В поисках Дильмуна

Глава шестнадцатая «ДОМ КОРАБЛЕЙ ЭТОЙ СТРАНЫ»

Несколько лет в начале 60-х годов было похоже, что экспансия — естественный закон наших экспедиций в странах Персидского залива.

В Кувейте объем работ возрастал с каждым годом. Кристиан Еппесен продолжал копать вокруг эллинского храма, датировка которого была надежно установлена по плите с надписью и по серебряным монетам.

Приступив в Дании к изучению слепков с надписи, он, как, впрочем, и следовало ожидать, обнаружил, что она датирована. Правда, вторая цифра года была не очень четкой, но в общем похоже на 73. Очевидно, счет годам велся от начала эпохи Селевкидов в 312 г. дон. э., а тогда выходило, что храм был воздвигнут в 239 г. до н. э., во время правления Селевка II Каллиника.

Монеты обрабатывались сотрудниками Отдела монет и медалей Национального музея в Копенгагене. Заключение начальника отдела Отто Мёркхолма заслуживает того, чтобы воспроизвести его дословно:

«В первый момент некоторое разочарование вызвал тот факт, что целых 12 из 13 серебряных тетрадрахм, образовавших сплошной ком металла, были однотипными, Но именно это обстоятельство, как будет показано дальше, оказалось особенно важным.

Датировка клада определяется единственным «аутсайдером» в коллекции. Об этой монете можно уверенно сказать, что она отчеканена сирийским царем Антиохом III, который правил империей Селевкидов в 223–187 гг. до н. э. Возможна еще большая точность. Портрет монарха на аверсе показывает Антиоха III совсем молодым человеком; зная, как изменялся характер его изображений, мы вправе отнести эту монету к началу его правления — примерно к 223–212 гг. до н. э…. Судя по тому, как превосходно сохранилась монета, она вряд ли была в обращении много лет. Так что мы будем не очень далеки от истины, если отнесем дату ее захоронения вместе со всем кладом примерно к 210–200 гг. до н. э.

Остальные 12 монет, очевидно, относятся примерно к тому же времени, поскольку сохранились так же хорошо, как селевкидская монета… На этих монетах… читается имя Александра Великого, хотя чеканили их примерно через 100 лет после его смерти в 323 г. до н. э.

Сопоставление с монетой времен самого Александра также свидетельствует, что после его эпохи немало воды утекло в Персидском заливе. Файлакские монеты во всем стилистически примитивны. Пожалуй, яснее всего об этом говорит уродливая сидящая фигура на реверсе, однако изображение головы Геоакла тоже вызовет содрогание у всякого эллиниста. К тому же изготовители штемпелей явно не были сильны в греческом письме, и мы видим в надписи полное пренебрежение точностью в литерах А, А и А. Литера Р обычно изображена как р (этот знак — одна из букв «южноаравийского» алфавита).

Может показаться странным, что в это время все еще использовались монеты типа тех, которые чеканил Александр Великий, притом с его именем, но объясняется это просто. Поскольку Александр выпустил огромное количество золотых и серебряных монет очень высокого качества, его монеты не одно столетие были излюбленным платежным средством в международной торговле… Поэтому в III–II вв. до н. э. их имитировали во многих местах…

Откуда предположительно могут происходить варваризованные файлакские монеты?.. Внимательное изучение клада показывает, что целых 8 из 12 монет с портретом Александра отчеканены одним и тем же аверсным штемпелем, а в ряде случаев использован один и тот же реверсный штемпель. Такая концентрация монет одного штемпеля в кладе обычно говорит о том, что монеты проделали сравнительно прямой путь от монетного двора до места захоронения, не побывав в обращении. Она свидетельствует и о том, что место и время захоронения не очень отдалены от места и времени чеканки, хотя уверенно сказать об этом, естественно, нельзя. Задача состоит в том, чтобы найти на Востоке место, находящееся за пределами эллинистической империи (где на монетах, разумеется, чеканилось имя здравствующего правителя) и в то же время достаточно тесно связанное с эллинским миром, чтобы логично было допустить там чеканку монет в эллинском стиле.

Это место должно располагаться на одном из главных торговых путей данной области, потому что без торговли не было бы монет. Соблазнительно посчитать сам остров Файлаку местом, где находился монетный двор, но против такой идентификации говорит то, что Файлака в это самое время входил в состав империи Селевкидов, как это явствует из надписи, обнаруженной в том же, 1960 г. Привлекает другая гипотеза. Видное место в торговле Восточной Аравии той поры занимали герранцы — арабское племя, чья столица Герра находилась на аравийском материке как раз напротив Бахрейна. От географа Страбона, жившего во времена Августа, но использовавшего более древние эллинские источники, мы знаем, что эти люди получали огромный доход от продажи дорогих товаров Аравии и Индии, в частности пряностей; знаем также, что их торговый путь проходил от Герры до устья Евфрата и Тигра (другими словами, мимо острова Файлака) и вверх по этим рекам до крупных городов Селевкия и Сузы. Отсюда предприимчивые купцы продолжали следовать вдоль верхнего течения названных рек и далее по древним караванным путям до побережья Сирии и Финикии. Они доходили даже до Делоса в Эгейском море, о чем свидетельствуют надписи на этом острове, датируемые серединой II столетия до н. э. В этой связи стоит отметить, что Антиох III посчитал нужным в 205 г. до н. э. предпринять военную демонстрацию крупного масштаба против герранцев, чтобы обеспечить себе приличную долю в их торговле. Однако нет указаний на то, что он захватил их территорию, и, судя по всему, мир был быстро восстановлен. Соблазнительно усмотреть некую связь между захоронением клада на Файлаке и этой кампанией. Как бы то ни было, логично предположить, что входящие в состав файлакского клада варваризованные монеты с именем Александра были отчеканены в Герре».

На том же острове Файлака, по соседству с эллинским храмом, Поуль Ровсинг и Оскар Марсен, копая маленькое селение «барбарской» культуры, нашли к 1962 г. в общей сложности 290 дильмунских печатей. В этом же селении было найдено более десятка клинописных надписей на печатях, на плитках, на осколках стеатитовых мисок и на венчиках керамических сосудов. В двух случаях речь шла об уже знакомой надписи «Храм бога Инзака», и имя этого бога-покровителя Дильмуна прочтено по меньшей мере еще на четырех предметах. Одна надпись на стеатите, сильно поврежденная и с трудом читаемая, упоминает и сам Дильмун. Таким образом, наш вывод о том, что «баобарская» культура — это культура Дильмуна, можно было считать окончательно доказанным.

