В поисках Дильмуна

Глава четырнадцатая ПУСТОЙ УГОЛ

Эта экспедиция в Бурайми оказалась второй по счету. В седьмой (и пока последний) раз я наведался туда в 1968 г. А первое знакомство состоялось в 1959 г. — первом году раскопок на Умм ан-Наре.

Тогда мы с П. В. прилетели на Умм ан-Нар с Бахрейна посмотреть, как идут работы, и в первый же вечер нанесли визит правителю Абу-Даби. Только что начался месяц рамазан, когда правоверные мусульмане стран Персидского залива не едят, не пьют и не курят от восхода до заката, поэтому шейх Шахбут принимал после наступления темноты.

На другой день мы добрались до раскопов и смотрели, как дюжина поджарых смуглых оманцев трудилась па холме, оттаскивая камни и полные корзины земли; в это время вдали, на венчающей остров темной гряде, показался человек. Он шел со стороны лагеря и перевоза, и когда приблизился, мы узнали Иэна Катберта — высокого, атлетически сложенного шотландца, который сменил Тима на посту представителя нефтяной компании. Подойдя, он отвел нас в сторонку и предупредил:

— Через полчаса ждите знатных гостей. Сам правитель хочет взглянуть на ваши находки.

Эта новость нас не смутила. Мы еще на Бахрейне привыкли к тому, что шейхи живо интересуются нашей работой, и по беседам с Шахбутом знали, что он пристально следит за раскопками. Над вопросом, чем потчевать посетителей, не надо было ломать голову: во время рамазана предлагать среди дня гостю кофе или что-либо съестное просто невежливо. А потому мы стали спокойно ждать и, увидев вскоре спускающихся по откосу людей в белых одеяниях, пошли к ним навстречу.

Визит продолжался около получаса. Шейх Шахбут проявил большую заинтересованность, строил догадки о том, что за люди во «времена невежества» основали селение и сооружали гробницы на входящем в его владения острове. С ним были два сына — Саид и Султан — и брат Зайд, высокий, худой, широкоплечий мужчина с орлиным профилем истинного бедави[50] и холеной черной бородкой. Зайд специально спустился на побережье на время рамазана, обычно же он исполнял обязанности наместника в селениях оазиса Бурайми. Знаменитый охотник и воин, Зайд пользовался большим влиянием. Особенно прославила его одна история. Когда Саудовская Аравия в конце 40-х годов заявила о своих претензиях на Бурайми, шейху Зайду посулили десять миллионов долларов, если он признает эти претензии и передаст оазис саудовцам. Он отказался и в 1955 г. участвовал в изгнании саудовского отряда, захватившего одно из селений в оазисе[51].

Зайд не меньше своего брата интересовался раскопками и внимательно слушал наши объяснения, которые Иэн без запинки переводил на арабский язык. Было, однако, ясно, что в глазах Зайда ничто в абудабийском приморье не шло в сравнение с достопримечательностями подвластной ему территории. Осмотрев наш некрополь, он что-то сказал Иэну.

— Шейх Зайд говорит, если хотите увидеть сотни таких курганов, — перевел Иэн, — приезжайте в Бурайми.

Мы с жаром ответили, что именно об этом и мечтаем. На том разговор закончился, и через несколько дней мы с П. В. вернулись на Бахрейн.

А через неделю нас посетил бахрейнский коллега Иэна, управляющий местным филиалом «Бритиш петролеум». Он сообщил, что в соответствии с пожеланием шейха Зайда абудабийский филиал устраивает для нас поездку в Бурайми, и выразил надежду, что мы сможем отправиться туда в скором времени. Предварительно для нас забронированы места на самолете, вылетающем в Абу-Даби через два дня.

В итоге 17 марта мы с П. В. после короткого визита на Умм ан-Нар отправились в. роскошное путешествие, какое способна организовать лишь нефтяная компания. Наш караван состоял из двух больших «лендроверов» фургонного типа. С нами ехали только переводчик, повар и два водителя — Садык (так состоялось наше первое знакомство с ним) и его брат Рашид. Таким образом, мы могли привольно расположиться каждый в своей машине, а повар и переводчик занимали задние сиденья рядом с нашим багажом, одеялами, матрацами, канистрами с водой и бензином, а также запасом продуктов, которого хватило бы на целый полк. Причем это был аварийный запас на случай, если мы не будем вовремя поспевать в условленные пункты, где нас ждет «настоящее» питание. Через несколько дней мы обнаружили к тому же, что повар предусмотрительно везет с собой тщательно завернутый в материю полный обеденный сервиз на двоих — глубокие и мелкие тарелки всех размеров и прочее, и прочее. Правда, сервиз ни разу не понадобился.

Мы двигались на юго-восток, углубляясь в необозримые просторы Пустого Угла. Но сначала нам надо было преодолеть приморские солончаки, которые во время прилива превращаются в непроходимое болото. Скелеты брошенных машин, увязших по самый кузов в пропитанной солью грязи, служили одновременно предупреждением и вехами на едва различимой колее. Вспоминая Оманда — каменную веху у гати викингов в Ютландии, — я говорил себе, что здесь тоже не помешала бы деревянная гать.

По острому плитняку, по выступам присыпанного песком известняка мы поднялись на береговой уступ и оказались на мелком рыхлом песке. Садык виртуозно работал переключателем скоростей, штурмуя подъемы па малых оборотах и несясь во весь опор на спусках. Около часа «пахал» он так песчаные склоны, потом достал из кармана пачку сигарет, задумчиво повертел ее, наконец решился и закурил. Я с облегчением последовал его примеру, закурив длинную индийскую сигару излюбленной мною в то время марки. Пока длится рамазан, истинный мусульманин не станет курить днем, однако правило, запрещающее курить, есть и пить, допускает исключения для детей, больных и благонамеренных странников. Очевидно, Садык отнес нас к разряду последних.

