В пятницу раввин встал поздно

25

Мэкомбр предупредил по телефону, что зайдет.

– Мэкомбр? Разве среди наших знакомых есть какой-нибудь Мэкомбр?– спросил раввин, когда Мирьям сказала ему о звонке.

– Он сказал, что это связано с мэрией.

– Неужели это депутат звонил? Мэкомбр у них, кажется, председатель.

– Спросишь у самого, – коротко ответила она. Но, поняв, что это получилось у нее чересчур резко, тут же добавила: – Сказал, что придет в семь.

Раввин вопросительно взглянул на жену, но ничего не сказал. Последнее время она что-то капризничала, но он не любил расспрашивать ее.

Раввин сразу узнал Мэкомбра и хотел провести его в кабинет, думая, что тот пришел по делу, касающемуся синагоги или еврейской общины. Мэкомбр, однако, явно предпочитал гостиную.

– Я к вам всего на пару минут, рабби. Мне просто хотелось спросить вас, не откажетесь ли вы принять участие в церемонии открытия регаты?

– Какого рода участие?

– Ну, вот уже несколько лет, как ввели эту церемонию. Видите ли, в регате участвуют суда всех яхт-клубов северного берега, немало является и с юга и даже того дальше. В день открытия на судейской пристани устраивается торжественная церемония: там и оркестр, и поднятие флага, а с некоторых пор – и благословение судов, участвующих в соревнованиях. В последние два года благословение поручалось протестантским пасторам, а до этого – католическому священнику, вот мы и подумали, что раз у нас есть в городе раввин, то, по справедливости, надо поручить благословение в этом году вам.

– Я что-то плохо представляю смысл этого благословения, – сказал раввин. – Насколько я понял, на соревнования съезжаются всевозможные спортивные суда. Их-то мне и благословить? Разве эти соревнования опасны?

– Нет, конечно. Не без того: бывает, что и столкнешься с рангоутом и выкупаешься, но это случается редко.

– Тогда, может быть, вы хотите, чтобы я их благословил на победу?– недоуменно спросил раввин.

– Что ж, нам, естественно, хочется, чтобы наши ребята вышли победителями, но соревнования проводятся не по городам.

– Тогда я вообще ничего не понимаю. Или вы хотите, чтобы я благословил суда вообще?

– Вот, вот. Именно в этом смысл церемонии. Чтобы, так сказать, благословить не только наши суда, но и все остальные.

– Просто не знаю, что вам и сказать, – ответил раввин с сомнением в голосе. – У меня мало опыта в такого рода делах. Видите ли, в наших молитвах очень редко содержатся просьбы. Мы не столько просим, сколько благодарим за то, чего уже удостоились.

– Не понимаю.

– Да это очень просто, – улыбнулся раввин. – Вот я вам приведу пример. Вы, христиане, молитесь так: "Отче наш, сущий на небесах… хлеб наш насущный дай нам на сей день". Наша же аналогичная молитва гласит так: "Да будешь Ты благословен, Господи, владыко мира, достающий хлеб из земли". Это, конечно, сильно упрощено, но в общем и целом наши молитвы скорее благодарственны, а не требовательны. Я мог бы возблагодарить Господа-Бога за то, что Он сотворил яхты, доставляющие нам возможность и удовольствие кататься на них. Нет, не подходит. Уж больно притянуто за волосы. Надо будет придумать что-нибудь другое. Вообще же я не специалист по бла гословениям.

– Это все очень любопытно, что вы говорите, засмеялся Мэкомбр. – Не думаю, чтобы монсиньор Обрайен или доктор Скиннер считали себя специалистами по части благословений, но все-таки они не отказались же.

– Все-таки это гораздо больше соответствует их функциям, чем моим.

– А у вас разве не одни и те же функции?

– О, нет. Наши функции определяются совершенно разными традициями. Монсиньор Обрайен – священник в традиции библейских священников, сыновей Аарона. Он наделен известной властью, магической властью, которую он и осуществляет во время мессы, где, например, магически превращает хлеб и вино в тело и кровь Христа. Протестантский пастор доктор Скиннер следует традициям пророков. Он призван проповедовать слово Господне. Я же всего лишь раввин, то есть сугубо мирское лицо. Я не обладаю ни "манной" священника, ни "призванием" пастора. Если же все-таки назвать прототипа, то раввин следует скорее всего традициям библейских судей.

– Кажется, я понял, что вы имеете в виду, – медленно сказал Мэкомбр. – Для нас, однако, все это не так уж важно. Никто ведь всерьез… То есть, я хочу сказать, нам важна сама церемония.

– Вы хотели сказать, что все равнд ведь никто не обращает внимания на содержание молитвы?

– Угадали, рабби, – ответил Мэкомбр с коротким смешком. – Именно это, боюсь, у меня и было на уме. Ну вот вы и обиделись.

– Да нисколько. Я так же хорошо знаю, что люди не слушают моих молитв, как и вы, что они не слушают ваших речей, пускай они и в высшей степени важные. Меня волнует не то, будет ли публика в подобающем случаю молитвенном настроении, а то – уместна ли здесь вообще молитва?

Мэкомбр был явно разочарован.

– А почему для вас так важно, чтобы благословение совершил именно мой муж?– вмешалась Мирьям.

Мэкомбр посмотрел сначала на раввина, затем на его жену и уже по одному ее открытому взгляду и решительной линии подбородка понял, что изворачиваться не имеет смысла. Он решил сказать им всю правду.

