет и молится у его стоп. Это, должно быть, его милостью адвокат внезапно превратился из грешника в святого».

На следующий день Бабаджи Махашая дал адвокату мантру посреди киртана. Огонь раскаяния уже сжёг сорняки нездоровых самскар в сердце Ананда Бабу, а слёзы сожаления размягчили и вымыли его начисто, поэтому семя мантры проросло немедленно. На теле адвоката проявились ашта-саттвика-бхавы. Он вскочил и стал танцевать под пение преданных. Во время танца дрожь его тела и мурашки были настолько интенсивными, что они не поддавались контролю, и он бесчувственный, упал на пол. Даже в бессознательном состоянии у него из глаз нескончаемым потоком лились слёзы, а тело дрожало, подобно листьям дерева в грозу. Спустя некоторое время Бабаджи Махашая поднял его за обе руки и стал танцевать вместе с ним. Ананда Бабу двигался и подпрыгивал, как под чарами колдовства. Навадвипа Дас присоединился к ним, восклицая: «Джай Нитай!» Все присутствующие пришли в крайнее изумление, эта сцена напомнила им освобождение Джагая и Мадхая Господом Чайтаньей.

Однажды Навадвипа Дас шёл пешком из Калькутты в Пури. На пути ему повстречалась проститутка. Возможно, с помощью духовного видения он заметил скрытые у неё в сердце самскары бхакти, стремящиеся наружу. При виде женщины его сердце растаяло от сострадания. Он попросил у неё подаяние, немного дутого риса. Она не отказала, но, давая, попала под гипноз обаяния незнакомца, как будто вместе с рисом отдала саму себя, и ничего не могла поделать, как последовать за ним. Придя в Джханджапита матх, Навадвипа Дас распростёрся в поклоне перед Барха Бабаджи. Распутница, последовав его примеру, также поклонилась. Бабаджи спросил у Навадвипа Даса: «Кто она? Зачем ты её привёл сюда?» Тот ответил: «Она пришла попросить у Вас милости, пожалуйста, благословите её».

Как мог Барха Бабаджи отказать ей в благословение, когда её рекомендовал Навадвипа Дас? Он пролил на неё милость, дав мантра-дикшу. Она стала жить в Пури и совершать бхаджан. С ней произошли беспримерные изменения. Она вскоре стала великой преданной.

Мы уже говорили, что Навадвипа Дас был для Барха Бабаджи, подобно второму «я». Он был для него так дорог и незаменим, что однажды, когда его жизненный срок в соответствии с гороскопом подошёл к концу, и он в действительности умер, Барха Бабаджи должен был вернуть своего ученика к жизни. Разве это не будет звучать странно и удивительно сверх всякой меры, если мы скажем, что, в конце концов, они расстались? Барха Бабаджи оставил любимого ученика, за которым не числилось никаких недостатков или вины, кроме того, что его вера в гуру была настолько глубока и сильна, что он не только считал его, как утверждают шастры, в принципе не отличным от Бога, но и осознал гуру именно таким образом и хотел, чтобы его собственные мысли, речь и поступки соответствовали этой реализации. Этот эпизод его жизни настолько трогательный и таинственный, что для нас будет лучше сослаться на книгу «Жизнь в любви», где он подробно описан:

«В течение последних семи или восьми дней Навадвипа Дас находился в отдалении от Бабаджи Махашая. Он остановился в доме Кунджа Бихари, стоявшем на большом расстояние от Дарджипарха, где жил Бабаджи. Навадвипа Дас время от времени приходил в Дарджипарх, чтобы повидаться с братьями в боге, и уходил назад, не заходя к Барха Бабаджи. Тот тоже ничего не спрашивал о нём. Другие ученики Барха Бабаджи, видя это, одновременно удивлялись и огорчались. У них в сердцах было отведено столько же места для Навадвипа Даса, как и для Барха Бабаджи, а может быть даже и больше. Они могли иногда проигнорировать совет Бабаджи, но никогда — их любимца Навадвипа Даса. Для них не могло быть большего несчастья, чем отсутствие Навадвипа Даса в их кругу. Поэтому, когда тот однажды появился снова, они окружили его и жалобно спросили: «Дада! Неужели ты оставил нас?» «Я не покидал вас. Я не могу вас оставить. Но ваш гурудев отказался от меня до конца жизни», — ответил Навадвипа.

