В поисках Дильмуна

Глава тринадцатая ГРОБНИЦЫ УММ АН-НАРА

Разрез западной стены городища Кала’ат аль-Бахрейн. Отчетливо видно грабительскую яму там, где добытчики камня врезались во внутреннюю кладку стены

Работы на Бахрейне вступили в новую фазу. Шел 1960 г., седьмой полевой сезон подряд. Пять лет мы первые три месяца каждого года жили в нашем лагере на территории португальской крепости. Семь лет копали Барбарский храм и городище вокруг крепости — Кала’ат аль-Бахрейн. Кувейтские раскопы и на третьем году могли преподнести сенсации, как мы только что видели. Но бахрейнские раскопки превратились в рутину. А рутина чревата опасностями.

Слишком легко сбиться на шаблон: каждый год понемногу расширять центральный раскоп, где мы теперь могли отшагать метров тридцать по узкой улочке между высокими гладкими стенами «дворца» П. В., справа, и меньшими домами, с дверными проемами, слева; каждый год раскапывать новые помещения и улицы в квартале города II за северной стеной. Каждый год принесет новый урожай черепков, еще раз подтверждая правильность вывода о чередовании семи городов. Каждый год мы получим две пригоршни бусин и несколько терракотовых статуэток в знак того, что потрудились не зря. Но первая печать была сенсацией. Двадцатая — обычное дело.

В какой-то мере рутина была неизбежна. Мы не могли оставить сенсации без проверки. Найдя еще печати именно там, где мы рассчитывали их найти, надо было показать, что первая находка не была эфемерным успехом, одиночным образцом, случайно оброненным четыре тысячи лет назад каким-нибудь чужеземцем, скажем, гостем с Файлаки. И Эгон Хансен убедительно показал это в прошлом году, раскопав мастерскую, где изготовлялись печати, с горкой стеатитовых опилок и выброшенной половинкой печати, сломавшейся при изготовлении. Надо было доказать и два, и три раза, что выявленная нами схема развития керамики подтверждается статистически на достаточно большой площади. Но и нельзя все копать и копать в надежде, что следующий метр принесет что-нибудь новое — груду табличек, или серебряный клад, или богатое нетронутое погребение.

Ох, уж этот предательский соблазн, эта страшная мысль, что мы остановимся в нескольких сантиметрах от какой-нибудь решающей находки! Мне вспоминался случай, происшедший три года назад, когда я зачищал разрез в конце раскопа, чтобы сделать зарисовку, и внезапно под моим совком участок песчаной стены осыпался, обнажив «ванну-саркофаг», укрытый в грунте в сантиметре от зачищаемой плоскости. Это не стало сенсацией — в нашей кладовой в подвале «дворца» уже стояло в ряд шесть таких саркофагов, — однако вынудило нас задуматься над тем, что еще может таиться чуть дальше черты, у которой мы остановились.

И все же где-то останавливаться было надо. Не потому, что больше нечего искать: копай тут еще хоть тысячу лет — все будет город. Просто мы были не вправе ожидать, что шейх Сульман и нефтяная компания станут бесконечно финансировать работы, подчиненные закону убывающей отдачи. И где-то в глубине сознания маячила проблема публикации.

Одному из основателей современной археологии, генералу Питту Риверсу, принадлежат слова: «Открытие начинается только с момента его публикации, а не с момента, когда оно сделано в раскопе»[47]. Теперь, когда мы более или менее сориентировались в бахрейнских древностях, когда у нас появилось, что рассказать, нашим моральным и научным долгом было сделать это, Слишком часты случаи чрезмерных задержек в публикации результатов; бывает, после окончания раскопок проходит не один десяток лет, прежде чем добытый материал становится достоянием других исследователей. Мы вспоминали Ур: через тридцать лет после того, как археологи завершили работы и разъехались по домам, заключительные тома отчета еще не вышли в свет. И это вовсе не из-за непростительной излишней медлительности. Обработка и публикация огромного материала требует и огромного времени. Вот и у нас накапливался громадный материал, на публикацию которого понадобится много лет, и чем раньше мы начнем, тем лучше. Ведь наши ежегодные сообщения в почти никому не известном журнале Ютландского археологического общества содержали очень мало помимо информации об очередном выезде в поле и простого перечня наиболее ярких результатов.

