Так они погибают

Глава двадцать первая

Я постучал в дверь.

— Кто там? — тихо спросила девушка.

Я постучал опять.

— Это ты, Ронни?

Я ответил утвердительно. Ее босые ноги протопали по полу, и дверь растворилась.

— Его было легко… — начала она говорить. Потом вздернула ладонь ко рту, и ее глаза потемнели при виде меня. — О-о?..

Она попыталась захлопнуть дверь. Я оттолкнул ее, вошел в комнату и спиной закрыл дверь за собой. Девушка попятилась назад, пальцами обеих рук закрывая измазанный губной помадой рот. На ней была только юбка, через какое-то мгновение она вспомнила об этом. Ладони соскользнули вниз, прикрывая грудь. Ключицы выпирали наружу, хрупкие, как у цыплят. Ее руки выше локтя были усеяны, наподобие старого мрамора, точками от уколов.

— Ты занимаешься жестоким мошенничеством, сестренка. Это карается законом. Не могла бы ты придумать для себя занятие получше?

Она отступила дальше, до неразобранной кровати в углу комнаты. Мы находились в отвратительной крохотной комнате со стенами, выкрашенными в нездоровый зеленый цвет. Комната напомнила мне общественные камеры хранения багажа. Из мебели стояли кровать, один стул, один ободранный фанерный комод, на полу лежал изъеденный молью ковер. Это была клетка для быстрой случки кроликов, камера, где одинокие мужчины ухайдакивали себя до бессознательного состояния при помощи бутылок с темно-коричневой жидкостью. Девушка, казалось, заслуживала лучшей обстановки, хотя я-то знал, что внешний вид ее обманчив.

Она подняла с пола свитер и натянула его через голову.

— Какое вам дело до того, как я распоряжаюсь собой? — Сосок ее груди, как красный глаз, тупо посмотрел на меня какое-то мгновение перед тем, как она закрыла его. — Убирайтесь отсюда, или я позову портье.

— О’кей. Я как раз хочу с ним поговорить.

Ее глаза расширились.

— Вы — полицейский? — Было что-то необычное с ее глазами.

— Частный детектив, — пояснил я. — От этого тебе стало легче?

— Уходите из моей комнаты и оставьте в покое, тогда мне станет легче.

Вместо этого я направился к ней. Ее лицо вытянулось и побледнело от внутреннего холода. Необычное в ее глазах заключалось в том, что в них не было центровки. Через них я смотрел в пустоту, внутреннюю пустоту. Ее руки начали дрожать, дрожь распространилась на плечи и охватила все тело. Она присела на край кровати, обхватила руками колени, прижимая их друг к другу, не давая им раздвинуться в стороны. По лицу пробежала тень, такая же темная и роковая, как тень смерти. Она была похожа на маленькую старушку в золотом парике.

— Сколько это у тебя продолжается?

— Три дня. У меня мутится рассудок. — Ее зубы начали стучать. Она сильно прикусила ими нижнюю губу.

— Тяжело, детка?

— Ага.

— Мне жаль тебя.

— Много мне пользы от вашей жалости. Я не спала три ночи.

— С тех пор, как уехал Тарантайн?

Она выпрямилась, пересилив дрожь.

— Вы знаете, где находится Джо? Не достанете ли вы мне немного этого? У меня есть деньги, чтобы заплатить…

— Я не занимаюсь такими делами, детка. Кстати, как тебя зовут?

— Руфь. Не знаете ли вы, где он находится? Вы на него работаете?

— Ну нет! Только не я. Что же касается Джо, придется обходиться без него.

— Не могу. Я умру. — Может быть, она была и права.

— Сколько ты уже сидишь на наркотиках?

— С прошлой осени. Меня втянул в это дело Ронни.

— Как часто колешься?

— Сначала примерно раз в неделю. Потом два раза в неделю. А последние два месяца каждый день.

— А по сколько?

— Не знаю. Они уменьшили порцию. Это мне обходится по пятьдесят долларов в день.

