Товарищи

ПЕРВОЕ МЕСТО

В цехе уже шла работа. Одни из ребят полулежали на черной формовочной земле, другие сидели на корточках; каждый был занят своим делом и не обращал внимания на соседа.

Почти весь пол литейки был уставлен чугунными опоками, только посередине, от комнаты мастера до противоположной стены, оставался метровый проход.

Селезнев провел Жутаева в дальний угол к небольшой, никем не занятой площадке.

— Вась, что это за бледнолицый появился в нашем вигваме? — раздался девичий голос.

В сергеевском училище на литейно-формовочном отделении учились только юноши. Жутаев знал, что девушек не принимали на эти отделения, что работа в литейке считалась тяжелой, мужской. Услышав сейчас девичий голос, Жутаев удивился и невольно оглянулся. Среди литейки в вызывающей позе стояла невысокая девушка с трамбовкой в руке и надменно смотрела на него.

Слова ее прозвучали словно команда. Почти все ребята бросили работу и с любопытством уставились на «бледнолицего». Только Мазай, работавший рядом с девушкой, продолжал набивать опоку, всем своим видом показывая, что ему нет никакого дела до новичка.

Мастер тоже оглянулся, недовольно покачал головой и больше для себя пробурчал в усы:

— Не девчонка, а бритва! Минуты спокойно не посидит, обязательно что-нибудь придумает…

Но Жутаев расслышал эти слова.

— Вот тут будешь работать, — сказал мастер, указывая на свободное место рядом с кучей формовочной земли. — Окно напротив, днем здесь очень удобно, светло. Правда, от ваграночного желоба далековато. Заливка-то идет вручную, трудно чугун подтаскивать. Но ничего не поделаешь, все места заняты. Модель эту, говоришь, формовал? Тогда приступай к работе. Если будет что неясно, позови. Я все время в цехе. Да не стесняйся спрашивать. Слышишь?

— Слышу, товарищ мастер. Спасибо.

Тот же девичий голос неожиданно прозвучал уже совсем рядом:

— Товарищ мастер, а вы знаете, Бакланов и сегодня в цех не пришел.

Борис мельком взглянул на стоявшую возле него девушку и тут же отвел глаза: она пристально и недружелюбно смотрела на него, хотя и обращалась к мастеру.

«Что ей нужно?» — с неприязнью подумал Жутаев и принялся за работу.

Он расчистил рабочее место, принес воды, смочил черную, как сажа, формовочную землю, просеял ее, положил опоку на земляной пол, а в нее — модель.

Земля ложится точно на нужное место, ее обжимают быстрые и ловкие руки. Вот уже застучала плоская трамбовка. Еще, еще… Жутаев сгребает с опоки лишнюю землю, посыпает черную поверхность мелким, почти белым песком, накладывает новую опоку, насыпает в нее землю, трамбует. Потом снимает верхнюю опоку и встает перед нижней на колени. Смачивает землю у самой модели мокрой тряпкой, то и дело опуская ее в жестяной ящик с водой, точными движениями расшатывает модель, осторожно приподнимает ее и кладет на землю.

Прямо перед Жутаевым окно, вверху, над головой, — большая матовая электролампа. В цехе много света, но Жутаев достает из кармана зеркальце, ловит им световой луч и пускает «зайчика» в углубление, где только что лежала модель. Земляная поверхность будто отшлифована, но Жутаев замечает там лишнюю песчинку, там — зазубринку. Он берет ланцетку; одно точное движение— и песчинка извлечена. Несколько осторожных прикосновений — и зазубринки нет.

Жутаеву нравилась профессия формовщика. В цехе за работой он забывал обо всем: о еде, сне, отдыхе. Вот и теперь, едва руки коснулись формовочной земли, на душе стало легче, светлее. Все неприятное: и тяжелая дорога из Сергеевки, и невеселый разговор с Баклановым, ссора и драка с Мазаем, и недружелюбный взгляд девушки-формовщицы — все это вдруг ушло и скрылось, будто никогда и не было.