Однако едва мы начали всерьез думать о публикации, как осознали, сколь неполон наш материал по Кала’ат аль-Бахрейну. Мы раскопали два крохотных участка на огромном холме, и у нас не было причин полагать, что эти участки — самые важные. Мы могли охарактеризовать городища по вертикали, но по горизонтали наши знания были далеко не полными. Мы могли говорить о существовании городов I и II — современниках могильных холмов, Барбарского храма и богатого печатями селения вокруг храма на Файлаке, — но нам не были известны размеры этих городов, мы не могли назвать главные здания. Город III, с керамикой касситского периода, дал нам и того меньше, о его существовании мы судили только по ямам, заполненным мусором. Лишь в городе IV мы раскопали важное здание — дворец в центре телля, зато здесь у нас не было никакого материала с окраин. Город V, времен Александра и его преемников, был представлен случайными остатками домов по обе стороны городской стены и на берегу моря, а также толстым слоем мусора выше «дворца»; рядом с четко очерченным и документированным эллинским укреплением на Файлаке он выглядел весьма туманно и неопределенно. И по всему теллю, перекрывая предыдущие следы обитания, был беспорядочно разбросан исламский город VI (XII–XIII столетий), увенчанный выступающим массивом португальской крепости, которая воплощала город VII.

Мы наметили новую серию работ, призванную расширить наши познания о каждом из этих городов, чтобы можно было в разумные сроки подвести итоги, позволяющие опубликовать не только материал какого-то одного примечательного шурфа.

Перед Нами стояли Две первоочередные Задачи. Од-Па — углубиться под центральным «дворцом» на возможно более широкой площади в расчете обнаружить крупные постройки предыдущих периодов. Вторая — исследовать городскую стену с других сторон телля, чтобы определить границы города и различные фазы его обитания. С этой целью мы в новом году перешли на западную окраину телля.

Поразительно, как радикально отличалась здесь вся обстановка. У северной стены мы работали на открытом жгучему солнцу месте: впереди — пологий склон телля, сзади — море. На западной окраине от телля оставалась только узкая полоска. Отвесные башни крепости сурово глядели вниз на стометровое пространство за рвом, дальше телль круто спадал к равнине, и у подножия откоса, преграждая доступ в сады шейха Ибрахима, тянулась колючая живая изгородь.

Шейх Ибрахим — родич правителя и новатор в сельском хозяйстве и промышленности. На юге острова, сразу за некрополем, он наладил промышленное производство извести и гипса, модернизировав местную отрасль, возраст которой, как мы установили, исчислялся четырьмя тысячелетиями. А в своем саду он экспериментировал с плодовыми деревьями и цветами, ввезенными из Флориды и Калифорнии, пытался акклиматизировать цитрусовые, виноград, розы. Гулять в этом саду было сплошным удовольствием, и как только мы разбили свой лагерь, шейх Ибрахим сказал, что ворота сада всегда для нас открыты. Тенистые дорожки протянулись между могучими деревьями лауз и среди зарослей гибискуса, банановых рощиц с огромными пурпурными цветками, кустов перца с отливающими восковым блеском красными цветочками.

Длинные, тонкие папайи с гроздьями зеленых ягод в кроне и молодые цитрусовые, обвешанные тяжелыми желтыми плодами, окаймляли арыки; среди деревьев на поливных участках пышно цвели розы, росли помидоры и люцерна, а на грядках между этими участками были посажены дыни и виноград. Естественно, здесь красовались и финиковые пальмы, которыми не пренебрег бы даже самый увлеченный экспериментатор. Ибо эта пальма — наиболее надежная товарная культура, поставщик дильмунских фиников, которые были столь знамениты в Месопотамии во времена лагашского правителя Гудеа.

Мы копали чуть ли не под сенью сада — на гребне и на крутой кромке телля.

Мы не сомневались, что западная часть городской стены тянется под гребнем, от которого телль круто спадает вниз, и сам этот крутой склон — не что иное, как щебень, осыпавшийся, когда рухнула стена. Оказалось, что это не так. Мы — Свенд Бюэ-Мадсен и я — заложили поперек гребня и вниз по склону две параллельные траншеи в четырех метрах друг от друга. Было задумано проходить слой за слоем, как это было сделано четырьмя годами раньше на северной стене, но в больших масштабах и усовершенствованным методом. Траншеи были только началом. Дойдем до стерильного грунта — зарисуем разрезы по бокам разделяющего их четырехметрового блока, а затем будем срезать его слой за слоем, следя по разрезам, чтобы это делалось чисто и аккуратно.

