Товарищи

ДОРОГОЙ ГОСТЬ

У Бакланова ужинать не садились— ждали Селезнева. Дедушка Кузьма, нацепив на самый кончик носа очки, читал газету. Анна Кузьминична пристроилась у краешка стола, уставленного тарелками, делала в дневнике записи о работе молочно-товарной фермы за день. Егор то и дело выходил в сени и, приоткрыв наружную дверь, выглядывал — не покажется ли у калитки знакомая фигура. Но там — никого. Егор возвращался в избу, садился у окна и, прильнув к стеклу, снова смотрел во двор. Дедушка Кузьма внимательно следил за внуком, изредка взглядывал на Анну и слегка покачивал головой, словно желая оказать: трудновато приходится парню. Егору действительно было не по себе… Он и ждал прихода мастера, очень ждал, и в то же время боялся: а вдруг Селезнев расскажет о нем такое, что никак не порадует ни мать, ни деда?

— Ты брось эту самую беготню взад-вперед! — сказал наконец дедушка Кузьма, когда Егор снова пошел к двери. — Нечего мотаться из стороны в сторону, будто маятник. Если не сидится в избе, оделся бы да вышел к воротам. Там, глядишь, и встретил бы человека. А это что — мечется сюда-туда, как оглашенный!

— А я вроде как и не мечусь.

— Вроде… Ты слушай, когда тебе толком говорят.

Егор вопросительно взглянул на мать:

— Пойду?

— Иди, тут ничего плохого нет, — поддержала она деда. — Селезнев по должности мастер, но для тебя все равно что учитель. А учителя всегда надо встречать с почетом. Иди.

В дверь постучали. Егор опрометью бросился в сени, и уже оттуда послышались его слова:

— Проходите, товарищ мастер! Вот сюда проходите. В избу. У нас все дома.

У порога Селезнева встретили дедушка Кузьма и Анна Кузьминична:

— А мы уж заждались вас! Обрадовались-то как, когда Егор сказал, что вечерком зайдете! Это, Дмитрий Гордеевич, мой батя. Вот сюда проходите, за стол. Поужинаем вместе.

— Посидеть вместе с вами — с охотой, а вот насчет ужина — благодарствуйте. Только-только от стола,

Но дедушка Кузьма запротестовал:

— Нет, нет, вы обидите, ежели не отведаете нашего хлеба-соли! По нашему обычаю так положено. Сколько осилите, столько и вашего. Не обижайте хозяев.

Дедушка Кузьма так настойчиво приглашал к столу, что Селезнев наконец сдался. Но когда старик палил и пододвинул ему рюмку, Селезнев решительно отказался:

— Душа не принимает. Не обижайтесь. Больше полвека прожил, а так и не привык к сивухе. Не нравится. А зачем против воли пить? Чаёк — дело другое. Вы извините, что вмешиваюсь, но и внуку зря рюмочку поставили. Правда, Егор? (Егор покраснел и молча кивнул головой.) В училище на этот счет очень строго. Запрещается употреблять спиртное.

— Вон оно что! — протянул дедушка Кузьма и пристально взглянул на опустившего глаза Егора. — А я слыхал, что сам директор иногда рюмочку подает. Не всем, конечно, а кто заслуживает, за ударную работу.

Селезнев рассмеялся:

— Побасенок много рассказывают; на чужой роток, как говорят, не накинешь платок. Пусть говорят. Мы-то вот с Егором знаем, где правда, а где выдумка. Правильно, Бакланов?

— Правильно.

— Вы не были сегодня на плавке в эмтээс? — спросил Селезнев дедушку Кузьму.

— Не довелось. Совсем было собрался — дела не пустили. У нас сегодня на конном дворе столько говору! Все ребятишек ваших хвалят — не нахвалятся.

— Есть за что похвалить. Толково провели плавку.

Да и не только плавку. Сейчас мы заходили с директором станции в механический цех — там уже обрабатывают новые детали. Говорят, удачное литье, брака почти нет. А Егор ваш какой молодчина! Хорошо себя показал сегодня. Первоклассным мастером будет. Если, конечно, захочет. А хватка металлурга в нем есть.

