В пятницу раввин встал поздно

2

Элспет Блич лежала на спине и ей казалось, что потолок опускается то в одну, то в другую сторону. Она даже вцепилась в одеяло из страха, как бы не выпасть из постели. Она проснулась, как всегда, от звона будильника, попыталась подняться, но у нее закружилась голова и она опустила голову обратно на подушку.

Солнце, заглядывавшее сквозь щели опущенных жалюзи, предвещало чудесный июньский день. Она что было силы зажмурила глаза, чтобы прогнать ощущение надвигающихся на нее стен и потолка. И все же она ощущала солнце в каком-то красном тумане и в то же время чувствовала, что кровать ходила под ней, как дно лодки в бурю. Хотя утро было прохладное, ее лоб был ресь в поту.

Усилием воли она снова села в кровати. Затем, не надевая даже шлепанцев, она побежала в крошечную ванную. Помывшись холодной водой, она почувствовала себя лучше и вернулась в комнату. Она села на край кровати и вытерла лицо полотенцем, вяло думая о том, а не лучше ли ей прилечь еще на полчасика. Словно в ответ на ее путанные мысли в дверях раздался стук, и дети – Анджелина и Джонни – заорали:

– Элспет, Элспет, вставай уже! Мы хотим на улицу.

– Хорошо, Энджи, – крикнула она им. – Ты поднимись пока с Джонни наверх и тихонько играйте там, а Элспет сейчас придет. Но только играть тихо. Не разбудите, смотрите, маму и папу.

По счастью, дети послушались, и она с облегчением вздохнула. Натянув на себя халат и шлепанцы, она вскипятила себе чашку чая и нажарила немного тоста. Покушав, она почувствовала себя еще лучше.

С ней уже давненько происходило что-то странное, но в последние дни эти симптомы значительно усилились. Со вчерашнего она чувствовала себя по-настоящему больной. Вчера утром, когда ее стошнило, она сначала подумала, что это от равиоли, которым ее накормила на ужин миссис Серафино; может быть, она поела больше чем нужно. Но вчера она целый день почти ничего навела; может быть, как раз от этого у нее закружилась голова?

Она могла бы поговорить об этом со своей подругой Силией Сондерс. Силия была старше ее и, наверное, знала какое-нибудь средство против этих головокружений. В то же время она понимала, что было бы неосторожно описывать эти симптомы слишком подробно. Она все еще надеялась, что ее недомогания вызваны, может быть, чем-то совершенно другим.

Дети начали шуметь наверху. Она не хотела, чтобы миссис Серафино увидела ее, прежде чем она успеет одеться и привести себя в порядок. Еще больше она стеснялась мистера Серафино и потому начала спешно одеваться. Сняв халат и ночную рубашку, она взглянула на себя в большое зеркало шифоньера. Никакого изменения она на своем теле не заметила. Все же она решила надеть новый пояс: он был гораздо крепче старого и лучше обтягивал ее фигуру.

Одевшись, она почувствовала себя совсем хорошо. Она с удовольствием посмотрела на себя в зеркало: белое рабочее платье очень к ней шло. А вдруг это-таки то? Страшного ничего нет: наоборот, может получиться даже очень удачно. Однако, сначала надо знать точно, а для этого нужно съездить к доктору, может быть, даже в ближайший четверг, когда у нее выходной. >

❖

– Тогда почему же ты не попросил раввина, чтобы он уж заодно написал рекламацию в Форд?– вызверился Эл Бекер. Это был невысокий, но крепко сбитый мужчина, с мощным туловищем на коротких толстых ногах. Его нос и подбородок воинственно выдавались вперед, и у рта, почти без губ, из которого вечно торчала толстая черная сигара, выделялась не менее драчливая складка. Вынимая сигару из рта, он держал ее обычно между изогнутым большим и указательным пальцем правой руки, и тогда казалось, будто он зажал в кулаке горящее оружие. Его глаза напоминали тускло-голубые стеклянные шарики.

Бен Шварц пришел к нему полный хороших новостей. Он был уверен, что его друг будет рад этому новому повороту дел, который сэкономит ему немалые расходы, связанные со сменой двигателя. Однако Бекер был вовсе не рад. Конечно, убыток понесет не он сам, а завод, но сколько придется хлопотать – может быть, даже писать объяснения, – прежде чем завод признает претензию…

– А что это раввин вдруг суется в эти дела?– захотел он знать. – Ведь ты же умный парень, Бен. Я тебя спрашиваю: разве это входит в обязанности раввина?

– Да ты ничего не понял, Эл. Говорили вовсе не о ремонте машине. То есть, об этом тоже…

– Да ты отвечай толком: говорили или не говорили об этом?

– Конечно, говорили. Но пришел-то я к нему вовсе Не с этим. Он случайно узнал, что мы в ссоре с Эйбом Райхом, вот они предложил Дин-Тору…

– Дин чего?

– Дин-Тору, – раздельно ответил Шварц. — Это когда стороны какого-либо конфликта или спора обращаются к раввину, чтобы он рассудил их и вынес решение в соответствии с Талмудом. Раввины всегда это делают.

– Первый раз слышу.

– Признаться, я и сам до этого не слышал, однако же дал согласие, и мы с Эйбом, а также Вассерман – в качестве свидетеля, я полагаю, – пошли к раввину. Он выслушал нас и пришел к выводу, что ни Эйб, ни я никакой халатности не допустили. А раз с нашей стороны халатности не было, то, значит, дело в машине, и завод должен принять ущерб на себя.

– Да ну тебя! Завод только тогда признает твою претензию, если так решу я. А как же я предъявлю им такую претензию – ущерб ведь вон какой!– на основании каких-то раввинских небылиц?– Бекер никогда не разговаривал особенно тихо; когда же он сердился, он форменно орал.