В Катаре Холгер Капель вместе с двумя-тремя товарищами систематически обследовал полуостров, ежегодно нанося на карту 20–30 новых стоянок каменного века. Холгер словно сошел со страниц норманской саги Голубоглазый, седобородый, возраст (тогда) под семьдесят, он много лет трудился в Национальном музее Копенгагена в качестве археолога-любителя, специализируясь на кремне, и считался признанным авторитетом по датскому каменному веку. Теперь он завоевал почтение и любовь в Катаре; все шейхи и бедуины знали предводителя чудаковатых датчан, которые странствовали по полуострову пешком, тогда как даже самый бедный араб передвигается верхом хотя бы на ослике, и набивали карманы кремневыми скребками и наконечниками стрел.

На Оманском полуострове мы работали в Бурайми, на восточной окраине Абу-Даби, и продолжали надеяться. что нам удастся проникнуть в Маскат. Однажды нам все-таки удалось перебраться через горы на восток, правда, не в Маскат. Объединенные Арабские Эмираты, в состав которых входит Абу-Даби, расположены в основном вдоль западного побережья Оманского полуострова. Но княжество Шарджа простирается через северную оконечность Оманских гор вплоть до Диббы на восточном побережье, а еще одно княжество, Фуджайра, помещается целиком на этом побережье, отрезая Маскат от принадлежащего Оману мыса Мусандам у входа в Персидский залив. В 1964 г. мы с П. В. ездили на север в Шарджу и через горы в Диббу.

По пути мы натерпелись страха. Вплоть до перевального гребня маршрут пролегал по широкому вади, где наш «лендровер» то и дело должен был катить по ложу сбегающего нам навстречу мелкого потока. Сначала по обе стороны круто возвышались прорезанные рекой гравийные склоны, потом пошли скальные уступы, а за ними выстроились крутые холмы. Дикий и прекрасный край, огромное количество разнообразных деревьев, кустарников, цветов… Наконец, мы свернули к деревне Мусафи и въехали в расположенный на краю деревни лагерь «скаутов».

Так называется местная воинская часть во главе с английскими офицерами, призванная охранять мир среди воинственных племен здешних княжеств. Мы встречались со «скаутами» в их цитадели, в оазисе Бурайми, и там услышали рассказ, который позвал нас в Диббу. Будто бы во время учений в районе Диббы «скауты» рыли окопы и наткнулись на следы древнего селения — черепки и множество осколков орнаментированных сосудов из стеатита. Мы посетили штаб «скаутов» в Шардже и не без труда добились от ворчливого полковника разрешения посетить Диббу и осмотреть находки. Полковник явно считал, что Дибба отнюдь не подходящее место для штатских.

На огороженной плетенкой веранде офицерской столовой в Мусафи, за кружкой теплого пива, мы узнали, почему полковник так неохотно давал нам свое согласие на посещение Диббы. Дело в том, что в горах на мысе Мусандам обитают шиху — племя пастухов и земледельцев. Эти свободолюбивые люди — смелые воины и фанатичные мусульмане. Они хотя и признают власть маскатского султана, однако на своих землях не желают терпеть чужаков.

Я следил за рассказом командира «скаутов» с интересом, потому что уже слышал про шиху и раньше. Много лет назад, когда я еще служил в нефтяной компании, мне о них говорил Рон Кокрин. Рон представлял нашу компанию в Дубае и изучал малоизвестные диалекты арабского языка. Его заинтриговал слух, будто Шиху говорят на языке, который не понятен ни одному арабу. Заинтересовался этим и я как будущий археолог, занимавшийся в прошлом клинописью. В этом самом удаленном уголке Аравийского полуострова могло сохраниться что угодно, подобно тому как в Уэльсе и в горах Шотландии сохранился кельтский язык, а в Пиринеях — баскский. Может быть, мы выйдем на следы шумерской речи или неведомого до сих пор языка Дильмуна.

С великой осторожностью и не без риска Рон наладил знакомство с жителями Рас аль-Хайма на границе территории шиху, которые поддерживали связи с «затерянным племенем», познакомился даже с двумя-тремя представителями этого племени, покинувшими родные земли и поселившимися в Рас аль-Хайме. Он записал около шестидесяти слов языка шиху и приобрел два маленьких железных топорика на длинном крепком топорище, какие носят мужчины этого племени. Нас ожидало разочарование: язык оказался персидским диалектом. Как археолог, я должен был догадаться об этом еще раньше, ведь носители индоевропейских языков (к числу которых относится персидский), распространившиеся в Европе и Азии во II тысячелетии до н. э., были также носителями боевых топоров. И если считать шиху «пережиточным» племенем, то железные топорики говорят о том, что они — пережиток этой волны переселенцев.

Последнее время, по словам командира «скаутов», шиху скапливались в горах над Диббой. Границы Маската, Шарджа и Фуджайры встречались как раз у Диббы, и демаркация не удовлетворяла ни одну из сторон. Шиху утверждали, что Шарджа захватила часть их земель, и грозились отомстить с оружием в руках. Вот уже два месяца подразделение «скаутов» стояло лагерем на равнине к югу от Диббы, надеясь, что страсти остынут и угрозы сменятся переговорами. Однако в любую минуту племена могли начать войну.

Мы двинулись дальше, и ландшафт изменился. Западные склоны Оманских гор, откуда мы ехали, более отлогие, а восточные круто обрывались к побережью. Почти сразу мы оказались в узком вади, и вот уже по обе стороны нависали высокие скалы, почти совсем заслоняя солнечный свет. Затем ущелье чуть раздалось, и мы миновали лепившиеся к крутым склонам глинобитное дома небольшой деревеньки. Далее дорога стала стала уже и круче. Это была не дорога, а скорее нагромождение булыжника, сквозь которое пробивался маленький ручеек — все, что осталось от могучих потоков, некогда прорезавших в горе эту борозду. Мы двигались чуть ли не ползком, то и дело останавливаясь, чтобы осмотреть путь впереди, проверить высоту обрыва, закрытого очередным валуном, и податься назад, объезжая коварный непроходимый участок. «Лендровер», словно мул, пробирался через валуны, царапая отвесные стены ущелья, кренясь и выписывая немыслимые зигзаги. На каждой осыпи, в каждом просвете между скалами можно было увидеть засеянные просом клочки земли размером не более оконного ящика для цветов. Почву подпирали каменные стены, и через кручи, пересекая наш путь, тянулись искусно оборудованные каналы, неся воду миниатюрным полям.

Казалось, нашему спуску не будет конца. Но вот каньон вдруг резко повернул в сторону, и скалы расступились. На десять километров вперед, до самого моря, простиралась покрытая травой каменистая равнина, образованная выносами из ущелий вроде того, из которого мы только что выбрались.

