В поисках Дильмуна

Глава одиннадцатая ПОИСКИ МАКАНА

Прошел ровно месяц с того дня, когда мы с П. В. отплыли с Файлаки, чтобы встретить наших коллег в аэропорту Эль-Кувейта. Теперь уже Бахрейн тонул вдали в голубой мгле. Маленький самолет развернулся носом на юго-восток, и семилетняя Аннета взволнованно прильнула к иллюминатору, высматривая берег Катара, а двухлетний Майкл, сидя на коленях Вибеке, важно созерцал великолепный синий плащ П. В.

Читатель ждет объяснения. Оно лежало у меня в кармане — телеграмма, которая гласила: Двенадцать курганов бахрейнского типа обнаружено на острове около Абу-Даби Можешь ли ты прибыть вместе с П. В. — Тим.

С Тимом Хилъярдом я был знаком много лет. Когда я еще служил в компании «Катар петролеум» на Бахрейне, Тим ходил по Персидскому заливу на мощной барже, перевозя бензин и смазочные масла с нефтеочистительного завода Англо-Иранской нефтяной компании в Абадане. Бывают такие парадоксы в нефтяном бизнесе: добывая в Катаре сырую нефть почти в неограниченном количестве, наша компания была вынуждена закупать на стороне бензин для своих буровых установок и автомашин. Тим заведовал сбытом продукции Абаданского завода в области Персидского залива. Как ни странно, в те годы мы не подозревали, что нас объединяет страсть к археологии.

Многое изменилось с того времени. Англо-Иранская компания была вытеснена из Ирана и сменила название на «Бритиш петролеум». Возмещая потерю иранской нефти, она развернула кипучую деятельность в других районах Персидского залива. На ее долю приходилась половина добываемой нефти в Кувейте; вместе с одной французской компанией ей принадлежала концессия на шельфе у Абу-Даби, в восточной части Персидского залива. И Тим уже несколько лет трудился на этой концессии.

Когда мы пять лет назад начинали копать на Бахрейне, Тим тоже жил на этом острове, и в его дом периодически вторгалась шумная компания французских водолазов, исследовавших шельф. Годом позже он принимал не менее шумную американскую команду судна для сейсмографических исследований, изучавшего геологическое строение того же шельфа. Все эти годы мы часто встречались с Тимом: он прилежно посещал наши раскопки, а мы не менее часто гостили в его доме. Два года назад он перебрался в Абу-Даби, но продолжал поддерживать связь с нами, приезжая в командировки на Бахрейн. Теперь было похоже, что Тим горел желанием показать нам свои находки.

Набрав высоту, самолет шел на восток над берегами Катара. Мы летели севернее городка нефтяников у Духана, и я смотрел вниз, питая зыбкую надежду увидеть на фоне коричневого песка коричневые палатки нашего отряда. Где-то здесь мои товарищи раскапывали руины селения Мурваб в поисках доисламских следов среди стен раннего исламского периода. Однако ничто не нарушало коричневую гладь пустыни, Майкл с Аннетой уснули под монотонный гул моторов.

Вибеке смотрела на юг, в сторону Духана, и я понял, что она вспоминает, как восемь лет назад мы, вместе покидая Персидский залив, летели над проливом, отделяющим Бахрейн от Катара. Тогда я обещал ей, что мы вернемся.

И вот неделю назад она с двумя малыми детьми прибыла самолетом в Бахрейн. Не совсем подходящее пополнение для напряженно работающей археологической экспедиции, а тут еще по личной просьбе Тима они сопровождали нас в Абу-Даби. К тому были свои основания.

Абу-Даби было самым большим и самым бедным из княжеств Договорного Омана[40]. Расположено оно за Катаром, там, где берег Аравии начинает поворачивать на северо-восток к скалистому мысу, почти наглухо закрывающему вход в Персидский залив; ширина пролива между мысом и иранским берегом составляет не более 55 километров. После мыса берег опять направляется к югу, оборотись к Оманскому заливу в Индии.

Объекты, исследованные экспедицией в области Аравийского залива

Географически эта восточная оконечность Аравии совершенно выпадает из общей картины края. Горные гряды соединяются с основным массивом Аравийского полуострова низменной равниной — расчерченной волнами красных барханов песчаной пустыней, которую называют Пустым Углом Аравии. Большая часть гор и восточное побережье, обращенное к Индии, — территория Омана, а на берегу Персидского залива разместилась цепочка мелких княжеств, чью независимость гарантирует договор, навязанный полтораста лет назад под дулами орудий британского флота. После подписания договора эта область получила официальное наименование Договорного Омана (с 1971 г. — Объединенные Арабские Эмираты. — примеч. ред.), не менее уместным было и прежнее название — Пиратский Берег. Именно частые нападения хорошо вооруженных пиратов на корабли Британской Ост-Индской компании послужили поводом к вмешательству британского флота в 1819 г.[41].

Из семи княжеств этого района только Абу-Даби отличается сколько-нибудь значительными размерами. Замыкая цепочку на юге, его территория с не очень-то четкими границами простирается далеко в глубь Пустого Угла и километров на полтораста в восточном направлении, где у подножия Оманских гор находится большой оазис Бурайми.

До недавнего времени Оманский полуостров был, пожалуй, самым уединенным и наименее исследованным уголком всего мира, а Абу-Даби — наименее известной частью Оманского полуострова. Когда два года назад там обосновался Тим, кроме него на всей территории княжества (около 80 тысяч квадратных километров) проживал лишь еще один европеец — британский политический советник. Но с прибытием Тима европейское население возросло в четыре раза, так как он привез с собой жену и маленькую дочурку. Два года эта маленькая семья вела изолированное существование в небольшом приморском городе, являющемся столицей княжества, и как только Тим узнал, что ко мне присоединились Вибеке с детьми, он вслед за первой телеграммой прислал новую, настойчиво приглашая их приехать вместе со мной в Абу-Даби.

Самолет шел уже над глубокими водами за Катаром. Здесь не увидишь зеленого мелководья, окаймляющего побережье от Бахрейна до Кувейта и простирающегося почти на всем пути от Бахрейна до Катара. Глубокая синяя чаша моря смыкается с синевой небосвода, и казалось, что мы летим в центре лазурной сферы. Я мысленно обратился к предстоящей задаче.

