В поисках Дильмуна

Глава шестая РОМАНТИКА АРХЕОЛОГИИ

Третий год был богат событиями: мы выдержали осаду в португальской крепости, было пройдено семь слоев городища, и наконец-то определилось место курганов в обретающей четкие контуры доистории Бахрейна[23]. Шейх Сульман подарил нам арабские костюмы, и в этом же году мы впервые совершили вылазку в материковую Аравию. Выше уже говорилось, что именно в это время мы построили экспедиционный лагерь.

Лагерь внес разительные перемены в наш образ жизни. Прежде мы каждое утро выезжали на объекты, а вечером возвращались в город к электричеству и холодильникам, в комнаты с деревянными полами, с белеными потолками и стенами, со стеклянными окнами, коврами и мягкой мебелью. Ели европейскую пищу в ресторанах нефтяной компании — пищу, призванную напоминать выходцам из Англии и США об их родине. Теперь мы жили на макушке нашего главного археологического объекта. Полы — земляные, крытые циновками из пальмовых листьев; стены и потолки — из тех же листьев. И мы постоянно ощущали воздействие погоды. В наших маленьких комнатках лицо спящего обдувало ветерком, который без труда проникал через плетеные стены. Нас будили переливы просочившихся сквозь щели в стенах и потолке солнечных лучей. Мы умывались в тазах холодной водой из расположенного во дворе круглого бака, и большинство членов экспедиции махнуло рукой на бритье. На кухне персидский повар, получивший в помощь двоих парней из местной деревушки, быстро убедился, что эти странные новые господа вовсе не жаждут получать на завтрак яйца и бекон, предпочитая поглощать неимоверное количество кофе и горы хлеба с джемом шести различных сортов. Сидя утром за нашим длинным столом, мы слышали, как первые «кули», прибывая, здоровались друг с другом и со сторожем и разбирали сложенные у ограды лопаты и корзины. Пока барбарская бригада набивала сумки фруктами, хлебом, сыром и отбирала. чертежные доски, нивелиры, шесты, бечевку, совки, Юнис, или П. В., или я в сыром утреннем воздухе возле рва старались пробудить к жизни один из «лендроверов». Каждый день кто-нибудь из нас отвозил бригаду в Барбар и пригонял машину обратно; к этому времени у крепости работа уже разворачивалась полным ходом.

Перекличка давно произведена, и из раскопов бесконечной чередой поднимаются корзины с землей, которую высыпают в тачки и везут на отвал. Рабочие уже поют (они пели с утра до вечера), и возле каждого раскопа старейший член бригады разводит костерок, чтобы были уголья для кальяна, который вскоре начнет регулярное шествие по кругу. В лагере тишина. Юнис на другом «лендровере» уехал в город покупать продукты, шестидюймовые гвозди, карандаши и щетки. Повар печет на кухне дневную порцию свежего хлеба и кекс к чаю. Его юные помощники без особого старания подметают пол в столовой. В углу двора, под натянутым брезентом, Джасим отмывает добытые накануне черепки и раскладывает их на циновках для просушки в ярких солнечных лучах. Примерно каждые четверть часа из-за разрушенного крепостного вала появляется Хасан с двумя ведрами воды на коромысле для пополнения бака возле кухни; воду поставлял родник па краю телля.

Около десяти часов — перерыв. Мелкие торговцы из окружающих деревушек быстро поняли, что наши шестьдесят рабочих — прекрасный рынок сбыта, и прилежнее всего навещал нас булочник. Ежедневно к теллю подъезжала запряженная осликом тележка с грузом пшеничных пресных лепешек, лепешек с тмином и ярко окрашенных сладостей, и все работы прекращались на полчаса, пока наши рабочие запасались хлебом, печеньем и липкими сластями. В лагерь выпить еще чашку кофе поднимались археологи, обычно с полученными в дар от рабочих ломтями толстых сладких лепешек.