Как раз этим и был занят Свенд, когда я вернулся с Файлаки. И к этому времени стало ясно, что городская стена проходит не там, где мы думали. Она располагалась дальше, вдоль самого подножия откоса, и верхний ее край залегал ниже уровня, на котором шейх Ибрахим выращивал розы. Мы довели свои траншеи вплоть до садовой ограды и стали копать вглубь по обе стороны стены. Как и в Барбаре, прежде чем выйти на основание стены, надежно покоившееся на скальном грунте, мы углубились на целых три метра ниже современного уровня.

Нам открылось замечательное зрелище. В отличие от северного участка, где наружную облицовку выломали в период Селевкидов для строительства домов, здесь облицовка была цела на всю высоту уцелевшей кладки. От избытка чувств мы прошли от нашего разреза метров десять вдоль фасада стены, чтобы можно было оценить это монументальное сооружение во всем его великолепии. Выложенная из обтесанных под прямым углом больших камней, стена возвышалась над нами так же, как в свое время она возвышалась над дильмунцами, подходившими к своему городу с запада, где располагался Барбарский храм. По другому краю траншеи, со стороны сада, перед нами высились отложившиеся за четыре тысячи лет три метра грунта. По этому грунту, по тому, как он откладывался, нам предстояло выяснить, что, почему и (если получится) когда именно происходило за этот четырехтысячелетний срок.

Но сначала следовало разобраться с самой стеной. Присматриваясь к кладке фасада, мы заметили, что примерно на половине высоты конструкция нарушена. Ниже этой черты старательно уложены большие камни правильной формы. Выше идут камни поменьше, не такие правильные по форме, сильнее эродированные, и кладка менее аккуратная. Камни нижних рядов явно были специально вытесаны и подогнаны; на верхние ряды пошел подручный материал. Причина была очевидна. Первоначальная стена была разрушена или же сама развалилась, и восстанавливали ее на прежнем основании, используя обломки верхних рядов. Прошло время, и стена снова обвалилась. Правда, теперь она не так сильно пострадала. Поднявшись на верхний край, мы убедились, что вторичное разрушение было совсем незначительным. Считая от фасада, первые сто двадцать сантиметров верхней грани были сложены небрежно, явно представляя собой пострадавший венец разрушенной стены. А дальше верх стены был вымощен ровным слоем цемента; несомненно, это был парапет, по которому ступали охранявшие стену часовые. Именно здесь первоначально находился венец, на который обрушился защищавший часовых бруствер стадвадцатисантиметровой толщины. А может быть (что ни говори, сто двадцать сантиметров — для бруствера многовато), парапетов поначалу было два, причем внешний поднимался выше уровня, на котором мы теперь стояли, и был защищен еще более высокой забральной стенкой. Ответ на этот вопрос мы получили два года спустя.

От внутреннего края парапет круто обрывался вниз, ибо если на северном участке городской стены от добытчиков камня пострадал фасад, то здесь камни выламывали с внутренней стороны, и, по сути дела, она представляла собой сплошное нагромождение обломков. На нашем разрезе отчетливо просматривались очертания траншеи, прорытой для добычи камня от одного из поздних слоев. Идя по этому слою от верха траншеи внутрь, мы ясно увидели, кому и для чего понадобилось ломать стену, — в этот слой вписывались расположенные на гребне телля над откосом дома, целая улица совсем маленьких ломов одного типа. Узкая дверь с каменным порогом вела с улицы в квадратное помещение, откуда через следующий дверной проем можно было попасть в комнатку поменьше. Основание каменной лестницы в первом помещении свидетельствовало, что были ступеньки, ведшие на второй этаж или же плоскую крышу. Вот и весь дом. Такая схема повторялась вдоль всего нашего раскопа на этой улице (мы раскопали целиком четыре двухкомнатных дома и часть пятого). Дома были обращены задней стороной к бывшей городской стене; несомненно, на строительство пошел камень из этой стены в ту пору, когда она была засыпана щебнем с телля и уже не играла никакой роли в фортификации.

На этом участке история нашего объекта была на диво ясной. Оставалось только добыть черепки из разных слоев, чтобы как-то датировать происходившее. И по мере того как мы, срывая слои, наполняли корзины черепками, которые затем промывали и изучали, появлялись и нужные даты.