Час за часом катили мы по песку, иногда перемежаемому твердыми солончаками на месте древних озер. Попадались также участки гравия, а кое-где широколиственные кустарники, укоренившись на песке, собрали вокруг себя плотные барханы.

В одном таком районе со скудной порослью, обогнув бархан, мы увидели возле кустов красный пикап. В его тени сидело пятеро арабов. Мы остановились, один араб подошел к Садыку и что-то сказал. Садык вылез из кабины, прошел к пикапу, поднял его капот и стал ковыряться в моторе. Пожал плечами и вернулся к нам.

— Динамо не работает, — сообщил он. — Нет искры.

На наши вопросы он ответил, что пикап выехал из Бурайми и стоит здесь уже около суток. Кроме нас, с утра никто здесь не проезжал.

— Может, нам надо как-то помочь этим людям? — воскликнули мы, когда Садык включил мотор, собираясь ехать дальше.

Он объяснил, что обещал передать, владельцу пикапа, когда мы доберемся до Бурайми, чтобы тот со следующей машиной, которая поедет в эту сторону, прислал другое динамо, если оно найдется.

— А как у них с продуктами, с водой? — спросил я. Садык пожал плечами.

— Продуктов нет, а вода в радиаторе, — небрежно бросил он, потом добавил: — В километрах пяти отсюда есть бедуинский колодец.

Я подумал о нашем грузе запасного провианта.

— Но ведь у нас и продукты, и вода!

— Как прикажете, — ответил Садык и что-то сказал нашему повару.

Тот долго рылся в ящиках с припасами и наконец вручил предводителю застрявшего отряда банку ананасов. Араб принял дар, пожал нам руки на прощание, вернулся к своей машине, сунул банку в багажник и снова сел на корточки рядом с товарищами.

Мы продолжили свой путь. Никого, кроме меня и П. В., это происшествие не взволновало. Для абудабийских арабов пустыня — родной дом, поэтому они не усмотрели ничего страшного в том, что застряли в песках, где не чаще раза в неделю проходила попутная машина. Рано или поздно их подберут, ибо бог милостив. А до тех пор они прокормятся дарами пустыни, будь то съедобные корни, ящерицы или оставленная нами банка ананасов. И конечно, ни того, ни другого, ни третьего они не станут есть до захода солнца — ведь они сидят на одном месте более суток, стало быть, странниками их не назовешь.

По мере нашего продвижения менялся цвет песка. На побережье он был белым, и в лучах солнца казалось, что нас окружают безбрежные снега. Постепенно он стал красно-коричневым — пошли знаменитые красные пески центральной пустыни. И песчаные гряды приняли серповидную форму, как положено настоящим барханам. Причем барханы становились все выше и круче. Мы взбирались чуть ли не по отвесным склонам, наверху круто поворачивали и метров сто мчались вдоль гребня, после чего скользили вниз по другому, не менее крутому склону. Время от времени Садык сигналил, и тогда мы с ходу переваливали через бархан напрямик. Сигнал предназначался встречным водителям на случай, если кому-то придет в голову таким же манером штурмовать бархан с другой стороны. Разумеется, нас все равно не услышали бы, но бог и впрямь был милостив.

На макушке очередного бархана Садык показал вдаль рукой, в которой держал сигарету:

— Хафит.

Присмотревшись, я увидел на горизонте длинный темный горб. Он казался очень далеким и очень высоким: Джебель-Хафит, западный отрог Оманских гор, на-писающий с юга над оазисом Бурайми. И по мере того как мы, приближаясь к нему, стали различать светотени на грядах, я понял, что уже люблю Бурайми.

Я вырос в горах, но среди зеленых лесов и долин Дании научился обходиться без них и даже не скучаю, пока не увижу. Внезапно все становится на место, передо мною снова мир, на который смотришь снизу вверх, а не сверху вниз, я чувствую, что скалы и расселины — необходимый элемент ландшафта, бросающий вызов сердцу, легким, сухожилиям и воле человека.

Мои мысли все еще были окутаны поэтическим туманом, когда мы, одолев самый высокий бархан на своем пути, начали спуск к Бурайми. До цели было еще далеко. По-прежнему впереди простирались пески, но теперь уже невысокими волнами, с кустарником и пучками травы, а кое-где из песка торчали наполовину засыпанные акации. Мы все чаще пересекали ослиные тропы и даже следы от колес других машин. А когда участились заросли акации и тамариска, нам встретились первые верблюды, которые обгладывали нижние ветви деревьев.

В моем представлении верблюд всегда был домашним животным, связанным с пустыней. И встречавшиеся нам на пути к Умм ан-Нару длинные караваны с грузом хвороста для города Абу-Даби полностью отвечали этому представлению. Но когда я здесь увидел их не на привязи, а пасущимися на воле среди деревьев, до меня дошло, что настоящая обитель верблюда — саванна, что он по своей природе листоядное животное, чья шея, как и у жирафа, лучше приспособлена к тому, чтобы тянуться вверх, а не нагибаться вниз. В этой местности, все больше напоминавшей мне некоторые ландшафты Восточной Африки, верблюд как бы занимал экологическую нишу жирафа, здесь явно была его истинная родина. Двумя годами позже мы обнаружили свидетельства, говорящие в пользу этого заключения.

