Три товарища

Глава 29. Алексей

Лейтенант Телегин Алексей Сергеевич. Два дня спустя. День.

Уже почти двое суток я сидел в одиночной камере. Хоть нас с Никитой сюда притащили вдвоём, его выпустили практически сразу. Увели на разговор со злющим вице-адмиралом и вскоре отпустили. Меня же, как я понял, оставили на закуску. За два дня ко мне никто не соизволил прийти. Возможно, никого не пускала охрана, коей для столь опасного преступника, как я, выделили аж пять крепких душ. А возможно, никто и не хотел приходить. Ну и правильно, в принципе. Кто захочет разговаривать с идиотом, который в очередной раз всё испортил своими же руками? В данном конкретном случае — совсем не образно говоря.

Я встал, сделал бесцельный круг по крохотной камере, пару раз постучал пустой головешкой о решётку, подошёл к решётчатому окну, посмотрел, как за окном суетятся пилоты и техники, и постучал лбом вторично. Затем пощупал пальцами шишку и без сил опустился на пол.

Да, я виноват. За то время, что я провёл наедине с самим собой, я уже несколько раз в этом чистосердечно признался. Я — несдержанный идиот. За меньшие грехи выгоняли. А я таких делов наворотил, что если меня и выгонят, я первый скажу — и поделом! Я вполне это заслужил и не стану опротестовывать наказание.

Единственное, о чём я жалею, что подставил Никиту и что не успел объяснить свой поступок Илье. Если у меня не будет времени объясниться, надеюсь, они оба меня простят. Догадаются, что мною двигало, и простят. А затем отправятся покорять новые вершины — в звено к Гринёву и в разведку.

— Лейтенант Телегин, комиссия уже в сборе, — прерывая сеанс самобичевания, к решётке подошёл незнакомый лейтенант военной полиции. — Через час вас отведут. Не засыпайте. В туалет вывести надо?

— Нет, спасибо, — поблагодарил я, поднялся и приземлился на более комфортное место — на узкую койку.

Специальная комиссия, которая должна решить мою судьбу, начнёт заседание в полдень. Меня оповестили об этом ещё вчера. Добавили, что все свидетели опрошены, мотивы установлены. А значит, мне оставалось готовиться к худшему.

Поэтому поспать особо не удалось. Всю ночь я сидел на полу, ругал сам себя, бил ладонью по шее и пытался найти оправдание своему поступку. Оправдание я, конечно же, находил. Но не был уверен, что другие посчитают мою мотивацию достойным, а не позорным аргументом. Всё же здесь не детский сад, а секретная военная база, на которой должны вызреть лучшие из лучших.

— Кстати, к вам посетитель. Желаете поговорить с ним?

— А кто это? Лейтенант Терехов? Или Тищенко?

— К вам разрешили пропустить лишь этого человека. Кто он — узнаете сами. Пустить?

— Пускайте.

Спустя несколько минут скрипнула плохо смазанная решётка. Я не строил догадки. Я просто лежал на койке, выискивая в белом потолке смысл жизни. Его я, конечно же, не нашёл, но очень хорошо услышал стук металла о металл.

— Тук-тук, — Агван Акопян стучал золотым кольцом о решётку. — Ну как, комфортабельные хоромы, лейтенант?

Услышав голос, я удивился. Никак не ожидал, что этот надменный зазнайка вновь удостоит меня чести встречи с ним. Да и с чего бы? Он ещё на интервью с нами себя вёл как ментор при инфантильных юношах.

— Что вы здесь забыли? — я сел на койке.

— Спасибо, — поблагодарил тот полицейского, принёсшего стул, и расположился у самой решётки. Посмотрел на меня и весело подмигнул. — Времени у нас немного, поэтому я решил его не терять.

— Хотите записать интервью со смертником перед казнью? — фыркнул я. — Держу пари, на главном телеканале пользоваться популярностью будет. Ещё бы! Один из тройки долбаных вундеркиндов оказался полным дураком. Сенсация!

— Для этого у нас ещё будет время, — совершенно неожиданно для меня, этот журналюга улыбнулся вполне дружелюбно. — Когда я услышал, что произошло, а потом от ваших друзей узнал, почему произошло, решил, что поделиться своей историей с вами, лейтенант, будет очень важно. Не для меня важно. Для вас.

