В пятницу раввин встал поздно

16

В воскресенье выдалось ясное, солнечное утро. Небо было чистое, без единого облачка, а с моря дул легкий ветерок. Идеальная погода для гольфа, и уже по одежде членов правления, приехавших в синагогу, можно было безошибочно определить, что как только закроют заседание, они тут же смотаются к клюшкам.

Они входили в зал парами, тройками, и Джэйкоб Вассерман понял, что проиграл. Он это ясно видел уже по одному числу явившихся на заседание – почти полный состав правления. Он это видел по тому, как они дружески здоровались с Элом Бекером, и как те немногие, что обещали еще подумать, избегали даже смотреть в его сторону. Да и один вид всего этого собрания не оставлял места сомнениям. Подавляющее большинство правления принадлежало к одной и той же категории: прилизанные, преуспевающие бизнесмены и специалисты, вступившие в конгрегацию главным образом потому, что общественное положение их к этому обязывало; люди, привыкшие во всем к одному лишь первоклассному, одинаково относящиеся к какому-то неряшливому раввину, как к какому-нибудь бестолковому мелкому служащему. Все это сквозило также в их плохо скрытом нетерпении поскорее покончить с этим нудным делом, чтобы можно было предаться удовольствиям. Старик жестоко казнил себя теперь за то, что он допустил, чтобы все эти люди были назначены членами правления. Он поддался тогда увещеваниям строительного комитета, хлопотавшего о каждом из кандидатов – дескать, если его включить в правление, он, глядишь, и отвалит для нужд синагоги порядочную сумму.

Он призвал собрание к порядку и зачитал протокол предыдущего заседания. Когда он покончил с отчетами различных комитетов, в зале послышался вздох облегчения. Вассерман приступил к главному пункту повестки дня и подчеркнул важность продления договора с раввином.

– Прежде чем приступить к прениям, – закончил он, – мне бы хотелось обратить ваше внимание на то, что хотя раввин, на мой взгляд, мог бы найти гораздо лучшее место, (это, конечно, была чистая отсебятина) он все же готов остаться у нас. Из всех членов нашей общины я поддерживаю с раввином наиболее близкий контакт, и, принимая во внимание, что я возглавляю ритуальный комитет, это вполне естественно . Большинство из вас видит раввина лишь во время его выступлений: когда он руководит богослужением или произносит речь. В его функции входит, однако, масса дел более частного характера. Возьмите бракосочетания, например. В этом году пришлось сочетать браком невесту нееврейского происхождения. Пришлось вести продолжительные беседы с родителями как жениха, так и невесты. А когда невеста решила перейти в еврейство, раввин прочитал ей курс лекций об основах нашей религии. Он проводит личные беседы с каждым юношей перед Бар-мицвой. В качестве председателя ритуального комитета я могу заверить вас, что мы вместе готовим каждое богослужение. Он поддерживает постоянный контакт с директором религиозной школы. А кроме того, к нему обращаются десятки – да что я говорю?– сотни людей извне: евреи, христиане, организации, которые частенько не имеют ничего общего с нашей синагогой, задают вопросы, вносят предложения, выдвигают проекты, и все это нужно внимательно изучить, на все нужно ответить. Я бы мог продолжать в этом духе все утро, но тогда вы не успеете на гольф.

В зале послышались одобрительные смешки.

– Большинство из вас не имеет ни малейшего понятия об этой стороне деятельности раввина. Зато мне она очень хорошо известна. И я должен сказать, что раввин справляется со всем этим еще даже лучше, чем мы на это рассчитывали, когда нанимали его.

Эл Бекер поднял руку и получил слово.

– Я вовсе не уверен, что это так уж хорошо, чтобы раввин, который получает зарплату от нас, который призван обслуживать в первую очередь нас, занимался делами, не относящимися непосредственно к нашей синагоге. Но, может быть, наш уважаемый президент тут несколько преувеличивает. – Он нагнул вперед свою бычью выю, уперся кулаками об стол, окинул взглядом зал и, повысив голос, продолжал: – Должен сказать, что едва ли найдется среди вас кто-нибудь, кто питал бы к Джейкобу Вассерману, нашему уважаемому президенту, более глубокое почтение, чем питаю я. Я ценю его как человека, высоко ценю его усилия, направленные на благо нашей конгрегации, я уважаю его честность и преклоняюсь перед его мнением. Если он мне скажет, к примеру: "Вот этот человек – хороший", я готов поставить десять Лротив одного, что так оно и есть. И когда он говорит, что наш раввин – хороший человек, то мне и в голову не придет не соглашаться с ним. И все-таки, – Бекер воинственно выдвинул подбородок, – я скажу, что для нашей общины он не подходит. Пускай он как раввин и великолепен, но не в нашей конгрегации. Я знаю, он ученнейший человек, однако в данный момент нам ученость ни к чему. Мы являемся частью населения нашего города. В глазах наших христианских соседей и друзей мы – одна из религиозных организации города, и нам нужен человек, который достойно представлял бы нас перед этими нашими соседями и друзьями. Человек, способный производить впечатление на трибуне, наладить нужные общественные связи, подобающим его положению образом. Директор средней школы сказал мне доверительно, что в будущем году он намеревается поручить торжественную речь на выпускной церемонии духовному руководителю нашего храма. И вот, представьте себе нашего раввина на сцене, в неглаженных брюках, измятом пиджаке, взъерошенный, с болтающимся галстуком, рассказывающий, как он это любит, анекдоты из Талмуда, которых сразу и не поймешь, – нет, друзья, как вы себе хотите, а это будет сплошной позор для всей нашей общины.