Теперь мы ехали уже по хорошо накатанной колее среди покрытых жиденькой травой барханчиков. Впереди на горизонте и справа на фоне громады Джебель-Хафит возникли макушки пальм, сплошной массив темной оливковой зелени. А перед пальмами, едва различимые в окружении желто-коричневого песка, тут и там сгрудились глинобитные постройки. Это были селения; всего их в оазисе насчитывалось семь, и четыре были подчинены абудабийскому шейху Зайду. Остальные три входили в состав Оманского султаната. По соседству с селениями и между ними возвышались желтые крепости из сырцового кирпича — некоторые совсем развалились, другие оплывали, образуя бесформенные глиняные телли, но были и совершенно целые, и над ними развевался говорящий об их принадлежности флаг — красный Маската[52] или красно-белый Абу-Даби. Подъехав к одной из абудабийских крепостей, мы остановились. Прибыли!

На наш вопрос, можно ли видеть шейха Зайда, одинокий сонный страж, приоткрыв глаза, ответил, что все спят. Рамазан, и до вечера еще далеко… Мы сказали, что подождем, но страж вызвал начальника караула, и нашему взору предстал, позевывая, стройный молодой человек с аккуратной бородкой.

— Шейх Тахнун бин Мухамед бин Халифа, — шепотом сообщил нам Садык, и мы поняли, что нам оказана высокая честь.

Шейх Мухамед бин Халифа и его семейство пользуются почетом в Абу-Даби. Сам шейх Мухамед достиг уже преклонного возраста, но в молодости он лично убил узурпатора, свергшего с престола и изгнавшего его дядю, который был дедом Зайда и Шахбута. Вместо того чтобы самому занять престол, как было заведено в таких случаях, он вернул из Шарджи законного правителя. От этих преданий о черной измене и неподкупной верности веяло средневековьем — как и от четырехугольных крепостных стен с дремлющими на насестах соколами. Но страж был вооружен самозарядной винтовкой, и в тени редких пальм стояли четыре зеленых джипа…

Тахнун проводил нас в зал приемов, предложил сесть на подушки у стен и хлопнул в ладони. Тотчас появились слуги с фруктами на подносах. Мы попробовали протестовать: рамазан, солнце еще не зашло, не положено есть.

— Нет-нет, — строго ответил молодой шейх. — Вы христиане. Вам религия не запрещает.

Мы немного перекусили и выпили по чашечке кофе, после чего Тахнун вызвал человека и поручил ему проводить нас до гостевого дворца шейха Зайда. Мы сели в машины и поехали.

Гостевой дворец располагался за крайним на юге оазиса селением Аль-Айн, венчая голый бугор наподобие зиккурата, так что его было видно издалека. Это последняя из крепостей Бурайми, сооруженная в чисто обо-решительных целях. Три этажа, окна только в верхнем этаже, на нижних этажах — узкие бойницы для винтовок. Единственная дверь открывала доступ на крутую узкую лестницу, для обороны которой было достаточно одного человека. Перед входом стоял страж; двое из слуг Зайда встретили нас и отнесли наверх наши постельные принадлежности.

Пока слуги под руководством нашего повара приводили в порядок отведенное нам помещение с толстыми стенами, мы с П. В. поднялись по крепкой деревянной лестнице на плоскую крышу. Отсюда открывался вид на всю южную часть оазиса.

Почти у наших ног простирались сады Аль-Айна. Углубленные в землю, они напоминали нам источники в бахрейнской пустыне, защищенные от песков высокой оградой. Но здешние сады занимали обширную площадь, в общей сложности около двухсот пятидесяти гектаров. Над яркой зеленью овощей и люцерны возвышались разделенные надлежащими промежутками финиковые пальмы, чьи макушки над защитными стенами мы видели, когда подъезжали к оазису. А вот источников здесь не было, эти сады орошались канатами — подземными водоводами, с которыми мы впервые познакомились на Бахрейне. Глядя вниз, можно было проследить направление нескольких водоводов по напоминающим дымовую трубу невысоким сооружениям — колодцам над водоводами. Водоводы брали начало от подземных источников на окружающих возвышенностях, и один из них тянулся прямо под нами. Пока мы смотрели, кто-то из слуг Зайда вышел из крепости с ведром на длинной веревке, чтобы набрать воды нам для умывания.

За садами, дальше к югу, высились горы Джебель-Хафит. От дворца до их подножия было километров семь-восемь, но от северной оконечности массива протянулись в нашу сторону две расходящиеся цепочки крутых скал, и селение Аль-Айн с его садами располагалось в устье разделяющей эти гряды глубокой долины. На севере рельеф был более ровный, за округлыми песчаными холмами вплоть до далеких Маскатских гор простиралась гладкая равнина с редкими деревьями. Темные купы пальм на северо-западе обозначали местоположение других селений — Хамаса и Эль-Бурайми, расположенных уже на территории Маската.

Пока мы изучали пейзаж и пытались определить, какой из песчаных холмов может быть древним теллем, солнце склонилось к барханам на западе, и наш переводчик крикнул, чтобы мы спускались — явился посланец от шейха Зайда. Посланец передал нам приглашение прибыть после вечерней молитвы и окончания дневного поста к шейху на обед.

Через два часа после захода солнца мы сели в машину и в темноте направились к дворцу Зайда. Около притаившегося во мраке селения нам встретилась другая машина, которая ехала в сторону гостевого дворца. Мы остановились, и нас окликнули на датском языке. Это были только что приехавшие из Умм ан-Нара Андерс, Могенс и Рисгорд.