— Нет повести печальнее на свете? — вопросительно изогнул бровь я, откровенно намекая, что истории про несчастную любовь слушать не желаю. Я делов наворотил как раз из-за этой любви. Чужой, правда.

— История, несомненно, печальная, — к моему удивлению, Агван на какое-то мгновение поник. Как будто вспомнил нечто, что вспоминать не очень-то хотелось. С него весь лоск слетел на пару секунд. — И для вас, в какой-то степени, поучительная… До прибытия на базу, я побеспокоился о том, чтобы узнать о вас, лейтенант. Не о вас, конкретно, а о вашей тройке. Прочёл личные дела, просмотрел видео допросов. Уже тогда я сделал определённые выводы. Но окончательно во всём убедился уже во время интервью… И я в курсе всего, что происходит на базе. Да, это так. У меня множество достоверных источников информации. Я наслушался всяких историй о выдающихся личностях, собранных здесь. Особенно о вашей тройке.

— Не сомневаюсь, — пробурчал я. — Я столько тут всего наворотил…

— Об этих историях всем знать необязательно. Зрителя больше волнуют истории о человеческих эмоциях. О таких как дружба, например… О том, что в любые времена ценно. Что выдержало проверку веками.

— Простите… э-э-э… не знаю Вас по отчеству.

— Нахапетович. Агван Нахапетович.

— Я не совсем понимаю, что вы хотите, Агван Нахапетович.

— Я прошу вас не раскисать, лейтенант. Ценить то, что имеете. Ценить дружбу, что есть между вами. Не отворачиваться от неё и беречь. Ведь может так случиться, что из-за юной горячности, вы можете её потерять. А когда осознаете, что потеряли, не сможете вернуть обратно.

— Вы о чём вообще?

— Вы мне чем-то напоминаете молодого меня. Такой же горячий, эмоциональный и скорый на решения. И, как у вас, у меня когда-то были верные друзья. Вернее, лишь один друг. Но очень верный. Мы вместе шли по жизни от детского сада до факультета журналистики МГУ. Поддерживали друг друга, иногда ругались, конечно, и постоянно спорили. Профессионально конкурировали, если можно так выразиться. И это действительно помогало росту. Но мы никогда не забывали, что мы лучшие друзья. Мы даже работать начали в одной телекомпании. Ездили в командировки и делали репортажи. Но всё закончилось чуть больше десяти лет назад. Тогда, когда руководство телеканала решило отправить к планете Аршан не меня, а моего друга… Помните, что за планета такая, лейтенант? Узнаёте название?

Я судорожно сглотнул. Конечно, я помнил название. Каждый в мире, наверное, его помнил. И помнил, что случилось, когда два флота сошлись за право обладать этой планетой.

— Да, — тихо произнёс я. — Только теперь она называется по-другому.

— Верно, — подтвердил Агван. — Мы разругались в хлам, когда с флотом, навстречу неизбежной трагедии, отправили не меня. В груди каждого из нас горел огонь негодования. Каждый хотел отправиться к звезде и снять лучший репортаж в его жизни. Чёрт возьми, да даже взять в руки оружие, если придётся. Но… Но выбор пал не на меня. Я был зол и требовал, чтобы руководство пересмотрело решение. Я даже заявлял, что более достоин, чем мой друг. Я рвал и метал… И совершил непростительную ошибку — позволил собственной злости разрушить эту дружбу. Наговорил много обидных слов и даже не пришёл попрощаться с другом, когда флот отбывал.

— И что с ним случилось? — осторожно спросил я, хотя догадывался, что ничего хорошего случиться не могло.

— Он был на одном из двух подбитых крейсеров, — вздохнул Агван. — Когда всё завершилось, когда спасательные команды исследовали расплавленные коридоры, заполненные вакуумом и мёртвыми телами, его так и не нашли. Он отправился в космос, как всегда мечтал. И так там и остался. Остался навсегда… Я хочу донести до вас, лейтенант, что надо ценить то, что вы имеете. Я, вот, не ценил. Не понимал и не ценил. Я позволил обиде, мимолётному гневу разрушить то, что имело для меня огромную ценность в течение многих лет. И теперь не меньше лет корю себя за это… Подумайте над моими словами, лейтенант. Совершайте любые поступки, чтобы это не потерять. Даже те, которые тяжело оправдать. И не переживайте о последствиях. Ведь то, что есть между вами тремя, намного важнее.