Лагерь «скаутов» располагался на берегу, и мы символически окунули наши лопаты в Индийский океан, подобно тому как Саргон Аккадский, Хаммурапи и Тиглатпаласар окунали мечи в Средиземное море, отмечая начертанные природой пределы своих империй. На востоке, в 800 километрах от нас, лежала Индия. Возможно, нам только показалось, что Индийский океан синее Персидского залива, но уж совершенно точно у наших ног лежали великолепные раковины — пятнистые и розовые с оторочкой из длинных шипов, — каких никогда не было в мелких водах залива, но какие мы то и дело находим в наших раскопах, из чего видно, что пристрастия мореплавателей, посещающих индийские берега, мало изменились за пять тысяч лет. Далее на север и на юг горы обрывались в море крутыми мысами: гравийную равнину Диббы с трех сторон обрамляют горы, и попасть сюда можно только морем, да по рискованному маршруту, которым прибыли мы.

Отправившись на закате осматривать место, где были сделаны находки, мы обнаружили, что оно ничем не отличается от окружающей его однообразной равнины. На поверхности — никаких указаний на то, что кроется под землей. И однако же на дне вырытых зигзагом окопов, на глубине около метра, торчали из земли кости и черепки. Интерпретировать увиденное было непросто. Трудно представить себе менее научную картину, нежели старый раскоп, где четкий абрис размыт выветриванием и осыпавшимся песком и многослойные разрезы прокалены летним солнцем до однородной белизны. Эти окопы вырыли два года назад, и с самого начала никто не заботился о том, чтобы стенки были строго вертикальными. Сколько мы ни орудовали нашими скребками, в затвердевших не хуже цемента стенках не выявлялось ничего похожего на стратиграфию, никаких признаков, позволяющих заключить, что перед нами могилы, вырытые с уровня поверхности, приближающегося к нынешнему. Положительно утверждать не берусь, но предполагаю, что при дальнейшем изучении на этом месте (примерно в двух с половиной километрах к юго-западу от Диббы) будет обнаружено поселение городского или деревенского типа и перекрывающий его метровый слой гравия — след катастрофических наводнений.

Из стенок окопов мы добыли множество черепков, обломки стеатита, кости животных. В основном керамика представлена глубокими мисками с небольшим выступом ниже отогнутого венчика. Примерно в таких же сосудах хоронили жертвенных змей на Бахрейне ассирийского периода, но здесь многие миски были расписаны геометрическими узорами, черной краской по фиолетово-красному фону или красной по желтовато-коричневому. Нередко орнамент помещался на внутренних поверхностях. Стеатитовая посуда была представлена похожими на улей горшками вроде тех стеатитовых и алебастровых сосудов, что так часто встречались нам в слоях эпохи Селевкидов. Листовидный наконечник стрелы из бронзы походил на те, которые мы годом позже находили в нашей «Герре» в Саудовской Аравии. Мы нашли также две пуговицы из раковин; одна из них, шириной пять сантиметров, была украшена ямками в обрамлении двух врезанных кругов.

Такой набор, резко отличный от встречавшегося нам до сих пор, притом на участке, удаленном от всех районов, в каких ранее работали не только мы, но и любые археологи вообще, трудно датировать с уверенностью. Материал был явно доисламский и отличный от культур III тысячелетия до н. э., выявленных нами у Барбара и на Умм ан-Наре. Наконечник стрелы из бронзы указывал на начало I тысячелетия до н. э., а когда мы позже в том году, вернувшись в Данию, обратились к литературе, то нашли описание пуговицы, очень похожей на ту, что откопали под Диббой, но обнаруженную в Ниневии, в слоях ассирийского периода, датируемых примерно 900 г. до н. э. Проводить параллель опасно, ведь от Ниневии до Диббы 1500 километров, а пуговицы из раковин не относятся к числу изделий, четко классифицируемых по орнаменту. В ожидании дальнейших исследований остается лишь постараться извлечь максимум из собранного материала. Однако дальнейшие исследования под Диббой упираются в весьма сложные финансовые и снабженческие проблемы.

Тем временем наши работы на Бахрейне продолжались. Каждый год мы получали средства от правительства, от нефтяной компании и от фонда Карлсберга. Год за годом экспедиция в том же количестве (хотя личный состав менялся сильнее, чем мне бы того хотелось) продолжала выполнять программу с расчетом именно в данном году как-то закруглиться, чтобы сделать передышку и приступить к публикациям.

На смену превратностям начального периода пришла нормальная жизнь. Теперь в состав бахрейнской экспедиции неизменно входило семь человек, один из которых заведовал лагерным хозяйством. После Юниса два года этим занималась Вибеке, но, когда наши дети подросли и пошли в школу, мою жену сменила жена Свечда Бюэ-Мадсена — Лилиан. Шестеро археологов работали звеньями по два человека.

Мы кончили раскапывать Барбарский храм и снова засыпали его песком. Может быть, в интересах публики не стоило этого делать. Но, хотя правительство и шейхи гордились своим храмом, на острове все еще не было учреждения, способного надежно охранять местные древности. Охота за строительным камнем продолжалась с прежним рвением, однако, даже если удалось бы предотвратить вандализм, только эффективная организация ухода за памятниками могла уберечь стены храма от разрушения при естественном выветривании песка.

В итоге мы получили возможность. сосредоточиться на городище, и оставались даже свободные руки для объектов, которые значились в списке «кандидатов».

Одно звено копало район «дворца» в центре Кала’ат аль-Бахрейна, другое шло вдоль городской стены. Третье звено было нашим тактическим резервом, его мы бросали в бой, смотря по обстановке. В 1963 г., когда местные власти, выполняя программу освоения земель, распорядились очистить от гравия макушки нескольких сот курганов, третье звено вскрыло около полусотни обнажившихся погребальных камер и впервые собрало по-настоящему представительную коллекцию типичной для курганов керамики. Конечно, едва ли не в каждом случае нас опередили грабители, не оставив никаких ценностей, если не считать одного звена золотой цепочки. Не было и печатей — странный факт, ведь естественно считать печати сугубо личной собственностью, которой следовало бы, как мы видим это в других странах и других периодах, сопровождать в могилу своего владельца. Это было тем удивительнее, что мы нашли две «ложные печати» — изделия, сходные по величине и форме с печатями, но вырезанные из осевого столбика витой раковины, так что завитки образовали «ложный узор» на аверсе.

Зато почти в каждой камере мы находили осколки двух, трех, четырех керамических сосудов; попадались даже целые сосуды. Широко были представлены красные яйцевидные «барбарские» ребристые сосуды — настолько широко, что мы уверенно датировали курганы «барбарским» периодом. Чаще всего встречались высокие пузатые горшки из красной глины, с бороздчатым горлом, вроде того, который мы нашли в 1954 г. в первой вскрытой нами гробнице. Похоже, эти сосуды предназначались почти исключительно для погребального инвентаря, потому что во всех наших раскопках на Ка-ла’ат аль-Бахрейне и у Барбара нам встретилось в общей сложности не более горсти разрозненных черепков. Среди 100 с лишним сосудов три или четыре (кубки с круглым днищем и расширяющимся горлом), как мы определили по книгам, относились к месопотамскому типу, притом времен Саргона Аккадского и его преемников или более поздних династий Иссина и Ларсы[59], что соответствует 2300–2000 гг. до н. э. — как мы и датировали наш «барбарский» период.

