Три товарища

Глава 18. Никита и капитан Гринёв

Лейтенант Терехов Никита Олегович.

К вечеру похолодало. Я накинул куртку и вышел из барака. Лёха отправился в душевую, а Илья всё ещё точил лясы с дедом по спутниковой связи. Поэтому мне никто не мешал всё окончательно обдумать и отправиться на встречу с той самой живой легендой Российского космического флота.

Хоть я примерно догадывался, что мне хотят сказать и от меня услышать, чувствовал себя неуверенно. Ещё бы! Кто я, а кто он. Капитан Юрий Гринёв даже не легенда. Это — символ. Символ невеликих побед нашего флота. Благодаря ему и таким, как он, эти победы всё же случались. Я никогда не смогу разговаривать с ним так, как разговаривал Лёха. И хоть, в принципе, на то были причины, я не так воспитан, чтобы хамить героям.

Перед тем, как ввалиться в единственный кафетерий на базе, где всегда рады и военным, и штатским, я некоторое время топтался у двери и всё взвесил окончательно. Я не позволю собой манипулировать и не стану давать гарантии. Но внимательно выслушаю, что он хочет сказать. И если он хоть раз назовёт меня салагой, разговор на этом сразу прекратится.

Поджарый капитан сидел за столиком в самом конце кафетерия и откровенно скучал. Народу внутри было неприлично много. Уставшие пилоты или гражданский персонал базы не упускали возможности развеяться. Сбивались в компании, чтобы просто поболтать ни о чём. На какое-то время забыть причину, для чего здесь все собрались. Ради чего готовятся, и что в итоге всех ждёт.

Окинув быстрым взглядом кафетерий, я поёжился. Мне не хотелось привлекать внимание к нашей встрече. И меня, как я уже успел убедиться, и тем более капитана Гринёва на базе хорошо знали. Я бы не хотел, чтобы нас отвлекали, лезли с просьбами о автографах или просто буравили любопытными взглядами. Я просто хотел узнать, что мне хотят сказать, и уйти.

Заметив меня, капитан помахал рукой. Эдаким небрежным жестом, будто официанта подзывал. Я поморщился, но зашагал к одинокому столику, надеясь, что мне не придётся выслушивать возмущённые слова, что, дескать, он слишком долго ждал. Выговоров конкретно от него я не желал.

— Здравствуй, лейтенант…

— Никита можно, — сразу отреагировал я.

— Хорошо, — Гринёв словно через силу улыбнулся. — А меня называй Юрий. Но только здесь, на базе. И, желательно, не в присутствии других… Присаживайся. Алкоголь употреблять нам не позволяют, но кофе выпить можем… Две чашки кофе принесите, — он сделал знак проходившему мимо официанту, который комплекцией больше походил на бойца спецназа. — Догадываешься, зачем я тебя пригласил?

— Догадываюсь, — не стал лукавить я.

— Тогда, прежде чем сразу сказать "нет", выслушай… Ты же знаешь, кто я такой? Наверное, в детстве слышал истории о непобедимом пилоте и смотрел запоминающиеся картинки по "ящику"? Многое из того — пропагандистская чушь. Но многое правда… Когда Россия заявила права на планету Виктори, как её сейчас называют, и собрала силы у звезды Садальмелик, мне было всего двадцать пять. Немногим больше, чем тебе сейчас. Хоть тогда я уже вышел из возраста восторженного юнца, чувствовал себя примерно так же, когда сообщили, что враг хочет отобрать у нас то, что нам принадлежит по праву. Именно наши люди нашли лёд на планете Аршан. Именно наши люди дали ей такое название. Именно наши люди установили первый атмосферный преобразователь. Но, к сожалению, на эту планету не только мы положили глаз, как ты, наверное, помнишь. Экспансию в те времена все старались вести агрессивно. Все хотели космических колоний. Это же, чёрт возьми, было так престижно! Так статусно! И американцы не стали считаться с чужими интересами, как не считались с ними столетиями до этого. Они быстрее мобилизовали все доступные силы, быстрее подтянули резервы. Смогли занять оборонительные позиции на орбите и заранее распланировали ход боя. Но тогда меня мало интересовала общая стратегия. Как и весь наш народ, я хотел сражаться. Вместе со всеми я негодовал, что нас решили подвинуть. Когда мы приближались к планете, видели вражеские силы и слушали в эфире угрозы, что по нам откроют огонь, если мы продолжим приближаться, я хотел, чтобы это случилось… И моё желание осуществилось, — Юрий Гринёв тяжко вздохнул, принял кофе из рук официанта и одно блюдце с чашечкой подтолкнул мне.