Жутаев почувствовал себя наедине с моделью, он почти перестал замечать, что происходит в цехе. Еще в сергеевском училище Жутаев поставил себе за правило: начал работать — забудь обо всем, что прямо ие связано с делом. Он уже неоднократно убеждался: когда следуешь этому правилу, работа спорится, выработка начинает расти все больше и больше, на в душе наступает спокойное, радостное равновесие, даже что-то вроде счастья.

Увлекшись работой, Жутаев не обращал внимания на других, но сам он был в центре внимания всего цеха. На него то и дело украдкой поглядывали, о чем-то перешептываясь, ребята.

Коля еще в общежитии, до начала работы, рассказал кому-то «по секрету», что вчера к ним в комнату вселили новенького, что вечером на него «налетел» Мазай и хотел «отлупить», как «Сидорову козу», но новенький не дался, повалил Мазая на пол и сам избил Ваську.

Очень скоро «секрет» перестал быть секретом, и о происшествии стало известно многим ребятам группы. Да и вообще все училище узнало о нем еще до прихода в цех. Не знали о случившемся только девушки, в том числе и Ольга Писаренко. По-разному отнеслись ребята к новости. Одни обрадовались, что в группе наконец появился человек, который не побоялся Мазая и смог дать ему «сдачу»; другие обиделись за Мазая и были возмущены тем, что Жутаев, придя в группу, вместо того чтобы беспрекословно подчиниться старосте, как это делали все, затеял драку. Да не просто подрался, а избил Ваську Мазая. А кто такой Мазай? Лучший формовщик в училище! А что такое новенький? Пока никому не известно, что он умеет и на что способен. Коля и еще несколько поклонников Мазая ни о чем больше и говорить не хотели, кроме того, что новенького нужно проучить. Своеобразно отнеслась ко всему Оля Писаренко. Но о ней нужно рассказать несколько подробнее.

В Чкалов Писаренко попала из Ленинграда. Родители девочки погибли во время блокады. Олю эвакуировали вместе с другими детьми работников завода, на котором ее отец был литейщиком. В Чкалове ее поместили в детский дом, и она на «отлично» закончила семилетку. Когда ей и двум ее подругам — Наташе и Наде — посоветовали поступить в один из городских техникумов, они наотрез отказались и заявили, что пойдут в ремесленное училище. Оля хотела стать металлургом, а Наташа и Надя — токарями. Обе подруги Оли не встретили препятствий в достижении своей цели, но Оле осуществить свое желание оказалось нелегко. На все отделения в ремесленных училищах ее охотно принимали, но на металлургическое взять отказывались, говоря, что это мужская профессия. Оля побывала в трех училищах и везде получила один ответ. Тогда она пошла в областное управление трудовых резервов.

Девушка-секретарь провела ее к инструктору, а инструктор подтвердил, что да, действительно профессия металлургов считается мужской и что есть распоряжение министерства на металлургические отделения девушек не принимать. Она снова пошла к девушке-секретарю, объяснила, что инструктор не смог помочь ей, и попросила пропустить к начальнику. Та согласилась.

Оля с волнением ожидала своей очереди. Она почти неотрывно смотрела на дверь кабинета и, когда оттуда выходили, старалась по выражению лица отгадать, помог начальник или нет. Наконец она вошла в таинственный кабинет. За столом сидел мужчина с седой головой. Изучающе посмотрев на посетительницу, он попросил ее сесть и рассказать о цели своего прихода. Волнуясь,

Оля коротко сообщила о желании быть металлургом, работать в литейном цехе и о том, что ей везде отказали.

Начальник выслушал и пожал плечами, словно желая сказать: и хотел бы помочь, но не могу. Он подтвердил, что действительно есть такое указание: девушек на металлургические отделения не принимать.