Нижний слой с внутренней стороны стены представлял собой мощный пласт мелкого белого песка, явно лежавшего здесь до начала строительства и расчищенного только по линии будущей кладки, чтобы та прочно опиралась на скальное основание. Песок был почти стерильным, в нем нашлось лишь несколько черепков «цепочечной» керамики. Выше следовала бурая земля первого жилого слоя, здесь черепки были «барбарского» типа, как и в нижних слоях за стеной. Стало быть, стену возводили люди «барбарской» культуры. Первое разрушение стены обозначали обвалившиеся камни в следующем слое за стеной. Выше этих камней, а также внутри стены на линии нарушения лежали типичные черепки касситской керамики медового цвета. Следовательно, стена была восстановлена в «касситский» период (возможно, именно вторжение людей, пользовавшихся касситской посудой, повлекло за собой разрушение стены, которую они же потом восстанавливали). После «касситов» кладка обветшала, о чем свидетельствовали груды обвалившегося с наружной стороны камня, и вся стена исчезла под осыпавшимся с телля щебнем. Затем начались добыча камня и строительство домиков. Соответствующие этим событиям слои достоверно датировались керамикой периода Селевкидов, к которому нами был привязан город V, то есть последними двумя-тремя веками до нашей эры. Дальше идет современная поверхность. Здесь не было никаких исламских следов, если не считать колодца, прорезавшего середину одного из «селевкидских» домов; извлеченная из колодца керамика давала повод исчислять его возраст в неполных восемь столетий.

Пожалуй, то, чего мы не нашли, было не менее важно, чем то, что нашли. На прилегающем к городской стене участке здесь в «барбарских» и «касситских» слоях не было никаких намеков на дома или улицы, подобные тем, какие примыкали к северной стене. Либо указанный участок в эти периоды был необитаем, либо жилища горожан сооружались из непрочного материала, не оставившего никаких следов.

Вот и весь сказ о западной стене.

Я радовался, что раскопки здесь прошли так гладко и дали четкий результат. Ибо через три дня мне следовало быть в Абу-Даби и проверить, что дали два года раскопок там. Но перед тем у меня еще оставалось время посетить Барбар.

Я слишком редко там бывал. Каждое утро Юнис отвозил на раскопки храма Педера Мортенсена и Хельмута Андерсена и ежевечерне привозил их обратно. Мне же только два-три раза за весь сезон удавалось выбраться туда. А работа не стояла на месте, и всякий раз мне казалось, что передо мною — новый раскоп. Оглядываясь назад, я видел не последовательный ход раскопок, а какие-то отдельные статичные картины различных стадий. Но как бы то ни было, в первые два года мы установили, что речь идет о храме и что он трижды перестраивался и расширялся, причем все эти работы укладывались в период, когда существовал город II в Кала’ат аль-Бахрейне. После того как были выяснены эти два основных факта, Педер и Хельмут работали по методическому плану: сначала копали центральный участок, потом восточный сектор, за ним южный, за южным западный, а теперь взялись за северный край объекта, и было похоже, что хотя бы Барбарский храм будет полностью исследован самое большое через год-другой.

Южная сторона производила наиболее внушительное впечатление. Здесь были целиком расчищены опорные стены террас храмов II и III. Две параллельные стены образовали изящные дуги превосходной кладки. По счастливой для нас случайности третья терраса посредине была ниже (из нее выломали камни, вероятно, в X в. н. э.), и открывался ничем не заслоненный вид на ступени, круто поднимающиеся вверх по фасаду второй террасы, давая лишний повод сравнить храм с мини-зиккуратом[48].

Там, где опорные стены изгибались, образуя юго-западный угол, сразу за колодцем, присутствовавшим в конструкций всех трех фаз, я увидел нечто неожиданное. Мы уже давно обнаружили на этом углу пандус, который от центрального мощеного дворика спускался к западной части телля. Следуя за ним вниз-, мы обнаружили, что он обрывается, пройдя между пеньками, оставшимися от двух каменных колонн. У нас сложилось впечатление, что этот пандус служил главным подступом к храму наверху террасы. Эта догадка вроде бы подтвердилась в прошлом году, когда Педер и Хельмут вышли на продолжение пандуса ниже, но уже в виде аккуратных каменных ступеней. Спускаясь по ступенькам, они испытывали обычное в таких случаях волнение.