— Из-за этого ты и начала трясти туристов?

— Такова жизнь, — она подняла на меня свои тяжелые глаза. — Откуда вы так много знаете обо мне?

— Много не знаю. Но мне ясно одно. Тебе необходимо сходить к наркологу.

— Какой смысл? Они отправят меня в федеральную лечебницу, а потом я наверняка умру.

— Они подлечат.

— Откуда вам это известно, вы что, употребляли наркотики?

— Нет.

— Тогда вы не знаете, о чем говорите. Это выворачивает все внутренности. Вчера вечером я была на пляже, и всякий раз, когда волна ударяла по песку, меня встряхивало, как при землетрясении, наступал конец света. Я легла на спину и смотрела прямо вверх, надо мной не было неба. Ничего, кроме желтых искр в глазах и черноты. Мне казалось, что пляж проваливается подо мной и я лечу в бездну. Странно, но мне мерещилось, что я падаю в глубь самой себя, что я была пустая внутри, как колодец, и летела вниз внутрь себя. — Она потрогала свой живот. — Чудно, что я все еще жива. Ощущение было такое, что я умираю.

Она опрокинулась на смятой кровати и стала смотреть на потолок, заложив руки за голову. Ее грудь натянулась и стала совсем плоской, лицо застыло от напряжения. Узкие золотистые виски потемнели от выступившего пота. Потолок болезненно-зеленого цвета составлял для нее единственные небеса.

— И все же мне придется опять принимать это, а потом я действительно помру.

— Ты не умрешь, Руфь, — мое собственное утверждение прозвучало как обвинение прокурора, который ведет перекрестный допрос умершей девушки в суде нижней инстанции ада. — Что ты делала вчера вечером на пляже?

— Ничего. — Ее ответ напоминал ей о прежней, более счастливой жизни: — До ухода отца мы все время ходили на пляж. Тогда у нас была собака, маленький золотистый спаниель, он любил гоняться за птицами. Мы обычно брали еду на пляж и устраивали там пикник, разводили костер и веселились. Отец собирал для меня ракушки — у нас получилась настоящая коллекция. — Она переменила положение, подпершись локтем, нахмурила свой чистый молодой лоб. — Не знаю, куда подевались эти ракушки. Не знаю, что с ними произошло.

— Что случилось с твоим отцом?

— С тех пор я его практически не видела. Он ушел от нас, когда мать бросила его. У родителей была фотостудия в городе. Он завербовался на корабль радиооператором и всегда находится где-то далеко в плавании, в Индии или Японии. Правда, посылает бабушке денег для меня. — Она как бы оправдывалась. — Он пишет мне письма.

— Значит, ты живешь с бабушкой?

Она опять откинулась на спину.

— Более или менее. Она — официантка в заведении, где останавливаются водители грузовиков. Ночами ее нет дома, а днем она спит. Поэтому я так и поступила вчера вечером. Мне показалось, что в доме что-то происходит. Я испугалась, ведь я была совсем одна. Подумала, что если схожу на пляж, то мне станет лучше. Раньше я всегда начинала чувствовать себя лучше от запаха океана. Но вчерашняя прогулка не помогла. На открытом месте мне стало хуже. Я говорила вам о звездах, о том, что они мне казались дырками в моей собственной голове и я падала в бездну. Когда я проснулась, то увидела мужчину, выходившего из воды, и мне показалось, что я поехала по фазе. Я подумала, что это — водяной, как в английской поэме, которую мы читали в прошлом году. Я и до сих пор не уверена, что действительно видела его.

— Расскажи мне об этом мужчине. Где ты его увидела?

