В пятницу раввин встал поздно

21

Расставшись с Бронштейном, раввин с грустью подумал, мто его первая попытка помочь кончилась тем, что он напал на два новых факта, которые еще больше усугубляли положение несчастного Бронштейна. Миссис Бронштейн, правда, сказала ему во время их беседы, что хотя она и не ждала мужа по четвергам, но лишь притворялась спящей. Однако, если она даже явится на суд и покажет, что никаких признаков расстройства она у мужа не заметила в ту ночь, это все равно ничего не даст: присяжные ей поверят не очень – жена все-таки. Да это и ничего не доказывает. Всего больше его занимало, однако, описание того, как Бронштейн поднимал жену на руки и сажал в машину. Раввину почему-то казалось, что нелегко перенести труп из одной машины в другую, но вот сам Бронштейн доказал, что ничего сложного в этом нет – он не раз это делал.

Правда, у Бронштейна был большой Линкольн, а не малолитражка, как у раввина, так что разница всё- таки есть. Вернувшись домой, он въехал в гараж, вышел из машины и, нахмурив брови, принялся рассматривать ее. Немного погодя он крикнул Мирьям и попросил ее выйти на минутку.

Она вышла, остановилась рядом и тоже стала смотреть на машину.

– Царапина?

Вместо ответа, он обнял ее за талию. Она нежно улыбнулась ему, но он ничего этого не заметил. Он протянул руку и открыл дверцу.

– Что случилось, Дэйвид?

Он закусил нижнюю губу, изучая внутренность кузова, затем, ни слова не говоря, чуть-чуть нагнулся и поднял ее на руки.

– Дэйвид!

Он понес ее к открытой дверце. Она замурлыкала.

– Откинь голову назад, – распорядился он, пытаясь опустить ее на сиденье.

Вместо этого, она обняла его за шею и, продолжая хихикать, потерлась щекой о его лицо.

– Ну же, Мирьям…

Она принялась теребить губами его ухо.

– Да отстань ты, ради Бога. Я пытаюсь…

Она. вызывающе заболтала ногами.

– Вот если бы нас видел мистер Вассерман!

– Балуетесь?

Они обернулись, и перед их глазами, с улыбкой во все лицо, в дверях предстал Хью Лэниген.

Раввин поспешно опустил жену на пол.

– Мне хотелось проделать один опыт, – пояснил он, краснея. – Знаете, нелегко все-таки опустить труп на сиденье…

– Согласен с вами, – кивнул Лэниген, – но хотя миссис Смолл весит, пожалуй, куда меньше, чем весила убитая, однако и вам, рабби, куда до Бронштейна.

– Да, разница, конечно, есть, – ответил раввин, проводя гостя в дом. Усевшись в кабинете раввина, Лэниген поинтересовался, как прошло свиданье.

– Я лишь сегодня познакомился с ним, – ответил раввин. – Он, знаете ли, не похож на человека, который мог бы совершить такое преступление…

– Рабби, рабби!– перебил его Лэниген. – Если б вы видели на своем веку столько преступников, сколько довелось видеть мне, вы бы знали, что на внешность положиться нельзя. Что ж вы думаете? Что у вора вороватые глаза, а у мошенника – хитрые? Нет, смотрят они открыто, прямо в глаза и даже бровью не моргнут. Вас, я слышал, называют Народом книги, и в соответствии с этим раввйн, я полагаю, тем более человек книги. Я глубоко уважаю книги и книжников, но в делах, подобных этому, нужны не книжные знания, а практический опыт.

– Но если внешность и поведение обманчивы, тогда вообще ни на что нельзя положиться, – мягко возразил раввин. – Как же тогда действует суд присяжных? На чем они основывают свои решения?

– На доказательствах, , рабби. На математически точных доказательствах. Если же таковых нет, то на высокую степень вероятности.

Раввин чуть заметно кивнул. Затем он, вроде совершенно не к делу, спросил:

– Вы когда-нибудь слышали о Талмуде?