Причиной конфликта между гуру и учеником заключалась в их несогласии относительно гуру-таттвы (учения о гуру). Навадвипа Дас утверждал, что гуру — высшая таттва, что он является совместным воплощением Шри Гаурунги и Шри Нитьянанды. Для него служение гуру означало служение всем, а повторение имени гуру — повторение всех других имён. Бабаджи Махашая считал, что гуру-таттва без сомнения едина с бхагавата-таттвой, но на практике необходимо отличать одну от другой. Как в случае со всем другим мы должны отличать объект, воспринимаем чувствами, от его таттвы, это значит понимать объект, как он есть. Если мы не будем поступать таким образом, то придём к либертарианизму[238] и к полному пренебрежению священных писаний. Гуру-таттва — самая трудная для понимания. Человек может поклоняться гуру-таттве и испытывать от этого удовлетворение в соответствии с его собственной бхавой, но он не должен проповедовать подобным образом другим. Предпочтительнее, практикуя садхту, относиться к гуру, как к сведущему руководителю, чем как к Бхагавану.

Навадвипа Дас говорил, что если расценивать гуру в качестве средства для достижения цели и поклоняться ему только до тех пор, пока цель не достигнута, это не будет гуру-бхакти в прямом смысле этого слова. В ответ на это Бабаджи Махашая сказал, что поскольку он никогда не отвергал единства гуру-таттвы и бхагавата-таттвы, то не может порицать тех, кто поклоняются гуру как Богу, но настаивает, что принимаемый вид поклонения должен соответствовать адхикаре или способностям преданного. Если он в присутствии гуру со всей искренностью чувствует, что находится перед Богом, он может ему поклоняться таким образом. Но он не должен проповедовать, чтобы другие поступали также, потому что в эту Кали-югу у людей обычно не достаёт веры.

Короче говоря, Навадвипа Дас хотел действовать и проповедовать свободно согласно его убеждению и реализации, что Бабаджи Махашая является совместным воплощением Гаура-Нитая, как Махапрабху был воплощением Кришны и Радхарани, а Нитай — Баларамы и Ананга Манджари. Но Бабаджи Махашая категорически не давал согласия.

Эти различия между ними возникло не в одночасье. Это очевидно из следующего факта: однажды Бабаджи Махашая, находясь в саду Прасанна Бабу, стал плакать, подобно ребёнку. Когда его спутники спросили Бабаджи, что с ним случилось, он ответил: «Своеволие, из-за которого я отверг Сурендру, Бхавендру и Девендру, опять пустило корни. Когда я вспоминаю их, моё сердце разрывается на части. Каждый из них был источником безграничной энергии. Мои теперешние спутники не идут ни в какое сравнение с ними».

Бабаджи Махашая часто говорил о Сурендре, Бхавендре и Девендре, от которых он отказался из-за их особого упрямства, выказанного сейчас Навадвипой Дасом. Спутники Бабаджи Махашая иногда упрашивали его, а иногда — Навадвипа Даса, разрешить это разногласие и относиться друг к другу как прежде. Бабаджи отвечал: «Что я могу поделать? Навадвипа, кто всегда находил удовлетворение в моём счастье, сейчас начал искать своё собственное. Он будет очень доволен, если выставит меня перед всем миром как инкарнацию. Разве это тот самый старый друг Навадвипа?»

Навадвипа Дас ответил: «Я не в силах ничего предпринять. Баба Махашая, кого я называл дада (старшим братом), кто был добрый и благожелательный, любящий и любимый, как дада, и кто был всегда весёлым и очаровательным, как ребёнок, сейчас стал таким неумолимым, важным и формальным по отношению ко мне. Неужели это тот же самый давно любимый дада?»

Однажды Нитьясварупа, Рама Дас, Лалита Сакхи, Пулин Бабу и другие преданные решили обратиться к Бабаджи с особой просьбой разрешить этот конфликт. Они выбрали Рама Даса в роли выразителя их интересов. Рама Дас на это ответил: «Если вы хотите, чтобы я говорил с ним. Я могу сказать только песней». Всем понравилась идея Рама Даса. Около семи часов вечера они вошли в комнату Бабаджи Махашая, закрыли дверь изнутри и, поклонившись, сели вокруг него. На некоторое время воцарилась тишина. Затем Рама Дас начал петь горестным и печальным голосом:

У Рама Даса во время пения от эмоций перехватило дыхание. Слёзы заструились по его щекам. Все присутствующие также всхлипывали, утирая заплаканные глаза. Рама Дас упал к стопам Бабаджи Махашая и омыл их слезами. Бабаджи Махашая растрогался до глубины души и, заплакав, произнёс прерывающимся голосом: «Хорошо, что я должен сделать?»