— На Макрель-Бич, где оборудованы жаровни для шашлыка. Как раз там мы обычно устраивали наши пикники. — Она подняла руку и неопределенно махнула на юг. — Это примерно около мили вниз по бульвару. Я лежала на песке, за одним из щитов от ветра, и ужасно продрогла. — Воспоминания заставили ее поежиться. — Впрочем, темнота прошла, и я больше не ощущала падения. Подумала, что худшее позади. На воде появился огонек. Я всегда чувствую себя лучше при дневном свете, когда все можно видеть. Потом этот мужчина поднялся на ноги в полосе прибоя и вышел из воды на песчаный пляж. Я остолбенела от страха. У меня появилась шальная мысль о том, что он живет в воде и вылез оттуда, чтобы схватить меня. Он прошел в кустарник за жаровнями. Думаю, что там, на узкой дороге, у него стояла машина. Через некоторое время я услышала, как заработал мотор. Все же это был вполне реальный человек. А как вы думаете, он — настоящий?

— Конечно, это был живой человек. Не была ли у него забинтована голова?

— Нет, не думаю. Это был не Марио. Ронни рассказал мне, что яхта Марио разбилась, и я подумала, что, может быть, это как-то связано с нею…

— А саму яхту ты видела?

— Нет. Может быть, я что-нибудь слышала, не знаю. Иногда писк чайки звучит в моих ушах, как гудок парохода, а другой раз я глуха, как тетерка, ничего не слышу. — Как и большинство наркоманов, она была ипохондриком, ее больше интересовали симптомы ее самочувствия, чем что-либо другое, и она умело рассказывала о своем состоянии.

Я спросил:

— Как он выглядел?

— Было почти совсем темно. Я не видела его лица. Он был совершенно голый или в облегающем светлом купальнике. Кажется, у него на шее был какой-то сверток.

— Не был ли это кто-нибудь, кого ты знаешь?

— Не думаю.

— Не Джо Тарантайн?

— Вряд ли. Было бы хорошо, если бы это оказался он. Я бы узнала Джо, будь он в чем мама родила или в одежде.

— Как я понимаю, снабжает тебя он?

— У меня нет источника снабжения, — сказала она, глядя в потолок. — Вот уже три дня, которые тянутся как три года. Что вы бы сделали на моем месте, сэр? У Ронни есть травка, но от нее мне становится еще хуже. Что бы вы сделали?

— Я бы пошел к доктору и вылечился.

— Я сказала вам, что не могу сделать этого. Не могу. Вы не из Лос-Анджелеса случайно? Не знаете ли вы, где я могла бы достать это? За последние три ночи я заработала двести долларов.

Я подумал о Доузере, которому нравятся блондинки. Но ей лучше переболеть, чем обращаться к Доузеру, даже если у того и окажется товар для нее.

— Нет, не знаю.

— Ронни знает мужика в Сан-Франциско. Он служил рассыльным у Германа Спида до того, как в Спида стреляли. Как вы думаете, достану ли я что-нибудь, если скатаю во Фриско? Я ждала возвращения Джо. Но он не возвращается. Как вы думаете, вернется он когда-нибудь?

— Джо или нет в живых, или он уехал из страны. Назад он не вернется.

— Я опасалась именно этого. К черту дальнейшие ожидания! Я еду во Фриско, — она вскочила на кровати и стала лихорадочно причесываться.

— Кто этот человек, про которого говорил Ронни?

— Имени я не знаю. Именами и фамилиями они не пользуются. Его кличка Москито. В прошлом году он продавал товар Спида. Теперь занимается этим же делом во Фриско. — Она нагнулась, чтобы надеть туфли.

— Это огромный город.

— Я знаю, куда надо ехать. Ронни объяснил мне, — она прикрыла рот рукой жестом школьницы. — Я слишком много болтаю, правда? Всегда становлюсь болтливой, когда люди хорошо ко мне относятся. Вы со мной были удивительно любезны, а я-то подумала, что вы полицейский.

— Когда-то был им. Но я не буду вредить тебе.

Теперь, решившись отправиться в поездку этой же ночью, она стала выглядеть значительно лучше. В ее жилах забурлила кровь, глаза приняли осмысленное выражение. Но она все еще выглядела значительно старше своего юного возраста.