Товарищи

ВСТРЯСКА

Собрание учащихся группы назначалось на вечер после ужина. Мазая немного озадачило, что оно будет в клубе, хотя обычно групповые собрания проводились в классных комнатах. Будучи у директора, Мазай хотел было спросить об этом, но не осмелился. За ужином он решил посоветоваться с Сережкой:

— Как думаешь, почему не в классе собрание? К чему бы здесь клуб?

Сергей пожал плечами, перестал жевать, поднял от тарелки глаза и уставился недоумевающе на Мазая:

— Не знаю. Даже не думал.

— Вот и я не знаю.

— Наверно, для торжественности. На сцене может президиум сидеть, докладчик, и вообще все ораторы оттуда выступать будут… Нет, это хорошо, что в клубе, даже вроде почетнее для нашей группы. Я так думаю. А ты?

— В классе куда бы лучше было — вроде как дома… А тут будто не на своем месте, словно у соседей.

Вдвоем с Сергеем они обошли столики и еще раз предупредили всю группу, чтобы прямо из столовой шли в клуб. Мазай считал, что на собрания ребята ходят не из-за интереса к тому, что там обсуждается, а потому, что так приказал он, староста Васька Мазай. Поэтому, предупреждая, он почти каждому говорил:

— И не думай опаздывать! Я сам буду по списку проверять, кто явился, а кто нет. Со мной шутки, сам знаешь, плохие, потом не возрадуешься. Одним словом, в клуб — и никаких опозданий!

Почти у самой двери клуба Мазая догнал Жабин; не останавливаясь, хлопнул по плечу и крикнул:

— Тезка, привет!

После дневного разговора с Ольгой Мазай решил встретиться с Жабиным и поговорить с ним, но так до вечера и не видел его. И вдруг вот он, сам в руки просится. Мазай остановился и крикнул:

— Ты, Жаба! Иди сюда!

Жабин оглянулся и, увидев злое лицо Мазая, всплеснул руками и зачастил:

— Мамочка родная! Тезка, почему ты такой разъяренный? Кто-нибудь шею намылил? Меня зови на помощь. Для тебя я на край света пойду. Землю могу перевернуть, даю слово!

— Ты мне зубы не заговаривай!

— Что ты, тезка! Даже не думаю.

— Иди-ка сюда, поговорить нужно.

— Пожалуйста, поговорить так поговорить. Я всегда согласен, со всем моим удовольствием!

Мазай пошел в дальний угол коридора. Жабин посмотрел туда-сюда, как бы ища помощи, и, не найдя ее, пошел за Мазаем, но остановился на почтительном расстоянии от него.

— Ты что, подойти ближе боишься? — презрительно спросил Мазай. — Нужно будет — везде найду!

— Чудак ты какой, тезка, ну чего мне бояться? Кого мне бояться? Я никогда ничего и никого не боялся и не боюсь. Даю слово. Я сам такой, что меня все боятся. А ты разве не знаешь? Кого хочешь спроси, это же факт.

Говоря так, Жабин просто храбрился. Он не был трусливым, иногда умел даже казаться грозным и многим ребятам внушал страх. Мазая он не то чтобы боялся, но всегда чувствовал его превосходство над собой. Жабин был на редкость разговорчив и умел, как говорили ребята, «замазывать глаза». Вот и теперь Жабин старался «заговорить» Мазая. Он не знал еще, в чем дело, но видел, что Мазай на него очень зол.

— Подойди, тебе говорят! — крикнул Мазай.

— Подойти, Вася, я могу. Ноги не отсохнут. Но зачем? Какая от этого тебе польза? Я и отсюда услышу каждое твое слово. Ты знаешь, какой у меня слух? Ночью я совсем свободно слышу, как в соседней комнате мышь бегает. Даю слово. Так что, тезка, можешь говорить, ни одно слово не пропадет.