Воспоминания, видимо, немного выбили его из колеи. Некоторое время он монотонно размешивал ложечкой. И я решил подтолкнуть его к продолжению.

— Я читал, вы уничтожили четыре американских истребителя в составе звена. А затем, когда ваших… — я пытался подбирать слова и говорить уважительно, чтобы не разбередить старые раны. — Ваших напарников сбили, продолжили в одиночку, уничтожили ещё двоих и смогли уйти, когда опустел боекомплект. Это же правда?

— Истинная, — спокойно ответил капитан. — Не плоды вымысла точно. Я — один из двадцати трёх выживших лётчиков-истребителей. Я помню, как радовался, когда мы сожгли американский авианосец, помню, как горевал, потеряв почти всю эскадрилью. Но самое большое горе я испытал не тогда, когда ситуация стала патовой и ни у одной из сторон не осталось сил, чтобы переломить ситуацию. А когда понял, что все жертвы были напрасны. Когда был заключён мир и "мировое сообщество", — он обозначил пальцами кавычки. — Принудило нас отказаться от претензий на планету. Да, мы что-то получили взамен, конечно. Например, технологию производства торпеды "Цикада", которыми американцы тогда так удачно против нас воевали. Но жизни, которые мы потратили в том бою, мы потратили напрасно. И я не хочу, чтобы это вновь когда-либо повторилось. Не хочу сгинуть бессмысленно.

Я развёл руками. Я не понимал, к чему он клонит.

— Никто не хочет…

— Чтобы этого не случилось, для меня критически важно, чтобы ты занял позицию третьего пилота в моём звене, — брови капитана Гринёва сошлись грозной дугой. Как мне показалось, он едва остановил себя, чтобы по столу кулаком стукнуть. — Там, куда мы отправимся, там, где нас ждёт нечто, с чем мы ещё никогда не сталкивались, нет места для дилетантов… Да, я конкретно вашу тройку имею в виду. Ты правильно меня понял… Ты, на мой взгляд, самый перспективный и талантливый. Спокойный и уравновешенный. Я не только хочу, я буду рад, если мы станем сотрудничать вместе. Ведь наше сотрудничество значительно увеличит шансы на выживание. Как твои, так и мои.

Стальные нотки в голосе и театральная суровость лица не возымели на меня никакого действия. Я изначально догадывался, зачем он меня позвал. И не видел смысла что-то менять.

— Извините, капитан Гринёв, — я намерено вернулся к сухому официальному тону. — С парнями мы давно вместе. Мы были лучшими в академии, и здесь пока показываем лучшие результаты. Как и говорил Алексей: мы — почти что семья. Мы — друзья.

Юрий Гринёв снисходительно рассмеялся, после того, как услышал последнюю фразу.

— Господи, ты так похож на меня молодого. Столько юношеского максимализма в глазах, столько дружеской преданности в голосе… Дружба… Что оно такое, когда речь идёт о выживании? Не только о личном выживании, но и о выживании всего человечества. Дружба — это абстракт. Нечто абсолютно несущественное, когда речь идёт о спасении тысячей, миллионов, — да, чёрт возьми! — миллиардов жизней! — капитан Гринёв, наконец-то, приложился кулаком по столу. — О чём ты только думаешь? О чём вы думаете, неразумные детишки? Ты понимаешь, насколько велики риски? Ты же видел, что нас там ждёт. Сам сталкивался. Неужели тебе непонятно, что там дружба тебя не спасёт? Она не сможет защитить тебя. Ты, как и все мы, сможешь выжить, если в звене тебя будет прикрывать лучший из лучших, а не посредственность. Лишь сплав опыта и молодости, таланта и умений, конкретно меня и тебя в одной команде, поможет победить… Пойми, — он немного сбавил напор. — Там, куда мы непременно отправимся, нет места иным чувствам, кроме чувства долга и чувства самосохранения. Нет места дружбе. Я бы тоже хотел поговорить о высоком. Может, стихами сказать. Но не могу. Ибо романтики, как известно, долго не живут. А я жить хочу. И хочу помочь выжить другим.