В полдень наши арабы, все — правоверные мусульмане, прерывают работу для молитвы. Наиболее ревностные опускаются на колени лицом к Мекке и вершат ритуал под водительством Сульмана бин Юсуфа, статного старца, который не славится большим рвением в работе, зато он — мулла в своей деревне. После короткой молитвы они завтракали. Мы быстро усвоили, что лучше не застревать в раскопах, а поскорее подниматься в лагерь, пока длится молитва, иначе арабы, сидящие на корточках вокруг котелков с рисом и овощами, станут приглашать нас разделить с ними трапезу. Приглашение это — чистая формальность, и правила хорошего тона предписывают отклонить его, но нашего скудного запаса арабских слов еле-еле хватает на то, чтобы облечь отказ в подходящие к случаю учтивые обороты. Тем более что трапеза, приготовленная рабочими на кострах, выглядит куда заманчивее, чем еда, расставленная поваром на столе в нашей столовой. Там свежий хлеб окружен пестрым сборищем небрежно вскрытых банок с тушенкой, сардинами, моллюсками и печеночным паштетом. Редко кто прикасается к этим консервам, и нас выручают крутые яйца и местная зелень — салат, помидоры и лук из садов наших деревенских друзей. Кстати, особенно рассиживать за столом не приходится, потому что через полчаса работа возобновляется. Мы много раз пытались убедить рабочих делать часовой перерыв на ленч, но они предпочитают побыстрее управиться с едой и вечером закончить работу на полчаса раньше. Многие из них живут довольно далеко, до дома больше часа ходьбы или езды верхом на ослике. Так что в половине пятого работа прекращается и к лагерю тянется череда тружеников с инструментами и с корзинами, в которых сложены черепки.

С уходом последних — рабочих лагерь оживает. Возвращается из Барбара Юнис со своей бригадой; в столовой за чаем с печеньем и кексом исследователи городища и исследователи храма сравнивают записи и выдвигают гипотезы по поводу расположения стены или появления стерильного слоя, защищая собственные версии от града контргипотез. Являются опоздавшие, которые, проводив рабочих, задержались на раскопах, чтобы кончить зарисовку очередного разреза. Другие покидают столовую, чтобы умыться, переодеться и поспеть на один из «лендроверов», почти каждый вечер отправляющихся в город с желающими посетить базар. Здесь, в непосредственной близи от тропиков, солнце заходит рано, и надо еще многое успеть. Кому- постирать, кому — сделать записи. Добытые вчера и вымытые сегодня черепки надлежит осмотреть, рассортировать и разложить по мешочкам. Во время прилива на пляже собираются купальщики; в отлив происходит сбор устриц на рифах вдоль кромки коралловой отмели. Надо прочесть и написать письма, а из одной комнаты доносится стук пишущей машинки: некий предприимчивый автор пишет в газету к себе па родину статью «Романтика археологии на Ближнем Востоке».

Около половины седьмого солнце уходит за горизонт, и большая часть лагеря собирается на крепостном валу полюбоваться закатом. Живя в Манаме, мы не подозревали, как великолепны бахрейнские закаты. На глазах у вас облака из белых становятся жемчужно-розовыми и золотыми, потом красными, потом багровыми, и на этом фоне выступают, точно вырезанные из черной бумаги, пальмы. По мере того как гаснут солнечные лучи и сгущается сумрак, на востоке, по ту сторону залива, начинают мигать огни Манамы и Мухаррака. А над головой постепенно загорается добрая половина Млечного Пути и месяц плывет рогами кверху; на севере Большая Медведица стоит на хвосте, На юге вышагивает по небу Орион. В лагере нам даровано все приволье небес, и мы следим с личной заинтересованностью за путями звезд и фазами луны. Ведь звезды и луна — наше, так сказать, уличное освещение, и когда скрывается луна, в португальской крепости наступает кромешный мрак…

Но вот появился Салех, он несет в столовую шипящие фонари-«молния». А через щели в плетеных стенах спален-клетушек сочится более мягкий свет керосиновых ламп. Возвращаются ездившие в город и демонстрируют приобретенные на базаре латунные кофейники и вышитые головные платки. И вот уже Абдулла созывает всех на обед, колотя латунным пестом по издающей колокольный звон латунной ступе.