Мазай шагнул, почти прыгнул к Жабину и зашипел ему прямо в лицо:

— Ты кулака моего еще не пробовал?

— Тезка, ну зачем такие вопросы…

— Нечего выкручиваться, говори!

— Тезка, к чему такой траурный разговор? Я просто не понимаю. Даю слово. Ни ты моего кулака не пробовал, ни я твоего. Ну и хорошо! Пускай они оба живут и здравствуют. Нам с тобой ни ссориться, ни драться не из-за чего.

Он подался было чуть назад, но быстрая рука Мазая вцепилась в его ремень.

— Ты со своими кулаками не носись. У тебя руки коротки, не дотянутся до меня, а я могу пришвартоваться к тебе в любой момент. Понятно?

— Понятно, Вася. Но, честное слово, ничего не понятно: из-за чего ты на меня, как цепной пес, накинулся? Может, кто тебе настроение поднапортил?

— Ты нашу Ольгу водил в кино?

— В кино?! — Жабин облегченно вздохнул, на лице засияла улыбка. — Боже ты мой, из такого пустяка закатить трагедию! Да ты просто устроил бы вечер вопросов и ответов. Все было бы ясно без всяких угроз.

— Говори, был с ней в кино или нет? Не вертись! — Мазай и другой рукой вцепился в ремень Жабина и основательно тряхнул его. — Будешь говорить?

Жабин попытался было вырваться, но безрезультатно.

— Вася, я же только поужинал, а ты мне массаж желудка делаешь. Это вредно, даже опасно. Даю слово. А с Ольгой я действительно был в кино. Ну, и что из этого? Никому не запрещается с другим человеком ходить в кино. А к тому же, может, я в нее влюбленный, откуда тебе знать?

— Что?! Влюбленный? Ты?

Мазай горячо дохнул в лицо Жабина. Увидев в Васькиных глазах колючие огоньки, Жабин почувствовал легкий озноб.

— Нет, я, конечно, не влюбленный, а говорю просто для красноречия. Знаешь? Зачем она мне нужна, эта Ольга Писаренко! Будто без нее у нас и девчонок нет. Тебе как другу скажу — ко мне все девчонки липнут. Право слово. А я и внимания почти не обращаю.

— Обходи Ольгу за тысячу километров! Будто и знать не знаешь и видеть не видишь. Иначе плохо будет. Понятно, «влюбленный»? Или на кулаках объяснить?

— Конечно, понятно! Но, Вася, зачем же угрозы? И без угроз можно. Если тебе хочется, чтоб я не подходил к ней, то я поступлю, как друг, — не подойду больше, и все. Сделаю вид, что передо мной пустое место. Даю слово. Ты, может, думаешь, что она для меня как воздух? Извини, пожалуйста, воздух нужнее. Я просто пошутил.

— Скажи, а за что тебя Ольга отлупила?

Жабин немного смутился. На его лице сначала появилась растерянность, а потом возмущение. Он стукнул себя кулаком в грудь:

— Меня?! Ольга?! Чтоб меня отлупила девчонка?! Вася, да за кого ты меня считаешь! Ты же меня просто ни крошечки не уважаешь. Я тебя за настоящего друга считаю, а ты вон что придумал. И это друг! Ты что же, и вправду думаешь, что я каждому позволю обижать себя? Да?

— Говори, тебе сказано! За что?

Мазай снова тряхнул Жабина и прижал его к стенке.

— Вася, клянусь, ничего страшного. Она положила руку на поручень кресла, а я не заметил и свою тоже… Ольга и подумала, что я поглаживаю ее. Вот и все. Но я не гладил. Даю слово.

— Значит, она тебя погладила. Так?

— Если тебе нравится — пускай будет так. Но на деле не так. Вася, ты только никому не говори об этом. Ведь я тебе рассказал все, как самому лучшему другу. А то узнают ребята — не разберутся и начнут болтать…

— Так вот что, самый лучший мой друг, запомни: у Ольги нет ни отца, ни матери. Она сирота. Из детского дома к нам пришла. Но заступиться при нужде у нее есть кому. Я ее в обиду никому не дам! Понятно?