Арена работ нашей экспедиции ширилась с невероятной быстротой. От Бахрейна до Абу-Даби на юго-востоке столько же, сколько до Кувейта на северо-западе; прибыв туда, мы окажемся в 800 километрах от наших новых раскопок на Файлаке. Я говорил себе, что Дильмун никак не мог охватить всю эту область. Ведь получается расстояние, превышающее дистанцию от Ура до Ниневии и в полтора раза большее, чем от Мохенджо-Даро до Хараппы. Если курганы Тима и впрямь «бахрейнского типа», выходит, что Дильмун по протяженности был равен Вавилонии и Ассирии, вместе взятым, превышал Верхний и Нижний Египет и не уступал могучей цивилизации Индской долины. Потешив себя несколько минут мыслью о Четвертой Великой Державе на востоке, я неохотно отбросил эту идею. По зрелом размышлении приходилось признать, что наличные свидетельства говорят против нее.

Взять хотя бы Катарский полуостров. Мы достаточно поработали там, чтобы с определенностью утверждать, что в Катаре нет никаких следов наших дильмунских культур. А ведь вряд ли можно представить, чтобы «Дильмунская империя», простирайся она вдоль всего аравийского берега Персидского залива, не учредила никаких поселений на самом заметном географическом пункте этого побережья, тем более в пределах видимости от своего главного центра на Бахрейне. Да и двенадцать курганов Тима — отнюдь не достаточная основа для столь экстравагантной гипотезы. Я теперь вообще подходил к могилам с недоверием. Даже на Бахрейне мы пришли к твердому выводу, что тамошние курганы относились к двум различным периодам. Подавляющее большинство — огромные некрополи на северном и западном склонах центральной возвышенности — несомненно принадлежало «барбарской» культуре; однако несколько сот погребений по обе стороны дороги к югу от португальской крепости содержали черепки тонкостенных глазурованных мисок, относящихся к периоду, который мы именовали эллинским. Катарские курганы (к этому времени мы раскопали пять из них) тоже никак не привязывались к «барбарскому» периоду. Правда, там мы до сих пор не добыли поддающегося датировке материала, потому что рядом со скелетами не лежало никакого погребального инвентаря, но сами камеры формой и конструкцией совершенно отличались от известных нам бахрейнских типов. В области Персидского залива, где почвенный слой на коренной породе очень тонок, в любой период хоронить покойников в курганах было вполне естественно.

Наконец, если существовала четвертая великая держава, следовало допустить существование и пятой. Среди кандидатов на роль Макана видное место занимал Оман.

Любые попытки определить местонахождение Дильмуна автоматически ведут к размышлениям о том, где находилась страна Макан. Мы уже видели, что из Макана поступала медь, за которой урские купцы плавали в Дильмун. Но это не все. Дильмун и Макан неизменно упоминаются вместе, нередко в одном и том же предложении, и зачастую к ним присоединяется третья страна — Мелухха.

Пока мы летели над синим морским простором, я восстанавливал в памяти наиболее важные тексты, связывающие Дильмун с Маканом. Вот древнейший из них: в нем Саргон Аккадский около 2300 г. до н. э. хвастливо сообщает, что у пристаней Аккада швартуются «корабли из Мелуххи, корабли из Макана, корабли из Дильмуна». Вот утверждение его внука Нарам-Сипа в не вызывающей особого доверия летописи, будто бы он «выступил в поход на Макан и лично пленил Мануданну, царя Макана». Гудеа, знаменитый правитель Лагаша около 2130 г. до н. э., во времена, когда варвары-гутии правили Месопотамией, ввозил из Макана для своих многочисленных статуй диорит. Некоторые статуи уцелели до наших Дней, на них-то и высечены эти сведения.

И есть таблички урских купцов с перечнем товаров «для покупки меди из Макана», «для покупки меди, за которой корабль пойдет на Макан». Это ранние таблички, датируемые примерно 2000 г. до н. э. Двести лет спустя, во времена Эа-насира, прямых плаваний в Макан вроде бы не совершали, вся торговля шла транзитом через Дильмун, хотя главным поставщиком по-прежнему значился Макан. Я припоминал, что до нас дошли от той поры каталоги с перечнем разных товаров и указанием страны-поставщика. В перечне видов камня значится «диорит из Макана», в перечне металлов — «медь из Макана», в перечне древесных пород — «пальмовое дерево из Дильмуна, Макана, Мелуххи».

Сухие деловые тексты, никакой мифологии. Боги шумеров, которые чувствовали себя в Дильмуне чуть ли не уютнее, чем в самой Месопотамии, в Макан никогда не наведывались.

Естественно, ученые ломали голову над местонахождением Макана. Насколько я помнил, преобладали две гипотезы. Одна из них помещала Макан в Омане. В пользу этого предположения приводилось два резона: общее соображение, что Макан должен был находиться в пределах досягаемости для кораблей Дильмуна, и конкретные данные, полученные при анализе меди. Исследуя многочисленные медные изделия из Месопотамии III–II тысячелетий до н. э., химики нашли малые примеси никеля, около 0,2–0,3 процента. Никель в медной руде встречается довольно редко, между тем такая же примесь была обнаружена в одиночном образце руды из «древних копей» на территории Омана, точнее, в долине, протянувшейся от оазиса Бурайми на границе между Абу-Даби и Оманом до порта Эс-Сохар на маскатском побережье. Один образец не больно-то надежное свидетельство, но других из Омана не поступало.

Вторая гипотеза помещала Макан в Африке — в Судане или Эфиопии! Причем столь неожиданный вывод опирался, увы, на весьма прочное основание. Ибо Макан наряду с Мелуххой часто упоминается в текстах ассирийских царей в связи с их походами против Египта около 700–650 гг. до н. э. Из этих текстов недвусмысленно следовало, что Макан и Мелухха — области, расположенные в Верхнем Египте и дальше на юг. Казалось бы, вопрос раз и навсегда решен. В действительности дело обстоит иначе. Упоминания Макана и Мелух-хи в коммерческих контекстах прекратились около 1800 г. до н. э., и ассирийские цари снова заговорили о них через тысячу с лишним лет. Если Макан и Мелухха десять веков жили только в легендах, не исключено, что ассирийцы, никогда не поддерживавшие отношений с этими странами, по ошибке поместили их в Африке. Ведь назвали же испанцы острова Карибского моря Вест-Индией, посчитав, что доплыли до Индии. А в Гренландии есть селение, носящее название Туле лишь потому, что римские географы около двух тысяч лет назад писали о далекой северной стране Ультима Туле, которая на самом деле не имеет отношения к Гренландии.