Вообще-то мы ждали их, так как было условлено, что они догонят нас, если смогут договориться с водителем, в чем они вовсе не были уверены, ведь Халифе предстояло ехать без сопровождения другой машины. Его пикап, хотя и достаточно мощный, не имел переднего привода. Притом половину пути они должны были проделать в темноте, потому что могли выехать лишь после того, как закончится рабочий день. Мы ни на миг не забывали, что Бурайми — край света, что здесь до недавнего времени «не ступала нога белого человека», во всяком случае, за последние сто лет до этого оазиса добирались не больше двух европейцев, и мы с должным почтением относились к пустыне — этому Великому Незнакомцу.

Нам следовало знать, что наше почтение не разделяют ни Халифа, ни Садык, ни кто-либо другой из этих «гонцов пустыни», отцы которых водили по пескам верблюжьи караваны во все концы и которые сами осваивают те же пути на своих пикапах и «лендроверах». Не сомневаюсь, что Халифа пришел бы в ужас, предложи ему проехать от Лонг-Бича до Манхэттена, а вот ночное странствие в Пустом Углу Аравии без сопровождения его нисколько не страшило.

Впрочем, пассажирам, сидевшим в открытом кузове, пришлось несладко. Они были все в пыли, полузадохнувшиеся и полуослепшие от песчаных вихрей… Тем не менее они развернули свою машину и последовали за нами во дворец Зайда. Кто-кто, а уж он-то, наверное, привык видеть отмеченных пылью и тяготами странствия гостей.

Зайд встал, приветствуя нас, и вместе с ним поднялись его приближенные. Он показался мне выше ростом и шире в плечах, чем при встрече на Умм ан-Наре. На нем был, как у рядового бедуина, коричневый плащ, простой головной платок. Только висящий в центре пояса кинжал с золотой рукояткой обличал влиятельное лицо, да еще такие признаки, как почтительное отношение к нему со стороны окружающих и его собственная открытая улыбка и оценивающий взгляд. И ведь шейха окружала не какая-нибудь подобострастная свита, это были настоящие воины, исполненные чувства собственного достоинства.

Преобладали молодые стройные парни с открытым взглядом, одни — гладко выбритые, другие — с аккуратной, чуть ли не щегольской бородкой. У большинства в дополнение к кинжалу — патронташи; кое-кто был вооружен грозными самозарядными винтовками с телескопическим прицелом, дуло и казенник защищены от песка кожаными колпаками. Были тут и мужи постарше; белобородый старец с орлиным профилем, стоявший по правую руку от Зайда, оказался отцом Тахнуна, знаменитым Мухамедом бин Халифа. Он учтиво посторонился, и мы сели на подушки рядом с шейхом Зайдом.

С полчаса Зайд расспрашивал нас о ходе раскопок на Умм ан-Наре, о древней истории Аравии вообще. Затем началась трапеза. Вообще-то я неплохо представлял себе, что такое обед у шейхов пустыни; еще десять лет назад, по случаю отправки первого груза нефти из Катара, впервые увидел поставленную прямо на циновку гору риса на металлическом блюде, увенчанную дымящимся жареным барашком. И все же в моей жизни такие пиршества повторялись не настолько часто, чтобы я перестал восхищаться ароматом горячего сухого риса (отправляемого в рот пальцами правой руки) и нежным вкусом отделяемого от костей мяса. А еще я здесь впервые отведал то, что арабы почитают первейшим лакомством, — бараньи мозги. Каждый араб знает особый прием, когда череп барашка вскрывают, пользуясь нижней челюстью, как ключом, но не каждый этим приемом владеет. Мне доводилось наблюдать неудачные попытки. И вот теперь Зайд взял в руки череп и нижнюю челюсть, а затем воткнул ее в определенную точку на черепе и резко повернул. Череп раскрылся, и шейх протянул его сначала П. В., потом мне, чтобы мы вкусили содержимое.

Мы ели с большим аппетитом, а на подносе еще оставалось изрядное количество риса и мяса, когда мы поднялись с подушек, чтобы уступить место сменившим нас телохранителям. Вымыв жирные руки под струей воды из кувшина, который держал слуга, мы вышли-во внутренний двор и расположились на террасе. Почти мгновенно застрекотал кинопроектор, и на побеленной стене замелькали кадры. Мы уже обратили внимание, что дворец Зайда электрифицирован (шейх владел единственным на весь оазис генератором). Позднее мы узнали, что Зайд, собственно, для того и распорядился, не считаясь с великими трудностями, привезти через пустыню генератор в Бурайми, чтобы смотреть фильмы дома. Длиннейший фильм арабского производства являл собой панегирик мифическому арабскому герою Антару, руководившему восстанием против византийских императоров. Было уже около двух часов ночи, когда наступила драматическая развязка — жестокий бой на саблях в императорском дворце в Константинополе. Нас неудержимо клонило в сон, и, когда началась демонстрация второго фильма, мы спасовали и попросили шейха Зайда извинить нас. Объяснили, что завтра утром нам нужно рано вставать, чтобы проверить, какими археологическими памятниками располагает Бурайми. Зайд улыбнулся и сказал, кивая:

— В семь утра приеду за вами.

До семи оставалось менее пяти часов, и по дороге домой мы пришли к заключению, что можно накинуть часа два-три, поскольку большинство арабов аккуратностью не отличаются. Все же вежливости ради мы решили быть наготове в назначенный час и без четверти семь с трудом оторвались-от своих постелей. И хорошо сделали, потому что ровно в семь перед нашим «зиккуратом» появились два джипа. Сам Зайд, бодрый и элегантный, сидел за рулем первого из них. Мы уселись в наши «лендроверы» и поехали следом за шейхом сначала по подступающему к Аль-Айну крутостенному вади[53], затем по ухабистой колее в долине, которая спускается от Джебель-Хафита.