— Все понятно. Мне с первого слова все понятно.

Мазай отпустил ремень Жабина. Поняв, что гроза миновала, Жабин сразу же повеселел.

— Вопросов ко мне больше нету? — затараторил он. — Тогда пошли в клуб, а то опоздаем, собрание без нас начнется.

— Тебе в клубе делать нечего. Там мы сегодня хозяева.

— Знаю. Но ведь из других групп тоже приглашали желающих.

— Правда? — удивился Мазай.

— Вася, я же не могу тебя обманывать: конечно, правда. Я, например, потому и иду в клуб, что желающий. Мне просто интересно, как вас будут протирать с песочком. Пойдем, тезка, а то неловко входить после начала.

Когда они вошли в клуб, там уже было много народу — может, раза в три больше, чем воспитанников в группе. Мазай хотел было начать регистрировать своих, но оглянулся по сторонам и понял, что в такой массе трудно разобраться, кто пришел и кого нет, и спрятал блокнот в карман. Он и без регистрации был уверен, что группа явилась в полном составе. Мазай глазами отыскал Селезнева и подошел к нему:

— Можно начинать собрание, товарищ мастер, мои ребята все в сборе.

Селезнев взглянул на часы:

— До начала еще семь минут. Подождем. Нужно приучаться к точности.

— Товарищ мастер, а почему на собрание пришло столько посторонних? Кому какое дело до нас? Мы не ходим к ним на собрания, и им у нас делать нечего. Вы только гляньте — скоро полон клуб набьется. Чтоб увидеть своих, нужно днем с огнем искать…

— Значит, интересуются вашей группой.

— У нас не цирк и не драмтеатр, чтоб ходить к нам на собрания, — недовольно сказал Мазай.

В дверях показались директор училища и Батурин.

— Смотрите, и директор пришел! — удивился Мазай. — Идут все, будто у нас аврал объявили.

Собрание открыл Селезнев и сразу же предоставил слово директору училища.

Колесов начал доклад с сообщения о том, что восьмая группа до последнего времени считалась в училище хорошей, передовой. Дальше он начал рассказывать о тех показателях, по которым обычно определяют общее состояние любой группы. Успеваемость в восьмой группе полная, плохих отметок в четвертях нет, пропусков занятий по неуважительным причинам тоже нет, нет и опозданий. По производственной практике группа занимает первое место в училище, а несколько ребят работают так старательно, так овладели профессией, что не отстают от самых передовых рабочих области.

Колесов начал называть фамилии и первым упомянул Жутаева. Раздались аплодисменты — это сергеевские ребята, хорошо знавшие Бориса, выражали свою радость. Дальше следовали фамилии Мазая, Рудакова, Писаренко. Едва Колесов называл фамилию, взрыв аплодисментов заполнял зрительный зал и долго гремел под высоким потолком.

Колесов не останавливал ребят. Он спокойно поглядывал в зал, выжидал и, когда аплодисменты смолкали, по прежнему негромко, но уверенно продолжал доклад.

Задолго до начала собрания, особенно после беседы с директором, Мазан чувствовал какую-то смутную тревогу, он не мог уяснить себе цели сегодняшнего собрания. Он старался понять, но так и не понял, зачем вызывал его Колесов. Не впервые Мазай говорил с новым директором, но этот разговор не был похож на предыдущие. Прежде бывало, во время беседы Колесов и расспрашивал и давал советы, а сегодня только задавал вопросы и все интересовался, что думает Мазай о том или другом факте, как он относится к тому или другому из товарищей. Мазай следил за выражением лица Ивана Захаровича, но так и не смог понять, доволен директор его ответами или, может быть, они не понравились Колесову. И вот только сейчас, на собрании, когда директор училища говорил о группе только хорошее и отметил Мазая как одного из лучших формовщиков, Васька успокоился. Настроение его стало веселым, приподнятым. Он то и дело оборачивался, поглядывал в зал и даже не пытался скрыть самодовольную улыбку. Сейчас он был даже рад, что на собрание пришли ребята и из других групп. Пусть услышат, как хвалит его директор училища. Вот только немного обидно, что первым Иван Захарович назвал Жутаева. Жаль… Его совсем бы не надо упоминать, а если и говорить, так то, что рассказал о Жутаеве директору Мазай.