— Так вы знаете, что я совершил?

— Конечно знаю. Потому и пришёл. Я хотел не только поделиться с вами своей историей, но и сказать лично, что не всё так плохо, как вам кажется.

— В каком смысле? Вы ещё что-то знаете?

— Скажем так: в высшие эшелоны власти я не вхож, но информацией владею. А поскольку в ближайшем будущем видеться мы будем чаще, я решил вас поддержать.

— Ничего не понимаю. Что значит "видеться чаще"? Зачем вы здесь?

— А я лечу с вами, лейтенант, — после этих слов Агван засмеялся. Я же наоборот: выпучил зенки и открыл рот на всю ширину. В смысле, летит с нами? Четвёртым пилотом звена, что ли? — Нет-не-нет, — поспешил он опровергнуть мои неозвученные предположения. — Я отправлюсь вместе с эскадрой, когда придёт пора, и буду вести репортажи с флагмана — авианосца "Пётр Великий". И если… Я повторюсь — если вы заслужите право находиться на борту этого авианосца, с вашей тройкой, с вами конкретно, лейтенант, мы будем видеться часто. Поэтому не разочаруйте меня. Заслужите это право.

Рот мой так и не закрылся. Я совершенно не ожидал, что этот плейбой в брендовой одежде и со снисходительной белозубой улыбкой решится на нечто столь рисковое. Я думал, он лишь ведёт популярную передачу и прилетел снять репортаж, чтобы попиарить трёх растерянных ребят. Но у него, как оказалось, далеко идущие планы.

— На этот раз — моя очередь, — будто прочитав мои мысли, он враз стал серьёзным. — Тогда риск принял на себя мой друг. Теперь приму я. А чтобы помочь сохранить другим то, что я недостаточно ценил и потерял, я замолвил за вас словечко, лейтенант. Возможно, словечко лишь крохотное. Но оно лучше, чем ничего. И, я надеюсь, оно вас спасёт.

Агван Акопян встал со стула, машинально оправил складки кожанки, одарил меня прощальным взглядом и молча удалился. Говорить что-либо ещё было бессмысленно. Он и так всё сказал.

— Спасибо, — тихо произнёс я вслед удаляющейся спине. Я всё ещё чувствовал себя дураком, но рассказанная история меня зацепила. Я посмотрел на произошедшее с другой стороны. Я сделал то, что сделал, не ради себя. А для того, чтобы защитить друга. Не было у меня иной цели. И я, если придётся совершить подобный поступок, совершу его опять. Совершу, чтобы сохранить то очень важное, о чём говорил Агван, — сохранить дружбу.

После его ухода, я некоторое время просидел, целиком погрузившись в себя. Я продолжал вести диалог и спорить. Но всё же чувствовал себя успокоившимся. Я почти всю ночь не спал. Переживал и мучился. Но разговор с Агваном унял мой гнев, негодование и опасения. Что бы не произошло дальше, я был готов встретить вердикт с гордо поднятой головой.

— Лейтенант Телегин, пройдёмте, — через несколько минут вновь заскрипел засов, вновь защёлкнулись наручники. В сопровождении охраны я был доставлен в небольшой зал, видимо для брифингов командного состава, и поставлен ровно в центре. Как раз напротив ряда стульев и стола в форме полумесяца, за которым сидели шестеро хорошо знакомых мне людей.

— Оставьте нас, лейтенант, — скомандовал моему провожатому вице-адмирал Шишкин. Лицо его за два прошедших дня не утратило ни капли суровости. Он выглядел точно так же, как выглядел, когда отпускал грехи Никите. Надеюсь всё же, индульгенция светит и мне.

— Рассматривается дело за номером одиннадцать, — официальным голосом зачитала стенографистка, примостившаяся на крохотном стульчике. — Комиссию возглавляет заместитель командующего эскадрой, вице-адмирал Воздушно-Космических Сил России — Геннадий Леонидович Шишкин. Так же в состав комиссии входят: начальник военно-воздушной базы, полковник Воздушно-Космических Сил России — Евгений Константинович Левенец, полковник Службы Космической Разведки — Рамеш Патель, пилот-инструктор, капитан Воздушно-Космических Сил России — Валентин Николаевич Полевой, командующий 1-й эскадрильей истребителей — капитан-лейтенант Иван Иванович Потапенко и военный психолог — майор Татьяна Леонидовна Мальцева. Слушания по делу за номером одиннадцать объявляю открытыми.