Слово было предоставлено Зйбу Райху.

– Я долго говорить не буду, а скажу только вот что. Я очень хорошо понял, что имеет в виду мистер Вассерман, говоря, что, помимо своих обычных функций, раввин занят еще и целым рядом других дел. Мне выпала честь взглянуть лично на эту сторону его деятельности, и разрешите мне заверить вас, что дело, о котором шла тогда речь, имело для меня исключительное значение. Должен сказать, что с тех пор я смотрю на работу нашего раввина совсем другими глазами и питаю к нему самое глубокое уважение. Может быть, он действительно не Бог весть какой оратор, но когда он обращается к нам с проповедью, он говорит дело, и до меня во всяком случае его слова доходят очень и очень. А по-моему, это куда важнее, чем если бы кто-нибудь разыгрывал перед нами какую угодно роль и потчевал нас какими угодно высокими словами. Наш раввин, по крайней мере, говорит искренне, чего я не могу сказать, увы, о многих знаменитых раввинах, которых мне доводилось слушать.

Доктор Пирлстейн взял слово, чтобы поддержать своего друга Эла Бекера.

– Мои пациенты то и дело спрашивают меня – нельзя ли им воспользоваться рецептом, который я им выписал год назад, или выписал какому-нибудь их знакомому, страдающему приблизительно той же болезнью. И каждый раз мне приходится объяснять им, что добросовестный врач выписывает рецепт в строго индивидуальном порядке, принимая во внимание индивидуальные особенностй пациента в данный момент.

–. Стаканчик виски всегда можно прописать любому и каждому, – бросил кто-то, и врач включился в общий смех.

– А хочу я сказать этим то же самое, что сказал Эл Бекер. Ведь никто ж не говорит, что раввин у нас неуч или ханжа. Весь вопрос в том, соответствует ли он специфичным требованиям нашей конгрегации на данном этапе. Является ли он тем индивидуальным рецептом, который прописал бы врач в этой ситуации?

– Ну, врачей на свете много…

Все загалдели, и Вассерману пришлось несколько раз ударить ладонью по столу.

Один из тех, кто присутствовал на правлении впервые, поднял руку и получил слово.

– Вот что, друзья. Что толку в этих прениях? Когда обсуждаешь проект какой-нибудь, то чем больше высказывается мнений, тем яснее все становится. Однако, когда речь идет о живом человеке, разговоры совершенно ни к чему:все только еще больше запутывается. Мы все знаем раввина, каждый из нас знает очень хорошо – хочет ли он его, или не хочет. А раз так, то препираться нечего, а нужно проголосовать.

– Правильно!

– Давайте голосовать!

– Одну минутку, – прогремел знакомый всем голос Эйба Кессона, который приобрел свои ораторские навыки на бесчисленных политических митингах, – Прежде чем приступить к голосованию, мне бы хотелось сказать вам несколько слов о положении вообще. – Он встал со своего места и вышел вперед, так чтобы быть на виду у всех. – Я не буду касаться вопроса о том, хороший ли у нас раввин, или плохой. Зато скажу о тех самых общественных связях, которые упомянул мой друг Эл Бекер. Как вы все, конечно, знаете, когда епископ назначает католического священника в какой-нибудь приход, он там и остается до тех пор, пока сам епископ его оттуда не отзовет. Если же он приходится какому-нибудь прихожанину не по душе, то прихожанин этот волен… выйти из общины. В протестантских общинах дело обстоит несколько иначе, но и у них пастора не выгонишь просто так, а лишь, если он в чем-нибудь провинился, и провинился крепко. – Он несколько понизил голос и продолжал более непринужденно. – Ну, вы знаете, конечно, что вот уже десять лет, как я бессменно председательствую в республиканском комитете округа, так что мне очень хорошо известно, что думают о нас наши христианские друзья и сосёди. Им совершенно непонятно, как это еврей может вдруг восстать против своего раввина только потому, что ему не нравится шляпа, которую носит его жена. Для нас же это нечто само собой разумеющееся. Как политический деятель с тех самых пор, как я себя помню, я хорошо знаком с положением дел во всех конгрегациях: Линна, Салема и даже Бостона. Когда нанимают нового раввина, друзья старого раввина автоматически становятся в оппозицию к новому. Уж так у нас принято и мы все это знаем. А вот христиане этого никак не понимают. Если же мы теперь возьмем и выгоним раввина, они обязательно подумают, что у нас на это веские причины. А какая причина придет им на ум? Давайте, друзья, подумаем над этим. Всего несколько дней назад во дворе синагоги нашли убитую девушку. Все знают, что в это самое время раввин сидел у себя в кабинете. Во дворе стояла его машина, а в машине нашли сумку убитой. Все мы знаем, конечно, – и полиция знает тоже, что раввин тут совершенно ни при чем…

– А почему, собственно? Вдруг это он и есть, – крикнул кто-то из зала.