А Колесов уже перешел от характеристики группы к роли дружбы и коллектива в жизни каждого человека. Он говорил об одном из основных качеств советских людей — о стремлении оказывать друг другу поддержку, заботиться о товарище, морально отвечать за его поступки. Он убедительно, на примерах из собственного опыта, показал, что коллектив советских людей — огромная сила и что силен он до тех пор, пока в основе его лежат дружба, взаимное уважение и забота друг о друге больше, чем о себе. Не просто забота по мелочам, а та забота, которая помогает человеку стать сыном своей великой родины и беззаветно служить ей.

На эту тему директор говорил уже с полчаса. В зале была тишина, все впились в докладчика глазами. Мазай уже не вертелся на месте, а внимательно слушал и старался понять, к чему ведет свою речь директор. Все это он говорит, конечно, неспроста. А для чего? Может быть, он еще раз похвалит группу? А может быть, начнет ругать ее? Мазай снова забеспокоился.

А директор подошел к самому краю сцены и, решительно жестикулируя, говорил… нет, не говорил а страстно бросал в зрительный зал слова:

— В настоящем советском коллективе горе одного человека становится горем всех, радость одного — радостью всех. В хорошем коллективе никогда не дадут товарищу оступиться или упасть. К нему протянутся десятки, сотни товарищеских рук, поддержат его и помогут выйти на торную дорогу. В этом сила советского коллектива… Наша великая партия, которая одна в мире смогла организовать сокрушительный отпор гитлеровцам и сейчас ведет Советскую Армию по земле врага в последнее наступление, партия учит нас всегда поддерживать друга собственным плечом… — Он обвел пристальным взглядом зал и почти шепотом сказал: — В нашем училище произошло позорное событие— сбежал второклассник, учащийся литейного отделения восьмой группы Георгий Бакланов. Сбежал как будто без всякой причины. Но причина, конечно, есть. Я к вам обращаюсь с вопросом, учащиеся восьмой группы: скажите, почему так случилось? Почему ваш товарищ сбежал? Почему? Ведь до этого ваша группа считалась лучшей. Так ли это? Лучшая она или нет? Давайте поговорим просто и сурово, прямо глядя друг другу в глаза.

Мазай почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Он понял, что директор не считает восьмую группу хорошей и подозревает, что в побеге Бакланова виноват кто-то из группы. Значит, он не поверил тому, что слышал сегодня от Васьки? Мазай решил защищаться.

Когда директор кончил доклад, Васька первым попросил слова.

— Пожалуйста, прошу сюда, — пригласил Селезнев.

Поднявшись на сцену, Мазай, как всегда чуть прищурившись, пробежал взглядом по притихшим рядам и заговорил самоуверенным тоном:

— О том, какая у нас группа, я расписывать не буду. Ругать ее вроде не за что, а начни хвалить — могут подумать, что хвастаюсь. Одним словом, обиды на группу у меня, как у старосты, нет. Группа, можно сказать, нормальная. Мы все рады, что Иван Захарович хвалил пашу работу. Я так думаю: если хвалят — значит, есть за что. Это понимать надо. Стараемся, конечно, потому все и получается, как должно быть. Я хочу сказать насчет Бакланова. Товарищ директор, вы думаете, мы не понимаем про Бакланова? Все понимаем, очень понимаем: позор! И училищу позор, а группе — в первую очередь. А только Бакланов такой человек, что ничего я с ним поделать не мог. Думаете, не старался? Все было. Только рассказывать долго. На другого прикрикнешь, если он начнет проявлять себя, — и все. А с этим чего только не делали, — не помогает. Он все равно сбежал бы. Туда ему и дорога. И я так думаю, товарищ директор, что никто в этом не виноват. Виноват сам Бакланов. Пускай сам и отвечает. Я вам про это уже рассказывал. Сейчас мои ребята выступят, они добавят, пояснят, что к чему. Я еще хочу сказать вот о чем: насчет работы в цеху или когда поедем в эмтээс — марки своей не уроним, будем работать еще лучше, чем работаем. Вот и все, что я хотел сказать.

Вслед за Мазаем один за другим начали подниматься на сцену ребята из восьмой группы. Все они осуждали Бакланова и в один голос заявляли, что он очень плохой человек, что на него старались подействовать, по это не принесло никакой пользы, что в побеге виноват только он и никто больше.

Словно нехотя, на сцену поднялся Широков. Он попытался доказать, что Бакланов не совсем уж такой плохой парень, как о нем говорили.

— Сбежал он? Сбежал. Ну, и как мы… согласны? Почему он сбежал, я говорю? Может, еще и не виноват человек. Тут нужно подумать. Вот что. А мы насели на него. Почему насели? А Бакланов ничего работал… Мог… И парень, так сказать, ничего. Никому зла не делал. Что сбежал — это, конечно…

Огромный, широкоплечий, он неуклюже размахивал длинными руками, ерошил волосы, говорил очень медленно, с трудом подбирая слова. На сцене он казался смешным и беспомощным.

Широков ушел на свое место, не вызвав у слушателей ни сочувствия, ни одобрения.

Маленький и подвижной Филатов, наоборот, зачастил, затараторил. Он говорил громким, звонким голосом, и, хотя слова сыпал очень часто, слушали его с большим вниманием.

— Тут все наперебой хвалили нашу группу, и никто не коснулся недостатков. А недостатков у нас тоже много. И ты, Мазай, мне не подмаргивай, потому что я говорю как комсомолец. Нам сегодня с Широковым товарищ Батурин об этом говорил. Нельзя кривить душой. Вот. Недостатки у нас, конечно, есть, и их нужно изжить. Особенно много недостатков оказалось в последнее время: Бакланов сбежал, новенький Жутаев не успел приехать из Сергеевки — Мазая поколотил. Значит, драка. Так? А Мазай все-таки староста. Разве мы для этого старосту выбирали? Как все это считать? По-моему, это плохо. И критиковать нужно за такие дела, а не хвалить. Ты, товарищ Мазай, хоть и не комсомолец, а тоже должен был критиковать… Я все сказал.

Он спрыгнул со сцены и пошел на свое место, улыбающийся, довольный своим первым комсомольским выступлением.

Филатову похлопали.

Жутаев внимательно слушал. Доклад директора ему очень понравился. Понравились спокойствие и уверенность Ивана Захаровича. Казалось, Колесов не выступает с трибуны, а беседует с ребятами, просто, откровенно и задушевно, и поэтому все слова его были понятными, волновали, вызывали тревогу и заставляли задуматься. Перед Жутаевым пронеслись все события последних дней, и он задавал себе вопрос: почему же все произошло именно так, а не иначе? Борис был уверен, что после доклада директора ребята поговорят откровенно о своих недостатках и разойдутся по комнатам с облегченной душой. Но уже выступление Мазая удивило Жутаева и заставило насторожиться. Когда же ребята из восьмой группы один за другим начали хвалить с трибуны Мазая и охаивать Бакланова, Борису стало ясно, что не все поняли доклад директора так, как нужно было понять. Он с нетерпением ждал выступлений комсомольцев. Но ни Широков, ни Филатов почти ничего нового не сказали. Борис решил, что молчать нельзя, и поднял руку.