В следующем году П. В. с группой других сотрудников решил вскрыть два огромных «царских кургана» возле селения Али. До сих пор мы не решались замахнуться на этих исполинов высотой до 12 метров. Их было не так уж много, всего около 30, и большинство уже вскрывали; зияющие отверстия туннелей и шахт вели к огромным каменным камерам в центпе. Отчасти здесь потрудились наши предшественники Дюран, Придо и Теодор Бент, но в большинстве случаев раскопы не документированы. Мы не видели смысла в том, чтобы копать «царские курганы», пока нет возможности работать как следует, с соблюдением научной методики, составляя разрезы и планы. Для этого требовалось срыть большую часть кургана — задача на один-два полевых сезона для всего нашего отряда. А где их взять, эти сезоны?

Теперь события вынуждали нас торопиться. Подрядчики не теряли времени, и бульдозеры атаковали с края два из нетронутых, по-видимому, больших курганов, расчищая участки для земледелия. В толще насыпи они наткнулись на мощную кладку трехметровой высоты, которая образовала сплошное кольцо, кроме просвета на западной стороне, где был вход в коридор, ведущий в сердце кургана. Подрядчики не пощадили и эту кладку, ибо тесаный камень стоит денег в отличие от памятников забытых царей Дильмуна. Однако затем даже бульдозерам пришлось остановиться. Потому что за кольцевой стеной возвышался основной массив кургана, а он был способен постоять за себя. Любая попытка копать дальше грозила обвалом песка и гравия на головы атакующих.

П. В. двинулся вдоль коридора, копая вполовину его ширины, чтобы по разрезу было видно строение холма. В первом кургане сразу же выяснилось, что он идет по следам грабителей. Хотя их туннель засыпало песком, его было четко видно в разрезе. Туннель проложили вдоль коридора, чуть выше пола, и по нему грабители проникли в камеру. В отличие от нас. Потому что когда П. В., углубившись в толщу кургана на 13–14 метров, дошел до конца коридора (здесь подпорная стенка возвышалась над ним на четыре с половиной метра), он увидел, что кровля камеры провалилась под собственной тяжестью и осевшие камни поддерживались только заполнившим камеру песком. Чтобы подпереть эти камни, каждый весом в несколько тонн, и к тому же насыпанный сверху грунт и приступить к расчистке камеры от песка, понадобились бы гидравлические домкраты и балки, коими мы не располагали.

Мы обратились за советом к главному государственному инженеру и специалистам нефтяной компании, но и у них не нашлось механизмов, способных выполнить работу, с которой справились древние инженеры четыре тысячелетия назад. Нам пришлось отступить, дойдя до массивного каменного порога. А вот грабители побывали в камере, и в их туннеле мы обнаружили следы хранившихся (а может быть, и еще хранящихся) в ней сокровищ. Один из грабителей уронил свою ношу. Она разбилась, и осколки достались нам. Мы отнесли их в лагерь и собрали три маленькие глиняные миски не толще яичной скорлупы и два бокала, расписанные черными зигзагами и треугольниками на бордовом фоне. Сервиз, достойный царей Дильмуна.

Со вторым курганом повторилась та же история. Не удалив десятиметровую гравийно-земляную насыпь, не было никакой возможности подпереть обвалившуюся кровлю камеры, чтобы расчищать ее без угрозы для жизни наших рабочих. Но в один из будущих сезонов, будь на то воля Аллаха, мы вернемся, зная, что надо сделать, и располагая необходимым снаряжением, и тогда уж выясним, что оставили нам грабители в «царских курганах» Дильмуна.

Тем временем в дильмунской столице мы вплотную занялись касситами.

Заранее прощаю терпеливого читателя, который не воскликнет в этом месте:

— А, ну конечно: город III!

Мы и сами с трудом удерживали в памяти последовательность культур в Кала’ат аль-Бахрейне, хотя она играла определяющую роль в нашем исследовании предыстории стран Персидского залива. Нам тоже приходилось начинать счет по порядку: «Город I — «цепочечные» сосуды; город II — Барбар, печать и могильные холмы; город III — касситская керамика; город IV — «ассирийский дворец»; город V — эллинская керамика; город VI — исламский период; город VII — португальцы». Изо всех этих городов меньше всего мы знали о том, который был представлен касситской керамикой.

Вообще говорить о городе было преждевременно. Терпеливый читатель не обязан помнить, но мы-то не забывали, что в шурфе, выявившем чередование семи культурных горизонтов, касситская керамика обнаружена только в мусорной яме, нарушившей слои «барбарского» периода. Мусорные ямы позволяют предполагать наличие неподалеку какого-то жилья, однако мы пока не нашли никаких строений отвечающего им периода.

Нам казалось, что это в Порядке вещей. Поскольку керамика была тождественна месопотамской посуде, датируемой примерно 1700–1200 гг. до н. э., когда, во всяком случае, север Вавилонии был захвачен касситами, датировка периода не вызывала у нас сомнений. А из одной статьи, написанной Л. Оппенхеймом в 1954 г. и озаглавленной «Купцы-мореплаватели Ура», следовало, что месопотамская торговля с Дильмуном, Маканом и Мелуххой, как об этом свидетельствуют шумерские таблички с коммерческими текстами, постепенно приходила в упадок. Во времена Саргона, около 2300 г. до н. э., корабли всех трех названных стран швартовались в его столице; во времена III династии Ура, 200 годами позже, упоминаются только плавания в Макан; еще через 200 лет наш друг Эа-насир ходил не дальше Дильмуна. После чего вообще ничего не слышно (не считая двух писем касситского периода, касающихся лишь местного производства фиников), пока экспансия ассирийских царей не приводит их к границам Дильмуна.

По гипотезе Л. Оппенхейма, процветание Дильмуна зависело от транзитной торговли предметами роскоши, которые поставляла индская цивилизация, и медью из Макана, но поставки из долины Инда прекратились из-за разграбления городов этой цивилизации (виновниками все настойчивее называют ариев, определяя вероятную дату их набегов 1600 г. до н. э.), и в это же время что-то — возможно, аналогичное вторжение носителей индоевропейского языка — положило конец поставкам маканской меди (уж не шиху ли тут замешаны, говорил я себе). Итогом явился упадок Дильмуна. Наши наблюдения как будто подтверждали эту версию. Барбарский храм был покинут; сооружение могильных холмов прекратилось; дома у северной стены Кала’ат аль-Бахрейна были заброшены. Мысленно мы представляли себе людей касситского периода (возможно, это вторгшиеся на Бахрейн касситы) живущими в подремонтированных домах их «барбарских» предшественников. Добывая в руинах строительный камень, они заполняли вырытые ямы своим мусором.