Конечно, с нашей стороны опрометчиво, даже самонадеянно утверждать, будто мы, отделенные от той поры четырьмя тысячелетиями, способны лучше опознать Макан и Мелухху урских купцов, чем это могли сделать ассирийцы всего десять веков спустя. И бремя доказательств лежит не на ассирийцах, а на нас. Но очень уж трудно увязать Африку с текстами на урских табличках и с данными археологии. Взять хотя бы расстояние. Я никогда не был консерватором, оценивая возможности древних торговых судов, и все же не мог пренебречь тем фактом, что морской путь от Бахрейна до Африки вдвое больше пути от Бахрейна до Индии. Слоновая кость и золото, поставлявшиеся Мелуххой, могли быть как африканского, так и индийского происхождения, но вот мелуххский сердолик мог быть вывезен только из Раджпутаны в Индии. К тому же, если Мелухха находилась в Африке, я усматривал в перечне товаров серьезнейший пробел. Среди того, ЧТО привозили египтяне из своих торговых экспедиций через Красное море на юг, был ладан, а ладанное дерево тогда, как и теперь, произрастало в Хадрамауте на юге Лравии. И если корабли из Макана и Мелуххи проходили вдоль всего хадрамаутского побережья, ладан непременно должен был присутствовать в перечне товаров, ввозимых из Дильмуна.

Первостепенную роль играют свидетельства археологии. Правда, в этом случае большинство свидетельств носят негативный характер. Ни в Египте, ни в Месопотамии не обнаружено следов торгового обмена, относящихся к 2000 г. до н. э Не считая Египта, в Африке вообще не найдено никаких поселений этой поры; Мы не знаем никакой африканской цивилизации, которая могла поставлять «маканские кресла» и «мелуххские столы» или «многоцветных мелуххских птиц из слоновой кости». Зато есть позитивные свидетельства в виде «дильмунских» печатей, говорящие о том, что Месопотамия поддерживала торговые связи с цивилизацией Индской долины. Естественно ожидать, что на месопотамских табличках должно быть запечатлено само название создателей этой цивилизации. И Мелухха оказывается единственной подходящей разгадкой этой тайны. (Примечательно также, что говорившие на санскрите арии, вторгшиеся в Индию с севера и, вероятно, сокрушившие Индскую цивилизацию, обозначали неарьев, людей, не поклонявшихся арийским богам и — обратите внимание — знакомых с употреблением меди, заимствованным, несанскритским словом млехха. Так, может быть, именем Млехха люди долины Инда называли себя и свою страну?)

Голубой простор впереди начала теснить светло-коричневая, почти белая полоса. Берег Омана — пора кончать теоретизировать… Как и со многими проблемами древности, в этом случае грамм исследований стоил тонны умозрительных суждений. Так было с прочтением клинописи; наступает время, когда все, что могут дать наличные свидетельства, из них выжато, и остается лишь искать новые факты.

Наш самолет снизился над городом Абу-Даби. Промелькнул белый пляж, за ним скопление барасти, внушительная крепость с башенками, дальше снова пошел белый песок. Он приблизился настолько, что я с тревогой искал взглядом аэропорт. Но лишь после того как пилот заложил крутой вираж, я увидел два ряда покрашенных черной краской железных бочек, указывающих направление на участок солончака. Рядом с бочками стояла маленькая лачуга, а возле нее — «лендровер». Шасси самолета легко коснулись плотно утрамбованного песка, и не успели мы как следует остановиться, как «лендровер» уже направился к нам.

— Рад вас видеть, — приветствовал нас Тим, когда мы соскочили на землю. — Познакомьтесь с Сьюзен и Деборой.

В самолете было прохладно, здесь же мы вдруг окунулись в зной — ослепительный сухой неистовый зной, который бодрил, во всяком случае, больше, чем густое тепло Бахрейна. Пока мы болтали с Тимом, Сьюзен и пилотом, а четырехлетняя Дебора и двухлетний Майкл изучали друг друга критическим взглядом, подъехал еще один «лендровер», и водитель-араб вместе с индийским клерком принялись выгружать из самолета ящики с продуктами и почтовые мешки. На место привезенного груза легли другие мешки, пилот помахал нам рукой и поднялся в кабину:

— Заберу вас через три дня!

Самолет вырулил на старт и взлетел в облаке пыли. Мы расселись в двух машинах и поехали в город.

Я всегда буду благодарить судьбу за то, что увидел Абу-Даби до того, как тремя годами позже здесь начался нефтяной бум. Потому что каким Абу-Даби был тогда, такими, очевидно, были вес города в районе Персидского залива до великой нефтяной лихорадки. В «аэропорту» — ни проверки паспортов, ни досмотра багажа. Вообще никаких аэродромных служб. Взлетно-посадочная полоса была оборудована нефтяной компанией и использовалась только зафрахтованными ею самолетами. И дороги от взлетно-посадочной полосы до города тоже не было. От края солончака начинался глубокий мелкий белый песок. «Обутые» в шины низкого давления на четырех ведущих колесах, «лендроверы» на первой скорости пахали летучий песок, уйдя в него по ступицу. Впереди прямо на песке как-то неожиданно выстроилась шеренга пальм, слева от них белели стены крепости, а дальше сгрудились барасти. Проскользнув между пальмами, разгоняя голенастых кур и тощих коз, мы покатили среди лачуг и осликов, лениво жующих что-то в тени изгородей.

Извивающаяся между лачугами глубокая колея вы-вола нас на пляж к двум беленым цементным постройкам — полицейскому управлению и конторе нефтяной компании. Здесь был центр города, и здесь стояли кучками поджарые бородачи в коричневых плащах. На груди крест-накрест патронташи, к поясу на животе пристегнут кинжал в вышитых серебряной нитью, причудливо изогнутых ножнах. Проходившие мимо женщины держались непринужденнее, чем мы привыкли видеть в более северных княжествах; правда, и здесь они накрывали голову черной накидкой, но обходились без чадры.