Пулин Бабу сказал: «Если Вы согласны, я могу позвать Навадвипа Даса».

— Где он сейчас?

— В моём доме.

— Но это так далеко.

— Я могу нанять рикшу и привести его сюда очень быстро.

— Поступайте, как сочтёте нужным.

Пулин Бабу и Нитьясварупа поехали за Навадвипой Дасом. Но тот отказался ехать к Бабаджи Махашая. Однако через какое-то время, уступая их настойчивым просьбам, согласился: «Хорошо, я поеду. Но результат будет противоположный».

Рама Дас и другие преданный радовались при мысли, что после стольких многих дней разлуки две родственные души встретятся, и их сердца затанцевали от восторга, когда появился Навадвипа Дас в сопровождении Пулина, Нитьясварупы и Кунджа Даса. Как только Навадвипа Дас вошёл в комнату Бабаджи Махашая, то сразу поклонился ему. Бабаджи Махашая также ответил поклоном. Какое-то время они молчали. Другие, смотрели на них, переводя взгляды с одного на другого. Ни у кого не хватало смелости что-нибудь сказать. Спустя некоторое время Бабаджи Махашая нарушил молчание, обратившись к Навадвипе Дасу: «У тебя есть что-нибудь сказать мне?»

Навадвипа Дас ответил: «Нет, в твоём настоящем состоянии, когда другой Бабаджи овладел твоим телом. У меня нет ничего общего с тобой в этой бхаве. Я полностью и навсегда отдал себя в распоряжение тебе как моему любящему и улыбающемуся дада. Я скажу то, что должен сказать, когда он вновь проявится в тебе».

— Я не знаю ничего о моём сегодняшнем состоянии. Я только хочу узнать, хочешь ли ты сейчас что-нибудь мне сказать.

— Мне нечего говорить тебе прямо сейчас. Но милостиво благослови меня, чтобы моя преданность к тебе как к моему давнишнему дада, чьим стопам я предался навеки, оставалась твёрдой как прежде.

Бабаджи Махашая взглянул на Рама Даса, Пулина, Нитьясварупу и других и спросил: «Скажите мне сейчас, что я должен сделать?» Все преданные затруднялись что-либо ответить. Они переглядывались, но не могли найти слов. Через некоторое время Бабаджи Махашая сказал Навадвипе Дасу: «Что я могу сейчас сказать, кроме того, что если у тебя нет со мной в моём настоящем состоянии ничего общего, ты не увидишь его больше. Ты можешь идти и жить, где пожелаешь, и делать, что тебе нравится».

Навадвипа Дас ответил: «Твоему приказу необходимо подчиниться», — и, с почтением поклонившись, спустился со второго этажа на первый. Многие преданные, последовав за ним, сели вокруг него. Лицо Навадвипа Даса не изменилось. Он разговаривал со всеми в своей обычной очаровательной манере. Немного позже, когда Бабаджи Махашая стал спускаться по лестнице вниз, Навадвипа Дас услышал звуки его шагов и, немедленно встав, произнёс: «Бабаджи Махашая сказал, что в этой жизни я не увижу его снова. Если он сейчас увидит меня, его слова окажутся ложными. Поэтому я ухожу», — и вышел из здания.

Навадвипа Дас, кто был, словно как вторая половина Бабаджи Махашая, кто пожертвовал счастьем всех трёх миров ради его удовлетворения, кто любил его больше, чем тот любил Гаура-Нитая и Радха-Кришну, и кто не мог прожить без него даже секунды, нисколько не обеспокоился, услышав тяжелейший приказ Бабаджи Махашая, который прозвучал над ним, подобно удару грома, и немедленно покинул ашрам, чтобы не поколебать верность слов гуру.

Навадвипа Дас ушёл во Вриндаван и через два месяца заболел. Болея, он всегда повторял: «Дада! Дада!» Иногда он говорил людям, приходившим к нему: «Дада собирается навестить меня в этот жаркий сезон. Приготовьте для него шарбат[241]». Это не было простой фантазией. Бабаджи Махашая приходил, и Навадвипа Дас поил его шарбатом. Иногда больной давал тем, кто присматривал за ним, действительно увидеть Бабаджи Махашая. В день амавасьи, двумя днями перед Ратха-ятрой, он сказал своим помощникам: «Доставьте меня на Бхрамара гхат. Я хочу увидеть Ямуну». Они исполнили его просьбу. Он поклонился Ямуне и помолился ей. Затем начал повторять Святые Имена и покинул тело.