– Это ваш кодекс законов, не так ли? Но какая тут связь?

– Ну, Талмуд не совсем наш кодекс законов. Уж скорее Моисеево Пятикнижие. Талмуд – это комментарий к закону. Не думаю, чтобы между вашим делом и Талмудом существовала непосредственная связь, но полной уверенности у меня нет, так как в Талмуде вы найдете все что угодно. Впрочем, я не столько имею в виду его конкретное содержание, сколько метод его изучения. Когда я начал проходить в молодости наши еврейские науки: язык, грамматику, литературу, Священное писание, нам их преподавали совершенно так же, как преподают любые другие дисциплины, в обычной школе. Мы точно так же сидели за партами либо столиками, перед нами на возвышении сидел за отдельным столом учитель, он читал уроки и писал на доске, задавал уроки на дом и спрашивал, словом – как всюду в школах. Когда же мы дошли до Талмуда, методика обучения резко изменилась. Представьте себе длинный такой стол, вокруг которого сидит на скамейках группа учащихся. Во главе стола сидит учителе – у’моего учителя была длинная такая борода, как у библейского патриарха. Мы читаем фразу, короткое изложение какого-нибудь закона. Затем следуют возражения, пояснение, споры древних раввинов по поводу правильной интерпретации этой фразы. Сами того не замечая, мы выдвигаем собственные аргументы, возражения, дополнения, тончайшие различения, так называемый ‘’пилпул”. Время от времени учитель брался отстаивать какое-нибудь положение, и мы обрушивали на него целый шквал вопросов и контраргументов. Так, верно, выглядит охота на медведя: на огромного зверя наскакивает свора лающих собак, и стоит ему отогнать какую-нибудь одну, как на ее место наседают другие. В ходе спора возникают все новые и новые ситуации и идеи. Помню, как мы разбирали небольшой абзац, где речь шла о том, как определить ущерб в случае пожара. , возникшего от искры, вылетевшей из-под кувалды кузнеца. Целых две недели мы препирались по поводу этого абзаца, а когда мы с ним с сожалением расстались, у нас было такое чувство, будто только начали. Изучение Талмуда оказало на нас огромное влияние. Наши великие ученые изучали его всю жизнь – не потому, что точная интерпретация закона была так уж важна для решения проблем той или иной эпохи ( во многих случаях отдельные законы давно уже превратились в мертвую букву), а оттого, что они были до самозабвения увлечены именно аналитическим методом изучения Талмуда. Благодаря ему у них возникали все новые и новые идеи.

– И вы пытаетесь теперь применить этот метод к нашей проблеме?

– А почему бы нет? Давайте проанализируем степень вероятности вашей теории и посмотрим – устоит ли она?

– Что ж, давайте.

Раввин поднялся с кресла и начал прохаживаться по кабинету.

– Давайте начнем не с трупа, а с сумки.

– А почему?

– А почему нет?

– Окей, вы специалист, вам и карты в руки, – пожал Лэниген плечами.

– Дело в том, что сумка гораздо более плодородное поприще хотя бы уже потому, что она затрагивает трех действующих лиц, труп же только двух: жертву и убийцу. Помимо них, сумка затрагивает, не так ли, еще и меня, так как нашли-то ее в моей машине.

– Согласен.

– Рассмотрим теперь каким образом сумка могла оказаться там, где ее нашли? Ее могли оставить в машине сама убитая или тот, кто ее убил, но ее мог положить туда еще кто-нибудь, о котором мы пока ничего не знаем, который не только вне подозрения, но и вообще нигде не фигурирует.

– У вас есть какие-нибудь новые факты?– подозрительно спросил Лэниген.

– Никаких. Я просто разбираю все возможные версии.

В дверь постучали, и вошла Мирьям с подносом на руках. На нем были пустые чашки.

– Может, хотите кофе?