Обед — главная трапеза дня. Меню восточное: рыба или баранина с рисом и свежие фрукты. Его завершают финики, приправленный кардамоном арабский кофе без сахара и длинные индийские сигары. Трапеза растягивается на час, а то и на два, ведь это единственное время дня, когда вся экспедиция в сборе, и мы налегаем больше па беседу, чем на еду. К тому же два крупнейших датских пивзавода независимо друг от друга (и, надо думать, без ведома конкурента) снабжают экспедицию своей продукцией в неограниченном количестве, а датчане великие потребители пива. Даже крепкий стол Юниса покачивается под звуки застольных песен, которых датские студенты знают великое множество. Повар и его помощники — правоверные мусульмане, не берущие в рот алкоголя, подходят послушать концерт и следят, чтобы в чашках не переводился кофе. Нет-нет, я вовсе не хочу создать впечатление о каких-то ночных оргиях в нашем лагере! День был достаточно утомительным, и часам к девяти ряды восседающих за столом быстро редеют. Самые неугомонные совершают прогулку вдоль крепостного вала, чтобы еще раз полюбоваться огнями Манамы, но большинство отправляются в свои спальни почитать немного перед сном. К десяти часам в лагере воцаряется тишина. Почти все фонари потушены, и только шелест сухих пальмовых листьев нарушает безмолвие. Ветер здесь никогда не знает покоя.

Длинная траншея, которую я начал копать годом раньше, возобновила свое движение на юг. Как вы, очевидно, помните, я, судя по всему, продвигался через укрепленный город исламских времен. Сперва мне встретилась обращенная к морю городская стена с башенкой; за ней идущая к югу улица вывела меня на мощеную площадь; от площади снова на юг шла еще одна улица. И вот теперь, чуть ли не в первый день нового полевого сезона, траншея уперлась в стену, перегораживающую эту улицу. Стена была толстая, такие толстые стены — редкость внутри города, ее скорее можно было отнести к разряду фортификационных сооружений. Перевалив через нее, мы раскопали еще одну дугообразную стену, и вскоре все стало ясно. Перед нами была полукруглая башенка у южной стороны толстой стены, в точности похожая на такую же башенку у обращенной к морю северной стороны.

Не требовалось особой проницательности, чтобы осознать, что догадка об исламском городе ошибочна. На самом деле я копал исламскую крепость, притом совсем небольшую. Северная стена тянулась вдоль берега, а южная, как мы теперь установили, располагалась в неполных шестидесяти метрах от нее. И сразу прояснилась вся картина. Стало понятным необычайно симметричное расположение улиц и домов вокруг площади. Мощеная площадь служила центром прямоугольной крепости. Тщательные измерения на грунте позволили нам наметить, где следует искать углы; и в самом деле, углубившись в землю в двух намеченных точках, мы обнаружили круглые башенки.

Как быть дальше? Можно было расчистить всю крепость и предоставить желающим возможность лицезреть довольно впечатляющий памятник прошлого. Но ведь наш поиск был направлен на другое. По раскопу в центре телля, между стен могучей постройки, где в первый год были найдены «ванны», оказавшиеся гробницами, мы знали, что телль содержит материал куда более древний, чем моя крепость, которую надежно датировали последним тысячелетием найденные в ее помещениях китайские медные монеты и орнаментированная глазурованная керамика. Машей главной целью оставалось выяснить всю историю телля, установить, кто был первым, а не последним обитателем этого места, когда эти люди жили, и что произошло потом. Надо было проникнуть дальше в толщу и в глубину телля. Я снял своих рабочих с угловых башенок и продолжил проход траншеи в южном направлении.