Машины свернули на пляж и по глубокому песку проехали в восточном направлении, туда, где на краю города стоял большой цементный дом, обитель Тима.

Белые стены, прохладные комнаты с высокими потолками, ванные с кафелем и широкие веранды были скромным выражением организационных способностей большой нефтяной компании. Казалось бы, что такого: электрические лампочки, уборная с бачком, краны, из которых послушно текла вода. Но если подумать — ведь в Абу-Даби не было ни водопровода, ни электричества. Чтобы наладить водоснабжение, компании понадобилось смонтировать опреснительную установку; чтобы работала опреснительная установка, надо было построить электростанцию; чтобы доставить электрогенератор, оборудование для опреснительной установки, цемент, кафель, пришлось сооружать пристань, а потом строить дорогу, по которой все это везли на место. Мягкие кресла, пружинные матрацы, скатерти, яркие обои — все доставлено морем из Англии. Пока мы потягивали аперитив, Тим рассказал нам, как они, когда строился дом, не один месяц жили в хижинах и палатках, располагая только дождевой водой, собранной полгода назад во время зимних дождей в кое-как мытые бочки из-под керосина, и как маленькая Дебора заболела дизентерией, а уборной тогда не было…

Перед обедом мы приняли душ и переоделись. Большинство продуктов доставлялось в рефрижераторе самолетом с оперативной базы нефтяной компании на острове Дас. Однако главное блюдо, объявил Тим, разрезая чудесную на вид говядину, было местным. И лишь после того как мы похвалили вкусное мясо, он объявил, что впредь мы при желании можем хвастаться тем, что нашим первым блюдом на Абу-Даби была жареная морская дева.

Точнее, продолжал он, это дюгонь, похожее на тюленя морское млекопитающее, которое хоть и в малых количествах, но все еще водится в мангровых болотах, у побережья Договорного Омана, и встречи с которым в водах Индийского океана дали повод древним мореплавателям создать миф о морской деве.

Обед был ранним, потому что в восемь часов нам с Тимом и П. В. предстояло нанести визит правителю Абу-Даби. Так заведено в местных княжествах, и мы не собирались пренебрегать сложившимся порядком. Каждый чужеземец, прибывающий в город или в племенное становище, каждый горожанин или член племени, возвращающийся из далекого странствия, при первой возможности является к шейху поделиться новостями и изложить свое дело. Ибо шейх — правитель и покровитель своего народа, и ему положено знать все, происходящее в его владениях. Утром и вечером он проводит меджлис — открытое заседание, куда всякий может явиться, чтобы сообщить свои новости или заявить жалобу, а то и просто приветствовать правителя, выпить чашку кофе и спокойно удалиться. Теоретически этот обычай сохраняется даже в богатых нефтяных княжествах. Правда, там посетителей просеивают секретари и гофмейстеры, и вместо ритуального визита прибывающий в страну гость просто расписывается в гостевой книге, но по-прежнему вечером и утром заседает меджлис, и всякий вправе заявить о своем желании видеть правителя, хотя это желание пе всегда удовлетворяется. Здесь, в Абу-Даби, где иноземные гости все еще были редки, не посетить первый после нашего приезда меджлис было бы крайне невежливо.

И в темноте перед восходом луны «Лендровер» Тима пропахал глубокий песок, направляясь к белой громаде монаршей крепости с мерцающими в звездном свете бастионами и темными глазницами амбразур. Перед обитыми железом воротами машина остановилась. Бдительные стражники, держа винтовки наперевес, вызвали начальника караула; он открыл низкую створку и проводил нас в зал аудиенций. Здесь абудабийский шейх Шахбут поднялся с роскошного кресла в дальнем конце зала, приветствуя нас.

Шейх Шахбут оказался худощавым чернобородым мужчиной средних лет с грустноватым аскетическим лицом и живыми карими глазами. На мои воспоминания о нашей первой встрече накладывается тот факт, что несколько лет спустя, когда княжество Абу-Даби стало пожинать миллионные прибыли за нефть, шейх Шахбут проникся великой подозрительностью ко всем, включая археологов, но мое первое впечатление, и это совершенно точно, было исключительно благоприятным. Шейх проявил глубокий интерес к нашей работе и очень верно оценил трудности, подстерегающие археолога на девственной территории, а также свет, который наши исследования могли пролить на происхождение его народа и прошлое страны. Шейх знал местность, где Тим обнаружил курганы; он рассказал, что остров называется Умм ан-Нар и означает это «Матерь огня». При отце шейха на острове были найдены идолы, каменные фигуры животных, очевидно изваянные до ислама, во времена невежества. Разумеется, этих идолов немедля разбили и выбросили. Но, может быть, там найдутся еще какие-нибудь скульптуры, притом с надписями, позволяющими установить, кто их изваял. Мы сказали, что надписи не так уж важны. Чуть ли не все арабы, с которыми мы встречались, от наших рабочих до шейхов, твердо убеждены, что мы ищем либо золото, либо тарах — предметы с надписями. И мы постоянно объясняем, что предметы без надписей тоже о многом свидетельствуют. Посмотрите на медный кофейник, говорил я шейху, и вы по его форме скажете, где он сделан — в Дубае или Ниеве, на Бахрейне или в Дамаске. Если мы найдем на острове Умм ан-Нар горшок, то сможем, будь на то воля всевышнего, определить, что он был сделан в Ираке во времена излюбленного богом Авраама, и будем, таким образом, знать, что в ту пору сюда доходили корабли из Ирака. Может быть, вы найдете вещи из Ура, задумчиво произнес шейх, и я понял, что он совсем не плохо осведомлен.

Пока нам подавали горький кофе в чашечках без ручки, шейх Шахбут, с переливающимся золотом кинжалом на поясе, наклонясь вперед, уже задавал следующий вопрос. Что за люди обитали в Абу-Даби во времена невежества? Арабы? Мы ответили, что сейчас об этом еще рано говорить, надо сперва осмотреть оставленные ими памятники.

