Так они погибают

Глава двадцать седьмая

В полночь я запарковал свою машину на площади. Практически пустая от народа, она была со всех сторон продуваема влажными ветрами с океана. Яркие неоновые фонари, освещавшие ее, бросали вызов ночной тьме. Я повернул на уходящую вниз улицу, обогнал несколько гулявших парочек.

Оранжевая вывеска «Берлога» была одной из десятка таких вывесок перед барами в этом квартале. Я спустился по грязным ступенькам и вошел в заведение через автоматические двери внизу лестницы. Большую квадратную комнату с закругленными углами придавливал такой низкий потолок, что как бы физически ощущалась тяжесть раскинувшегося наверху города. Резная стойка расположилась полудугой у стены слева, оставив достаточно места для бармена и набора напитков. У других стен — кабинки и столики. На свободном пространстве в середине зала сидел за роялем усталого вида человек, одетый в поношенный смокинг, и выбивал веселые ритмы на расстроенном инструменте. Вся мебель, включая и рояль, была покрыта эмалью ярко-оранжевого цвета. Вереница изображений голых женщин с оранжевыми волосами водила хоровод на стенах под слоем сажи.

Возле стойки сидело несколько посетителей: парочка хорошо одетых молодых людей, которые выглядели чужаками в этом заведении, и пара одиноких, выискивающих добычу моряков. Еще несколько человек, все мужчины, сидели за столиками в ожидании, не произойдет ли что-нибудь интересное. Пятеро или шестеро праздных посетителей, все женщины с помятыми лицами, столпились вокруг рояля веселой напевающей кучкой, пританцовывая в такт музыке. Одна из них, с плохо окрашенными волосами под блондинку, в зеленом платье с неровно свисающим подолом, начала напевать что-то стонущим голосом.

Пианист вполне мог бы сойти за труп в любом морге, если бы не двигался и не терзал костлявыми пальцами разбитую клавиатуру. Он был седой и нетрезвый, но трудно было сказать, какой дряни он набрался. Я присел за стол недалеко от рояля и смотрел на него до тех пор, пока он не повернул ко мне свое лицо. У него были печальные, неправильно поставленные, некрасивые глаза, похожие на дырочки посреди сморщенной, как гнилое яблоко, мордашки.

Я заказал пиво у угрюмой официантки в оранжевом фартучке. Когда я оставил ей сдачу с доллара, она извлекла из глубин своего отчаяния страдальческую улыбку и одарила меня ею.

— Зизи взлетел теперь выше воздушного змея. Надо было бы заставить его прекратить игру, когда он в таком диком состоянии, вместо того чтобы поощрять его.

— Я хотел бы заказать ему стаканчик.

— Он не пьет. — Она поправилась: — Я имею в виду, с посетителями.

— Скажите ему, что я хочу с ним поговорить, когда он перестанет барабанить. Если сможет перестать…

Она дважды окинула меня оценивающим взглядом, а я постарался прикинуться самым последним дегенератом. Может быть, у меня получилось это легче, чем я предполагал. Я хотел выпить пива, но оставил его на столе нетронутым, позволив ему выдыхаться, пока Зизи наигрывал еще с полдюжины вещей по просьбе публики: «Луну и розы» — этого хотели девушки, «Звездную пыль» и «Голубую луну» и другие вещи, которые вернули в полуночный подвал на дне города другие времена и другие земли. Один из моряков решился на что-то и отошел от стойки. Без всяких церемоний он пристроился возле блондинки в зеленом платье и затем увлек ее на улицу. Она пошла с моряком, виляя своими узкими бедрами. Лицо бармена провожало их поверх стойки, подобно потухшей бледной луне. Зазвучали «Счастливые дни опять вернулись» и «Ненастная погода». Одна из женщин попыталась пропеть их, но разрыдалась. Другие стали ее утешать. Пианист издал протяжный диссонанс и прекратил игру. Одинокий пьяница, сидевший позади меня, у стены, монотонно разговаривал со своей отсутствующей матерью, вполне разумно и очень подробно объясняя ей, почему он такой выродок и позор для всей семьи.