Егор благодарно взглянул на Селезнева, и таким родным показался ему сейчас старый мастер, что захотелось обнять его и сказать что-нибудь хорошее-хорошее…

Дедушка Кузьма ждал прихода Селезнева, чтобы узнать, что думает мастер о деле Егора: оставят его в училище или, может быть, исключат. Старику хотелось сразу же спросить мастера об этом, но разговор зашел о другом, и было неудобно прерывать его. Когда Селезнев стал рассказывать о плавке, дедушка Кузьма решил, что наступил для вопроса самый удобный момент. Но тут постучали в окно — пришли новые гости; Егор вышел открыть дверь и вернулся с Жутаевым и Мазаем. Почти вслед за ними в избу вошли Максим Ивкин и Сережка Тюпакин. Дедушка Кузьма снова промолчал — ему не хотелось при посторонних задавать этот мучивший его вопрос.

— Товарищ мастер, вы не слышали, как Егор играет на гармошке? — спросил Мазай.

— На гармони? Нет, не слышал. Правда, Бакланов? Играете?

— Да, так… малость играю.

— А ты не прибедняйся, — возразил Максим Ивкин. — Не верьте ему, товарищ мастер, он здорово играет. Вот услышите — сами скажете. Бери гармонь, Егор!

— Да ну ее! — отнекивался Егор.

Ему и хотелось сыграть, но вместе с тем он никак не мог отделаться от смущения.

— У вас баян или двухрядка? — спросил Селезнев.

— Двухрядка.

— Ну-ка, несите, я ведь тоже когда-то играл. В молодости. Попробуем тряхнуть стариной.

Анна Кузьминична подала гармонь. Селезнев по-хозяйски осмотрел гармонь и не спеша перебрал клавиши.

— Хороший инструмент. И руки, видно, заботливые. Гармошка любит ласковый уход. — Он взял несколько аккордов. Лицо его стало радостно-задумчивым. — Мягкие тона. — Его пальцы не торопясь заходили по перламутру. — Сейчас я свою любимую…

Гармонь словно ожила и запела о «Варяге».

— А ну, еще что-нибудь, товарищ мастер, — попросил Максим.

Селезнев сыграл несколько песен и передал гармонь Егору:

— Ну-ка, вы, Бакланов.

Егор сыграл «Вечер на рейде».

— Хорошо получается! — похвалил мастер. — Очень хорошо.

— Вы бы послушали, как он поет под гармонь! Сам играет и сам поет, — сказал Сережка Тюпакин. — Прямо полная «самодеятельность» получается.

Егора попросили спеть, но он наотрез отказался.

— Ну чего ты отнекиваешься?! — прикрикнул на внука дедушка Кузьма. — Не надо ломаться, если люди добром просят. Людей уважать нужно.

Но Егор петь не стал и лишь подтягивал, когда ребята затянули «Землянку». Потом пели «Огонек», «Катюшу», «Ермака» и другие песни. Было уже часов десять, когда Селезнев поднялся и начал прощаться.

— Пора и честь знать, — шутя сказал он.

Анна Кузьминична стала уговаривать посидеть еще.

— Охотно бы, да время не терпит, — возразил он. — Нужно поспеть к поезду. Я еще должен зайти в эмтээс, а уж оттуда на вокзал. Директор обещал подвезти.

Ребята заторопились, начали одеваться.

— Мы вас проводим, Дмитрий Гордеевич. До эмтээс, — предложил Жутаев. — Можно?

— А почему нельзя? Конечно, можно. Пойдемте.

— Товарищ мастер, можно вас на минутку задержать? — попросил дедушка Кузьма.

— Пожалуйста.

— Мне бы словечком с вами перемолвиться. Весь вечер собирался поговорить, а не вышло.

— Сейчас давайте поговорим… Ребята, подожгите меня у калитки. Я скоро.

В комнате остались дедушка Кузьма, Анна Кузьминична и Селезнев.

— Что же будет с нашим Егором? — спросил наконец дедушка Кузьма.

— Ручаться не могу, но думаю, все обойдется благополучно. Буду просить директора. Он у нас человек умный. Настоящий. Не любит рубить сплеча. А парнишка, видно, и сам понял, осудил свой проступок… Играет он у вас хорошо. Прямо талант! И поет тоже. Ему бы, я так думаю, нужно в музыкальной школе учиться.

— Пускай к делу приучается, а от пения да гармошки никакой пользы, — возразил дедушка Кузьма.

— Это еще как сказать… Одним словом, мы в училище посоветуемся. До свидания… Да, вот еще что! Ругать и упрекать парня больше не надо. Лучше пригрейте его малость. За сегодняшнюю плавку. Не перехваливайте, конечно, а так, от души. По большому счету. Хороший человек из него может выйти.