Товарищи

ПОБЕГ

Бакланов поднялся с постели, когда все в комнате еще спали. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ребят, он, не зажигая огня, оделся и сходил в умывальню. Осторожно, боясь, как бы не скрипнуть, он присел на край койки и, уставившись в окно, ожидал утра.

Когда за окном начало синеть, в здании послышались первые признаки пробуждения: кто-то пробежал по лестнице, где-то стукнула дверь, кто-то прошел по коридору, вполголоса разговаривая.

Бакланов на цыпочках вышел из комнаты и быстро пробежал в раздевалку.

— Куда так рано? — удивленно спросила гардеробщица.

— Да так. Надо.

— Небось в цех торопишься?

Он кивнул головой и оделся.

— Ну-ну, иди. Дело хорошее, никто худого слова не скажет. А шапку получше завяжи да воротник подними — на улице такая пурга, света не видно. Мороз жмет. Наверно, градусов за тридцать перевалило.

Егор торопился: тесемки ушанки завязал наспех, а шинель застегнул уже на ходу.

На крыльце ветер подхватил полы шинели и начал яростно трепать их, словно маленькие паруса. Пурга была так сильна, что казалось, будто не ветер гонит снег, а кто-то рядом стоящий непрерывно бросает его в лицо горсть за горстью.

Хотя было еще темновато, Бакланов различил у крыльца высокий снежный вал, нанесенный ветром за ночь. Рукой защищая лицо от пурги, Егор поискал прохода на мостовую. Но сугроб тянулся, очевидно, вдоль всего здания. Бакланов зашагал напрямик и сразу же ушел в сыпучий снег почти до пояса.

Он торопливо пересек улицу, свернул в ближайший переулок и облегченно вздохнул — теперь никто из товарищей его уже не увидит и не спросит, куда и зачем он идет.

Резкий, порывистый ветер обжигал лицо, колючий снег слепил глаза. Пытаясь хоть немного защититься от пурги, Бакланов шел полусогнувшись. Дышать было трудно, и он вскоре остановился передохнуть. Повернувшись к ветру спиной, Егор увидел сквозь снежную, мглу светлые квадраты; они как бы висели в воздухе над крышами одноэтажных домов. Это были окна верхних этажей ремесленного училища. Видимо, Егор отошел еще совсем недалеко. Глядя на светлые квадраты, Егор мог безошибочно сказать, за каким окном какой класс или какая комната общежития и кто в ней живет. И вдруг сердце у Бакланова заныло, затосковало. Егору стало жаль расставаться с училищем, со всей жизнью и порядками, к которым он привык за два года, со всем, что он терял навсегда.

Нахлобучив шапку и засунув руки в рукава шинели, он пошел дальше.

План Бакланова был прост: доехать пригородным поездом до станции Платовка, а там — рукой подать до родного села.

Сворачивая из переулка в переулок, Егор выбрался на центральную улицу города — Парковый проспект. На углу он увидел толпу. Несмотря на пургу и ранний час, народ собрался послушать оперативную сводку.

«И в училище сейчас слушают. Все слушают, как один», — подумал Егор и тоже подошел к уличному репродуктору. Но он застал только заключительные слова сводки — передача закончилась. Слушатели озябли и были заснежены, но оживленно обменивались короткими радостными фразами, и Егор понял — сводка очень хорошая.

По непротоптанному тротуару он зашагал дальше. Всю дорогу его беспокоила мысль, хватит ли денег на билет.

У пригородной кассы стояла большая очередь. Бакланов подошел к пожилому, чисто выбритому мужчине в кожаном пальто летчика и спросил:

— Скажите, гражданин, пожалуйста, на какой поезд дают билеты?

Мужчина сквозь очки подозрительно и строго оглядел Егора и грубо, что никак не вязалось с его внешностью, ответил:

— Кому нужно ехать, тот знает, на какой. Шныряете тут под ногами, приглядываетесь, где что плохо лежит!

— Я совсем не приглядываюсь. И не нужно мне, где и что у вас лежит. Мне ехать нужно, я потому и спросил, — с обидой возразил Егор.

— Проваливай, проваливай подальше, знаем, как вы ездите, — не проведешь! Эй, Дуська! — крикнул мужчина. — Гляди там получше за бидонами.

Стоявшая неподалеку женщина в плюшевой кацавейке и пушистом оренбургском платке суетливо, с опаской посмотрела на Бакланова, на жестяные белые бидоны, сложенные у стены, и торопливо пересчитала их.

Впереди мужчины стояла молодая женщина в поношенной телогрейке. Она неодобрительно взглянула на «летчика».

— Что же это вы, по-человечески ответить не можете? По-моему, тут большого труда не требуется. — И разъяснила Бакланову — Мальчик, билеты дают на пригородный.

— Спасибо! — поблагодарил Бакланов и направился в хвост длинной очереди.

— Подожди, тебе до какой станции нужно? — спросила женщина.

— До Платовки.

— Я тоже туда. Возьму билет и на тебя.