Слева от нас дыбились крутые скалы, справа каменистый склон подводил к возвышающемуся над зеленой долиной утесу. Приблизившись к нему, мы увидели, что весь склон усеян крутыми каменными курганами, особенно плотно выстроившимися вдоль подножия утеса. Джип Зайда пошел вверх по склону и остановился в самой гуще курганов. Мы вышли из машины и стали осматриваться.

Зайд не хвастал, когда говорил о сотнях курганов. Вокруг нас их и впрямь была не одна сотня, а когда мы присмотрелись повнимательнее, то увидели холмы па всех скалах, гребешках и грядах вплоть до самой юры Хафит. Заид повернулся к нам и вопросительно поднял брови.

— Да, — сказали мы, — это могилы «времен невежества».

В самом деле, кроме того, что это курганы доисламского периода, мы в тот момент ничего не могли сказать.

Определенного четкого правила, как идентифицировать и датировать курганы, — нет, и это часто разочаровывает людей, которые привозят нас к найденным ими холмам. Курганы относятся к числу наиболее распространенных культурных явлений. Трудно назвать народ, который в тот или иной период своей истории или предыстории (подчас на совершенно разных стадиях) не хоронил бы своих покойников в курганах; вряд ли есть на свете область, где не нашлись бы эти погребальные холмы. Обычно на строительство курганов идет подручный материал. В травянистой долине это дерн, на каменистой равнине — щебень, на скальной гряде — камень. И независимо от возраста курганов, независимо от того, кто их воздвигал, они будут похожи на любые другие. Всякое своеобразие, будь это даже столь специфическая конструкция, как круглые гробницы Умм ан-Нара, будет стерто и сглажено временем по мере того, как материал кургана стремится принять естественное положение.

Курганы Бурайми, как и большинство курганов, были бесформенными. Единственное, что мы могли добавить: они вроде бы не похожи на гробницы Умм ан-Нара. Возможно, они старше, возможно, моложе.

Но копать их несомненно следовало. Если нам удается раздобыть достаточно денег, чтобы вернуться в следующем году и организовать раскопки.

Минул год. Мы снова едем осматривать курганы Бурайми, но не копать.

Все упиралось в проблему снабжения. До сего времени, когда нам хотелось копать сразу в двух или более местах, мы запрашивали и получали средства на одновременное проведение раскопок. Так, в этом году мы работали одновременно на двух бахрейнских объектах, двух кувейтских и одном катарском. Два объекта было у нас и в Абу-Даби, но здесь ситуация сильно отличалась от положения в других странах. Объекты находились в полутораста километрах друг от друга, причем курганы Бурайми располагались на практически не исследованной территории. Проблема снабжения здесь была куда сложнее, чем где-либо еще. Бблыпую часть потребного нам снаряжения предстояло возить по тяжелой дороге с побережья.

В Бурайми не было ни бензина, ни нефти; из продуктов на крохотном базаре в селении Аль-Айн мы нашли только японские консервированные персики. К тому же средства были выделены нам для работ на острове Умм ан-Нар, а для раскопок во внутренних областях Абу-Даби потребовались бы еще немалые суммы. Между тем княжество Абу-Даби не могло сравниться с разбогатевшими на нефти соседями. Правда, как раз в этом году стало известно, что разведочные скважины на шельфе выявили промышленные месторождения, и бывшая моя компания приступила к разведке в новом районе материка к западу от города Абу-Даби. Но перед тем они уже потерпели неудачу в двух районах, после чего и нефтяные компании, и правительство стали действовать осторожно. Надеяться на прирост наших субсидий не приходилось. Поэтому мы решили разработать план действий на наших двух объектах в Абу-Даби, посмотреть, сможем ли мы. покопав месяц на Умм ан-Наре, перебраться затем в Бурайми и еще месяц поработать там.

Цель поездки 1960 г. заключалась прежде всего в том, чтобы проверить, осуществим ли этот план. Надо было выяснить, сможем ли мы снять жилье в селении Аль-Айн и закупать на месте хлеб, яйца, мясо, овощи.

Мы зря беспокоились. Оглядываясь назад теперь, после пяти полевых сезонов в Бурайми, мы сами не верим, что когда-то сомневались в способности оазиса прокормить нас. Ибо Бурайми — сад Абу-Даби, и пребывание там нашей экспедиции — это поэма о сибаритском существовании. Нигде больше не видели мы таких нежных цыплят, таких крупных и свежих яиц, такого обилия фруктов и овощей. Нигде больше не приходилось нам по соседству с рабочим местом наслаждаться купанием в бассейне, куда канал подает проточную воду— летом прохладную, а зимой теплую.

Прожив сезон в снятом нами доме в Аль-Айне, мы убедились, что вполне можем обходиться без таких излишеств, и обосновались, как и на Бахрейне, возле раскопов. Теперь мы каждый год ставим две роскошные большие палатки (подарок датского фабриканта) среди акаций, где открывается вид на низкие зеленые предгорья кутающихся в голубую мглу Маскатских гор. Даже Бахрейн с его пышной зеленью не сравнится свежестью и очарованием пейзажа с Бурайми. Бахрейн — это прелестные сады рядом с бирюзовым морем, а Бурайми — девственная саванна. Любуясь ясным ранним утром, как верблюды мирно пасутся среди зеленых кущ неподалеку, вы забываете про океан песков, окружающий оазис. Несомненно, так некогда выглядела вся Аравия. (В последние годы мы обнаружили, что наши исследования все теснее соприкасаются с работами климатологов и гидрологов, занимающихся климатом и растительностью Аравии. Однако подробнее об этом мы еще расскажем.)