Она так надеялась на помощь начальника, а оказывается, что и он ничем не может помочь. Чтобы не расплакаться от обиды, Оля крепко закусила губу. Ома встала со стула, решив высказать начальнику все, о чем передумала, пока ходила по ремесленным училищам:

— Товарищ начальник! А я думаю, что никто не имеет права запретить мне учиться и работать там, где я хочу. Я так понимаю, что нельзя насильно навязывать человеку специальность и нельзя отказывать, если он твердо выбрал себе профессию. По-моему, нет такого закона. Я учила в семилетке Советскую Конституцию и знаю.

— Вы, дорогая моя девочка, наверно, не представляете себе, как тяжело работать в литейном цехе.

— Почему не представляю? Я все представляю. У меня и папа и мама в литейном работали.

— Со стороны вам могло казаться, что им легко, а в действительности — совсем другое.

— Папа сам хвалил работу в литейном. И мама тоже.

— Я бы советовал вам избрать другую профессию — электрика, например. Очень интересная специальность.

Оля отрицательно покачала головой.

— Ну, связиста. Разве плохо работать, скажем, на телеграфе? Хорошая работа. Очень интересная.

— Не хочу я никакой другой профессии! — стояла на своем Оля. — У нас и дедушка работал в литейном на заводе, не только папа и мама. И я хочу работать в литейном. И, если вы не поможете, я напишу письмо прямо в Москву. Думаете, не знаю, куда писать? Знаю: в Цека партии. Я понимаю: сейчас война, у них и так много всяких важных дел, но все равно и мое письмо прочитают и помогут. Потому что я не о глупости какой-нибудь прошу, у меня законная просьба. Вот увидите — помогут!

Настойчивый характер девушки нравился начальнику. Он, не прерывая, выслушал взволнованную речь Оли, потом незаметно для нее перевел разговор на другую тему, чтобы дать ей успокоиться.

Беседа продолжалась больше часа. И вдруг в конце разговора начальник сказал, что Олино желание ему понятно и он постарается помочь ей поступить на отделение формовщиков-литейщиков.

Через день Оля зашла за окончательным ответом. Начальник уже успел согласовать вопрос с министерством и вручил ей записку к директору третьего ремесленного училища, куда просилась Оля, так как туда уже были зачислены Наташа и Надя. Так Оля Писаренко стала учиться на отделении формовщиков-литейщиков.

С виду ей нельзя было дать шестнадцати лет. Невысокая, стройная, словно молоденький тополек, она казалась совсем подростком.

Лицо у Оли чистое, удивительной белизны, маленький нос чуть вздернут, глаза синие, но они постоянно меняются. могут быть светлыми и лучистыми и вдруг потемнеют, могут стать веселыми, грустными и добрыми, злыми и насмешливыми. По глазам можно безошибочно узнать Олино настроение. Одежда на ней обычно опрятна. Строгую форму трудовых резервов она всегда разнообразит какой-нибудь мелкой красочной деталью: то цветок воткнет в волосы, то чуть выдвинет из верхнего кармана уголок цветного шелкового платка. Оля была находчива и остра на язык. По теории успевала хорошо, но не отлично, а в цехе шла в первой пятерке формовщиков училища.

Ребята были горды, что в их группе учится единственная на всем отделении формовщица, ревниво оберегали ее, чтобы никто не обидел, всегда старались услужить и терпеливо сносили ее колкие насмешки. Короче говоря, она была любимицей не только в группе, но вообще в литейке. Ее любили за веселый нрав, за острое словцо, за смелость и жизнерадостность.

Васька Мазай считал себя другом и покровителем Оли, и она знала это, хотя он и разговаривал с ней никак не чаще и не дольше, чем принято между соучениками. Ему иногда и хотелось пошутить, посмеяться с Олей, пройти с ней рядом по пути в столовую или в кино, но он сдерживал себя, боясь, как бы товарищи не стали вышучивать его и не окрестили «девчатником». Многие ребята в училище серьезно побаивались Мазая и старательно избегали столкновений с ним, но Оля не только ие боялась, а даже чувствовала какое-то превосходство над ним. Если у нее появлялось желание подшутить над Мазаем или высмеять его, она проделывала это так же, как со всеми, не обращая ни малейшего внимания, краснеет он или злится. Бывали случаи, когда она заставляла смеяться над Мазаем всю группу. Тогда он разъяренно рычал, угрожал и в конце концов, чувствуя себя бессильным перед Олей, уходил прочь. Но в группе знали, что Оля из всех ребят Мазая выделяет, считает его находчивым, смелым и решительным. Такими, по ее мнению, должны быть все лучшие мальчишки.