Отрешённый голос стенографистки сработал словно стартовый пистолет для моих мурашек: дружно завизжав, они отправились в забег от поясницы до шейных позвонков. И нервно сбились в клубок, когда я увидел в составе комиссии полковника Пателя. От него ожидать чего-либо хорошего я не мог. Принимая участие в удалении меня с военной базы, он значительно повысит свои шансы заполучить Илью.

— Смирно, лейтенант, — скомандовал Шишкин и принялся деловито копаться в бумагах, пока я испытывал определённое дежавю и, кажется, даже перестал дышать. Мрачный вид судей, особенно моего непосредственного начальника, командира эскадрильи Ивана Потапенко, внушал опасения. — Комиссия внимательно ознакомилась с протоколом происшествия. Изучила поступившие жалобы и смягчающие обстоятельства. И пришла к выводу, что смягчающие обстоятельства незначительны.

Вот теперь я действительно перестал дышать. Теперь я по-настоящему испугался. Несмотря на добродушное отношение вице-адмирала ко мне лично, как я считал ранее, сейчас всем своим видом он показывал, что я для него — самый обыкновенный преступник.

— За неподобающее поведение на военно-воздушной базе, за поведение, недостойное офицера Воздушно-Космических Сил Российской Федерации, лейтенант Телегин Алексей Сергеевич приговаривается…

Внутри меня всё упало, когда Шишкин так и не договорил. Будто всё нутро обрушилось с километрового водопада и разбилось на тысячи мелких частиц. Я смотрел на приоткрытый рот вице-адмирала и ждал финальных слов. Ждал неизбежности.

— Разрешите перед вынесением вердикта, Геннадий Леонидович, всё же провести поимённое голосование согласно предварительной договорённости? — вмешался полковник Патель. Он слегка приподнял руку, прося слово.

— Хотите пересмотреть своё решение, полковник? — осведомился Шишкин.

— Нисколько, — отверг предположение тот. — Но хочу, чтобы мои слова не только были занесены в протокол, а чтобы их услышал лейтенант Телегин.

— Возражения? — Шишкин посмотрел по сторонам. Возражений не было.

— Как я говорил ранее, — полковник Патель встал, оправил форму и посмотрел на меня. Глаза его были менее сердиты, чем у остальных, а уголки губ искривились в усмешке. — В карающем приговоре нет смысла. Он скорее вреден, чем полезен. Лейтенант Телегин — талантливый пилот. Хоть он чрезмерно горяч, не спорю, его лётные навыки на высоте. Но даже не это самое важное. Важно, что он лидер по природе. Такие кадры, я считаю, нужны флоту. Он обязан постараться заслужить право быть там, где польза от него будет максимальна. Голосую за оправдательный приговор.

Я всё так же стоял по стойке "смирно" и не дышал. Но в этот раз потому, что охренел. Таких слов именно от этого человека, от того, кого я открыто послал в тёмное место, совершенно проигнорировав субординацию, я не ожидал. Я был уверен, что он подтолкнёт упавшего, а не бросит ему спасательный круг.

— Голосуем, — Рамеш Патель так и остался стоять с приподнятой рукой. Он смотрел по сторонам и как бы подталкивал остальных высказываться.

— За оправдательный приговор, — Валентин Николаевич Полевой вызвал улыбку на моём лице своим решением. Я даже смог впустить воздух в лёгкие.

— За оправдательный приговор, — правую руку поднял Иван Потапенко. — Считаю глупостью терять лейтенанта Телегина по такому незначительному поводу…

— Я вас услышал, капитан-лейтенант! — недовольно осадил того Шишкин. Тепла в его голосе больше не стало. — Дальше голосуем.

— За обвинительный приговор, — пузатый полковник Левенец прощать меня, видимо, не собирался. — Мне стыдно, что в моём доме, на подотчётной мне территории находятся те, кто не способен соблюдать правила. Кто нарушает приказы и ведёт себя недопустимо для военной элиты. Отправить лейтенанта домой и там посадить под замок!