Это решение оказалось верным. Примерно на двадцать метров к югу от стены исламской крепости не оказалось ни одной постройки исламского периода. Вполне естественно — всякий строитель крепости должен был позаботиться о том, чтобы в пределах полета стрелы не было строений, за которыми мог бы укрыться нападающий. На этой свободной площади мы стали копать разделенные метровыми перемычками квадраты с длиной стороны пять метров. Копали вплоть до скального основания и в трех квадратах прошли полных восемь метров, не обнаружив никаких намеков на постройки, если не считать низкой стены, торчавшей из одной перемычки.

Мне доводилось слышать от серьезных археологов, что идеальный раскоп тот, в котором ничего не найдено. Я понимаю, что они подразумевают. Постройки — нередко помеха для археолога. Человек задумал возвести стену, надо начинать с фундамента для стены и, стало быть, выкопать для него канаву. Копая канаву, строитель смешивает содержимое предшествующего слоя с материалом, который оставляет он сам. И рано или поздно кто-то другой неизбежно зароется в его слой, чтобы извлечь оттуда камни для своей постройки. Стратиграфия будет снова нарушена. К тому же удалить стену — непростая задача для археолога. Когда речь идет о важном строении, вроде нашей исламской крепости, или «дворца» П. В., или Барбарского храма, вы стараетесь не покушаться на стены. Глядишь, не успели вы толком разобраться в стратиграфии, а дальше вглубь копать уже невозможно.

Вот почему мы были очень рады нашим пустым квадратам. Копали предельно осторожно, следя за малейшими изменениями окраски или консистенции грунта, переводя рабочих из одного квадрата в другой, как только нам требовалось время, чтобы почище выскрести совками тот или иной слой и удостовериться, что мы не заблуждаемся. Как того требуют правила, стенки раскопов были строго вертикальными и тщательно зачищенными, мы. зарисовывали разрезы и помечали слои ярлыками на воткнутых в землю шестидюймовых гвоздях. И мы изучали керамику.

В тот год я работал вместе с Тото. Тото Коопман — голландка, первая женщина в нашей экспедиции. Она только что окончила в Лондоне учебное заведение, которое готовит археологов высокого класса, и к тому же была беспощадным эксплуататором. Каждый день ровно в три часа Тото оставляла на меня свой раскоп и поднималась в лагерь. Когда же я в конце трудового дня приходил туда, все добытые накануне черепки были разложены на длинном столе под открытым небом. Каждый слой — особо, и в рамках его отдельно сгруппированы обломки венчиков, днищ, черепки с орнаментом. От меня требовалось до захода солнца составить тщательное описание (до двух страниц убористого текста) керамики каждого слоя.

Поскольку я хочу рассказывать не только, как были достигнуты наши результаты, но и в чем они выражались, придется здесь разъяснить кое-какие детали. Я уже подчеркивал, что керамика служит археологу ориентиром. Вообще говоря, число комбинаций и видоизменений не ограничено, но на самом деле гончары в каждый конкретный период в одной конкретной мастерской в день изготовляют не более полутора десятков разнотипных сосудов, да и то последние нередко обладают сходными признаками, поскольку сделаны из одной и той же глины, на одном и том же круге, обожжены в одной печи. Вероятность того, что гончар одного периода слепит сосуд, который можно спутать с изделием гончара другого периода, настолько мала, что ею можно пренебречь. Сходные горшки идентичны и в датировке, более того, они принадлежат одной «культуре». Другими словами, у людей, пользовавшихся одинаковой посудой, было общее культурное наследие, были общие традиции, и мы вправе предположить некое этническое и политическое единство, принадлежность этих людей к одной «нации», к одной «стране».