У подножия террасы, которое, очевидно, соответствовало тогдашнему уровню поверхности острова, спуск не кончился. Ступени повели их до уровня грунтовых вод и дальше. Рабочие вычерпывали смесь песка и воды, стоя по колено в этой каше. Оказалось, что с северной стороны к лестнице примыкает гладкая стена из шлифованных известняковых плит, возвышающаяся вровень с террасами. Расчищая нижние ступени от мокрого песка, мы в то же время продвигались вдоль этой стены. Через три с половиной метра она повернула под прямым углом на юг, еще через столько же — на восток и в этом направлении дотянулась до опорной стены террасы, полностью обрамляя, таким образом, подножие лестницы. В итоге вместо ожидаемых храмовых ворот было раскопано небольшое помещение с каменными стенами, где над полом почти на метр стояла вода. И поступала эта вода из каменной трубы, или каменного сосуда без донышка, стоящего посреди помещения. Стало быть, она попала сюда не случайно, перед нами был не то резервуар, не то бассейн для купания. Во всяком случае, не просто источник водоснабжения, иначе при перестройке храма расположенный по соседству колодец не сохраняли бы так тщательно.

Бассейн для омовения… Совсем нешумерская черта в храме, в чьем облике вообще-то было немало месопотамского. Нам вспомнилась большая купальня в цитадели Мохенджо-Даро, вспомнились и места для омовения — непременная принадлежность нынешних мечетей. Но, может быть, тут речь шла о чем-то более важном? Для шумеров, а для дильмунцев, пожалуй, в еще большей степени, такой источник не был естественным явлением. Они видели здесь воды бездны, сладкие воды подземного моря пробивались тут на поверхность… Уж не тот ли это Источник, который по велению богини Нинхурсаг исторг из недр Дильмуна властитель бездны Энки?

Возможно, и храм возник на этом месте из-за источника. Не исключено также, что перед нами был колодец, где загадывали желание. Обнаружив на дне семь дильмунских печатей, мы вспомнили монетки, которые бросают в фонтан Треви в Риме.

Аэродром в Абу-Даби нисколько не изменился. Маленький самолетик, как и в прошлый раз, приземлился на утрамбованном песке между направляющими шеренгами крашеных бочек из-под нефти. Но на этот раз по соседству с летной полосой стоял наш собственный «лендровер», и за рулем сидел Садык, готовый везти нас в лагерь на Умм ан-Наре. Вместе с Садыком приехал Арне Торстейнссон; Кнуд Торвильдсен остался на острове наблюдать за раскопками.

С Арне и Садыком я был знаком давно. Арне родом с Фарерских островов, управляемых Данией скалистых клочков суши на севере Атлантики, где я в войну два года служил в армии; в прошлом году он копал с нами на Файлаке. Отец и мать Садыка — иранцы, но родился он в Дубай, на побережье в полутораста километрах от Абу-Даби. Он был нашим с П. В. водителем, когда мы годом раньше совершили рискованное путешествие по Оману. Теперь Садык снова работал у нас, ежедневно перевозил из города рабочих и снаряжение на Умм ан-Нар. Этот веселый парень все свободное время возился с машиной. Используя минимум элементарной арабской лексики и множество жестов, он успешно объяснялся даже с самыми несведущими в арабском языке членами нашей экспедиции и в последующие годы проявил себя как неоценимый работник.

Пока мы ехали по пескам к ведущей на материк дамбе, Арне рассказал, как идут работы. За два года после нашей с П. В. вылазки на Умм ан-Нар, когда Тим впервые показал нам тамошние курганы, произошло многое. В прошлом году мы отрядили на остров трех человек; они разместились в маленькой копии нашего бахрейнского лагеря; длинная хижина барасти с кухней и столовой в одном конце и тремя спальными каморками в другом. Два месяца работали наши коллеги в труднейших условиях. Местный рынок был не очень-то богат продуктами, и нам разрешили получать консервы из запасов нефтяной компании Тима, которая в это время развертывала базу на острове посреди залива, на полпути к Катару. Но эти припасы поступали нерегулярно, по о иному-два ящика с однородным содержимым. Мне вспомнилось, как во время моего прошлогоднего визита в лагере наличествовали ящик консервированного бекона, ящик томатного соуса и три картонки с тоником. Последнее было очень важно, поскольку вода, которой располагал отряд, простояла полгода в бочках из-под керосина, и на поверхности ее плавала радужная пленка. Пить это невозможно. Но до чего же нам осточертел вкус тоника к тому времени, когда очередной самолет доставил коробки с пивом и лимонным соком! Повар им попался очень старательный, но не слишком квалифицированный; спасло то, что они скупали яйца из скудных местных ресурсов и, возвратившись вечером с работы, сами жарили яичницу. В этом году, сообщил мне Арне, дело обстояло лучше. Повар превосходный, и в городе открылся продуктовый магазин. И Арне еще заверил меня, что в лагере нет ни одной бутылки топика.