Но вот теперь наши касситы заявили о себе всерьез. В 1962 г. мы сделали полный разрез западной части городской стены и в верхней, восстановленной части кладки нашли касситские черепки; стало быть, касситы, во всяком случае, ремонтировали оборонительные сооружения. В 1963 г. мы копали в трех местах, разыскивая южную секцию городской стены. Все три шурфа оказались интересными, однако слишком маленькими, чтобы ответить на наши вопросы.

Крайний западный шурф обнажил угол квадратной башни, выступающей из стены «барбарского» периода и перекрытой целой серией позднейших укреплений, в том числе относящихся к исламскому периоду. В среднем шурфе исламское укрепление — массивная конструкция, разрушить которую можно было бы только динамитом, — опиралось прямо на кладку «барбарской» эпохи. Исследовать эту нижнюю кладку было бы невозможно, не найди мы в исламской стене узкие ворота. Они позволили нам зарыться глубже, и мы с великим удивлением обнаружили, что «барбарская» стена здесь сохранилась на всю первоначальную высоту.

Сомневаться не приходилось. Сперва мы вышли на округлую вверху узкую стену толщиной 20–23 сантиметра, а в 120 сантиметрах ниже она опиралась на внешний край исконной городской стены, с дорожкой для часовых. Цемент на дорожке был отшлифован ногами стражей и трижды обновлялся. Эта стена уходила вглубь еще на 240 сантиметров. Парапет и бруствер сохранились полностью; глядя снаружи на отвесную оштукатуренную стену, мы видели, какой она представлялась нападавшим из глубины острова. Внутреннюю кладку разобрали добытчики камня. Парапет круто обрывался, и края вырытой им траншеи четко просматривались на стенках нашего шурфа.

Центральный раскоп на городище Кала’ат аль-Бахрейн. Стены «дворца» ассирийского периода (город IV) оконтурены, стены залегающего ниже касситского склада (город III) заштрихованы.

А — здесь при начале раскопок найдены три «ванны-саркофага»; Б — стена касситского периода высотой до трех с половиной метров, включенная в конструкцию «дворца». Улица двенадцатиметровой ширины отделяет ее от касситского здания на востоке; В — большой двор, где найдены первые змеиные захоронения и пьедесталы двух колонн; Г — главные ворота; Д — молельня с алтарем; Е — семь туалетных комнат

В узком пространстве за траншеей, на уровне подножия стены, в полном беспорядке лежали разрозненные обгорелые кости по меньшей мере 6 людей. Почему эти кости оказались здесь, установить не удалось. Когда мы дошли до стены, наш шурф, поначалу 5 метров в ширину и длину, уменьшился наполовину, а затем его площадь еще сократилась из-за добротных зданий города IV, которые мы решили не трогать. К тому же (по известному закону мирового свинства) оказалось, что вдоль той самой линии, где должен был проходить наш главный разрез, вырыт исламский колодец. В итоге, когда мы на глубине 5 метров дошли до «покойницкой», площадь раскопа составляла всего 240×120 сантиметров. Вполне возможно, что кости — след разорения города «барбарского» периода, но для полной уверенности требовалось значительно расширить шурф. Скелеты у южной стены пополнили длинный перечень вопросов, которые — когда будет больше времени и денег — надо изучить более тщательно.

Третий шурф помещался намного восточнее, вблизи юго-восточного угла телля. До сих пор мы копали только западную половину холма, и новый шурф находился метрах в 300 от ближайшего предшествующего раскопа. Мы заложили длинную траншею на склоне телля с таким расчетом, чтобы она пересекала линию, на которой нам в двух предыдущих шурфах встретилась городская стена. И мы обнаружили стену, но не нашу старую знакомую. Эта стена была поуже «барбарской», хотя и достаточно солидной (ширина 180 сантиметров), чтобы играть роль укрепления. С внешней стороны у подножия находился гласис — уклон, призванный помешать атакам с штурмовыми лестницами. С внутренней стороны мы прошли на всю глубину стены 4 метра жилого слоя, изобилующего касситской керамикой. Итак, перед нами была касситская стена, и похоже, что касситский город превосходил по площади своего предшественника. Нам пришлось пересмотреть свои умозаключения насчет касситов.

Этому способствовали и работы, произведенные в то же время в центре телля. С каждым сезоном «дворец» расширялся; ежегодно раскопки добавляли ему три — четыре новых помещения. И мы начали склоняться к мысли, что называть эту конструкцию «дворцом» — натяжка. Ибо было похоже, что перед нами два смежных «дворца», что само по себе звучит несообразно. Мы обнаружили по меньшей мере два раздельных входа с каменными порогами весом до двух тонн, и глухая стена разделяла два комплекса помещений. Для частных жилищ эти комплексы были очень уж велики; облицовка со стороны улицы поражала высоким качеством. В первом «дворце» рядом с вестибюлем — молельня с алтарем, именно там (справа от главного входа), где помещались молельни в домах Ура, датируемых 1800 гг. до н. э. В смежном «дворце» был очень большой, искусно спланированный зал с двойными дверями в каждом конце и посредине боковых стен, который мы сразу же окрестили «тронным залом». В обоих «дворцах» было по меньшей мере три уборные с двумя или тремя глиняными отделениями «восточного» типа — не многовато ли для сугубо частного дома? И пусть это были не дворцы, во всяком случае, здесь явно жили весьма знатные и состоятельные горожане.

Мы продолжали ломать себе голову над датировкой этих зданий. Они не могли быть моложе зарытых под полом «ванн-саркофагов» (их число достигло уже 4), которые мы датировали примерно 650 г. до н. э. Но насколько они старше? В 1962 г. мы заложили траншеи в полах, чтобы датировать нижележащие слои и получить хронологические границы. И встретили тут касситов.

Под полом восточного «дворца» мы сразу же наткнулись на массивные стены из тесаного камня, почти вдвое превосходившие толщиной (немногим меньше метра) стены самого «дворца». Пройдя около них вглубь примерно с метр, мы обнаружили цементный пол. Дальнейший ход наших траншей выявил контуры большого прямоугольного здания с симметричной внутренней планировкой: по 5 маленьких квадратных комнат с обеих сторон узкого центрального двора.