Анализируя керамику, мы стремились выявить «культуры» в их стратиграфической последовательности, определить спектр посуды, изготовленной гончарами каждого слоя. Стремились установить, происходило ли постепенное видоизменение керамики из слоя в слой, плавный переход от одного стиля, одной техники к другой, или же последовательность нарушалась, один набор посуды внезапно сменялся другим, совершенно отличным. Такие скачки, найди мы их, отражали бы существенные нарушения исторической последовательности, обозначая либо хронологический разрыв, период, когда данное место оставалось необитаемым достаточно долго, чтобы керамика могла совершенно измениться, либо внезапную смену одной популяции, со своей керамической традицией, другим населением, с другой посудой. А такую смену скорее всего следовало толковать как признак иноземного завоевания.

Это о наших целях. Столь же ясно обстояло дело и с методикой. Для каждого слоя керамики мы определяли характерные черты. На большом разграфленном листе бумаги над вертикальными столбцами вписали основные характеристики изделий верхнего слоя. Поперек листа провели горизонтальные линии по числу выявленных слоев. Крестики в строке, отвечающей слою 1, обозначали присутствие в этом слое установленных характеристик. Точно так же изучали мы слой 2 и опять ставили крестики. По мере обнаружения новых разновидностей керамики появлялись и новые столбцы с надлежащей рубрикой. Поскольку мы с Тото обрабатывали каждый свой квадрат и анализировали их раздельно, одновременно заполнялись две таблицы, но на одном листе, причем оперировали мы одними и теми же характеристиками. В ходе работы добавлялись не только столбцы с новыми обозначениями, но и строки с перечнем слоев. И когда мы, дойдя до скального основания, завершили анализ предматерикового слоя, крестики в столбцах позволили нам сделать совершенно определенный вывод. Последовательность культур нарушали два явственных разрыва; добытый нами материал неопровержимо свидетельствовал о трех различных этапах обитания к югу от маленькой крепости у моря.

Горизонт, соответствующий этапу 1 (шесть верхних слоев раскопа Тото и пять верхних слоев моего раскопа), отличался великим разнообразием керамики, которую легче иллюстрировать, чем описывать словами. Тут были [1] «суповые тарелки» — посуда с широким венчиком, глазурованная (под глазурью затейливый, в основном черный орнамент, подчиненный радиальной симметрии). Во многих случаях глазурь сохранилась плохо, местами и вовсе стерлась, отчего сильно пострадали краски орнамента. Когда черепки подсыхали на солнце, цвета блекли, так что видно было лишь серо-черные разводы на тусклом белом фоне. Но иногда на осколках, положенных для осторожного промывания в воду, оживали первоначальные синие, зеленые и желтые краски.

Кроме «суповых тарелок» и встречавшихся изредка глубоких мисок из того же материала в этом горизонте был еще только один род глазурованной посуды; зато он выделялся характерным видом, и мы скоро научились узнавать его с первого взгляда. Это был тонкий серый фарфор с оливково-зеленой глазурью, нисколько не пострадавший от лежания в земле. Он выглядел так современно, что, когда двумя годами раньше мы подобрали первые осколки на поверхности холма, даже не верилось, что этой посуде от восьмисот до тысячи лет. Тем не менее это было так, ведь речь шла о китайском фарфоре, известном под названием селадон [2], а он, согласно древним арабским и китайским авторам, впервые был введен в арабский мир во времена династии Сун (900—1150).

Далее следует сосуд, который мы называли «кофейником», как только собрали достаточно черепков для его реконструкции [3]; он представлял собой нечто вроде вазы с широким туловом и двумя ручками, причем одна была полой и служила носиком. Из неглазурованной посуды только эта разновидность была раскрашена; узор всегда один и тот же: темно-красные линии и «лесенки» на бело-розовом фоне.