Очень старая принадлежащая к касте брахманов женщина со спутанными волосами, часто приходившая к Бабаджи Махашая в Дарджепарх, которую, как правило, почитали йогиней очень высокого уровня, однажды сказала ему: «Баба! Неужели ты отказался от Навадвипа? Он не обычный человек. Он великая душа, а его преданность гуру уникальна и неслыханна». Бабаджи Махашая ответил: «Нет, нет! Как я могу бросить Навадвипа! Он моё сердце и душа. Его сердце обливалось кровью при виде ужасного положения падших душ. Никто так не беспокоился об их освобождении, как он. Но он сделал нечто, что мне не понравилось. Поэтому я только на внешнем плане отрёкся от него. Моё сердце всегда плачет по нему».

Однажды йогини сообщила Амрита Бабе, ученику Бабаджи Махашая: «Навадвипа велик. Он идеальный ученик. Если кто-нибудь хочет узнать, что значит гуру-таттва и гуру-бхакти, он должен учиться этому от него. А этот Чарана Дас, ты знаешь, кто он? Он Джал-Чайтанья (копия Чайтаньи). Я видел, как на его теле во время санкиртаны проявились все признаки махабхавы. Как-то я пришла в Джханджапита матх в Пури. Внезапно он появился передо мной с крошками махапрасада и хотел положить их мне в рот. Я захотела проверить его, поэтому сказала: «Я не приму этот прасад. Я приму его только в том случае, если это тот же самый прасад, маленькая частица которого заставила танцевать в духовном безумии Дургу и Шиву». Он ответил: «Ма! Это тот же самый прасад. Вам надо только попробовать, и Вы узнаете сами». И затем он положил крошки прасада в мой рот. В тот момент, когда я их проглотила, я так обезумела от любви, что не могу выразить словами. Даже сейчас мои волосы на теле встали дыбом, когда я вспомнила то состояние. Я путешествовала повсюду, видела и подвергала испытанию многих садху, риши и йогов, живущих в пещерах Гималаев и в лесах, но мой путь никогда не пересекался с такой личностью, как он. Он и Навадвипа — две великие души, два самых больших светила на духовном горизонте современной Индии».

Тщетно комментировать деятельность двух великих душ, которые жили на плане, во много раз превышающим наше понимание. Но в то же время наш ум по самой своей природе хочет это как-то отразить или понять. Что касается нашего понимания причины расставания Бабаджи Махашая с Навадвипом Дасом, то это не было действительным разрывом их душ. Они, казалось, разделялись на двоих только телами, но были одной душой. Поэтому разлука происходила на телесном уровне, а не на плане души. Это явственно из их отношений друг с другом после разлуки. Расставание, однако, по своей сути не было лишено смысла. Смысл, возможно, заключался в том, чтобы установить идеал, — идеал гуру, кто по самой своей природе совершенный пример высшей истины и всё же смиреннее травинки, кто слуга слуг Господа, как обычно говорил о себе Бабаджи Махашая. Может быть, Бабаджи Махашая думал, что необходимо противостоять тенденции некоторых гуру ставить себя в положение Бога или позволять своим ученикам считать их Богами. Он полагал, что если эта тенденция будет продолжаться, в мире, несомненно, воцарится хаос. В нём будет столько Богов, сколько — гуру. Боги могут даже начать сражаться между собой, чтобы попытаться возвыситься над остальными в роли Верховного, и ищущие Бога никогда не разберутся, кто есть кто.

Великий человек, пришедший поддержать идеалы истинной религии, часто жертвует своими собственными интересами и интересами тех, кто близок к нему и дорог, ради самого идеала. Если Шри Чайтанья Махапрабху отверг своего ближайшего спутника Чхота Харидаса, чтобы поднять идеал строгой вайрагьи, то не удивительно, что Бабаджи Махашая отказался от любимого ученика Навадвипа Даса, чтобы утвердить идеал гуру. В обоих случаях наказание было только внешним и для блага человечества в целом. Чхота Харидас после того, как покинул материальное тело, продолжал оставаться дорогим певцом для Махапрабху и пел Ему песни в духовном теле. Подобно этому Навадвипа Дас навеки остался дорогим для Бабаджи Махашая.