Хотя Оля иногда и доводила Мазая до белого каления, но во всех ссорах и столкновениях в группе вставала на его сторону, даже не интересуясь, кто из спорящих прав: она была убеждена, что прав он. А если ей доводилось услышать, что в разговоре меж собой кто-то из ребят плохо отзывается о Мазае, тут же начинала спорить, защищая его.

Сергей, придя в цех, рассказал ей о вчерашней драке. Оля сначала не поверила, что новичок избил Мазая. Она просто не могла представить себе, чтобы Ваську мог кто-то обидеть, чтобы Мазай допустил это. Она была убеждена, что Мазай справится с любым забиякой. А тут рассказывают, что он даже закричал. Оля живо представила себе сцену драки. Вот новичок — огромный, широкоплечий, в два раза выше Мазая — схватил Ваську, прижимает к земле, Васька сопротивляется, отбивается, но тот всей тушей наваливается на Ваську, пускает в ход свои страшные, огромные кулачищи…. Оля почувствовала к этому новичку отвращение и неприязнь.

— Он, наверно, такой, что и быка свалит? — спросила она у Сергея.

— Кто?

— Ну, новичок этот.

— Новичок? Почему ты так думаешь?

— А как же иначе? Разве Ваську возьмет какой-нибудь заморыш? Да никогда!

— Новенький-то на заморыша не похож. А насчет быка — клянусь, не осилит. Он… как бы тебе сказать поточнее… такой, как и все. Может, чуть повыше Васьки. Зато Мазай крепче.

— Значит, не толстый?

— Нет. В норме.

— Интересно… А в общем, ничего интересного нет. Подумаешь, подрались! Мне, знаешь, Сережка, кажется, что для драки большого ума не нужно. Бараны и то дерутся.

— Да ты хотя послушай, из-за чего…

— И слушать не хочу! Не рассказывай. Подумаешь, интересно! Это же просто противно. Понимаешь, Сережка? Противно! Не люблю драк. И рассказов о драках тоже. Понял?

— А что ты на меня-то напустилась?

Она не ответила, пошла к своему месту и, не дожидаясь сигнала для начала работы, принялась формовать.

Оля видела, как пришел Мазай, как он говорил с мастером. Она изредка поглядывала на Мазая, и ею постепенно начало овладевать чувство, будто Мазай обидел ее, обманул всех товарищей. Ей хотелось подойти к нему и бросить в лицо несколько резких, обидных упреков.

— Здравствуй, Ольга, — сказал Мазай, занимая свое рабочее место рядом с ней.

Оля, даже не взглянув, кивнула головой и быстро заработала трамбовкой.

Она не заметила, как вошел в цех Жутаев, и увидела его, лишь когда он вслед за Селезневым вышел из конторки. Увидела — и удивилась: она представляла себе новичка совсем не таким. Он был среднего роста, может, чуть повыше Сережки или Мазая, вовсе даже не толстый, а стройный, подтянутый. И идет по цеху не вызывающе, а скромно. И руки у него — совсем не ручищи, огромным кулачищам просто взяться неоткуда. И этот парнишка отлупил Мазая?! Никак не верилось.

Вот тут-то она и спросила Мазая, кто этот «бледнолицый». Спросила, будто о новичке она ничего не знала, — не громко, но и не тихо, чтобы слышали и новенький и ребята.

— Новенький из Сергеевки, — еле слышно пробурчал Мазай.

Делая вид, что появление Жутаева не заслуживает внимания, Мазай уже более оживленно сообщил:

— Баклан пропал.

— Как — пропал? — удивилась Оля.