— Возьмете? — обрадовался Егор и начал расстегивать шинель. — Я сейчас деньги…

— Не спеши, деньги потом отдашь,

— Ничего не выйдет, гражданочка, предупреждаю, — запротестовал человек в кожаном пальто. — Вам нужно, ну и берите себе, а за других нечего стараться — все равно не дам.

— Слушайте, как вам не стыдно! — возмутилась женщина. — Или у вас своих детей нет? С виду вы положительный человек, а в действительности совсем не то. На мальчика накричал, на меня набросился. Правду пословица говорит: «С виду Авраам, а по делам хам». Я просто удивлена, как вы попали в одну очередь с командированными. Командированные не ездят с бидонами.

— Не ваше дело! Стоите — и стойте! — огрызнулся тот, но уже не так смело.

Женщина вышла из очереди и вскоре вернулась с милиционером:

— Вот этот гражданин. Я уверена, что он не командированный, а просто ловкач.

Милиционер проверил документы, и человеку в кожаном пальто пришлось встать в очереди последним.

В вагоны садилось много народу, но когда поезд тронулся, оказалось, что людей никак не больше, чем мест. Бакланову досталась верхняя полка, а женщине в телогрейке — нижняя, в том же купе. Оба боковых места в проходе заняли человек в кожаном пальто и та женщина, которую он называл Дуськой. Они старательно рассовали свои бидоны, уселись на нижней полке и тихонько переговаривались меж собой.

Бакланов не полез на свою полку, а, попросив разрешения, сел рядом с женщиной в телогрейке.

— Домой едешь? — спросила она.

— Домой.

— Дома кто есть из родных?

Бакланов начал было рассказывать о своей семье, но в разговор неожиданно вмешался человек в кожаном пальто:

— Сбежал, наверно. Домой потянуло, к мамке.

— Почему вы так думаете? Удивляюсь! — горячо запротестовала соседка Бакланова. — И вообще вы какой-то странный человек: в каждом видите воришку или дезертира. Это же просто возмутительно!

— А я говорю потому, что случаи такие знаю. Вот у меня племянник — сестрин парнишка, он тоже в ремесленном учился. Ну, и сбежал. Ни в училище его пет, ни дома. Стали искать — как сквозь землю провалился. Нашли, конечно. Парнишка не иголка, чтоб насовсем затеряться. Он, оказывается, по поездам слонялся. Сядет себе в поезд и едет, покуда можно. Пока, значит, не ссадят. А там в другой переберется, во встречный, и знай катает себе взад-вперед. Потом-то я его спрашиваю: чем же ты жил, как кормился? Молчит, ничего не рассказывает. А оно и так, без его сообщений, понятно: высматривал, где что плохо лежит, и вещам подходящее место находил. А вы на меня злобствуете, вроде я напраслину несу. Нету здесь напраслины. Уж коли я что знаю, так знаю.

— Никто на ваши знания не посягает, — возразила соседка Бакланова. — А случай с вашим племянником не очень-то показательный. Значит, дома воспитали мальчонку так, что он способен сбежать из училища и болтаться неизвестно где. И я скажу прямо: ваш пример еще не доказывает, что все родители воспитывают детей такими шалопаями.

— Совсем не в этом дело. Родители тут ни при чем. Плохо в училище — вот они, ребятишки-то, и бегут кто куда.

Бакланов сидел как на иголках.

— Вот спросите его, — продолжал человек в кожаном пальто, — он сознается, что сбежал… Ну, чего ты молчишь? — обратился он к Егору. — Или, может, неправду я сказал? Ты не бойся, говори, никто на тебя в милицию не заявит. Сбежал и сбежал, кому какое дело! Насильно никто не имеет права держать: попугать — так они могут.

Бакланов с первого взгляда возненавидел этого противного человека. Ведь ему, злыдню, очень хочется сейчас услышать подтверждение своих слов и тем самым уязвить женщину в телогрейке. Егор понимал, что, открыв правду, окажется с ним заодно против этой доброй и хорошей женщины. А Егор, наоборот, был готов сейчас сделать для нее что угодно, только бы хоть немного отблагодарить ее за помощь и поддержку.

И он возразил, стараясь говорить как можно решительней:

— Почему вы думаете, что я сбежал? Совсем незачем мне бежать из училища… Может, кто и бежит, только я тут ни при чем.

— Правильно, — поддержал его кто-то из пассажиров.

— В нашем училище не было ни одного такого случая.

— А ты давно в ремесленном?

— Второй год.

— Значит, кончаешь…

— Кончаю.

— А куда же ты едешь? — снова вмешался человек в кожаном пальто. — Ну, скажи!

— К матери он едет, — ответила за Егора женщина в телогрейке.

— А зачем? Что за гости без праздника! — не унимался назойливый сосед. — Ну-ка, скажи нам.

Женщина мягко улыбнулась, молча взглянула на Бакланова и чуть кивнула головой. Она словно советовала объяснить все, доказать, что человек в кожаном пальто неправ, и прекратить тем самым его противную болтовню.