Если лежащее выше здание определенно было жилым, то это столь же несомненно жилым не было. Никаких молелен, «тронных залов», уборных — просто ряд одинаковых помещений с выходом в длинный центральный зал или двор. И если люди, покинувшие верхнее здание, все унесли с собой, то содержимое нижней постройки осталось на месте. Причина была совершенно ясна: касситское здание подверглось пожару. Стены были черны на высоту более полуметра над полом (верхняя часть кладки, видимо, торчала над руинами, и ее отмыли дожди), и на полу лежал слой черного обуглившегося материала, местами толщиной до полуметра. В этих помещениях явно хранились большие количества органического вещества, и по меньшей мере в двух из них шла речь о финиках, поскольку большую часть материала составляли финиковые косточки.

Археологи всегда рады пожарам. Людям редко уда-etc» спасти содержимое горящего здания, и мало кто потом станет рыться в золе, отыскивая поврежденное огнем имущество. Поэтому, раскопав сгоревшее жилище, мы рассчитываем обнаружить большую часть несгораемого материала. Где огонь, там и уголь, а уголь поддается датировке по остаточному содержанию радиоактивного изотопа С-14. До сих пор нам не везло в поисках материала для радиокарбонной датировки. После добытых мною трех образцов из разоренного города I, которые из-за примеси битума дали совершенно фантастические даты, мы все надежды возлагали только на обуглившееся дерево, а этот материал оказался великой редкостью. Теперь же финиковые косточки из касситского здания дали нам уголь без примесей, и мы наполнили им полиэтиленовый мешочек. После надлежащего исследования в следующем году мы получили ответ от радиокарбонной лаборатории в Копенгагене (К-827). Раскопанное нами здание сгорело в 1180 г. до н. э., с возможным отклонением плюс-минус НО лет.

Эта дата нас вполне устраивала. Как бы вы ни были уверены в идентификации (мы нисколько не сомневались, что наша «касситская» керамика не просто похожа на касситскую посуду Месопотамии, а тождественна ей), приятно получить независимое подтверждение ваших выводов. Касситский период в Месопотамии продолжался с 1700 по 1200 г. до н. э. Стало быть, здание, на которое теперь мы вышли, привязывалось к самому концу касситского периода. Тем самым сузились хронологические границы для нашего «дворца». Он был построен после 1180 г., но раньше 600 г. до н. э. Эти рамки согласуются с ассирийским и нововавилонским периодами в Месопотамии, подтверждая наше предположение, что город V — резиденция Упери, правившего около 710 г. до н. э.

Запасы фиников, хранившиеся в «касситском» здании, позволяли судить о его назначении. Очевидно, это был склад или пакгауз; возможно, он принадлежал купцу. Впрочем, вряд ли стоит спешить с выводами, исходя из содержимого склада. Хотя два документа касситского периода из Ниппура указывают, что Дильмун в ту пору экспортировал финики, и хотя «дильмунские финики» высоко ценились в Вавилонии, это еще не значит, что мы раскопали торговый склад. Несомненно, финики, как и в наши дни, были также основным продуктом потребления внутри страны.

Мы располагаем некоторыми свидетельствами того, чем занимались в этом здании, притом свидетельствами особого рода, какие нам до тех пор почему-то не встречались, а именно: мы нашли 6–7 поврежденных табличек с клинописью.

В месопотамских раскопах глиняные таблички с клинописью настолько обычны, что иракские законы предусматривают непременное участие в любой экспедиции специалиста по эпиграфике, владеющего навыком дешифровки. Среднее количество табличек на каждый раскопанный дом составляет там от 6 до 7; в храмах и дворцах их обычно сотни, а в исключительных случаях — Десятки тысяч. Мы не нашли ни одной таблички в храме под Барбаром, не было их также ни во «дворце», ни в домах у северной стены Кала’ат аль-Бахрейна. Трудно поверить, чтобы жители Дильмуна не владели грамотой; нам оставалось заключить, что они писали не на глине, а на менее прочном материале, который истлел за прошедшие тысячи лет. Но в касситский период, видимо, кто-то все-таки писал на глине, притом на вавилонском языке. Конечно, не исключено, что склад принадлежал вавилонянину — иноземцу со своими обычаями и своей речью. В самом деле, первая найденная нами табличка явно содержала учебный текст. На ней записаны вавилонские пословицы, и мне сразу вспомнились англоязычные учебные тексты, которые можно увидеть на конторке всякого честолюбивого араба, служащего в английской фирме. Может быть, перед нами вещь, принадлежавшая честолюбивому дильмунцу, служившему в вавилонской фирме? Работа над остальными табличками продолжается. Они слишком повреждены, чтобы их можно было быстро прочитать, но в одной из них как будто перечисляются отпущенные товары, что подтверждает нашу гипотезу насчет склада.

Независимо от национальности, только состоятельному купцу было по средствам сооружать такие мощные прямоугольные дома. Раскопанное нами строение было не единственным. Параллельно ему вдоль северной стороны узкого проулка тянулась наружная стена, другого, по-видимому, такого же здания. Стоя у главного входа в западном конце склада, человек в ту пору видел простирающуюся в обе стороны улицу 12-метровой ширины, а такие широкие улицы найдены только в городах долины Инда — Хараппе и Мохенджо-Даро. Через улицу перед ним поднимались каменные фасады других, не менее внушительных строений. Собственно, они и теперь возвышаются перед нами. Ибо одна из внутренних стен дворца, долго интриговавшая нас необычной толщиной и высоким качеством облицовки, оказалась частью расположенных напротив склада домов того же касситского периода, включенной в более позднее здание.

Мы еще не кончили наносить на нашу карту пакгауз и другие объекты касситов, а уже завершился сезон 1963 г. И настало время подвести очередные итоги.

Мы проработали в поле десять лет. Похоже было, что в Кувейте нам уже не придется копать. Кувейтское правительство теперь располагало вполне дееспособным Управлением древностей, и посетивший Кувейт эксперт из Сирии указал, что в странах Востока не принято, чтобы правительство финансировало иностранную экспедицию. Управление древностей не совсем разделяло его точку зрения, однако вполне логично выразило пожелание до продолжения работ увидеть подробный отчет о наших пятилетних раскопках, лучше всего — в печатной форме. При ограниченности наших ресурсов в Дании на подготовку такого отчета требовался не один год.

В Катаре мы рассчитывали завершить в следующем году разведку стоянок каменного века, после чего не видели особого смысла продолжать там исследования.