В прошлом году отряд приступал к работе с большими надеждами. Ожидая, что гробницы, подобно бахрейнским, содержат центральную камеру, начали копать секторы на двух курганах; на городище заложили стратиграфическую траншею. Но расчеты не оправдались. Только копнули по периметру курганов, как вышли на правильное кольцо тесаных известняковых блоков; длина каждого блока от полуметра до метра, высота около сорока сантиметров. Выпуклая (чтобы получилась правильная окружность) наружная грань гладко отшлифована, и блоки подогнаны друг к другу так тщательно, что между ними не втиснуть пресловутое лезвие ножа. Кое-где сохранились такие же блоки второго ряда кладки. А снаружи кольца лежало много обвалившихся блоков; вернув их на место, можно было восстановить все четыре кольцевых ряда первоначальной кладки. Внутри этих великолепных оград в совершенном беспорядке громоздились тонкие каменные плиты и грубо отесанные под прямым углом блоки. Никаких признаков центральной камеры не было.

Надо сказать, что Андерс, руководивший отрядом, — один из самых дотошных полевых археологов нашего времени. Нам посчастливилось, что именно он взялся за это труднейшее задание. Прежде чем удалять каждый камень, точно определялось его положение относительно соседних и лежащих ниже камней. И постепенно в первой траншее, прорытой к центру кургана, был выявлен ряд сложенных без раствора стен. В разных направлениях траншею пересекала кладка, почти неотличимая от лежащих вверху и по бокам камней. В прослеживании этих стен нельзя было положиться на абу-дабийских рабочих. Сначала с раскопок второго кургана был вызван на помощь Могенс Эрснес; затем и Кнуд Рисгорд на время оставил свою траншею на городище. И в конце сезона вместо двух курганов и одного поселения оказался раскопанным только первый курган, да и то не до конца. Но он был вскрыт полностью, все внутренние стены на виду, обвалившиеся камни наружной ограды почищены и водворены на место. План кургана вырисовывался совершенно ясно.

И стало очевидно, что это вовсе не курган, а склеп. С самого начала не было тут никакой каменной или земляной насыпи, закрывавшей центральную камеру. Каждый камень изначально составлял часть единого сооружения. Причем сооружение это относилось к самым мудреным конструкциям, когда-либо придуманным для захоронения покойников. Не к самым большим и не самым роскошным, разумеется. С пирамидой не сравнишь, но ведь и египетские пирамиды, по сути дела, — курганы, груды блоков, накрывающих центральную камеру.

Здесь наружную стену подпирала другая мощная каменная — стена с двумя проемами (воротами), расположенными друг против друга. Проемы служили входами; по форме обвалившихся камней притолоки мы установили, что они были ромбовидными. Вместе с этими камнями лежали и сами дверные створки — тонкие, тоже ромбовидные каменные плиты с вырезанными на них ручками. От одной двери круглого сооружения до другой по диаметру шел узкий коридор между сложенными без раствора стенами. Однако эти стены не соединялись с кольцевой стеной; немного не доходя до нее сбоку, открывался доступ в другой узкий коридор, который тянулся по периметру, упираясь посредине между входами в поперечную стену, соединяющую кольцевую стену с диаметральной. В свою очередь, от поперечных стен по обе стороны отходили еще короткие стены. Словесное описание тут мало что дает. В общем, внутри круглая постройка разделялась стенами на восемь маленьких ниш и поперечный коридор. И ниши, и коридор были вымощены каменными плитами, причем стены расширялись кверху, позволяя предположить, что первоначально все помещения были сводчатыми (подразумевая ложный свод).

Должно быть, жутковато было тому, кто в яркий солнечный день забирался через узкий лаз в темноту недавно отстроенного склепа и переходил, сутулясь под низкой кровлей, из ниши в нишу. И содержимое ниш вряд ли могло поднять настроение. Ибо здесь на плитах были навалены кости покойников.