С нашей зеленой стоянки мы год за годом наблюдали, как на Бурайми неотвратимо, словно барханы, наступает цивилизация. Наблюдали с грустью, потому что цивилизация в нефтяных княжествах означает строительство дорог, домов, дворцов, школ, клиник, гидротехнических сооружений. Здесь появляются подрядчики со своими машинами, и в принципе это хорошо. Потому что многое из того, что они строят, необходимо. Но подрядчики, явившись раз, уже не уходят. Строительство становится вечным процессом. Растущие доходы рождают новые, более величественные проекты на смену старым, наполовину завершенным. Приезжим рабочим тоже нужны жилища, школы, больницы. Строительству нет конца.

В странах Персидского залива — в Кувейте, в Катаре, в меньшей степени на Бахрейне, где темпы роста разумно притормаживают, в Саудовской Аравии и теперь в Абу-Даби подрастает поколение, в глазах которого распаханный бульдозером ландшафт, наполовину выстроенные или почти снесенные дома, незамещенные и перегороженные незавершенными коллекторами для сточных вод и канализации улицы — норма. Этому поколению неведома и не будет ведома чистая простота оазисного селения и светлые просторы города-сада. Жителям временных рабочих поселков можно только посочувствовать.

Оазис Бурайми окажется в плену дорожной сети. Уже разработан общий проект, и во время нашего последнего сезона мы месяц наблюдали поступь прогресса на головном участке дороги. Грохот механизмов стихал только на четыре ночных часа. Огромные ярко-желтые грейдеры прокладывали себе путь в кустарнике, сопровождаемые удушливым облаком песка. Десятки лет растительность Бурайми доблестно противостояла напору песка, который наносило ветром из окружающей пустыни, однако теперь у ветра появился союзник. Толстый слой поднятой грейдерами пыли ложился на саванну и на наш лагерь. Еще немного, и она вовсе задушила бы весь животный и растительный мир, открыв ворота пустыне. Но прогресс шагает быстро. На наших глазах дорога двигалась вперед.

От восхода до заката — еще сотня метров нового дорожного полотна. Через правильные промежутки, словно грибы, вырастали типичные для нефтяных княжеств — символы престижа — «карусели» транспортных развязок. И шторм пронесло: головной участок удалился, рев гусеничных тракторов сменился бормотанием, пылевые облака уподобились грозовым тучам на горизонте.

В нашем уголке Бурайми снова настал мир и покой, который царил здесь более четырех тысячелетий со времен предыдущей строительной лихорадки. Мы снова принялись копать — без помощи грейдеров и экскаваторов — наш древний символ престижа, до странности похожий на «карусели» вдоль новой дороги. Не зная его подлинного назначения, мы сначала просто называли этот памятник «круглым сооружением».

Мы его обнаружили в 1962 г., когда впервые приступили к раскопкам в Бурайми. Главной нашей целью было исследовать могилы, которые шейх Зайд показал нам в предгорьях Джебель-Хафит, и за два года мы раскопали двадцать семь курганов. Они совершенно отличались от гробниц Умм ан-Нара, а также от курганов Бахрейна. Здесь перед нами были сравнительно аккуратные каменные пирамиды с погребальной камерой внутри, напоминающей по форме пчелиный улей. Короткий ход, ведущий снаружи в образованный безрастворной кладкой склеп, позволял предположить, что камеры предназначались для нескольких захоронений, но они были основательно разграблены. Лишь в одном случае мы могли более или менее уверенно заключить, что в камере помещалось по меньшей мере два захоронения.

Именно этот курган принес наиболее богатые находки it материал для вероятной датировки.

В Абу-Даби мы столкнулись с той же проблемой, что на первых порах на Бахрейне. Археологически мы находились в terra incognita, для которой не была разработана никакая хронология. В Кувейте годилась наша бахрейнская хронология, потому что поселения на Файлаке представляли ту же цивилизацию, что поселения на Бахрейне. Но Абу-Даби явно не был бахрейнской колонией. Подобно тому как керамика Умм ан-Нара ничуть не походила на «барбарскую», так и сосуды из хафитских курганов в оазисе Бурайми не имели ничего общего с бахрейнскими (да и с керамикой Умм ан-Нара тоже).

Здесь мы нашли горшки с острым ребром вокруг ту-лова (так называемые «окиленные» сосуды) и с плоским фланцевидным венчиком. Сами по себе они не поддавались датировке. Зато найденный нами в кургане № 20 вместе с двумя горшками, тремя бронзовыми мисками и орнаментированным стеатитовым блюдом бронзовый меч был нам знаком. Меч — короткий, всего 42,5 сантиметра, с плоской рукояткой, имеющей выемки с обеих сторон для крепления деревянных зажимов. В месте соединения головки и клинка — два полукруглых выреза, а под ними, в верхней части клинка, — выпуклый орнамент в виде двух концентрических кругов. Подобные мечи известны на Ближнем Востоке. Их находили на севере Сирии, в Южном Туркестане, но чаще всего — в Луристане на северо-западе Ирана, где они встречаются вместе со знаменитыми луристанскими бронзами — украшениями в «зверином стиле» и предметами конской сбруи, — которые исследователи связывают с появлением в середине II тысячелетия до н. э. говоривших на индоевропейском языке воинов на боевых колесницах. Таким образом, найденный нами меч как будто позволял датировать курганы Бурайми примерно 1300 г. до н. э. Но тут возникает вопрос, к решению которого мы пока нисколько не приблизились: как мог такого рода меч попасть в Бурайми? Было ли это результатом торгового обмена или же племена, вторгшиеся во II тысячелетии в Иран, прошли дальше и через Ормузский пролив проникли в Восточную Аравию?