Странный голос, хриплый и разбитной, звучал в углу зала:

— Извините, друзья, мое время вышло, но я вернусь, когда часы пробьют час ночи, и подарю вам другую зажигательную музыку и веселье, — Зизи оттолкнул от себя микрофон и поднялся, пошатываясь.

Официантка протиснулась сквозь группу окруживших его женщин и что-то прошептала ему на ухо, жестом указывая в мою сторону. Пианист подошел к моему столику, высокий мужчина средних лет, был он когда-то красив и до сих пор сохранил манерность подростка. Опершись одной ладонью о стол в позе усталого изящества, он наклонился ко мне. Его челюсть вяло отвисла.

— Вы хотите поговорить со мной, дружище? Я — Зизи. Вам нравится моя музыка?

— У меня совершенно нет музыкального слуха.

— Вам повезло. — Он болезненно улыбнулся, обнажив бледные десны над зубами со стершейся эмалью.

— Я хотел бы поговорить не о музыке.

— Да? — Он склонился еще больше, и его длинное хрупкое тело чуть не свалилось на край стола.

Я понизил голос и схватился за рукав его позеленевшего смокинга жестом, который, как я надеялся, будет выглядеть умоляющим.

— Мне срочно надо поправиться, — зашептал я. — Я совсем слетел с катушек.

Его тонкие перепутанные брови поднялись к редеющим волосам.

— Почему вы обращаетесь ко мне?

— Я доставал это у Ронни в Пасифик Пойнт. Он сказал, что вы знаете Москито.

Он медленно выпрямился, покачиваясь как лоза, и уставился на меня. Я дал ему время поглазеть:

— Ради Бога, Зизи, выручите меня.

— Я вас не знаю, — сказал он.

— Вот моя визитка. — Я положил двадцатку на стол, возле его руки. — Мне это нужно позарез. Где я могу найти Москито?

Рука проползла над купюрой. Я заметил, что ногти на ней были сломаны и кровоточили.

— Ладно, приятель. Он живет в отеле «Грэндвью». В квартале от рынка, тут же за углом. Спросите ночного портье. — Банкнот нырнул в карман. — Запомните, у меня нет ни малейшего представления о том, почему вы хотите его видеть. Хи-хи.

— Благодарю вас, — сказал я с чувством.

— Сладких вам снов, приятель.

Отель «Грэндвью» находился в старом четырехэтажном здании из кирпича, зажатом между более высокими строениями. Электрическая вывеска над входом рекламировала: «Одноместные с ванной, 1,5 долл.». Бронзовая ручка на входной двери выглядела так, будто ее не чистили со времени последнего землетрясения. Я потянул за нее и вошел в вестибюль — длинный узкий зал, слабо освещенный двумя старыми настенными лампами, по одной с каждой стороны. Две женщины в пальто, подбитых мехом вымерших животных, и трое мужчин в шляпах играли в покер на столе, освещенном этими лампами. У женщин были бульдожьи лица. Игроки вместо фишек использовали кухонные спички.

Я подошел к освещенной конторке в конце зала, и молодой человек без шляпы встал из-за стола и пошел за мной.

— Вам нужен номер? — Видимо, это был портье. На его узком бескровном лице навсегда застыла презрительная усмешка.

— Мне надо увидеть Москито.

— Он вас знает?

— Пока что нет.

— Вас кто-то послал?

— Зизи.

— Подождите минутку. — Он наклонился над конторкой и поднял из ниши трубку внутреннего телефона, воткнул штепсель в отверстие старомодной коммутаторной панели, возвышавшейся над конторкой. Он тихо говорил прямо в трубку и посматривал на меня, прижав к уху принимающее устройство. Потом повесил наушник на крючок подставки для микрофона и выдернул коммутаторный шнур: — Он сказал, что вы можете подняться к нему.

— Какой номер?

Он хмыкнул над моим невежеством и незнанием его тайн.

— Триста седьмой. Можете воспользоваться лифтом, если хотите. — Он вернулся к игрокам в покер, его ноги ступали совершенно беззвучно по изношенному прорезиненному паласу.