Остров Умм ан-Нар в Абу-Даби

На другое утро мы с Тимом и П. В. отправились на Умм ан-Нар. Туда было полчаса с лишком езды — сперва по глубокому песку до аэродрома, дальше по твердым солончакам. Город Абу-Даби тоже расположен на острове, отделенном от материка узким проливом, который почти совсем пересыхает во время отлива. Угроза бедуинских набегов еще недавно была вполне реальной для городов и поселков побережья, и большинство их построено с учетом возможного нападения скорее со стороны суши, чем с моря. (Так было и в прошлом, о чем говорит то, что все наши главные объекты находятся на островах — на Бахрейне, на Файлаке, теперь еще на Умм ан-Наре, — и число их будет множиться.) Сам пролив, охраняющий Абу-Даби, тоже охранялся. Прямо в воде стояла высокая круглая башня с бойницами. Вход в башню помещался высоко над водой, на стороне, обращенной к морю. Достаточно было поднять спущенную вниз веревку или лестницу, и два-три человека с мушкетами могли надежно охранять переправу. А с плоской крыши огнем подавались сигналы в крепость шейха, которая как раз прикрывает южные подступы к городу.

Теперь круглая башня покинута, и пролив пересекает узкая булыжная дамба. Но былая угроза не забыта. В конце дамбы белела современная цитадель, и подтянутые полицейские в защитной форме, с многозарядными винтовками и переносной радиостанцией, охраняли переправу от посторонних лиц. Мы предъявили паспорта и полученный от шейха пропуск и покатили по аравийской пустыне.

Ехать было недалеко. Не доезжая километров шесть с половиной до дамбы, мы рассмотрели слева, за солончаком и водой, темный горб Умм ан-Нара. Тим показал нам зеленое пятнышко на северной оконечности острова, объяснив, что это единственная пальма на всем Умм ан-Наре, и даже заверил нас, что уже видит курганы. Проехав на север по низкой известняковой гряде на материке, мы снова спустились на береговые солончаки. Прямо перед нами высился приземистый темный горб Умм ан-Нара, а между солончаками и островом стояла лодка с латинским парусом, присланная сюда ночью, чтобы перевезти нас. Однако добраться до лодки оказалось непросто. В этом месте мы впервые столкнулись с настоящими сабхами — коварными соляными ямами приморья. Только свернем на твердую по видимости соляную корку, как приходится поспешно отступать: корка начинает качаться, и колеса «Лендровера» проваливаются. В конце концов обходный маневр позволил нам выбраться на более сухой участок перед самым пляжем. Здесь мы сбросили ботинки и носки, подвернули брюки и дошли до лодки вброд.

Ширина переправы составляла от силы метров двести, но сильное приливно-отливное течение вырыло достаточно глубокое русло. Выйдя опять же вброд на берег, мы через затопляемую прибрежную низменность направились к эродированным известняковым скалам, с которых начинался собственно остров.

Умм ан-Нар невелик: не больше полутора километров в ширину и длину. В южной части его каменистый купол окаймляют невысокие утесы, и, поднявшись на плато, мы поняли, почему издалека Умм ан-Нар выглядел темнее, чем окружающие его желтые островки. Вся его поверхность была сплошь усеяна кремнем.

Мы сразу же убедились, что речь идет о природной россыпи. В Катаре мы уже наблюдали такую картину, когда гектар за гектаром покрыт плитами, обломками и осколками кремня. Кремень — продукт химического преобразования известняка, а известняк — осадочная порода, формирующаяся, как правило, на морском мелководье путем накопления раковин и скелетов морских организмов. А поскольку эти осадки откладываются горизонтальными пластами, то и кремень часто образует горизонтальные прослойки. Но если известняк — мягкая порода, легко разрушаемая ветром и дождями, то кремень почти неразрушим. Вот и вышло здесь то же, что и в Катаре: выветривание совершенно уничтожило покрывающие и подстилающие слои известняка, одновременно обнажив кремневый пласт.

Шагая по сплошному кремню, мы тотчас начали высматривать изделия из этого материала, но это было куда сложнее, чем искать иголку в стоге сена. Мы искали в стоге травинку с узелком — среди миллионов кусков кремня, обработанных природой, пытались найти кусок, обработанный человеком. Для такого поиска нужен особый глаз, я им не наделен, зато он есть у П. В., и за десять минут, что мы шагали через кремневый купол, он поднял три отщепа — осколки, отбитые при изготовлении кремневого орудия. Этого было достаточно, чтобы убедиться: человек побывал здесь задолго до нас, в далеком каменном веке.

Меньше чем через километр купол обрывается крутым склоном к покрытой жидкой травой ровной площадке. За ней местность опять повышалась, там, несколько ниже кремневого купола, где мы стояли, простиралось известняковое плато, и там не было недостатка в творениях человеческих рук. В его западной части низкая стена обозначала местоположение хауза — искусственного водоема, вырытого, как нам рассказывал шейх Шахбут, во времена его деда для сбора дождевой воды. Когда шел дождь (а шел он не каждый год), жители Абу-Даби отправлялись на лодках на Умм ан-Нар и наполняли бочонки водой из хауза. Рядом со стеной стояла низкорослая пальма — единственное дерево на острове. Всю остальную поверхность плато занимали курганы — горки беспорядочно наваленного камня. Их было не менее полусотни, по большей части довольно маленькие, однако некоторые достигали двадцати метров в ширину и почти двух — в высоту.

Мы быстро зашагали через нижнюю площадку к плато с курганами, но на полпути Тим остановил нас, чтобы показать фундамент маленького квадратного строения, возле которого зияла непонятная яма. Тим предложил нам заглянуть в нее, добавив, что яма естественного происхождения — вымытый в известняке котел, на дне которого есть вода. Правда, она непригодна для питья, но другой сейчас на острове нет, а когда-то она, возможно, была пресной.

Тим весело прыгнул в яму, и, заглянув с опаской через край, мы увидели, что он стоит на возвышающейся метра на полтора над водой горке щебня. Осторожно последовали за ним и, когда после яркого солнца глаза привыкли к царившему внизу сумраку, рассмотрели свод, спадающий к подножию осыпи, на которой мы сгрудились. Не без опаски спускаясь по щебню, мы слышали, как срывающиеся из-под наших ступней камни с бульканьем ныряют в воду. Узкая темная лужа между осыпью и стеной манила прохладой и кажущейся свежестью, однако вода вязала рот. Насыщенная щелочью, она даже при самой большой нужде не годилась ни для людей, ни для животных. Мы полезли обратно вверх по осыпи и выбрались из ямы на жаркий воздух, жмурясь от полуденного солнца.