Я растерялся. Юрий Гринёв говорил слишком эмоционально, чтобы не отреагировать. И рассуждал, в принципе, логично. Если бы, например, в нашем звене был он, а не Илья, возможно, у нас было бы больше шан…

Я встряхнул головой. Впервые я задумался о том, что состав нашей тройки не идеален. И почему-то неидеальность увидел в Илье.

— Юношеский максимализм не доведёт до добра, — продолжил наступление капитан. — Поверь, я точно знаю, о чём говорю. Я видел это неоднократно… Рассуждай трезво, Никита. Времени ведь и так достаточно потеряно. Подумай над моими словами. Перестань прислушиваться к вашему неформальному лидеру — Телегину. Не поддавайся его влиянию. Подумай о перспективах. Прошу тебя, подумай о будущем, — его тон вновь стал максимально серьёзен. — Будущее в моём звене не только многообещающее. Он просто может иметь место быть. В звене молодых вундеркиндов будущего нет, как бы не прискорбно мне об этом было говорить. Молодость горяча и безрассудна. Ты не раз, наверное, слышал подобное… Тогда, на дальних рубежах, вам повезло. Весь флот сгинул за секунды. Вы дважды спаслись лишь чудом. Но в бою нельзя полагаться на чудо. Нельзя полагаться на везение. Надо рассчитывать на собственные навыки и опыт. На то, чем я обладаю.

— А как же мои друзья?

— Ты должен смириться с мыслью, что выбора у нас нет. Мы или выживем и победим, или проиграем и погибнем. Терциум нон датур, как говорится. Третьего не дано… Но я многое повидал на своём веку. В лётном деле я — мастер. Если я вижу возможность сделать что-то, что поможет сохранить жизнь, я за неё ухвачусь. Как сейчас пытаюсь ухватиться за тебя. И советую тебе смотреть на ситуацию под таким же углом — под углом сохранения собственной жизни. В данный момент, это самое важное для любого из нас.

Я был вынужден признаться самому себе, что слова капитана Гринёва меня зацепили. Он говорил уверенно, не сомневался в себе и своих способностях. Он убеждал меня и у него получалось. Ведь действительно: что будет, если я не вернусь? Я ещё не задумывался о том, что будет дальше. Вместе с парнями я хотел, чтобы нас оценили по достоинству и зачислили в эскадру. Я хотел вновь встретиться с тем инопланетным монстром. И только сейчас впервые задумался о том, что будет, если мы проиграем. Я же всё-таки не неуязвим. Я обычный человек из плоти и крови. Как обычному человеку мне свойственно сомневаться, принимать неверные решения и бояться. И ведь правда, что меньше ошибок ты будешь совершать, если рядом с тобой кто-то более опытный. Кто-то, кто грамотнее оценит ситуацию, не поддастся панике и отдаст спасительный приказ. Некоторый вариант наставника, если можно так выразиться. А если ты будешь принимать решения в одиночку или доверишься команде, где такие же неопытные ребята, ты обязательно напортачишь. И ценой ошибки будет твоя собственная жизнь.

— У тебя есть кто? — неожиданный вопрос капитана выбил меня из состояния глубокой задумчивости. Он смотрел на меня, как рентген. — Я имею в виду, семья.

Я почувствовал, как у меня загорелись щёки.

— Да, есть. Родители, жена и… и скоро должен родиться первенец.

Капитан по-доброму улыбнулся, полез в карман, достал бумажник и протянул мне.

— Это мои. Жена правда красотка? А это двойняшки — Настя и Надя. Им по десять.

Не знаю зачем, но я взял бумажник из его рук и посмотрел на цветную фотографию, где капитан Гринёв стоял в обнимку с привлекательной женщиной, а по бокам от них кривлялись две забавные девчонки. Прям семейная идиллия.