Я доехал на ветхой клети лифта до третьего этажа и вышел в душный коридор. Коричневые двери с номерами выстроились по обеим сторонам, как вертикально поставленные гробы, освещенные статическим красным светом лампочек у дверей пожарной лестницы, которые метили потолок пятнами на определенном расстоянии. 307-й номер находился слева, посредине коридора. Его дверь была немного приоткрыта, пропуская в щель желтоватую полоску света на протертый ковер при входе и на противоположную стену коридора.

Затем эту полоску света загородил тот, кnо наблюдал за мной с другой стороны двери. Я поднял руку, чтобы постучать, но не успел дотронуться до двери. Она неожиданно распахнулась. На пороге спиной к освещению стоял молодой человек. Он был не очень высоким, но огромная черная копна волос увеличивала его рост.

— Приятель Зизи, да? Заходите. — Голос его гундосил.

Одну руку он держал на ручке двери, другой упирался себе в бок. Я вынужден был задеть его, чтобы войти в комнату. Тело его оказалось мягким и рыхлым, как у женщины. Он вяло шевелился, закрывая дверь, затем повернулся лицом к комнате. На нем была мягкая зеленая рубашка и брюки со сборками и высокой талией из темно-зеленого габардина, яркий зеленый с желтым галстук, зажатый большой золотой застежкой. Он дернул головой немного в сторону, под копной волос — небольшое, устремленное на меня лицо.

— Носите при себе пушку, дядя?

— Это мне нужно по работе. — Я похлопал по отвисшему карману своего пиджака.

— А что у вас за работа, дядя?

— Все, что удается состряпать. Нужны отзывы?

— Нет, если не начнете стряпать что-то непотребное. — Он улыбнулся смехотворности самой этой мысли. У него были мелкие, хорошие зубы, похожие на молочные детские. — Вы откуда?

— Из Пасифик Пойнт.

— Я вас ни разу не видел в Пойнт.

— Я работаю на всем побережье, — нетерпеливо сказал я. — Если хочешь узнать мою биографию, пришли мне анкету.

— Приспичило, да?

— Иначе я бы не пришел сюда.

— Ладно, успокойтесь. Я должен знать, с кем имею дело. Это вполне нормально, не так ли? Вам нужна иголка, или вы нюхаете?

— Иголка.

Через комнату он направился к комоду, стоявшему в углу, и выдвинул верхний ящик. Москито не тратил денег на убранство помещения: голые поблекшие стены, железная кровать со сломанным изголовьем, потрескавшаяся зеленая занавеска на единственном окне, ковер на полу с протертой полосой от кровати до двери в ванную комнату. По первой тревоге он мог сняться отсюда и переехать в любую из десяти тысяч таких же комнат.

На верх комода он поставил спиртовку и зажег ее серебряной зажигалкой. Совсем как новая, игла поблескивала в его другой руке.

— Вам поставить капсулу за сорок или за шестьдесят пять? — спросил он меня через плечо.

— За шестьдесят пять. У тебя высокие цены.

— Точно. Сначала деньги на бочку, дядя.

Я показал ему деньги.

— Давайте их сюда.

Он растапливал в ложке немного желтовато-белого порошка. Я отсчитал шестьдесят пять долларов и положил их рядом с шипящей спиртовкой.

За дверью ванной комнаты зажурчала вода. Кто-то закашлялся.

— Кто там? — спросил я его.

— Это мой друг, не пугайтесь и не убегайте. Снимите лучше пиджак. Или вы колетесь в ногу?

— Я хочу посмотреть, кто там находится. Я здорово накачался и не могу рисковать.

— Это — всего лишь девушка, дедуля. — Его голос звучал утешающе. — Нет ни малейшей опасности. А теперь снимайте свой пиджак и ложитесь, как хороший мальчуган.

Он опустил иголку в ложку и набрал жидкость, потом повернулся ко мне. Я выбил иголку из его руки.