— Очень просто. Пропал — и все. Будто в воду пырнул, а назад не вынырнул. В общем, был Баклан, и неи Баклана. Тю-тю. Поняла?

— Ну да-а-а? — недоверчиво протянула Оля.

— Вот тебе и «ну да»! Что я, врать стану? Очень мне нужно! Больше делать нечего.

— Может, он в общежитии?

— По-твоему выходит, что я слепой? Верно?

— Да я не говорю, что слепой.

— Баклан тебе не иголка. Мы встали, а его и в комнате уже нет. Кровать убрана, а Баклана нет. Ясно?

— Так где же он?

— А кто его знает!

— Слушай, Вася, а что, если он сбежал?

Мазай ничего не ответил, но по выражению его лица Оля поняла, что Васька уже думал об этом.

Она как раз закончила формовку модели и почти бегом направилась к мастеру. Сообщая о Бакланове, она, нимало не стесняясь, во все глаза рассматривала Жутаева: ей хотелось найти в нем какой-нибудь недостаток, чтобы при удобном случае высмеять новичка перед ребятами.

Но придраться было не к чему. Она мысленно назвала Жутаева тихоней, размазней и пошла на свое место.

Зло на Ваську еще больше разбирало ее. Оля не могла понять, как он мог допустить, чтобы этот ничем не приметный, совсем обыкновенный парнишка побил его. Ей хотелось поиздеваться над Мазаем, высмеять его, довести до исступления.

Но было и другое желание — отомстить новенькому. Отомстить за Ваську хотелось потому, что ей все же было жаль Мазая. А кроме того, ей казалось: Жутаев обидел не только Мазая, но и ее, а обид Оля прощать не умела.

Но Жутаев был далеко, а Мазай под руками. Оля, оторвавшись от опоки, спросила:

— Вася, а как его зовут?

— Кого?

— Новенького.

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Сказал — не знаю, значит, не знаю!

— Вот тебе и на! Я никогда так бурно не смеялась. Ты же староста и обязан знать. Обязан!

— Отстань, Ольга!

— Могу отстать.

Мазай решительно принялся за работу.

Оля выждала, пока Мазай не закончит формовку модели.

— Вася, а он, кажется, хороший парнишка, скромный. Правда? А? Как ты думаешь?

Мазай не ответил.

— Ты только глянь, глянь на него! Сразу видно — застенчивый. И симпатичный…

Вдруг Мазай, шагая через опоки и кучи формовочной земли, подошел вплотную к Оле и. сжав зубы, процедил:

— Если ты не отстанешь от меня с этим новеньким…

— Ну и что?

— Ничего.

— Ну, что ты мне тогда сделаешь?

— Я вообще никогда больше к тебе не подойду. Ты будешь пустым местом.

Мазай резко повернулся, тем же путем зашагал к своим опокам и углубился в работу. Оля намеревалась еще долго «шпиговать» Ваську, но почувствовала, что ему действительно не по себе, и решила отложить «шпиговку» на будущее. А тут еще мастер начал обход цеха.

В конце смены Мазай подал мастеру сводку, где указывались выработка каждого ученика и место, занимаемое им в группе. Селезнев достал из кармана вчерашнюю сводку и сравнил с сегодняшней.

— Молодцы! Постарались. Думаю, ваша группа и сегодня удержит первенство по литейке. Значит, на первом месте опять Мазай — заформовал двадцать три опоки. Хорошо. Молодец. Почти норма взрослого рабочего. Так и нужно, ребята! Только так, только перевыполнять задание!

— Мы стараемся, товарищ мастер. — тоном, полным собственного достоинства, сказал Мазай. — Знаем, для чего работаем. Народ, можно сказать, сознательный. А потом, нечего зря в передовые лезть! Назвался груздем — полезай в кузов.

Чуть склонив голову и сложив у груди ладошки лодочкой, к нему шагнула Оля.

— Василий Павлович, — сладким и вкрадчивым голосом заговорила она, — вы с таким выражением начали сейчас говорить, что я и понять не могу: то ли передо мной Васька Мазай или появился какой-нибудь герой труда.