— Слово предоставляю ученику восьмой группы Жутаеву, — сказал Селезнев.

Проходя через зал, Жутаев услышал несколько реплик, брошенных в его адрес:

— Белобрысый!

— Задавака!

А знакомый девичий голос, в котором Жутаев сразу же узнал голос Оли, негромко твердил:

— Вот увидите, вот увидите — он заика! Как только заговорит, тут же язык и проглотит. А говорит он совсем нараспев.

Эти реплики смутили Жутаева и заставили покраснеть. Очутившись на сцепе, он долго не мог собраться с мыслями и не знал, с чего начать, И вдруг Борис заметил в первом ряду Батурина. Секретарь комитета комсомола, видимо, решил прийти на выручку. Ои делал какие-то неопределенные жесты, усиленно подмаргивал, но, видя, что все это не помогает, поднялся и сказал:

— Жутаев, я думаю, всем ребятам будет очень интересно, если ты расскажешь о своем впечатлении, как новый человек в группе.

— А он у нас такой тихонький, что и говорить не умеет, — раздался громкий голос Ольги. — Вот увидите.

— Ольга Писаренко, вы находитесь на собрании, и я прошу вести себя, как подобает ученице! — прикрикнул на нее Селезнев.

— А я ничего, товарищ мастер.

Жутаев между тем поборол смущение и заговорил:

— Я не буду ни хвалить нашу группу, ми хаять, потому что пришел в нее всего лишь несколько дней назад. О группе тут много говорили те, кто хорошо ее знает. Я немного скажу о Бакланове. Мне кажется, что он не такой уж плохой парень, как здесь обрисовали. Я, правда, всего раз с ним разговаривал, но понял, что он такой же, как и мы все. Да-да! Во всяком случае, не хуже. А может, и лучше некоторых из нас. Виноват он? Да, виноват. Нго поступок опозорил не только группу, но и училище. На Бакланове большая вина. Но виновата в этом и группа. А в первую очередь Мазай.

— Это я заставила его убежать? — выкрикнула Оля. — Или, может, Генка Широков?

— Мазай тут ни при чем!

— Нечего зря наговаривать!

— Неправда, товарищ директор! Все это выдумка!

— Не знаешь — не говори!

Шум и выкрики заглушили голос Жутаева. Многие ребята из восьмой группы повскакали со своих мест, и каждый, не слушая других, говорил свое. Но едва мастер поднялся у стола, шум оборвался. Селезнев укоризненно покачал головой.

— Продолжайте, Жутаев. — Взглянув на побледневшее лицо Жутаева, он забеспокоился и негромко спросил: — Будешь говорить?

Жутаев кивнул головой.

— Чтобы всем было понятно, почему я так говорю, чтобы не обвинили меня во лжи, я приведу один пример, который случился на моих глазах. Пусть все в училище знают, что иногда происходит в нашей, как ее считают, передовой группе. Может, из-за таких фактов и сбежал Бакланов.

Жутаев торопливо рассказал о самосуде над Баклановым. В зале временами раздавался шепот и снова наступала тишина.

— Я считаю все это издевательством. Здесь выступал Мазай, но он ничего не сказал по существу и отделался разными увертками. Вот пускай выступит еще раз и здесь, на собрании, перед всеми скажет, как он расценивает этот случай. Мне кажется, вина Мазая в том, что он, как староста группы, не только не боролся против таких ненормальностей, но даже и сам организовывал их. А группа виновата в том, что не ударила Мазая по рукам и пошла у него на поводу. Бакланов, наверно, тихий, слабохарактерный человек, он не сумел защитить себя и сбежал. Товарищи, когда я был еще в сергеевском училище, то слышал о третьем ремесленном. Много хорошего слышал. И в первый же день увидел хулиганский самосуд. Я узнал от Бакланова, что тут посылки отбирают, затыкают рот — не дают критиковать. В нашем училище такого не было. Я знаете о чем подумал? Если и в других группах так же, как в нашей, то третье училище, конечно, не лучшее. Тут очень хорошо говорил товарищ директор о коллективе, где все заботятся друг о друге. Такого коллектива в нашей группе, мне кажется, пока нет. Но должен быть. Потому что без товарищей жить нельзя!