Москито покраснел как рак. Дряблая кожа под его крошечным подбородком тряслась, как зоб у индюка. Он молниеносно сунул руку в открытый ящик и выхватил оттуда нож. Я не успел его перехватить, и острое тонкое лезвие выскочило под воздействием пружины и сверкнуло у моего носа.

— Ты, грязный мерзкий подонок, не смей прикасаться ко мне! — Он попятился к стене и, пригнувшись, двинулся к двери, держа перед собой нож в вертикальном положении. — Я зарежу тебя, если притронешься ко мне хоть пальцем.

Я достал из кармана пистолет.

— Убери нож, Москито.

Его маленькие черные глазки недоверчиво следили за мной, затем взгляд переместился на кончик лезвия. Я взмахнул пистолетом и ударил дулом по кулаку, сжимавшему нож. Нож упал на пол. Я наступил на него и подошел ближе к Москито. Он попытался ногтями вцепиться мне в лицо. Поскольку возникла необходимость ударить его, я нанес удар — короткий боковой по челюсти. Он сполз вниз по стене, как тряпичная кукла.

Каблуком я раздавил шприц для подкожных уколов, втоптав его в ковер. Потом нагнулся, поднял нож, сложил его и сунул себе в карман. Москито потерял сознание. О том, что он жив, свидетельствовало лишь учащенное сопение через нос. Белки глаз под тяжелыми веками были такими же бесцветными, как у статуи. Головой он уперся в стену. Я приподнял его и немного отодвинул от стены, чтобы он не задохнулся.

Позади меня щелкнул замок двери из ванной комнаты. Я быстро выпрямился и оглянулся. Поскрипывая, дверь медленно открывалась внутрь в темноту. Из темноты вышла знакомая мне девица Руфь, которая двигалась, как лунатик. На ней была слишком большая, не по росту пижама из желтого в красную полоску нейлона. Мягкие свисающие складки скрадывали ее фигуру и усиливали призрачность походки. Ее провалившиеся глаза темными пустыми бойницами зияли на гладком бескровном лице.

— Хелло, хелло, хелло, — запела она. — Салют, салют. — Она увидела револьвер в моей руке, но не проявила ни страха, ни любопытства: — Не стреляйте, ковбой. Я сдаюсь. — Ее руки наигранно взметнулись вверх, потом опять повисли как плети. — Сдаюсь окончательно. — Ее качало из стороны в сторону.

Я убрал револьвер и взял ее под руку. Выражение ее лица не изменилось. У нее был отрешенный взгляд.

Такой же взгляд я видел когда-то у человека, сраженного пулей на моих глазах.

— Уберите руки, злодей, — произнесла она без злобы, вырвалась, подошла к краю кровати и села. Только тут она увидела Москито, хотя практически он лежал у ее ног. — Что случилось с этим отвратительным коротышкой?

— Он упал и ушибся. Весьма печально.

— Весьма печально, — воскликнула она. — Весьма печально, что он не подох. Он все еще дышит. Посмотрите, он меня укусил. Она откинула воротник пижамы и показала мне красные следы зубов на плече. — Впрочем, он не мог причинить мне зла. Я унеслась за тысячу миль. За десять тысяч миль. За сто тысяч миль отсюда, — нараспев говорила она.

— Где ты была, Руфь?

— На моем острове, на острове, который я посещаю. Мой маленький белый остров среди огромного синего океана.

— Совершенно одна?

— Совершенно одна. — Она улыбнулась, — Я захлопываю дверь и закрываю ее ключом на замок, баррикадируюсь, натягиваю цепи и сижу в своем кресле, никго не может дотронуться до меня. Никто. Я сижу и прислушиваюсь к шепоту воды на пляже и никогда не открываю дверь до возвращения отца. С ним мы идем к воде и собираем ракушки. Мы берем только самые красивые: розовые, красные, багровые, только крупные. Я храню их дома, в специальной комнате. Никто не знаег, где находится эта комната. Только я одна знаю об этом. — Она умолкла, подтянула коленки под подбородок и сидела так, зажмурив глаза, медленно раскачиваясь взад и вперед в такт какой-то внутренней музыке.