На Умм ан-Наре мы вышли на финишную прямую; зато Бурайми по-прежнему манил нас своей недоступностью. Между тем отношение к нам шейха Шахбута, поначалу с таким интересом наблюдавшего за нашими раскопками, переменилось. В его страну хлынул поток нефтедолларов, а заодно и полчища всевозможного рода коммерсантов. Перед ним возникла та же дилемма, что и перед каждым внезапно разбогатевшим шейхом: как отличить строителя от расточителя. Шахбут хорошо понимал, что даже самая честная фирма думает о своей выгоде, и в любом проекте ему виделась корысть. Подозревая подвох в каждом контракте, вероломство в любой сделке, он замкнулся в себе. Даже нефтяные компании, источники его богатства, натолкнулись на растущую подозрительность и непокладистость со стороны шейха. Его недоверие распространилось и на нас. Подобно нефтяным компаниям мы не просили у него денег, зато подобно им что-то вывозили из страны. Исходя из аксиомы, что иностранцы помышляют лишь о том, чем поживиться в его владениях, шейх не сомневался, что мы вывозим нечто очень ценное. Раз или два к нам на Умм ан-Нар неожиданно являлись полицейские офицеры. Они требовали, чтобы мы при них опорожнивали только что найденные горшки, и не скрывали своего удивления, когда в горшках не оказывалось ничего, кроме песка.

Однако факт, что среди наших находок нет никаких явных ценностей, лишь увеличивал подозрительность правителя. То ли мы чрезвычайно ловко укрываем обнаруженное золото, то ли найденные нами предметы облапают значительной рыночной стоимостью, известной только посвященным. Мы протестовали, мы отдали третью часть керамики из погребений, пообещав вернуть все остальное, как только проведем инвентаризацию, — ничто не помогало. Мы твердили, что заняты поиском знаний, исследуем историю его страны. Пять лет назад такое объяснение вылилось в длинную интересную дискуссию; теперь оно было встречено откровенным недоверием. Шейх твердо решил не допускать, чтобы европейцы втирали ему очки. Словом, было похоже, что и в Абу-Даби наши дни сочтены.

На Бахрейне мы сами не первый год старались выйти на такой рубеж, после которого появится возможность сделать передышку. Совсем прекращать раскопки мы не собирались. Дильмун оказался неизвестной ранее цивилизацией, а исследование новых для науки цивилизаций не бросают после десяти лет работы. Ассирия и Вавилония были открыты в 1843 г., и с тех пор не прекращается их исследование, а чем Дильмун хуже? Однако нам требовался год-другой, чтобы провести инвентаризацию материала, осмыслить его и — самое главное — опубликовать наши результаты. Исследователи в сопредельных областях не могли вечно довольствоваться краткими предварительными сообщениями, которые мы ежегодно публиковали.

Но сначала надо было заполнить один серьезный пробел на Бахрейне. Мы слишком мало знали о древнейших периодах городища Кала’ат аль-Бахрейн. Здания первых двух городов — «цепочечного» и «барбарского» периодов (мы теперь начали объединять их, называя Ранним Дильмуном) были обнаружены только в раскопах у северной стены. В других местах наши шурфы почему-то не приносили существенных материалов той поры. Правда, с внутренней стороны западной и южной стен попадались слои с хорошо известной красной ребристой керамикой, но строения отсутствовали.

Как будто люди «барбарского» периода, сооружая оборонительную стену, обнесли ею территорию, намного превосходящую площадь самого города. Только на севере улицы и дома примыкали к городской стене. Даже углубившись в слои под «дворцом» и касситским пакгаузом в середине телля, мы не нашли домов «барбарского» периода, сравнимых с теми, что обнаружили в северных раскопах. А потому мы решили вернуться к северной стене и посвятить два года расчистке обширной площади рядом с прежними раскопами, чтобы получить более полное представление о городе на ранних стадиях его развития. Результат оказался поразительным. Ибо мы наткнулись прямо на городские ворота.

Изометрический план города II у внутренней стороны северной стены, городище Кала’ат аль-Бахрейн. В нижней части чертежа — тупик, в верхней — городские ворота, между ними — караульное помещение, с прилегающим колодцем и лестницей, ведущей на верх стены. Обозначены места находок печати () и разновесов (о). Видно, что они чаще встречались в помещениях по обе стороны от ворот

Намеченный нами участок включал отрезок городской стены протяженностью около 20 метров на восток от того места, где мы впервые вышли на ее северную секцию. Сама стена определяла северную границу раскопа; от нее на 10 метров в южном направлении простиралась исследуемая площадь, которую мы поделили на две части, разгородив их в направлении север — юг земляной стеной двухметровой ширины, чтобы можно было выбирать между двумя разрезами для зарисовки.

Собственно, только на этом отрезке и можно исследовать северную секцию, потому что далее к западу кладку разобрали португальцы, а на востоке стена круто обрывалась, и не одна стена, а и весь телль: уже в недавние времена кто-то выравнивал участок берега, вероятно, для садов.

Напомню, что когда мы шесть лет назад начинали копать в этом месте, то обнаружили окаймленный добротными зданиями тупик, который упирался в городскую стену; в конце тупика был колодец и маленький резервуар. Тогда же мы отметили правильную планировку, резко контрастирующую с извилистыми улицами и беспорядочно разбросанными домами современного этой стройке Ура, зато похожую на прямоугольники Мохенджо-Даро и Хараппы. Нам не терпелось выяснить, покажет ли новый участок соблюдение того же строгого плана в большем масштабе.

В 1964 г. этого не произошло. Элее Русдал и Свенд Бюэ-Мадсен проходили слои, нарушенные чередующимися выемками добытчиков камня, а в шести метрах к югу от стены во всю ширину участка простиралась огромная яма, заполненная практически стерильным песком, что сразу же наполовину сократило раскапываемую площадь. На остающихся шести метрах по всем направлениям залегало крошево из домовых стен и полов. Даже периоды перемешались: остатки строений времен ислама попадались на том же уровне, что развалины домов эпохи Селевкидов. Это не было для нас неожиданностью, так как, по нашим прикидкам, руины городской стены возвышались над грунтом около 2000 лет после того, как она потеряла свое оборонительное значение, пока португальцы менее 500 лет назад не сровняли стену с землей. Обитавшие на этом месте люди поступали с древними укреплениями так же, как в наши дни жители Стамбула со своей старинной городской стеной: пристраивали жилища, выламывая облицовочный камень и бут, а то и вырубали прямо в стене некое подобие пещер.

Среди этих нарушенных слоев уцелела одна нетронутая конструкция. Как раз по линии нашей бровки с юга к стене подходила дорога эпохи Селевкидов. Она упиралась в ворота с каменным порогом и лунками для опорных столбов. Позднее ворота сузили, а потом и вовсе замуровали.

Это открытие нас не очень взволновало. Когда действовала дорога (вероятно, около 300 г. до н. э.), стена не выполняла оборонительных функций. Мы знали, что в тот период дома строились как с внутренней, так и с наружной ее стороны. Так что перед нами были не городские ворота, а попросту проход через препятствие.

На следующий год мы зарылись глубже, через «селевкидские» слои в Ранний Дильмун с его четко стратифицированными слоями «барбарской» керамики. И здесь, как это произошло в прилегающем с запада раскопе, мы снова увидели правильную городскую планировку. Стены домов строго выдерживали направление север — юг или восток — запад. И снова нам встретилась улица, идущая на север к городской стене. Однако эта улица, расположенная на один квартал восточнее раскопанной нами прежде, не была тупиковой. Она залегала под дорогой эпохи Селевкидов и подобно ей подходила к воротам в стене.