План первого склепа, раскопанного на острове Умм ан-Нар

Обнаруженные Андерсом на вымощенных полах кости лежали отнюдь не упорядоченно. Но тут в отличие от Бахрейна дело было не в грабителях. Просто иначе быть не могло. Если бахрейнские курганы предназначались для одного захоронения, то на Умм ан-Наре склепы использовались повторно. Через ромбовидные амбразуры вносили одного покойника за другим и клали в нишах. При этом с предыдущими обитателями обращались не слишком почтительно. Их кости сдвигали в сторону, складывали у подножия стены, топтали ногами. И не только кости — среди останков лежали погребальные дары: керамика, медное оружие. Их тоже топтали и отбрасывали в сторону.

В тот год эта керамика основательно сбила меня с толку. В свое оправдание могу сказать, что черепков нашли мало, даже одного сосуда не собрать. А сосуды были На редкость Изящные, тонкостенные, хорошо обожженные, сформованные на быстро вращающемся гончарном круге. На некоторых черепках различался черный геометрический узор на красноватой полированной поверхности. Тонкостенная красноватая посуда с полировкой до сих пор попадалась нам только в периоде «тонкостенных чаш» на Бахрейне, т. е. в городе V, который мы отнесли к временам Александра Македонского. Поэтому я сказал шейху Шахбуту, что возраст погребений на Умм ан-Наре, похоже, около двух тысяч лет.

Раскопки, проведенные Кнудом и Арне в этом году, показали, что я ошибся на сто с лишним процентов. На самом деле погребения были вдвое старше.

За два месяца, проведенных на пустынном острове, наши товарищи выполнили изрядную работу. Конечно, в этом году и условия были получше. После того как Андерс выявил основную схему склепов, расчищать их стало проще. Проник за кольцевой периметр — копай до каменного пола и продолжай двигаться внутрь. Копая сверху, очень трудно различить безрастворную кладку внутренних стен среди беспорядочного нагромождения камней, а идя сбоку, не промахнешься. Кнуд и Арне не только довершили расчистку первого склепа, но и полностью раскопали еще пять таких сооружений. Правда, эти склепы были поменьше, однако тоже непростой конструкции. Таким образом, мы располагали серией раскопанных гробниц от самых маленьких до самых больших, и убедились, что схема внутренних стен зависит от размеров склепа. У самого большого из новой пятерки тоже было два входа и центральный коридор, но пространство по бокам коридора делилось обычными перегородками в общей сложности на четыре ниши. И у второго по величине склепа — два входа, однако внутри они не сообщались. Перегородка делила помещение на две части, а короткая поперечная стенка в центре, в свою очередь, как бы разрезала каждую половину на две ниши. У третьего склепа был только один вход; внутри — две ниши, разгороженные выступающей стеной. Наконец, последние две конструкции состояли из «кольцевых» стен безо всякого внутреннего деления. Относительно меньшей из них мы даже сомневались, что это гробница.

Керамика из гробниц Умм ан-Нара (Абу-Даби). Цилиндрические сосуды — серые, остальные — красные

Из перечисленных пяти сооружений лишь у второго по величине была наружная облицовка из шлифованного, тщательно отделанного камня; стены остальных состояли из грубо отесанных блоков. Зато у склепа получше местами уцелело до шести рядов кладки и полностью сохранился один дверной проем в форме туповершинного треугольника.

Все склепы, кроме самого маленького, содержали человеческие останки и керамику. Богаче всего и тем, и другим материалом оказались вторая половина гробницы, которую начинал копать Андерс, и склеп с облицовкой и сохранившимся дверным проемом. В последнем, при внутренней ширине всего четыре с половиной метра и площади пола около четырнадцати квадратных метров, лежали останки тридцати шести человек — куда больше, чем можно было разместить при одновременном захоронении. Мы также нашли более сорока сосудов, из них двадцать два совершенно целых. Вторая половина гробницы Андерса дала двадцать три сосуда, в том числе много целых, и останки пятнадцати покойников. Во всех остальных склепах было найдено в общей сложности лишь полтора десятка сосудов.