Во всяком случае, теперь у Омана начала вырисовываться доистория[54]. Мы располагали двумя четкими привязками: «культурой Умм ан-Нар» на побережье (около 2Б00 г. до н. э.) и хафитскими курганами в Бурайми (примерно на тысячу лет моложе). Однако можно ли основывать гипотезы на столь зыбкой почве? Названные пункты разделены дистанцией в полтораста километров; была ли между ними историческая связь? Может, селение на Умм ан-Наре служило совсем недолго колонистам с другой, иранской стороны Персидского залива: пожили здесь несколько десятков лет и удалились, не вступая в контакт с коренным населением внутренних областей. Если вообще в ту пору кто-то жил в этих областях.

«Круглое сооружение» внесло в этот вопрос ясность. В 1962 г. один из людей шейха Зайда возил к нему Кнуда Торвильдсена и Арне Торстейнссона. Оно располагалось в противоположном от курганов конце оазиса, между селением Хили и возвышающейся дальше на север первой грядой Маскатских гор, в окружении уже знакомых нам кустарниковых зарослей. С виду — нечто вроде маленького Стоунхенджа: неровное кольцо из больших каменных плит, причем только одна плита еще стояла на ребре, а все остальные лежали плашмя. Диаметр круга — около двадцати двух метров (у каменного кольца Стоунхенджа — тридцать семь метров), и составляющие его камни отличались внушительными размерами. Длина стоящего камня — сто восемьдесят сантиметров, высота — сто двадцать, а некоторые из упавших плит были еще больше. Первоначальная длина двух разбившихся на три части камней в противоположных концах Кольца Составляла без малого три метра; в центре у них было входное отверстие в виде округлого треугольника. Уже по этому признаку мы предположили, несмотря на различия в конструкции, что перед нами гробница такого же вида, как на Умм ан-Наре.

Это предположение подтвердилось в следующем году, когда Ене Оруп и Вагн Колструп провели предварительное исследование, одновременно раскапывая хафитские курганы — по одному в день. Поверхность низкого холмика, на котором лежали большие плиты, была усеяна черепками знакомой нам по гробницам Умм ан-Нара серой и красной посуды с черной росписью. А в 1964–1965 гг. Ерген Лунд раскопал все сооружение.

Серая посуда с росписью и врезными узорами из «круглого сооружения» в Бурайми (гробница умманнарского типа); правда, подвесной сосуд внизу слева — из красной глины. У этих сосудов есть четкие параллели на Умм ан-Наре и в Иране

Работы в Бурайми производились в «полсезона», что на практике редко означало больше месяца. Разбивка лагеря на Умм ан-Наре, свертывание его для переброски в Бурайми, окончательная упаковка и отправка ящиков с материалами — все это происходило на побережье, и сами раскопки на Умм ан-Наре всегда затягивались на более долгий срок, чем было предусмотрено. На Бурайми всякий раз оставалось слишком мало времени.

В эти годы характер наших работ на Умм ан-Наре изменился. Мы уже перестали копать гробницы, перешли на городище на низком гребне метрах в ста К востоку от некрополя. Больших надежд на это городище мы не возлагали. У нас даже не было уверенности, что оно относится к одному периоду с гробницами. К тому же местами проступала голая скала — стало быть, мощность пласта невелика. Начали копать на южном конце гребешка, где на поверхности просматривались очертания каменных стен постройки с одним помещением.

Конструкция нехитрой на первый взгляд постройки поразила нас своей добротностью. Защищенная почвой часть стен состояла из известняковых блоков на растворе; высота кладки здесь достигала метра. Далее мы обнаружили два дверных проема, причем из помещений за ними был ход еще и в другие комнаты. В общем до конца сезона нашему взору предстал большой каменный дом площадью около трехсот квадратных метров, с семью прямоугольными помещениями, шириной три и длиной до десяти метров. Нам пришлось пересмотреть свое представление о примитивных рыболовах предысторического Абу-Даби. Во всей столице княжества не нашлось бы столь роскошной постройки, исключая дворец шейха.

В последующие два года (те же годы, когда раскапывалось «круглое сооружение» в Бурайми) мы раскопали еще два участка городища на Умм ан-Наре — в центре и на северном краю. В обоих случаях нам встретились добротные просторные каменные дома. Естественно, они были наполнены мусором, и он позволил нам узнать побольше об этом неожиданно внушительном селении и его жителях.

Прежде всего мы установили, что именно они сооружали гробницы: в домах лежала та же расписная керамика, что и в курганах. Но когда траурное шествие направлялось на кладбище, родичи покойного уносили из дома самые красивые сосуды. Изящные изделия, которыми изобиловали захоронения, в жилищах попадались нам редко, здесь преобладала более грубая, толстостенная керамика, черепки широких сосудов с отогнутым верчиком, украшенных иногда нехитрой черной росписью, иногда волнистыми ребрами.

Найденное нами костяное пряслице говорило о знакомстве с прядением и ткачеством; две-три зернотерки свидетельствовали, что здесь получали муку из какого-то зерна. Однако множество грузил (продырявленных кусков местного известняка) и с полдюжины рыболовных крючков из меди позволяли заключить, что одним из главных занятий оставалось рыболовство. Это подтверждалось и большим количеством рыбьих костей наряду с костями разных животных. Когда этот материал был передан на исследование зоологам в Копенгагене (оно еще не совсем завершено), нас ожидали два сюрприза. Костей домашних животных — коз, баранов, коров — оказалось очень мало, значительно меньше, чем костей верблюдов и газелей. Подавляющее большинство материала, около восьмидесяти процентов, составляли кости дюгоня.