Восемь основных типов керамики, входящих в культуру города VI, Кала’ат аль-Бахрейн (вероятно, X II в. н. э.). Цифры относятся к описаниям в тексте; они же проставлены в столбцах аналитических таблиц

Инвентарь первого горизонта включал еще четыре сосуда: маленькую вазу с четырьмя крохотными ручками и очень узким основанием [4]; вазу повыше с тремя высокими ручками, составленными из двух, а то и трех брусочков [5]; пузатый горшок, в верхней части его тулова — гравированный узор: три волнистых черты между двумя рядами тройных и горизонтальных линий [6]; наконец, почти метровой высоты, но не такой уж широкий кувшин для хранения припасов, с загнутым внутрь венчиком [7].

Таким образом, первые шесть слоев характеризовались семью видами посуды; при этом «кофейник» и кувшин с загнутым внутрь венчиком были позднего происхождения и встретились нам лишь в двух верхних слоях. Конечно, нам попадались и другие черепки, но в этих случаях о форме сосуда, как правило, приходилось только гадать. Таковы черепки тонкостенной желтой посуды с тисненым узором, явно изготовленной в форме, а также черепки с нарезкой в виде треугольников под зеленой глазурью — позднее мы занесли эту посуду в разряд глубоких «мисок для пудинга» [8].

Не стану делать вид, будто этот инвентарь был для нас неожиданным. Такую же керамику я добывал из раскопов уже полтора сезона. Подобная посуда была разбросана повсюду на улицах и в помещениях моей исламской крепости, так что не оставалось никакого сомнения, что люди, строители крепости у моря, жившие в ней, готовили пищу в этих горшках и ели с этих тарелок. А значит, если мы сможем датировать крепость, получим дату и для посуды. Или наоборот.

Ниже достигнутых нами к тому времени слоев (5 в моем раскопе, 6 — у Тото) пошла совсем другая керамика, и на последующих двух метрах, где я выделил девять слоев, a Тото десять, мы обнаружили совершенно иной, но внутренне вполне согласующийся набор посуды. Носителей нашей новой «культуры» так и хотелось назвать «народом кукурузных хлопьев»; в их посуде явно преобладали мелкие миски нескольких разновидностей. Одни миски — с голубовато-серой потрескавшейся глазурью, судя по всему, гораздо менее подверженной воздействию среды, чем глазурь первого горизонта. Другие — раскрашенные изнутри и сантиметра на четыре снаружи вдоль верхнего края; цвет либо темно-красный на соломенно-желтом фоне материала, либо черный на сером фоне. Эти крашеные миски, как правило, были частично заполированы. Полировка производится каким-нибудь мягким предметом по высохшей, но еще не обожженной глине, и качество ее может быть очень высоким. В данном случае полировка покрывала не всю поверхность сосудов, а расходившиеся от центра радиальные полосы.

Встречались и простейшие миски, без глазури, краски и полировки. Размеры самые различные — от пяти до двенадцати сантиметров в высоту и от двенадцати до двадцати двух сантиметров в поперечнике. Общая черта всех этих мисок — основание либо плоское, либо на трех коротеньких ножках, тогда как у всех сосудов горизонта 1 основание было кольцевое. Венчики довольно простые, подчас слегка загибающиеся внутрь; иногда с одной-двумя бороздами ниже края. Образцы этой посуды я привожу здесь [9—13].

Однако люди горизонта 2 питались не только кукурузными хлопьями. Мы нашли осколки пузатых глазурованных кувшинов с узкой горловиной и двумя маленькими круглыми ручками в месте соединения горловины с туловом [14]. Попадались и шероховатые черепки широкогорлых сосудов. Тогда по разрозненным фрагментам мы не могли восстановить их форму, но венчики явно отличались от всех известных нам по горизонту 2. Мы выделили две основные разновидности: по нашей номенклатуре— «крученый» венчик [15] и «расширяющийся продолговатый» венчик [16].