— Они сейчас на родине, в Саратове, — его тон вновь стал печальным. — И они, Никита, будут ждать моего возвращения. Тот ужас, который пережила моя жена десять лет назад, для неё вновь повторится. Только теперь его испытает не только она, но и мои дочери. Они просили меня отказаться, конечно. Пытались даже уговаривать. Но я не могу себе этого позволить. Долг превыше всего… Но это совсем не значит, что я не хочу к ним вернуться. Я буду сражаться за свою жизнь. Я хочу выжить. И именно ты нужен, чтобы шансы выжить возросли.

Я вернул бумажник, пребывая в глубокой задумчивости. Логика капитана была безупречна, а слова запали в самую душу. Таня тоже уже пережила слишком много. Она сама мне не раз об этом напоминала. А теперь ещё Гринёв говорит, что его жене предстоит вновь мучиться от безвестности ожидания, как тогда, когда он сражался у Садальмелика. Это же просто какой-то кошмар. Никому подобного не пожелаешь… Теперь мне понятно, почему Таня так злилась. Она злилась не на меня, а на моё решение. Она не желает вновь за меня переживать. И до сих пор не может понять, что мною движет. Считает, что я мечтаю о подвигах. Но я лишь думаю о том, чтобы сохранить её жизнь. Защитить в самом что ни на есть прямом смысле. Поэтому я обязан здесь оставаться. Я обязан многому научиться, заслужить право занять место в эскадре и с честью выдержать то, что мне выдержать предстоит. В составе старого звена, или… в составе нового.

Капитан Гринёв спрятал бумажник в карман и поднялся. Выглядел он спокойным и уверенным в себе.

— Мне пора, — он встал так быстро, что мне показалось, что сейчас мой ответ ему совершенно не интересен. — А ты подумай. Посиди, покумекай. Но не забывай — время пошло. И его мало.

Он по-военному развернулся и, не оглядываясь, зашагал к двери. А я молча смотрел ему в спину, отрешённо вращал блюдце с так и не тронутой чашкой кофе и размышлял.

В каком-то смысле капитан, несомненно, прав. Опыт — это такая штука, которая появляется как раз после того, как была нужна. И опыт у него есть. Он этот опыт наработал через синяки и шишки. Через тысячи часов тренировок и практики, через настоящие, а не виртуальные боевые столкновение, и через боль потерь. Для своего возраста он немало хлебнул лиха. Он видел столько, сколько многие пилоты его возраста никогда не видели и никогда не увидят. И он, очевидно, может меня многому научить. Если рассматривать его предложение с высоты собственной колокольни, сотрудничество с таким человеком пойдёт мне только на пользу. Глупо отказываться от подобной возможности.

Но с другой стороны, есть вещи куда более важные. Во всяком случае, для меня.

Я старался никогда никого не подводить. Старался ответственно относиться к своим обязанностям. Я сам выбрал эту стезю, сам решил довериться тем, кто, в итоге, стал моими друзьями. Старался не только не ошибаться, но и делать так, чтобы моё присутствие в звене делало его лучше. Делало его сильнее. Я не пытался брать на себя слишком много, но всегда был готов подключиться. Дать совет Лёхе или Илье. И я ни сколько не сомневался, что они меня выслушают. Что относятся ко мне не как к придатку, а как к полноправному члену коллектива. Коллектива, где все равны и всегда пойдут друг другу навстречу. Чем-то пожертвуют даже, если на то будет необходимость.

В звене капитана Гринёва, я был уверен, всё будет наоборот. Я ни секунды не сомневался, что волюнтаризм — это его кредо, как командира. К моему мнению или к мнению второго пилота в звене он не станет прислушиваться. Я буду обречён выполнять приказы, постоянно получать нагоняи и чувствовать себя нерадивым школьником. И пусть он в какой-то степени прав на счёт шансов выживания, мне надо хорошо подумать: хочу ли я быть всего лишь деталью механизма, или дружба всё же превыше всего. Над этими двумя вопросами я поразмышляю, когда останусь наедине с самим собой.