– Спасибо, – поблагодарил Лэниген. – Хотим, но при условии, что вы присоединитесь к нам.

– А можно?

– Конечно. Никаких секретов мы не обсуждаем. Просто раввин дает мне первый урок Талмуда.

Он подождал, пока она не принесла кофейник.

– Что ж, рабби, вот мы с вами установили всех, кто' мог оставить сумку в машине. И что это нам дает?

– Первый вопрос, который приходит на ум, заключается в том: почему у нее вообще была сумка? Лично я думаю, что женщины механически берут с собой сумки.

– Многие прикрепляют к ней ключ, – подсказала миссис Смолл.

– Правильно, – кивнул Лэниген. – У Элспет Блич он был на кольце, а это последнее прикреплено цепочкой к ушку молнии какого-то внутреннего отделения.

– Итак, вместо того чтобы снять кольцо с молнии, она предпочла захватить с собой сумку, – продолжал раввин. – Теперь давайте разберем друг за другом всех тех, кто мог оставить ее в машине. Начнем – просто, чтобы раз и навсегда покончить с этой версией, – с третьего неизвестного. Это мог быть человек, который случайно проходил мимо и нашел сумку где-нибудь неподалеку от машины. Но он непременно открыл бы ее, хотя бы только для того чтобы узнать, кому она принадлежит, и вернуть ее хозяину. Если же не из этих побуждений, то из простого любопытства. И тут опять: если бы это был человек нечестный, он присвоил бы ценные вещи из сумки. Однако он этого не сделал.

– Откуда вы знаете?– спросил Лэниген, внезапно оживившись.

– Вы же сами сказали, что нашли в сумке массивное золотое кольцо. Раз нашедший сумку не взял кольцо, то он, верно, не дотронулся и до денег, если даже они там были.

– Да, в кошельке были несколько бумажек и мелочь кое-какая, – подтвердил Лэниген.

– Очень хорошо. Итак, сумку нашел не бесчестный человек.

– Согласен, но что же из этого?

– Пока ничего. Это просто расчищает путь. Теперь предположим, что сумку нашел честный человек, который, желая вернуть ее хозяйке, положил ее в машину, считая, что либо она принадлежит Хозяину машины, либо же этот последний уж потрудится вернуть ее владелице. Но в таком случае, почему же он бросил ее на пол, а не положил на переднее сиденье, на виду у водителя? Ведь я мог проездить целую неделю и вовсе ее не заметить.

– Что ж, выходит, что сумку никто и не находил: ни бесчестный человек, ни честный. А я никогда и не, утверждал, что ее кто-то нашел.

– Пойдем теперь дальше. Возьмем девушку.

– Какую девушку? Ведь Элспет Блич к тому времени уже не было в живых.

– Почему вы так думаете? Проще всего объяснить факт нахождения сумки в моей машине тем, что она сама оставила ее там.

– Послушайте, рабби. Погода ведь стояла теплая, и вы, наверное, открыли окно, хоть и опустили жалюзи. Правильно?

– Правильно.

– А на каком расстоянии вы находились, по-вашему, от машины? Вот я вам подсчитаю. Машина стояла в шести метрах от здания. Ваш кабинет – на третьем этаже, то есть на высоте трех с половиной метров. Добавьте еще один метр на высоту окна. Если вы теперь припомните школьную свою геометрию, то прямая, проведенная от машины до' окна вашего кабинета, является гипотенузой прямоугольного треугольника. Возьмите теперь теорему Пифагора, подсчитайте, и вы получите расстояние в семь метров с чем-то. Прикиньте метра три на расстояние от окна до вашего стола, и получится, что вы сидели всего в десяти метрах от машины. И если бы кто-нибудь захлопнул дверцу, а тем более если бы двое затеяли спор в машине, в результате которого девушку задушили, то вы не могли бы не услышать, как бы ни были погружены в чтение.

– Это-то так, но ведь меня могло уже не быть в синагоге, – возразил раввин.