В зале воцарилась гробовая тишина, и уже одно это свидетельствовало о том, что та же мысль, пусть и не в такой резкой форме, приходила на ум кое-кому еще.

Эйб Кессон выпрямился и нагнулся вперед.

– Стыдно, друзья! Я знаю всех сидящих в этом зале. Я уверен, что в глубине души никто из нас не сомневается, что уж кто кто, а наш раввин никак не мог совершить это ужасное преступление. Вы мне, надеюсь, поверите, что в качестве председателя выборного комитета в пользу избрания нашего районного прокурора на последних выборах, я в курсе дела того, что думает полиция. И я вам со всей ответственностью заявляю, что у них нет и тени подозрения против раввина. Однако… – здесь он многозначительно поднял указательный палец, – приходится принимать во внимание и такой вариант. Больше того, если бы он не был раввином, он был бы сегодня подозрительным номер один. – Он вытянул ладонь, загибая пальцы по мере перечисления пунктов. – В его машине нашли сумку, это раз. Он был на месте преступления, это два. Он был там в критические часы, причем один, – по крайней мере, ни о ком другом ничего пока не известно, – вот вам три. Он, правда, уверяет, что сидел все время у себя в кабинете, но приходится верить ему на слово. Других подозреваемых пока нет никого. – Он выразительно оглянул зал. – И вот, не прошло и двух дней с того трагичного случая, и мы его увольняем. Как это выглядит с точки зрения общественных связей, Эл? Что подумают наши христианские друзья и соседи, когда узнают, что спустя всего лишь два дня после того как раввин навлек на себя подозрение – пусть и не полиции, – его выгоняет вон его же конгрегация. Что ты им скажешь, Эл? Что мы его выгнали не из-за этого, а потому что он ходил в измятых штанах?

Эл Бекер встал на ноги. От его самоуверенности не осталось и следа.

– Мне бы хотелось кое-что добавить к тому, что я уже сказал. Так вот. Лично против раввина я ничего не имею. Решительно ничего. Я имел в виду одни лишь интересы синагоги. Но если бы то, что только что сказал Эйб, могло бы склонить чашу весов, то е. ть, если в результате его увольнения ему могли бы пришить это убийство – вернее запутать его еще больше, чем он запутался сам, то я скажу нет. Однако мы все знаем, что полиция даже не подумает обвинить раввина, совершенно независимо от того, уволим ли мы его, или не уволим. Если же мы его теперь н$ уволим, то он будет сидеть на нашей шее еще год.

– Одну минуточку, Эл, – снова заговорил Кессон. – Все-таки ты ничего, я вижу, не понял. Я вовсе не о раввине хлопочу. Мне важно не то, что люди подумают о раввине, а подумают о нас, обо всей нашей конгрегации. Некоторые, естественно, скажут, что мы уволили раввина, потому что подозревали его в убийстве. И тут же они сделают вывод – хороши же у них раввины, коли их же конгрегации так легко подозревают их в убийстве! Другие скажут: Чепуха! Нелепо подозревать раввина! Но и им придется сделать вывод, а именно: Хороши, мол, эти евреи! Они настолько не доверяют друг другу, что чуть что, и они готовы выгнать вон собственного духовного руководителя. Согласись, что в стране, где человек считается невиновным до тех пор, пока его вина не доказана, все это выглядит уж очень нехорошо. Теперь ты понял, Эл?

Я не о раввине хлопочу, а обо всех нас.

– Пускай так, но я все-таки не буду голосовать за продление договора, – буркнул Бекер, сев на свое место и скрестив руки на груди, словно ему ни до чего больше дела нет.

– Чего мы тут спорим?– заговорил вдруг один из тех, косо Бекер притащил на правление, чтобы проголосовать против раввина. " Я прекрасно понимаю Эйба, но понимаю и Эла. Одного лишь я не понимаю: почему мы должны решить этот вопрос именно сегодня? Почему нам не отложить его до будущего воскресенья? Полиция действует нынче быстро. К тому времени она, глядишь, распутает это преступление. В худшем же случае мы сможем отложить потом еще раз…

– В худшем случае, откладывать, небось, вовсе уже не придется, – мрачно промычал Эйб Кессон.