Поднявшись затем на плато, мы очутились на голой скале с редким слоем щебня и единичными промоинами, присыпанными песком. По краям плато эрозия выгрызла большие глыбы и выточила карнизы, так что найти место для подъема оказалось неожиданно трудно, хотя весь перепад высот составлял неполных два метра.

С виду курганы не представляли ничего особенного. Беспорядочно разбросанные каменные холмы разной величины, довольно низкие относительно своего диаметра, ничем не отличающиеся от таких же курганов любого периода и любой культуры в любом конце света. У двух курганов побольше просматривалась кольцевая стена, но из этого еще ничего не следовало. Погребальные холмы очень часто окружены каменным кольцом, выложенным до начала строительства, чтобы обозначить конечный периметр. Такая ограда предохраняет курган от оплывания, а заодно придает ему более правильную форму и внушительный вид. Так что кольцевые стены скорее правило, чем исключение. Просто со временем материал все равно сползает, накрывая стену, из-за чего ее не сразу обнаружишь.

Кладка вокруг двух больших холмов отличалась превосходным качеством. Она состояла из тесаных известняковых блоков высотой сантиметров тридцать и длиной поменьше метра. Наружная грань — выпуклая, соответственно окружности кургана; боковые грани обтесаны так, чтобы плотно прилегать друг к другу. Внешний вид сооружений явно заботил строителей, хотя по тому, как беспорядочно громоздились камни над стенами, этого нельзя было сказать.

И мы не могли утверждать, кто именно и когда сооружал здешние курганы. Ни на самих курганах, ни вокруг них нам не встретились черепки, которые могли бы что-нибудь подсказать. Правда, это был по-своему обнадеживающий признак: видимо, никто не покушался на могилы с тех пор, как они появились. Об этом же говорило отсутствие на макушках курганов ям, которые так удручали нас на бахрейнских некрополях, красноречиво свидетельствуя о разграблении погребальных камер. Если бы только мы добыли средства на раскопки, уж наверно внутри обнаружили археологические свидетельства, которых тщетно искали снаружи.

Мы прошли к пальме, чтобы посовещаться и осмотреть хауз — большую продолговатую яму с потрескавшимся сухим глиняным дном и с оштукатуренными стенами, на которых благочестивые мусульмане начертали имя Аллаха Милосердного и Милостивого. Близился вечер, мы уже почти три часа бродили под палящим солнцем между курганами. П. В. объявил решение: холмы несомненно погребальные, и могилы в них несомненно доисламские. Конструкция и размеры обличают незаурядное старание, что само по себе удивительно на безводном островке у безводных берегов, за сотни километров от любых других известных доисламских объектов. Судя по тому, что в одном месте точившая плато эрозия наполовину разрушила один курган, возраст погребений довольно значителен. Словом, тут явно стоит копать, вот только возможности организовать раскопки не предвидится, заключил П. В.

Сколько разных вариантов мы ни перебирали, становилось только яснее, что на Умм ан-Наре нам копать не под силу. Оборудовать и снабжать лагерь на этом острове — это же целая самостоятельная экспедиция. Продукты и рабочих надо будет ежедневно возить из города Абу-Даби, причем многое, в том числе, вероятно, даже, воду, придется доставлять из Дубай — ближайшего города с приличным рынком, а это добрых полтораста километров. Словом, дорогостоящая затея, а денег у нас нет. На Бахрейне, в Катаре и в Кувейте нас субсидировали шейхи и нефтяные компании, поскольку все эти три страны разбогатели на нефти. Но субсидировали для работ на своей территории, а не в Абу-Даби. Просить у шейха Шахбута денег, которых у него нет, бесполезно. Конечно, нефтяные компании достаточно богаты; за спиной у Тима стоит «Бритиш петролеум», а концессия на материке принадлежит компании, подконтрольной моим бывшим работодателям — «Ирак петролеум». Но сейчас обе компании только ведут разведку, вероятно, еще не один год все записи в их гроссбухах будут в графе «расходы», и пока они не в состоянии окупать собственных затрат, нечего ждать, чтобы они взялись покрывать наши. С сожалением мы были вынуждены заключить, что объект многообещающий, однако копать его под силу лишь более богатому музею с собственными независимыми ресурсами.

Оставалось ответить еще на один вопрос. Где жили люди, которых хоронили в этих холмах? Вряд ли где-нибудь вне острова, и скорее всего поблизости от воды. Мы снова выстроились редкой цепочкой и направились вдоль берега к перевозу.

Пересекая невысокий каменистый мыс всего в сотне метров от плато с курганами, я заметил, что мои ботинки погружаются глубже обычного в засыпавший впадины песок. Весь грунт здесь был каким-то другим, и я принялся копать его ледорубом, который кажется столь неуместным в тропиках, но как нельзя лучше исполняет роль шанцевого инструмента. В каких-нибудь нескольких сантиметрах от поверхности я наткнулся на золу, перемешанную с кусочками костей животных и с немногочисленными черепками, лишенными каких-либо характерных черт. Это были явные следы поселения, и я подозвал Тима и П. В. Поскольку нам следовало вернуться домой до захода солнца и быстрого наступления тропической ночи, на исследование оставалось мало времени, но и беглого осмотра мыса оказалось довольно, чтобы обнаружить почти полностью погребенные ряды каменной кладки. Несомненно, здесь находилось поселение, вот только оставалось неясным — относится ли оно к той же неизвестной нам поре, что и курганы. Потому что и тут на поверхности не оказалось ни черепков, ни каких-либо других предметов, а копать у нас не было времени. Придется селению, как и курганам, ждать, когда кто-нибудь сможет организовать экспедицию…

Солнце опускалось все ниже, и мы устало брели по пляжу. Наконец показалась лодка, ожидавшая нас у южного берега острова, мы дошли до нее вброд, пересекли пролив, сели на «лендровер» и в сгущающихся сумерках покатили домой.