– Вряд ли. Вы сказали, что ушли в начале первого; ну, в двадцать минут первого, как вы сами и высчитали. Но в это самое время Нормэн как раз поднимался по Марпль-стрит по направлению к синагоге и обозревал всю местность вплоть до самой синагоги. С этого момента и до трех минут второго, когда он отбил часы в ящике на углу, стоянка все время была у него на виду. Оттуда он спустился по Вайн-стрит, где живут Серафино и где, значит, должна была проходить и Элспет Блич.

– Ладно, а дальше?

– Ничего, рабби, нр выйдет, – покачал Лэниген головой. – После предварительного осмотра медэксперт определил, что смерть наступила где-то около часу – минут двадцать в тужили иную сторону. Но это только на основании температуры тела, степени окоченения и так далее. Когда, однако, мы допросили Бронштейна, мы установили, что, выходя из кино, они перекусили, так что медэксперт смог определить час наступления смерти по содержимому желудка, а это гораздо точнее. И вот у него получилось, что девушка скончалась не позднее часа.

– Все-таки нельзя полностью исключить и возможность того, что', несмотря на близкое расстояние, я все-таки ничего не слышал. Когда я, знаете ли, читаю… Впрочем, окна-то машины ведь были подняты, и если они беседовали тихо, то и впрямь не было бы слышно. К тому же, ее задушили, так что она могла и не успеть крикнуть…

– Как называется вот эта штука, которую вы носите на голове, рабби?' – спросил Лэниген, показывая на ермолку раввина.

– Вот это? Это – “кипа", – ответил раввин, дотрагиваясь рукой до черной шелковой ермолки.

– Вы меня простите, рабби, – сказал Лэниген, – но говорите вы так невнятно, будто прикрываете рот вот этой кипой. С какой стати стали бы они так осторожно захлопывать дверцу и говорить между собой шопотом? Ведь они же не знали, что вы рядом. Если они сели в машину, когда дождя еще не было, они, пожалуй, открыли бы окошко – тепло ведь было. Если же бы они сидели в машине уже когда шел дождь, Нормэн бы их обязательно заметил. А кроме того, ничего не указывает на то, что они сидели в машине. Вот посмотрите. – Он открыл свой портфель, достал какие-то бумаги и разложил их на столе. Все трое нагнулись над ними. – Вот тут точный перечень всех предметов, которые мы нашли в машине. А вот чертеж внутренности кузова, на котором указано, где именно мы нашли тот или иной предмет. Вот здесь мы нашли сумку, на полу у заднего сиденья. Вот здесь, в пластиковой этой корзинке мы нашли скомканные салфетки, а на них следы губной помады вашей супруги. Сзади, прямо под передним сиденьем, мы нашли на полу шпильку, но и она принадлежит вашей жене. В пепельнице спереди было несколько окурков со следами помады. Помада соответствует той, которой пользуется ваша жена, а и сигареты, судя по начатой пачке во внутреннем отделении, тоже были ее. В пепельнице заднего сиденья мы нашли только один окурок того же сорта со следами той же помады…

– Минуточку, – вмешалась Мирьям. – Этот окурок я никак не могла оставить: я ни разу не сидела сзади.

– То есть как не сидели? Откуда же окурок? Чепуха какая-то!

– Почему чепуха?– мягко возразил раввин. – Лично я сижу всегда за рулем, а жена, когда садится в машину, – рядом. Если разобраться, то на заднем сидении у нас вообще никто ни разу не сидел. Мы купили машину с год назад, и как-то так вышло, что за все это время, кроме нас, никто на нашей машине не ездил. Странного тут нет ничего. Вы сами когда-нибудь сидели в своей собственной машине сзади?

– Но ведь окурок!… Помада – ваша, сигареты – того же сорта, что и ваши. Посмотрите, вот перечень того, что было в сумке. Сигарет там не было.

Раввин внимательно прочитал перечень.