Егор начал лихорадочно перебирать в уме причины, правдоподобные для такой поездки. Но ничего подходящего в голову не приходило.

— В отпуск еду! — выпалил он. — На два месяца… Послали как ударника. — И вдруг он почувствовал, что его щеки запылали.

— Вот видите! — торжествующе воскликнула женщина. — Он, оказывается, лучший ученик, даже поощрение получил! Как вы думаете, приятно мальчику было слушать ваши подозрения? Ведь они ни на чем не основаны. Если бы вас вот так, как бы вы запели?

Услышав ответ Егора, человек в кожаном пальто растерялся.

— Я не говорю, что он человека убил. Чего не знаю, того не знаю. Я только сказал, что всякие случаи бывают. И всё. А он едет себе — ну, и пускай едет. Какое мне до пего дело? Может, он и вправду хороший парень. Печати на нем нет.

— Ты не верти языком, словно лиса хвостом! — неожиданно вмешался седоусый пассажир из соседнего купе. — Все мы слышали, как ты нападал на парнишку да охаивал его. Сам-то, чего доброго, и в подметки ему не годишься.

— А тебе чего надо? — прикрикнул на него человек в кожаном пальто. — Сидишь на своем месте, ну и сиди, не суйся, коли не просят. Тебя не задевают? И помалкивай.

— Это как сказать — не задевают! А может, и задевают? Вот ты не знаешь ребят из ремесленного и несешь околесицу, равняешь всех на своего племянника. А я на заводе работаю и вижу. Прямо скажем — герои! Нужно сутки — будет сутки работать, потребуется двое — тоже не откажется. Сколько надо, столько и будет в цехе. От сна откажется, от еды, а дела не бросит. А сам-то до станка еще не достает, на подставке стоит. Вот что надо говорить об этих ребятах, а не охаивать, не помои на них лить! Они же почти дети, а управляются за мастеров.

В разговор вступили другие пассажиры, все они были против человека в кожаном пальто. Разговор стал общим. Пассажиры один за другим рассказывали случаи самоотверженной работы бывших воспитанников ремесленных училищ. Вскоре человек в кожаном пальто сделал вид, что хочет спать, залез на верхнюю полку и больше в разговор не вмешивался.

Забрался на свое место и Бакланов. Ему хотелось остаться одному, чтобы как-нибудь не проговориться, не выдать истинной причины поездки домой. Ведь сейчас в вагоне пассажиры относятся к нему с уважением, разговаривают как с равным, но, узнав, что он и в самом деле беглец, они переменят свое отношение. А человек в кожаном пальто, наверно, скажет соседке Егора: «Ну что? На чьей стороне правда? Меня не проведешь! Я его, голубчика, насквозь вижу. Поглядывать нужно за ним, знаем мы таких красавчиков! Не впервой!»

Готовясь к побегу, Бакланов знал, что как только явится домой, его сразу же спросят, зачем приехал. И Егор придумал ответ — вернее, он решил рассказать домашним все начистоту: «Невмоготу мне в училище. Так надоело, так надоело — ни на что глядеть не хочется. А потом, еще этот Мазай жить не дает. Да и не только он один — и Сережка за ним же, и Колька… Дня нет, чтоб обошлось без обид да нападок… А кому-нибудь пожаловаться — и не подумай. Раз пожалуешься, в другой— сам не захочешь… Одним словом, нет никакой мочи…» Егору казалось, что домашние, узнав о его трудной жизни в училище, пожалеют его и, конечно, простят побег.

Сейчас же, когда только что закончился спор о нем, Егор думал совсем по-другому. Ему стало вдруг совершенно ясно: все, о чем он хотел рассказать дома, — не то, о чем надо было говорить. Он представил себе, что разговаривает со своими дружками — Максимом Ивкиным и Сережкой Тюпакиным, — и почувствовал неловкость и стыд. Постепенно он пришел к выводу, что ссылкой на плохую жизнь в училище побег не оправдаешь.

«Скажу матери и деду, да и всем в колхозе, то же, что и в вагоне говорил: мол, за хорошую работу премию получил — отпуск, — решил Егор. — Пока в Платовке не будут еще ничего знать, попрошусь в колхозе на работу. Возьмут, потому как рабочих рук нехватка, летом сам это видел. Буду так работать в бригаде, чтобы стать настоящим передовиком. Тогда, пожалуй, правление колхоза поможет остаться дома и больше не станет посылать в в училище. Даже сам директор ничего не сделает. И судить не станут — потому, я же не буду лодырничать, а хорошего работника судить не за что».

Он задумался и не заметил, как задремал. Во сне Бакланов увидел себя дома, в Платовке. Будто он сидит в колхозном клубе на сцене, а рядом с ним председатель колхоза. В зале народу битком набито. Председатель колхоза хлопает в ладоши, и весь народ тоже хлопает в ладоши. А Бакланов знает, что это хлопают ему за то, что он стал лучшим работником в своем колхозе.