Дыхание Москито стало ровнее, глаза закрылись. Я прошел в ванную, чтобы набрать стакан воды. Там, на полу, была разбросана одежда Руфи. Вернулся и плеснул воду на лицо Москито. Он открыл глаза, поперхнулся и закашлялся.

— Вставай, красавчик, — я подтащил его тряпичное тело к стене, придав ему сидячее положение. Голова его свисла набок. Когда он очухался, глаза налились злобой.

— Вам это даром не пройдет, дядя, — прошипел он.

Я пропустил его слова мимо ушей и спросил у Руфи:

— Ты видела Спида?

— Спида? — повторила она голосом, долетевшим издалека. Лицо выглядело замкнутым и гладким, как у ракушки, которая прислушивается к своим внутренним шумам.

Москито с трудом поднялся на колени.

— Ничего не говори ему, он жулик! — Москито, видимо, располагал какой-то информацией.

Я обеими руками схватил его за галстук и воротник рубахи, приподнял и прижал к стене. Он висел мешком, боясь оказать сопротивление.

— Ну что ж, тогда ты мне скажешь, где Спид.

Он крутил своей мокрой головой, прижатой к штукатурке, следя за мной уголками глаз.

— Никогда о нем не слышал. — У него был тонкий голосок, почти что писк грызуна, — Уберите свои грязные руки, отпустите меня. — Его лицо опять начало багроветь, он захрипел.

— От ответа на этот вопрос не уйти. — Я немного ослабил давление своих пальцев на шею, — Мне нужен Спид.

Он попытался плюнуть мне в лицо. Пенящаяся белая слюна осталась у него на подбородке. Я усилил давление, проявляя осторожность. Москито напрашивался на смерть, как мягкое и отвратительное насекомое. Он слабо сопротивлялся, задыхаясь.

— Отпустите меня.

Я отпустил. Он плюхнулся на руки и колени, кашляя и мотая головой.

— Где Спид?

— Не знаю. — Он ползал у моих ног, как собака.

— Послушай, Москито. Ты мне не нравишься. Мне не нравится твой бизнес. Если ты дашь мне хоть небольшой повод, я отделаю тебя так, что ты запомнишь это на всю жизнь. А потом вызову федеральную полицию, и тебя тут же упекут. И если я это сделаю, ты не вернешься назад в течение очень долгого времени.

Он посмотрел на меня сквозь растрепанную копну волос.

— Вы говорите слишком высокопарно для хулигана.

— Разговор чепуха. Важно го, что я собираюсь с тобой сделать, если ты меня не выведешь на Спида. — Я показал ему значок специального полицейского помощника, чтобы подчеркнуть угрозу.

— Кажется, ваша взяла, — сказал он, глядя на вытертый ковер, и медленно поднялся на ноги.

Я держал револьвер нацеленным на него, пока он причесывал волосы и надевал зеленый твидовый пиджак. Он задул спиртовку и положил ее в ящик.

Девушка все еще балансировала, оставаясь в сидячем положении, слепо покачиваясь. Я слегка толкнул ее. Она повалилась боком на кровать и осталась лежать в таком положении, с коленками, прижатыми к подбородку, в ожидании воскрешения в этом мире или в ином.

Москито запер дверь на ключ. Я отобрал у него этот ключ. Он попятился назад, к двери, страх парализовал его, превратив в тупое животное. Красная коридорная лампочка освещала его, как грязное маленькое солнце, подогнанное к тому миру, который существовал в его голове. Москито вопрошающе поднял руку.

— Ты ничего не скажешь портье, ты даже не взглянешь на него. Спид далеко отсюда?

— Он находится в хижине, у залива Хаф Мун. Не берите меня с собой. Он убьет меня.

— Беспокойся лучше о нем, — посоветовал я. — Конечно, если ты меня не обманываешь.

За этой или другой из пронумерованных дверей жалобно причитала женщина. Смеялся мужчина. Я прижимался к Москито, как брат, на всем пути вдоль коридора, в лифте, в фойе. Он шел так, будто изо всех сил заставлял себя делать каждый шаг.