Дюгонь — похожее на тюленя большое животное, которое, как полагают, дало пищу легендам о морских девах, — ныне встречается в Персидском заливе чрезвычайно редко. Я уже рассказывал, как Тим потчевал нас мясом дюгоня, когда в 1958 г. мы впервые посетили Абу-Даби. С тех пор я за десять лет видел только один скелет, да слышал про рыбака, поймавшего сетью двух дюгоней. Четыре тысячи лет назад эти животные здесь, видимо, были так же многочисленны, как в Арктике тюлени, и служили основной пищей для жителей прибрежного селения.

Вторым сюрпризом был верблюд. Правда, не совсем неожиданным. В 1961 г. на третьем году раскопок на Умм ан-Наре наш отряд вернулся к большой гробнице, оставленной Могенсом Эрснесом в первом году, когда все усилия были сосредоточены на выявлении конструкции одного из курганов. Гробница оказалась почти точной копией того кургана, если не считать одно дополнение. Две упавшие плиты наружной кладки (судя по расположению, они первоначально стояли по бокам южного входа) были украшены барельефами животных. На одной плите изображен бык, притом с прямой спиной, а не индийский горбатый, какого мы увидели на керамике, на второй — орикс и верблюд. И вот теперь мы нашли еще верблюжьи кости.

Это интересно потому, что верблюд довольно поздно появляется в ряду домашних животных. В Двуречье и Сирии, в Палестине и Египте его не знали приблизительно до 1500 г. до н. э., когда арамейские захватчики из внутренних районов Аравии вторглись верхом на верблюдах в плодородные области на севере.

Подобно большинству общих выводов в археологии, и это утверждение нуждается в дополнительных доказательствах. Известна медная булавка из древнейших слоев Ура, соответствующих так называемой Убейдской культуре, украшенная совершенным, хотя и миниатюрным изображением опустившегося на колени верблюда. Дальше мы еще встретимся с Убейдской культурой, притом в контексте, который, возможно, подчеркнет значение упомянутой булавки.

Так или иначе, теперь очевидно, что обитатели селения на Умм ан-Наре держали верблюдов (и ели их мясо) за тысячу лет до того, как эти животные попали в цивилизованные области дальше на севере. Разумеется, это не доказывает, что верблюд был на Умм ан-Наре домашним животным. На рельефе не видно никаких намеков на сбрую, а кости — пока — не могут быть доказательством, идет ли речь о диких или домашних верблюдах. Но тот факт, что верблюд был хорошо известен в Омане в столь древние времена, позволяет предположить, что впервые его приручили именно в этой области.

Наша картина «умманнарской» культуры-оказалась теперь удивительно детализированной — более, чем «бар-барская» культура на Бахрейне, которую мы копали намного дольше. Вот вам иллюстрация разницы между шурфовкой и раскопками по площади. В Кала’ат аль-Бахрейне наши семь городов были нагромождены друг на друга. Мы приближались к выявлению практически полной исторической последовательности (чего у нас вовсе не было в Омане), но раскопанные площади были слишком малы, чтобы дать представление о жизни каждого из городов.

На Умм ан-Наре мы копали небольшое поселение с одним периодом обитания и принадлежащее ему кладбище. Даже интенсивные археологические изыскания в Северной Европе редко даруют такие удачные сочетания. Когда же даруют, то полное и детальное исследование приносит поразительные результаты. Численность населения, средняя продолжительность жизни, основные заболевания, размеры стад, питание, занятия — вот только некоторые данные, которые можно получить, полностью раскопав всю площадь. Наши раскопки селения на Умм ан-Наре не были полными, но мы довольно много узнали о его жителях. И чем ближе мы с ними знакомились, тем сильнее проявлялось одно несоответствие.

Перед нами было селение из двух десятков добротных каменных домов; в центре они стояли потеснее, на окраине попросторнее. Жили здесь трудолюбивые люди: мужчины весь день были заняты рыбной ловлей и охотой на дюгоней и газелей; женщины пряли, ткали, лепили горшки, нанизывали бусы; дети присматривали за овцами и, возможно, за верблюдами. Время от времени караван осликов или (опять-таки, возможно) верблюдов направлялся на материк, в пятидневный путь до Бурайми с грузом вяленой рыбы, а обратно привозил финики или хворост. Караваны проходили мимо кладбища с его круглыми гробницами, чья кладка непрестанно совершенствовалась, а площадь превзошла размеры самого селения. Видимо, покойники царствовали над живыми.

Согласованная во всех частностях, законченная картина. Однако она не вписывалась в облик известного нам Абу-Даби и уж никак не вязалась с нынешним Умм ан-Наром. На острове не было воды для селения. За много километров — никаких пастбищ для стад, которые мы предполагали. Приморские пески не могли прокормить такое количество дичи, на какое указывали находимые нами кости. Рыбаки и пастухи сегодняшнего Абу-Даби не строят каменных домов. На побережье обителью им служат барасти из пальмовых листьев. В оазисе Бурайми — дома из сырцового кирпича. Каменный дом — излишняя роскошь в стране, где в год выпадает от силы 50 миллиметров осадков.

Вот и объяснение интригующего нас несоответствия. Жизнь раскапываемого селения определялась другими климатическими условиями, в частности большим, чем в наши дни, количеством осадков.