Кто-то рассмеялся.

— Тише, ребята! — прикрикнул Селезнев. — На втором месте Оля Писаренко. Двадцать одну опоку поставила! Крепись, Ольга! Вот это девчонка! Кроме Мазая, всех мальчиков обогнала. Молодец и есть молодец! Ну как такую не похвалить!.. — Вдруг на лице мастера появилось недоумение. — Постойте! Мазай, почему в списке группы у вас записано только двадцать четыре человека?

— Товарищ мастер, Бакланова-то нет.

— Числите его в группе, пока не будет приказа директора. Вот так… И Жутаева у вас в списке нет. Двое других из второй подгруппы есть, а его нет. Почему?

— Бакланова мы запишем, если вы велите, а этого новенького не нужно нам, товарищ мастер. Не нужно! И мы вас очень просим — пусть переводят его в другую группу. В общем, куда хотят, только от нас подальше.

— Мы, мазаевцы, одни останемся, — подтвердил Коля. — И увидите, какие показатели будут. Правда, Васька? Мы не подведем, товарищ мастер.

— Так нельзя. Ведь один раз уже говорили об этом— и довольно. А вы, Мазай, продолжаете вести свою линию: не включили в список Жутаева. Это называется самовольством, самоуправством. Директор знает, кого и куда посылать. Ему дано право решать эти вопросы, а не мне и не вам, Мазай. Включите в список Жутаева.

Мазай недовольно возразил:

— То хоть один Баклан тянул назад, а теперь и этот будет. Знаем таких работничков!

— А может, и не будет? — сказал мастер. — Нельзя же охаивать человека, не зная его. Ты подсчитал, сколько он заформовал?

— Нет, не считал.

— Напрасно. Староста обязан подсчитывать выработку каждого. И ты это знаешь… Скажи, Жутаев, сколько заформовал?

— Тридцать две, — негромко ответил Жутаев.

— Сколько? — переспросил Селезнев.

— Тридцать две.

Словно по команде, все повернулись к Жутаеву, зашумели, заговорили.

— Неправда это!

— Не может быть! Обманывает!

— Хвастает!

— Почему вы так думаете? — возразил мастер. — А если человек говорит правду?

— Ни у кого еще не было тридцати двух! Даже у Васьки! — выкрикнул Коля.

— Ну и что же из того? У Васьки не было, а у Жутаева, может быть, и есть. И возмущаться раньше времени нечего.

— Товарищ мастер, проверить надо, — предложил Сергей.

— Идите подсчитайте.

Проверять опоки Жутаева убежала вся группа.

Селезнев спросил Бориса:

— Ты не ошибся в подсчете? Действительно тридцать две?

— Нет, не ошибся. В Сергеевке я за смену до сорока давал, а здесь вот сбавил. Может, потому, что на новом месте, не привык еще.

Убежали ребята с шумом и гамом, а вернулись притихшие, пораженные. Мазай вплотную подошел к Жутаеву и, не спуская с него широко открытых глаз, сказал:

— Тридцать две. Здорово! Вот это здорово! Даже не верится, товарищ мастер. Шутка сказать — за смену тридцать две опоки!!

— Проверили? — спросил Селезнев.

— Проверили, товарищ мастер.

— Опоки считали?

— Считали, товарищ мастер.

— Мазай считал, — добавил Коля.

— Мазай считал, а мы пересчитывали, — сказала Оля.

— Вот это новенький!

— Дал всем нашим ударникам напиться досыта.

— Товарищ мастер, — растерянно сказал Коля, — значит, на первом месте не Мазай, а Жутаев? Правда? А Мазай теперь на втором?

— Правильно… Ну, Жутаев, поздравляю! Хорошо начал работу в училище. Здорово!

Селезнев крепко пожал руку Борису.

А тот стоял смущенный и, когда поднял голову, прямо перед собой увидел устремленные на него синие глаза Оли Писаренко и от немого вопроса в них смутился еще больше.