Таков был инвентарь горизонта 2. В целом эту керамику от посуды горизонта 1 отличала легкость и элегантность. Зато почти отсутствовала орнаментация — никаких расписных узоров, никакой лепки, почти никакой резьбы. Фактически единственным врезанным узором был «пилообразный» зигзаг — как мы скоро убедились, типичный для этого горизонта.

По мере того как на основе объективных признаков (тип керамики, форма венчика, характер орнаментов) шел процесс определения и описания горизонта 2, наше научное беспристрастие подвергалось серьезному испытанию. Нам не терпелось выяснить, куда и в какие времена мы зарылись. И вот посредине горизонта 2, а именно в моем слое 9, нам встретились два черепка, позволившие дать ответ на этот вопрос. От основной массы черепков они отличались так же сильно, как китайский селадон от обычного материала горизонта 1. Красную глину покрывал черный, как смоль, лак, и подвергшаяся обжигу посуда казалась полированной. На один из черепков был нанесен такой узор, словно перед обжигом по поверхности сосуда прокатили зубчатый цилиндр. Хотя я был достаточно уверен в определении этой находки, все же обратился за подтверждением к Кристиану — он специалист по археологии античности, и для него высшее блаженство состоит в том, чтобы измерять параметры эллинских храмов (несколько лет спустя мы нашли для него идеальный раскоп). Кристиан бросил взгляд на черепки и вернул их мне. Аттическая керамика, гласил его вердикт. Черно-красная, III или IV в. до н. э. Скорее всего конец четвертого.

Основные типы керамики, входящие в культуру города V (VI–II вв. до н. э.)

В принципе редко случается, чтобы анализ керамики давал такую точную дату. Вообще-то, после того как вы распределили свои находки по ящикам соответственно «культурам», рано или поздно в каком-нибудь из ящиков обычно попадается что нибудь позволяющее примерно датировать его содержимое, однако анализ керамики представляет ценность и без такого дополнения. Ибо в худшем случае он дает вам относительную хронологию[24], вы знаете хотя бы, что такая-то культура моложе залегающей ниже и старше представленной выше, даже если абсолютный возраст этих культур остается неизвестным.

И все же куда как приятно получить абсолютную дату, тем более такую точную. Кстати, и сама дата делала этот случай на редкость волнующим. Только Кристиан произнес «конец IV в. до н. э.», как тут же кто-то сказал: «Александр Великий…».

Мы еще встретимся с Александром Великим и подробно остановимся на его отношениях с Персидским заливом. Здесь достаточно напомнить, что биограф Александра— Арриан, располагавший подлинными судовыми журналами его флотоводца, сообщает: достигнув Индии, Александр построил флот на реке Инд, и зимой 326–325 гг. до н. э. его корабли проследовали вдоль берегов Ирана обратно в Вавилонию[25]. В последующие три года греческие капитаны предприняли три исследовательские экспедиции вдоль аравийских берегов залива и доходили по крайней мере до Бахрейна. Эти экспедиции служили подготовкой к походу в Аравию, который не состоялся из-за кончины Александра в 323 г. до н. э.

Надо ли говорить, что наши черепки тотчас получили наименование «чайный сервиз Александра», хотя на самом деле мы не собирались утверждать, что их доставил на остров кто-либо из участников упомянутых выше экспедиций. Персидский залив вполне мог быть местом оживленной торговли в годы после похода Александра (вероятно, и до него тоже), так что наличие аттической керамики не обязательно означало присутствие самих эллинов.

Как бы то ни было, мы получили дату для горизонта 2. И подтвердилось положение, что резкая смена типов керамики указывает на хронологический разрыв в истории объекта. Китайский селадон из горизонта 1 никак не мог быть старше 900 г. н. э.: аттическая посуда из горизонта 2 появилась не позже 200 г. до н. э. Значит, между этими двумя фазами городище свыше тысячи лет было необитаемым.