– Из-за реакции населения на это злополучное убийство. По городу ходят всякие разговоры, особенно в последние дни. У нас никогда такого не было, и эти разговоры нам ужасно не нравятся. Поэтому мы и подумали, что если мы поручим церемонию благословения раввину и широко обнародуем это, злые языки, может быть, угомонятся. Я совершенно с вами согласен, что вся эта церемония чистейшая нелепость, но отменить ее мы не властны, так как придумали ее не мы, а Торговая палата. Мне, конечно, известно, что в некоторых католических странах такие благословения устраиваются по рыбацким деревням очень часто. Но ведь там речь идет не о спортивных соревнованиях, а об улове, от которого зависит их благополучие. Да и опасность там немалая. Я бы понимал, если бы у нас устраивали такие благословения в Глостере, где с якоря снимаются настоящие суда. У нас же эта церемония лишена какого бы то ни было смысла. Тем не менее именно в этом случае она могла бы эффективно подчеркнуть тот факт, что депутаты города, то есть самые ответственные лица, решительно отмежеваются от всего этого безобразия.

– Это очень любезно с вашей стороны, мистер Мэкомбр, – ответил раввин, – но не преувеличиваете ли вы серьезность ситуации?

– Нет, уж поверьте. Лично вам они, может быть, докучать не стали, либо же досаждали, но вы не обращаете внимания – мол, что с них взять, с хулиганов-то: поймают убийцу, тогда все пройдет само собой. Беда, однако, в том, рабби, что убийцу могут и не найти, во всяком случае не так скоро, а тем временем хорошие люди подвергаются оскорблениям и нападкам. Я не говорю, что мой план положит всему этому конец, но я уверен, что какое-то влияние он все-таки окажет.

– Я вам очень благодарен за это поистине благородное предложение. ••

– Вы, значит, согласны?

Раввин медленно покачал головой.

– Но почему?Разве это противоречит вашей религии?

– По сути дела – да, противоречит. Специально сказано: “Не произноси имя Господа, Бога твоего, напрасно".

– Ну, тогда говорить больше не о чем, – сказал Мэкомбр, вставая. – Все же я попросил бы вас подумать об этом. Дело ведь не только в вас лично, а во всей еврейской общине.

Когда он ушел, Мирьям воскликнула:

– Какие они хорошие люди, Дэйвид!

Он кивнул, но ничего не сказал в ответ.

Зазвонил телефон, и он поднял трубку.

– Рабби Смолл, – сказал он, затем молча слушал некоторое время. Мирьям не спускала с него глаз, обеспокоенная его внезапной бледностью.

– Вот этот-то народ и ошибается номером последнее время?– спросил он, положив трубку на рычаг.

Она кивнула.

– Всегда один и тот же?

– Нет. То мужской голос, а то и женский. Что-то я ни разу не слышала один и тот же голос дважды. Прямо ужас, что они говорят.

– Тот, который позвонил только что – кстати, у него весьма приятный голос, – спрашивал, не нужно ли нам человеческой крови для предстоящего праздника; он, очевидно, имел в виду Песах, хотя Пасха уже прошла.

– Не может быть!

– Вот тебе и не может быть.

– Ужасно, ужасно! Такой чудный городок, такие чудесные люди, и вдруг такое зверье!…

– Хулиганы, – презрительно бросил он. – Шайка мерзких хулиганов.

– Но ведь не только звонки, Дэйвид…

– Вот как? Что же еще?

– Когда я хожу по магазинам, продавцы такие холодные… Совсем не то, что раньше. Покупатели же – это я знаю точно – просто стали избегать меня.

– Ты уверена в этом, или тебе только показалось?– спросил он, но у самого голос был не очень твердый.

– Совершенно уверена, Дэйвид. Неужели ничего нельзя сделать?

– Что, например?

– Не знаю, но ты ведь раввин, ты должен знать. Может быть, тебе следовало бы позвонить Лэнигену и рассказать ему все. Может быть-, тебе надо поговорить с адвокатом? Может быть, нужно было принять предложение Мэкомбра…

Он ничего не ответил, но вернулся в гостиную, сел в свое кресло и вперил неподвижный взгляд в стену. Она предложила ему чаю, но он раздраженно покачал головой. Немного погодя она снова заглянула в гостиную, но он по-прежнему сидел в кресле, глядя в пространство.

– Расстегни мне, пожалуйста, молнию.

Он механически потянул за молнию ее платья, даже не вставая с кресла. Вдруг он рассеянно спросил:

– Что это ты вдруг решила раздеться?

– Просто я очень устала и хочу лечь спать.

– Да, конечно, – засмеялся он. – Какой глупый вопрос! Не в платье же тебе лечь спать. Если ты не возражаешь, я посижу еще немножко.

В эту самую минуту прямо перед их домом остановилась машина.

– Кто-то приехал, – сказал он. – Кто бы это мог быть так поздно?

Они подождали немного, потом действительно раздался звонок. Мирьям, которая успела тем временем застегнуть молнию, пошла открывать, но в это время снова послышалось тарахтенье мотора и скрежет шин по гравийной дорожке. Она открыла дверь и выглянула на улицу. Она еще успела увидеть задний свет машины, исчезающей в темноте.

– О, Господи!– воскликнул раввин позади нее. Она обернулась и только тогда тоже увидела: на двери кто-то намалевал свастику, и алые капли свежей краски падали на пол, точно кровь.

Он дотронулся пальцем до двери и тупо смотрел на красное пятно на руке. Мирьям не сдержалась и зарыдала •

– Прости, пожалуйста, Дэйвид!– сказала она сквозь слезы.

Он крепко прижал ее к себе, и она немного успокоилась. Затем он резко сказал:

– Принеси-ка мне тряпку и немного этой хозяйственной пасты.

Она прижалась лицом к его плечу и прошептала:

– Я боюсь, Дэйвид, ужасно боюсь. . •