Вечером за аперитивом нам было что порассказать друг другу. На долю Вибеке и Сьюзен вместе с детьми тоже выпал насыщенный день. Во второй половине дня молодая супруга шейха Мириам пригласила их к себе в ту часть дворца, где помещался гарем и куда мужчины не допускаются. Воспроизвести здесь рассказ Вибеке о жизни семейства шейха означало бы посягнуть на секретность, которой арабы окружают свои домашние дела. Но я не совершу греха, опровергнув широко распространенное представление о гареме как о средоточии интриг, недовольства, сальности и секса. Вибеке нашла, что жена и сестры шейха — веселые и очаровательные собеседницы, живо интересующиеся жизнью в Дании. Ее удивило, что они даже дома не снимают черных масок, а они были столь же удивлены и посчитали даже неприличным, что европейские женщины не закрывают лица. Вибеке с гордостью показала мне маску, подаренную ей Мириам, чтобы моя жена могла хотя бы в ее доме соблюдать приличия.

Мы провели в Абу-Даби еще два дня, вместе с Тимом обследуя аравийский материк за прибрежными солончаками. Здесь простирались белые волны песчаных дюн и низкие известняковые гряды, и пустынностью этот край превосходил даже Катар. Нам не встретился обработанный кремень, не было также пирамидок и курганов. Только пересекая во время наших странствий путь к расположенному внутри материка оазису Бурайми, увидели мы признаки человеческой деятельности: полустертые следы автомобильных шин, разбросанные кости верблюдов, выбеленные солнцем, а изредка вдали мелькали сами караваны — впереди человек, позади человек, посредине пять-шесть верблюдов с грузом дров из Бурайми, от которого до побережья пять суток хода.

На второй день мы постарались вернуться пораньше, потому что вскоре после полудня ожидали прибытия самолета. Однако тот не появился, и радио в канцелярии Тима сообщило, что он задержался на острове Дас из-за неполадок с мотором. Мы продолжали ждать с упакованными сумками, укрощая своих непоседливых отпрысков. Солнце склонилось к горизонту, и уже перед самым закатом поступило сообщение, что неисправность устранена и самолет вылетает за нами. На закате машина отвезла нас по глубокому песку на аэродром. Пока мы вслушивались, стараясь уловить гул авиационного мотора, Тим из диспетчерской будки вызывал пилота по радио. Смеркалось, между тем абудабийский аэродром не был оснащен посадочными огнями и оборудованием для ночной посадки. Глядишь, когда совсем стемнеет, придется летчику поворачивать обратно на Бахрейн… Наконец Тим связался с ним. Голос летчика звучал весело и бодро. Через десять минут он будет у нас и попробует сесть. Темнота сгущалась с нервирующей быстротой, мы уже не различали бочек, обозначающих конец взлетно-посадочной полосы. Тим отправил туда две машины, велев водителям осветить полосу фарами, и пять минут спустя мы услышали гул самолета, а затем и увидели, как он парит у нас над головами, словно огромная ночная птица. Вот заложил вираж, пошел вниз, пронесся над самой кабиной одного из «лендроверов», автомобильные фары посеребрили снизу крылья и фюзеляж, и самолет совершил идеальную посадку.

Пока пассажиры с острова Дас — четверо невозмутимых бедуинов со своими одеялами — сходили на землю, мы попрощались с Тимом и поднялись в самолет. Нам предстоял долгий ночной перелет до Бахрейна.

В этом году, занятые исследованиями в отдаленных концах Персидского залива, мы не успели толком посмотреть, как идут дела на Бахрейне, а уж о Катаре и говорить не приходилось. А потому два дня спустя П. В. отправился с запоздалым визитом в Катар; тем временем я постигал, что делается на наших бахрейнских раскопах.

Как раз в этом году все раскапываемые нами здания стали обретать четкие формы. За рвом португальской крепости, где П. В. в 1954 г. прошел свой первый шурф до «ванн-саркофагов», теперь, четыре года спустя, простирался обширный раскоп шириной около двадцати и глубиной почти семь метров. На этой площадке на четыре с половиной метра возвышались стены нашего предполагаемого дворца, с полностью расчищенным большим залом, который на деле оказался просторным двором. В юго-восточном углу раскопа, в начале узкой улочки, протянувшейся вдоль южной стены, зиял проем монументального портала. Полукруглая выемка в стене и подпятный камень с большим отверстием свидетельствовали, что деревянный опорный столб был изрядной толщины, что давало ему возможность выдержать вес массивных ворот. Недаром размеры проема (ширина — всего метр двадцать, зато высота до перемычки два метра семьдесят) почти совпадали с размерами Балаватских ворот Салманасара III в Ассирии. Ворота Салманасара были деревянными, обитыми бронзой; ныне эта бронзовая обшивка с рельефами ассирийских воинов составляет одно из сокровищ Британского музея. Здесь бронзы не было, однако общее сходство служило новым свидетельством в пользу нашей предположительной датировки «дворца» ассирийским периодом. Может быть, и в самом деле правитель Дильмуна Упери ступал на массивный каменный порог, на котором теперь стоял наш нивелир.

За северной городской стеной, бывшей до той поры моим личным объектом, Ханс Берг расчищал дома на восточной стороне улицы с колодцем. Они состояли, из маленьких помещений с каменными стенами, подчиненных тому же прямоугольному плану, что и сама улица. Направление стен либо строго север — юг, либо строго восток — запад. Помещение, примыкающее к городской стене, представляло незаурядный интерес. Здесь находился еще один колодец, а за ним, в толще стены, ступеньки вели вверх к несохранившемуся парапету. Видимо, это было караульное помещение, где отдыхала свободная от дежурства смена. А колодец снабжал водой часовых, несших сторожевую службу под жарким солнцем на бастионах.

Я надеялся, что здесь снова будут найдены печати, но Ханс меня ничем не смог порадовать. Зато Педер Мортенсен и Хельмут Андерсен с гордостью предъявили мне типичную печать с точками и окружностью. Печать была из Барбара — доказательство того (если еще требовались доказательства), что Барбарский храм и «барбарские» слои города относятся к одной и той же культуре.