Вот такой отчет о проделанной работе я услышал, когда ехал в машине вместе с Арне и Садыком. Во второй половине дня, пройдя под палящими лучами солнца плато острова, я увидел раскопы своими глазами. Правда, до этого я провел более часа в прозрачной тени барасти, рассматривая один за другим целые сосуды, которые Кнуд извлекал из упаковочных ящиков. И, глядя на эту керамику, я тотчас понял, что гробницы Умм ан-Нара намного старше, чем мне представлялось.

Разумеется, сразу привязать сосуды к определенному времени я не мог. Нет у меня фотографической памяти, которая позволяла бы безошибочно сопоставлять только что раскопанный горшок с виденной много лет назад иллюстрацией в книге. Однако примерная атрибуция этих изящных сосудов с черным узором из смежных треугольников, с цепочками полукругов и шеренгами зигзагов на красновато-буром полированном фоне не вызывала сомнения. Они принадлежали к разряду сосудов, обнаруженных в Иране и Белуджистане (провинция Пакистана. — примеч. ред.) и известных под общим названием «энеолитических»[49]. Такие сосуды были распространены с IV по II тысячелетие до н. э. Более определенная привязка во времени невозможна, потому что в упомянутых областях производилось мало раскопок.

Другие образцы керамики поддавались более точной датировке. Несколько небольших серых сосудов, напоминающих по форме бочонок и опоясанных черной росписью по всему тулову — от нижней части горла до плоского основания, — даже я опознал как типичные изделия культуры Кулли. А на осколке верхней части более крупного красновато-бурого сосуда был нарисован горбатый бык — так называемый «брахманский», тоже типичный для древнеиндийской культуры Кулли. Тут необходимо объяснение.

К западу от цивилизации долины Инда, в Белуджистане и вплоть до границ Афганистана за последние сорок лет английскими, французскими и американскими археологами (наиболее известен первый из них, англичанин Орель Стайн) идентифицирован ряд самостоятельных культур, различаемых по форме и орнаменту гончарных изделий. Эти культуры, которые при всем изяществе росписных орнаментов представляют, вероятно, всего лишь общины полукочевых скотоводов, составили первооснову будущей цивилизации долины Инда. Вопрос о том, какая именно из них (если вообще рассматривать такой вариант) явилась этническим предшественником народа Индской долины, оживленно дискутировался.

Бык зебу, изображенный на многих индских печатях и сосудах Кулли, здесь украшает горло вазы из умманнарской гробницы

Культура, получившая наименование Кулли, судя по всему, занимала достаточно большую территорию на юге Белуджистана, со своими селениями и даже довольно крупными городами. Людей культуры Кулли не считают основоположниками Индской цивилизации; напротив, во времена своей максимальной экспансии Индская цивилизация колонизовала значительную часть земель Кулли. Но исследователи сходились хотя бы в том, что народ Кулли был западным соседом народа Индской долины и культура его современна Индской или чуть старше. И вот теперь обнаружились признаки того, что жители Умм ан-Нара были западными соседями народа Кулли и ввозили, во всяком случае, кое-что из его керамики.

Аргументацию можно продолжить. Умм ан-Нар современен Кулли, а культура Кулли современна Индской цивилизации или несколько старше ее. Однако Индская цивилизация была современна нашей «барбарской» культуре, представленной Ранним Дильмуном, городом II на Бахрейне. Стало быть, Умм ан-Нар, в свою очередь, современен «барбарской» культуре или несколько старше ее.

Вместе с тем стало совершенно очевидно, что культура Умм ан-Нара не тождественна «барбарской». На Бахрейне мы ни разу не находили керамики вроде той, какую я теперь вертел в руках. Да и разница в конструкции гробниц и способе погребения существенная. В четырехстах километрах на северо-запад от Бахрейна, на острове Файлака, современная городу II культура была идентична его культуре: совершенно одинаковые печати и керамика. Файлака составляла такую же часть Дильмуна, как Бахрейн.

Здесь же, в четырехстах километрах на юго-восток от Бахрейна, современная Раннему Дильмуну культура была совсем другой. Куда ни относи Умм ан-Нар, частью Дильмуна он, во всяком случае, не являлся.

Опуская сосуды снова в ящики, я все больше склонялся к мысли, что здесь, на Умм ан-Наре, мы, похоже, встретили первый форпост второй «утерянной цивилизации» Персидского залива — медного царства Макан.

Пять дней спустя, на рассвете, мы дошли от лодки Мухаммеда вброд до берега и заняли места в «Лендровере» Садыка, чтобы ехать в Бурайми.