Это были уже настоящие ворота на внешней границе города, ведущие на незастроенную береговую полосу. Они располагались не точно под «селевкидскими» воротами, которые почему-то были сдвинуты на метр к востоку, так что проемы совпадали только отчасти. Ширина обоих проемов составляла около трех метров, однако просвет между опорными столбами был Уже, менее двух с половиной метров. Мы определили это, обнаружив и в нижних воротах подпятные камни (в данном случае из шлифованного черного диорита), шириной около полуметра, с лунками для опорных столбов. Нижние — ворота также были заложены диким камнем, когда ими перестали пользоваться.

Продолжая копать, мы установили, что и это не самые древние ворота. В середине «барбарского» периода стена подверглась серьезному ремонту, и вот ниже отремонтированного уровня нашим глазам предстали третьи ворота. Проем и на сей раз лишь отчасти совпадал с расположенным выше; столбы стояли еще на метр дальше к западу. Эти, самые нижние, ворота не замурованы, и песчаный грунт в проходе был примят посредине — след оживленного движения.

Нас подмывало «открыть» ворота, расчистить их и посмотреть, как в этом месте выглядит фасад стены. Но смещение проемов не позволяло это сделать. Чтобы добраться до нижних ворот, пришлось бы ломать все надстроенные части. Мы добавили еще один пункт в перечень «дел на потом» и принялись расчищать участок, прилегающий к воротам изнутри.

Я всегда утверждал, что городские ворота — объект первостепенной важности для археолога, ведь около них особенно активно развертывалась торговая и иная деятельность города. И все же я не ждал столь яркого подтверждения этой гипотезы, основанной на опыте других раскопок. Мы были поражены, найдя недвусмысленные свидетельства той самой деятельности, какую я предполагал.

Пройдите мысленно через ворота в наш город со стороны берега. Вы увидите справа небольшую площадь, посреди которой — колодец, рядом с последним — овальное цементное корыто. Конечно же, это стоянка для вьючных животных, где ослики могут напиться воды, пока нагружают или разгружают их корзины. Однако почему стоянка здесь, у ворот, обращенных к берегу? Ответом на этот вопрос послужили предметы, которые мы нашли в прилегающих постройках.

Площадь окаймляли два двухкомнатных здания. В одном из них мы обнаружили целых девять печатей, в другом — три печати и пять каменных гирь. Две гири мы распознали с первого взгляда. Шлифованные кубики из кремнистого сланца, один со стороной менее одного сантиметра, другой — совсем крохотный, всего миллиметра четыре. Распознали мы их потому, что еще раньше нашли подобную гирю в тупике в соседнем квартале. Такие гири были в обиходе в городах Индской цивилизации. А вот остальные три — большие, сплюснутые с двух сторон шары из шлифованного мрамора — мы идентифицировали не сразу, сначала посчитали их то ли навершием жезла, то ли заготовками для чаш. И, только увидев все три вместе, сообразили, что перед нами гири. А возвратившись в Данию, установили по справочной литературе, что как раз такого вида гири были в ходу в Хараппе. Дома мы могли точно взвесить все пять гирь. Самая большая весила 1370 граммов, другие — соответственно 685, 170, 13,5 и 1,7 грамма. Найденная ранее гиря в 27 граммов хорошо укладывалась в этот ряд. Если исходить из самой тяжелой гири, остальные составляли 0,5, 1/8, 1/50, 1/100 и 1/800 часть ее веса. Расхождение с гирями, найденными в городах долины Инда, менее одного процента.

Теперь мы можем ответить, почему ослики, ходившие с вьюками между берегом и городом, останавливались у ворот с внутренней стороны. В зданиях по обе стороны площади явно помещалось городское ведомство, где чиновники, проверяющие привозимые и вывозимые грузы, взвешивали товары и метили печатями либо их, либо сопроводительные документы на глиняных табличках. Другими словами, перед нами таможня и управление порта Дильмун. Все, как в наши дни, все очень эффективно. И как-то не укладывалось в сознание, что должностные лица, проверявшие грузы и накладные в дильмунских портовых канцеляриях, уже 4000 лет как мертвы.

Оставалась одна загадка. Почему в Дильмуне пользовались стандартными индскими гирями? Вавилоняне и шумеры применяли совсем иную систему — другими были исходные веса, и делились они по-другому: на третьи, десятые и шестидесятые части. Одно из двух: либо дильмунская торговля развивалась под влиянием Индии, а не Месопотамии, либо Индия была для Дильмуна намного более важным торговым партнером.

Мы продолжали копать, ибо даже здесь, где помещалась древнейшая кладка стены, до скального основания оставалось полтора метра, и еще раз убедились, что на этом участке город существовал до того, как возвели стену. Изменился тип сосудов — пошла «цепочечная» керамика, — и нам встретились домовые стены, проходящие под городской стеной и отделенные от нее знакомым нам слоем со следами воздействия огня. Следовательно, до строительства укреплений город уничтожил пожар. Мы обнаружили даже медный наконечник копья с пазом…

Дойдя до песка, а через полметра и до камня, мы заключили, что это все. Однако теперь у нас была раскопана значительно большая площадь древнейших слоев, чем когда-либо раньше, и, расчистив камень от песка, мы увидели, что это уже упоминавшийся нами фаруш — конгломерат из раковин, коралла и другого материала. Речь идет о своего рода предшественнике известняка, который, судя по всему, очень быстро формируется в мелководных приливных зонах Персидского залива. Широкие тонкие плиты этой породы используют в наши дни как строительный материал. А в расчищенном известняке мы обнаружили черепки. Взломали фаруш на площади в несколько квадратных метров — дальше снова песок. И в нем тоже лежали черепки.

Решили копать еще глубже. На протяжении полуметра с лишним следовали чередующиеся слои фаруша и песка, содержащие изрядное количество черепков, а затем пошла стерильная зеленая глина — та самая, которой люди «цепочечного» и «барбарского» периодов пользовались как строительным раствором для своих зданий. Под глиной тоже был песок, но уже без черепков.

Мы дошли до конца. И у нас набралось шесть коробок с черепками из чередующихся слоев, явно превосходящими возрастом любые другие черепки, найденные нами до сих пор на острове. Красная посуда с «цепочечным» орнаментом была представлена весьма скудно; преобладали черепки толстостенных сосудов соломенного цвета, с венчиком и днищем совсем нового для нас типа. Другими словами, мы неожиданно вышли на новую культуру, и она оказалась старше тех, которые мы, пожалуй, несколько преждевременно назвали Ранним Дильмуном.