Поехав смотреть барбарский раскоп, я с трудом узнал его. Вся южная сторона храма расчищена; стены чередующихся террас, увенчанных храмом, видны на всю длину. Стоя у подножия каменной лестницы, ведущей на террасу второго горизонта, я высоко вверху видел край мощеного дворика с алтарем и постаментом в центре. Это был тот самый храмовый дворик, куда я четыре года назад смотрел вниз с макушки засыпавшего храм холма. Ныне он очутился далеко-далеко вверху. Похоже было, что Барбарский храм — и впрямь погребенный песком зиккурат. Когда строился храм, место, где я сейчас стоял, очевидно, находилось на уровне поверхности острова; теперь же я оказался на три метра ниже пустыни. За четыре тысячи лет, истекших со времени строительства, на Бахрейне отложился трехметровый слой песка… Что еще может таиться под таким покровом?

Может, Барбарский храм — лишь часть куда более обширного комплекса? Мне всегда казалось невероятным, чтобы храм стоял в полном одиночестве На открытом месте в пяти километрах от нашего города у Кала’ат аль-Бахрейна. Естественнее представить себе, что он высился над другим городом, все остальные строения которого поглощены песками. Нам до сих пор неизвестно, верна ли эта догадка. Мы просто не решились копать за пределами храма. Ведь выйди мы на другой город, наших ресурсов недостало бы, чтобы раскапывать его. Во всяком случае, до тех пор, пока мы не управимся с первым городом. А до этого мог еще пройти не один год.

Раскопанные нами части городища у Кала’ат альБахрейна казались огромными, откуда ни смотри: будь то с верхнего края или со дна раскопа, и расчищенные здания выглядели весьма внушительно. А поднимись на вал крепости и посмотри на телль оттуда, и две выемки в холме покажутся мизерными. К юго-западу и особенно к востоку от наших раскопов простирались нетронутые откосы телля. Под ними могло скрываться что угодно. Можно ли быть уверенным, что мы копаем там, где надо? В самом ли деле «дворец Упери» — главное здание города IV ассирийского периода? Или, начни мы копать в любом другом месте, нам встретились бы не менее внушительные постройки? И где располагались дворцы крупных коммерсантов, о которых говорят урские таблички, датируемые на целое тысячелетие раньше? А промежуточный между этими двумя точками город III касситского периода все еще был представлен только мусорными ямами. Между тем жители этого города, наверное, тоже строили храмы и дворцы.

Вот когда я осознал, как сильно повезло исследователям, копавшим города Двуречья и долины Инда. В Месопотамии в каждом городе бросается в глаза зиккурат, ступенчатая башня из кирпича, обозначая место, где сосредоточены главные храмы и дворцы, а также царские погребения. В индских городах Хараппа и Мохенджо-Даро сразу же видишь цитадель, возвышающуюся над жилыми кварталами, чуть в стороне от них. Здесь же на поверхности подобных ориентиров не было.

Правда, в свое время нас осенило, что сама португальская крепость могла быть сооружена поверх древней цитадели или даже зиккурата, и Пауль Кярум два года копал глубокий шурф внутри стен крепости, рядом с лагерем. Мы обнаружили довольно аккуратное здание нашего «эллинского» периода, соответствующего городу V, вышли почти точно на ванную комнату и уборную, но ниже ничего существенного не нашли. Там были жилые слои нашего «барбарского» города, с характерным мусором, но никаких построек, если не считать невзрачные стены на самом дне. Важных зданий тут пе оказалось.

В известном смысле наши работы у Кала’ат аль-Бахрейна были наполовину завершены. Мы знали теперь, сколько всего городов сменило здесь друг друга, установили примерную датировку и основные характеристики каждого из них. Мы исследовали историю нашего объекта по вертикали вглубь. Теперь надо было изучить его историю по площади вширь — размеры, планировку, важнейшие черты облика каждого из семи городов. Огромная задача — работа для имеющего твердый статус археологического учреждения, снаряжающего ежегодные экспедиции в составе двадцати-тридцати специалистов. И ведь это было лишь частью нашей деятельности, расширявшейся с ужасающей быстротой. Чтобы довести до конца раскопки Барбарского храма, даже если мы предусмотрительно воздержимся от поисков тамошнего города, понадобится еще не один сезон работ. Помимо этого Катар год от года поставлял нам все новые и новые стоянки с кремнем, и П. В. отправился туда, чтобы подготовить систематическое исследование каменного века всего полуострова — работа на три-четыре года для трех-четырех человек. Кувейт обещал стать вровень с Бахрейном: там намечался ряд объектов, требующих самого серьезного внимания.

А теперь еще Абу-Даби. Я по-прежнему не видел для нас возможности организовать раскопки курганов Умм ан-Нара. Вместе с тем было бы жаль пренебречь единственным известным древним объектом на Оманском полуострове. Может быть, через год-другой четыре-пять человек из нашей группы вырвутся туда в выходные дни на самолете нефтяной компании и успеют раскопать какой-нибудь курганчик поменьше, прежде чем возвратиться к текущим работам на Бахрейне…

И тут в один прекрасный день к нам явились гости. Вообще-то ничего неожиданного в этом не было: наши раскопки давно стали в ряд достопримечательностей острова. Не только сами бахрейнцы толпами наведываются к нам, приезжих тоже частенько везут осмотреть древности Бахрейна, и в гостевой книге нашего лагеря накопилось изрядное количество автографов разных знаменитостей. На сей раз речь шла о двух видных деятелях, которые пожелали остаться анонимными. Пока я водил их по раскопам, они заметили, что провели несколько дней в Абу-Даби, и Тим возил их к курганам на Умм ан-Наре.

— Он говорил, что вы очень хотели бы раскопать эти холмы, — добавил один из моих гостей. — Сколько денег вам нужно на полевой сезон в тех местах?

Я быстро прикинул в уме. Допустим, три человека… Надо построить на острове барасти… Нанять машину и водителя, чтобы возить местных рабочих, подбрасывать провиант и воду… Рабочих понадобится человек десять-двенадцать… Питание, билеты на самолет, оплата багажа, страховка…

— Думаю, за один сезон мы могли бы уложиться в две тысячи фунтов, — ответил я.

На этом разговор окончился.

Но когда две недели спустя мы свернули лагерь и в конце апреля я возвратился в Орхус, на моем рабочем столе лежало письмо от наших двух знатных посетителей. В нем говорилось: если мы сможем получить разрешение шейха Шахбута копать на Умм ан-Наре, они готовы выделить нам две тысячи фунтов.

Итак, мы все-таки будем искать Макан!