— Ваше слово, майор Мальцева, — обратился к ней Шишкин.

Эту въедливую мадам я знал. Не каждый день, но частенько всех нас подвергали всяким медицинским досмотрам. Командованию было важно знать здоровы ли мы душой и телом. И именно она руководила собственной командой мозгоправов, отвечавшей за душевное здоровье пилотов.

— С делом ознакомилась, — спокойно произнесла она. — Излишнюю агрессивность лейтенанта отмечала в ранних рапортах. Как и неуживчивость. Но поскольку на общие результаты его поведение не влияло, я закрывала на это глаза. Сейчас даже не знаю, что сказать.

— Постарайтесь сказать, — вице-адмирал не заканчивал хмуриться. — Подумайте и постарайтесь. Возможно, чужие жизни зависят от вашего мнения.

— Хм. Хорошо, — мадам уставилась на меня прожигающим взглядом. — Я бы хотела поработать с лейтенантом. Ежедневные посещения, обсуждения наболевших проблем. К этому хочу добавить еженедельные посещения психотерапевта. Без более тщательного освидетельствования воздерживаюсь от любого вердикта.

— Воздержались, значит, — Шишкин принялся стучать ручкой по столу и впервые посмотрел мне в глаза. — Похоже, я был к вам чересчур снисходителен, лейтенант. И, наверное, зря. Напасть на товарища в столовой… Нанести ему увечья… И всё из-за… из-за такой незначительной причины… А не желаете ли облегчить всем нам выбор? Не желаете ли добровольно покинуть базу и избавить меня от решения о зачислении вас в эскадру? Отправляйтесь домой, лейтенант. Уступите место кому-нибудь менее экспрессивному.

— Никак нет, товарищ вице-адмирал. Совершенно не желаю, — всё ещё вытянувшись, как струна, уверенно ответил я. — У меня достаточно сил и навыков доказать, что я на своём месте. Что пригожусь эскадрилье, эскадре, флоту.

— В таком случае вот моё решение, — Шишкин поднялся. — Несмотря на положительные отзывы, несмотря на смягчающие обстоятельства в виде молодости и, соответственно, глупости, несмотря на неожиданных защитничков, понимаешь, выношу вам выговор, лейтенант. Выговор с занесением в личное дело. Полковник Левенец прав — поведение, недостойное звания пилота, недостойное элиты элит. Но страна наша, планета наша сейчас нуждается в таких, как вы. И она даст вам последний шанс. Отныне никаких больше проколов. Ещё хотя бы один — и я не буду интересоваться мнением других. Собственноручно поставлю печать… Свободны, лейтенант Телегин. Майор Мальцева будет за вами присматривать до завершения лётной подготовки. Отчитываться перед ней будете ежедневно.

— Фу-у-у-у-у-х, — это не паровоз стравливал пар. Это я облегчённо выдохнул. Прямо при всех, совершенно не стесняясь и не сдерживая себя. А затем увидел, как капитан-лейтенант Потапенко украдкой подмигнул и показал большой палец.

Вице-адмирал Шишкин постучал стопкой листов по столу, затем отложил их и, не дожидаясь, пока зал покинут остальные, подошёл ко мне.

— Ты прекрасный пилот, парень, — говорил он спокойно, но с некоторой горечью. — Один из лучших, судя по тому, что о тебе говорят друзья и коллеги по эскадрилье. Но характер у тебя сложный. Тебе нужно научиться жить в коллективе. Иначе мы рискуем потерять тебя по совершенно незначительной причине. Возьмись за ум и подумай о своём поведении… Снимите с лейтенанта наручники. Он может идти.

Меня переполняли эмоции. А потому я так ничего и не ответил вице-адмиралу. Дождался, когда с меня снимут кандалы и с облегчением потёр запястья. Но не потому, что наручники их натёрли, а потому, что почувствовал свободу. Запах её, что ли. Я спасся. Спасся то ли чудом, то ли благодаря влиянию Агвана Акопяна, то ли благодаря влиянию других высших сил. А значит, мне пора перестать косячить. Пора действительно взяться за ум и не пускать кулаки в ход. Я всё так же буду сражаться за своих друзей, но не позволю эмоциям управлять мною. Отныне я буду как кремень.