Жутаев резко махнул рукой и пошел со сцены.

— Правильно, Жутаев! — громко сказал кто-то и захлопал в ладоши.

Борис уже сел на свое место, а в зале все еще раздавались аплодисменты.

После его выступления, которое словно всколыхнуло, задело всех, собрание пошло совсем по-другому. На сцену поднимались комсомольцы из других групп и резко критиковали восьмую, говорили о недостатках и в своих группах, но больше всего досталось Мазаю. Почти все выступающие осуждали его и требовали прекратить безобразия в группе. Мазай неоднократно порывался на сцену, но Селезнев останавливал его и обещал дать слово в конце собрания. Мазая крепко поддержали в своих выступлениях Ольга и Сергей. Они говорили о нем, как о хорошем товарище, смелом и настойчивом.

— А про Жутаева я прямо скажу: притвора! — резко заявила Ольга. — Других критикует, а о себе молчит. Все плохие, только он один хороший. Вышел на сцену умненький и серьезненький, хоть портрет с пего пиши. А кто драки устраивает? Кто старосте не подчиняется? Кто к девчонкам пристает? Ведь это он с Мазаем драку затеял. Пришел в группу, ничего толком не знает, а полез на сцену с критикой, показать себя хочется. Как только человеку не стыдно! А насчет Мазая я еще раз говорю: он и староста хороший и, конечно, как товарищ. И нечего на него наговаривать. Бакланов сам по себе, а Мазай — другое дело.

Едва Писаренко закончила речь, в зале сразу же поднялось несколько рук. Один за другим стали выходить на сцену ребята и девушки. Они так отчитали Олю и Сергея, что Оля с трудом удержалась, чтобы не заплакать от обиды.

Дали слово Мазаю. Он вышел на сцену, и тут все заметили, что он стоит не как обычно — грудь колесом, с запрокинутой головой, — а весь съежился, растерянно потирает руки, словно они замерзли.

— Ну, Мазай, говорите, вас ждут, — сказал Селезнев.

— Так я, товарищ мастер… — каким-то чужим, хрипловатым голосом заговорил Мазай, — я учту, что тут высказывали ребята. А только скажу, что Жутаев и другие… на меня… много зря. И еще скажу — если я такой… никудышный староста, то пускай выбирают другого. Вон Жутаева. Вот и все… — Он для чего-то развел руки в стороны, хотел сказать еще что-то, но не сказал и сошел со сцены.

А по залу пробежал шум, раздались выкрики:

— Не надо Жутаева!

— Пускай Мазай остается!

— А Мазай тоже не староста!

Второй раз на сцену поднялся Сергей.

— Ты, Мазай, сказал сейчас напрасно. Выбирали мы тебя в старосты? Выбирали. Ну, и все. Другого старосту выбирать не будем. — Сергей повернулся к директору. — Не будем, потому что Мазай хороший староста. — Сергей снова обернулся к залу. — Правильно я говорю, ребята?

— Правильно! — сразу же ответили несколько голосов.

Затем выступали Батурин и Селезнев. А Колесов в заключительном слове дал краткую характеристику собранию:

— Я хочу сказать, ребята, вот еще о чем: сегодня на собрании восьмой группы, может быть, впервые была настоящая деловая критика. Пользу она, конечно, принесет. Но приняли эту критику не все одинаково. Некоторым она не понравилась, потому что задела за живое. Если говорить о выступлениях, то в первую очередь надо сказать, что кое у кого они были продиктованы не совестью, не желанием помочь группе, а просто приятельскими отношениями. Это в первую очередь касается вас, Мазай, Писаренко и Рудаков. Советую подумать на досуге.