– Но вот зажигалка… Значит, она курила. Что же касается помады, то вы сами сказали, что она пользовалась той же помадой, что и Мирьям. В конце концов та тоже была блондинкой.

– Одну минуточку, – перебил его Лэниген. – Шпильку-то нашли сзади; значит, вы не могли не…

– Ничего подобного. Нашли-то ее на полу. Куда же она могла упасть, если не назад?

– Да, это правильно, но все равно многое тут еще неясно. Сигарет ведь у нее все-таки не было -. по крайней мере в сумке. Правильно я говорю?

– Правильно, но она ведь сидела не одна. С ней сидел убийца, а у него, верно, сигареты были.

– Не хотите ли вы сказать, рабби, что девушку убили в вашей машине?

– Точно. Окурок со следами помады в пепельнице заднего сиденья свидетельствует о том, что какая-то женщина сидела сзади. Сумка на полу заднего сиденья свидетельствует о том, что это была Элспет Блич.

– Ладно. Допустим, что это так. Пускай ее даже задушили в вашей машине. Но какое это имеет отношение к Бронштейну?

– Очень простое. Оно снимает с него всякую вину.

– Вы хотите сказать, что так как у него была своя машина…

– Именно. Зачем ему было заехать во двор синагоги и пересесть?

– Может, он ее убил в своей машине, а затем пересел в вашу?

– А окурок в пепельнице? Нет, она сидела в моей машине живая.

– А может он ее силой затолкал в вашу машину?

– Но зачем?

– Может быть, не хотел оставить следы в своей…

– Нет, вы так-таки не поняли всего значения окурка. Раз она в машине курила – значит, чувствовала себя свободно. Когда тебя держат за горло или грозятся убить, тогда небось не курят. Да вот еще: раз она сняла дома платье, зачем бы она потом набросила на себя, кроме пальто, еще и дождевик?

– Потому что шел дождь, конечно.

– Но ведь машина стояла перед самым домом, – нетерпеливо мотнул раввин головой. – Сколько там? Да метров пятнадцать. На ней ведь было пальто. Зачем ей еще дождевик? Чтобы пробежать пятнадцать метров?

Лэниген встал и принялся ходить по кабинету взад-вперед. Раввин следил за ним глазами, но остерегался перебить ход его мыслей. Однако, видя, что молчание начальника полиции слишком затянулось, он сказал:

– Конечно, Бронштейн обязан был явиться в полицию, как только узнал об убийстве. Он вообще не должен был связаться с ней в ресторане. Но как бы мы его за это ни осуждали, а понять его можно; в особенности если принять во внимание положение в его семье. Опять же, как бы мы ни осуждали его за то, что он не явился в полицию, но и это можно понять. Публичный арест, допрос, шумиха, все это, по-моему, достаточное наказание. Вы со мной согласны, мистер Лэниген? Послушайтесь моего совета и отпустите его.

– Но тогда у нас никто даже на подозрении не останется…

– О, уж это совсем на вас не похоже.

– Что вы имеете в виду?– спросил шеф, покраснев.

– Я никак не могу представить себе, что вы станете держать человека в тюрьме только для того, чтобы можно было сообщить газетчикам, что расследование продвигается успешно. Кроме того, это вам только будет мешать. Вам придется придумывать все новые и новые теории, копаться в его прошлом, подгонять факты, хорошо зная в глубине души, что ищете не там.

– Ну…

– Вы же знаете, что его можно обвинить только в одном: что он не явился в полицию сразу.

– Но завтра приедет прокурор, чтобы снять с него допрос…

– Но ведь никуда он не денется, Бронштейн-то. Он явится на допрос, можете не сомневаться. Если хотите, я поручусь за него.

– Что ж, – вздохнул Лэниген, взявшись за портфель. – Так и быть, отпущу его. – Он направился к двери, но на пороге обернулся и сказал:

– Я надеюсь, вы понимаете, рабби, что всем этим вы отнюдь не улучшили свое собственное положение…