– Но ведь течь-то была?– упавшим голосом сказал Шварц. – Разве ж я тебе об этом не говорил?

– Подумаешь, несколько капель в неделю. Из-за такого пустяка мотор, небось, не сгорит.

– Да, когда она стояла в гараже, то течь действительно была небольшая. Но когда я поехал в горы, течь, видно, увеличилась: только по дороге туда мне пришлось долить два литра масла. Это тебе не несколько капель. А уж это-то я могу засвидетельствовать лично.

Открылась дверь и в кабинет Бекера вошел его младший компаньон Мельвин Бронштейн. Бронштейн был моложавый мужчина лет сорока, высокий и стройный, с чубом вьющихся волос, в которых только начала пробиваться седина у висков; с глубокими черными глазами, орлиным носом и чувственными губами.

– Что у ваб тут за крик?– спросил он. – На личной почве, или разрешается присутствовать и постороннему? Вас слышно за целый квартал.

– А то у нас, – ответил Бекер, – что наш раввин занимается чем угодно, только не тем, чем надо.

Бронштейн в недоумении взглянул на Шварца. Тот, конечно, обрадовался новому, куда менее воинственному слушателю, и рассказал всю историю от начала до конца. Бекер тем временем шелестел бумагами за своим столом, выражая всем своим видом, что это дело его совершенно не касается.

Бронштейн отошел к двери и кивком подозвал своего старшего компаньона. Бекер неохотно поднялся, но все-таки подошел. Шварц отвернулся, чтобы не подумали, будто он подслушивает.

– Бен – наш старый клиент и один из лучших, – шопотом сказал Бронштейн. Я думаю, завод возражать не будет.

– Вот как? Если хочешь знать, у меня были дела с автозаводами, когда у тебя еще сопли не высохли под носом, – громко сказал Бекер, – и в твоих советах я, ничуть не нуждаюсь.

Однако Бронштейн знал своего компаньона. Он засмеялся .

– Ты сначала подумай, Эл, – продолжал он уже громко. – Если ты обидишь Бена, то будешь иметь дело с Мирой. А ведь она в этом году председательница женской организации…

– И в прошлом году была, – – не удержался Шварц.

– При чем тут женская организация? Бабы, небось, машин не покупают.

– Зато покупают их мужья.

– Ну тебя к Богу, Мел! Как же я потребую от завода новый двигатель только на том основании, что раввин так решил?

– А ты про раввина не пиши вовсе. Тебе даже незачем объяснять, как все произошло. Просто напишешь, что картер потек во время езды, все и дела.

– А что, если завод пришлет комиссию?

– А они уже много прислали тебе комиссий, Эл?

– Нет, зато посылают в другие фирмы.

– Что ж, – с ухмылкой сказал Бронштейн, – тогда ты поведешь ее к раввину.

У Бекера внезапно сменилось настроение. Истово глотнув, он повернулся к Шварцу:

– Ладно, Бен. Я напишу на завод. Посмотрим, может что-нибудь и выйдет. Но делаю я это только потому, что ты тут наговорил Бену черт те что, а он сразу и раскис. Он ведь у меня чистое дитя, да еще самое жалостливое во всей округе.

– Ну, ты тоже только потому закусил удила, что тут замешан раввин, – заметил Бронштейн. И, повернувшись к Шварцу:-Если бы вы не упомянули раввина, он бы с самого начала сделал все, что надо, лишь бы угодить клиенту.

– Что ты имеешь против раввина, Эл?– спросил Шварц.

– Что я имею против раввина?– Бекер вынул сигару из рта. – А вот что я имею против раввина. Он просто не подходит для своей должности, вот что я имею против раввина. Ведь он должен представлять нас всюду, говорить от нашего имени, не так ли? Но вот. скажи правду, Бен, ты бы его взял агентом по сбыту в свою фирму. Не виляй хвостом, а отвечай положа руку на сердце.

– Конечно, я бы его взял, – ответил Шварц, но без особого подъема. Л

– Что ж, если ты такой дурак, что взял бы его к себе на работу, то я могу лишь надеяться, что у тебя хватило бы ума выгнать его после первого же фортеля .

– А когда он выкидывал фортели?

– Будто не знаешь! Забыл, что ли, какой он номер отчубучил тогда на утреннике "Отцов и Детей"? Мы специально пригласили Берни Гиллигена из "Красных Чулков", чтобы тот выступил перед ребятами. А что сделал раввин? Встает – якобы, чтобы представить гостя, – а под шумок толкает ребятам речугу, что у нас, мол, в героях ходят ученые, а не атлеты, и прочая такая мура. Я готов был провалиться под землю от стыда.

– Ну, знаешь…

– А помнишь, когда твоя собственная жена пригласила его выступить перед девушками из женской организации и сагитировать их на сбор хануккального подарка для синагоги, а он взял и наговорил им тогда, что хранить верность еврейству в сердце и вести кошерный дом, для еврейки, мол, куда важнее, чем собирать подарки для синагоги.

– Минуточку, Эл. Ты сам понимаешь, что я не стану оговаривать свою собственную жену, но что было, то было. Они тогда устроили завтрак, и Мира подала к коктейлю креветки. Креветки – это, конечно, не кошерная пища, дива и нет, что раввин осерчал.

– И при всех этих внутренних раздорах ты меня еще агитируешь записаться в члены конгрегации ?– вставил Бронштейн, подмигнув Шварцу.

– А почему бы и нет?– ответил его компаньон. – Как еврей и как житель Барнардз-Кроссинг ты ради самого себя – ну, и ради общины, конечно, тоже, – должен стать членом. Что же касается раввина, то он тут не на, веки вечные…