Ниже слоя 13 в моем раскопе и ниже слоя 16 в раскопе Тото керамика горизонта 2 исчезала; отсюда до скального основания нами был выявлен новый горизонт, который я расчленил на пять, а Тото — на четыре слоя. Возможно, выражение «новый горизонт» не совсем уместно здесь: в отличие от горизонтов 1 и 2, где характерные черты, что называется, бросались в глаза, очень уж трудно оказалось выделить десяток-полтора четких характеристик. Говорить о новом горизонте можно было лишь в том смысле, что кончился предыдущий. Все характерные признаки горизонта 2, кроме крученого венчика и расширяющегося продолговатого венчика, исчезли, и тонкой изящной посуды как не бывало. Взамен нам явился довольно неопределенный набор. Пожалуй, преобладали черепки из зеленоватой глины, далее следовали ярко-красные черепки с кремовым ангобом, а также невзрачные осколки соломенного цвета и потемнее — цвета ирисок или карамелек. Наконец, встречались черепки «барбарской» посуды.

Именно «барбарские» черепки нам и были нужны. Барбарский храм, который Андерс (Харалд Андерсен), Кристиан и Педер Мортенсен и теперь продолжали раскапывать, представлял совершенно определенную культуру, притом датируемую примерно 2300 г. до н. э. по найденной в прошлом году бычьей голове и по «шумерскому» богомольцу из находок первого года. Керамика там отличалась единообразием и легко опознавалась: большие яйцевидные сосуды величиной с тыкву, сделанные из красной глины и украшенные горизонтальными валиками с просветом чуть побольше сантиметра. Напомню, что мы выявили две разновидности этих горшков — у первого было попросту круглое отверстие вверху, на широком конце «яйца», обрамленное утолщенным венчиком [17], у второго широкий конец был оформлен в виде короткого горла с выгнутым наружу треугольным венчиком [18]. Эти сосуды «барбарской» культуры были всем нам известны, и мы могли определить их с завязанными глазами. Не вызывало сомнений, что знакомые черепки в нижних слоях наших с Тото раскопов представляют «барбарскую» культуру. Но их было слишком мало, полтора-два десятка на пять-шесть сотен общего числа черепков в слое.

Два основных типа керамики города II, а также Барбарского храма и селения на Файлаке. Кроме того, тип 18 часто представлен в курганах Бахрейна (датируется примерно 2000 г. до н. э.)

Это вполне отвечало нормальной пропорции посторонних черепков из лежащего ниже напластования, которых естественно ожидать в исследуемом культурном слое. Такие примеси есть всегда: люди роют яму для столба или для горшка с запасами, выкорчевывают дерево или удаляют камень, собака зарывает кость — во всех этих случаях к формирующемуся слою примешиваются черепки предшествующего. (Отсюда эмпирическое правило археолога: «возраст слоя равен возрасту позднейшего найденного в нем предмета».) Однако здесь не оказалось предшествующего слоя, который мог быть источником «барбарских» черепков. Мы дошли до мелкого белого песка бывшей береговой полосы, а под песком— увы! — залегало скальное основание.

Ответ напрашивался сам собой, хотя нам понадобилась целая неделя, чтобы до него додуматься. Предматериковый песок не был накопившимся «слоем обитания», он находился здесь задолго до того, как на Бахрейн ступила нога человека. Горизонт 2 являл собой типичную серию «слоев обитания», пусть даже тогдашние жилища были не капитальнее наших пальмовых хижин, а вот горизонт 3 содержал всего лишь мусор, собиравшийся на береговой полосе за чертой древних городов, мусор, который на протяжении многих периодов втаптывали в песок люди, ходившие между городом и морем. Чтобы найти нашу «барбарскую» культуру, следовало копать не вглубь, а дальше от воды.

Полевой сезон подходил к концу. Через две недели нам предстоял отъезд на родину. Я решил сделать скачок на двадцать пять метров и заложить новый шурф.