В пятницу раввин встал поздно

24

Карл Мэкомбр, председатель городского собрания депутатов, был мнителен по натуре. Высокий, сухопарый и седой, он уже сорок лет участвовал в местной политической жизни и половину этих лет состоял городским депутатом. Он, правда, получал в год на полота долларов больше, чем остальные депутаты – двести пятьдесят, вместо двухсот, – но это, конечно, никак не могло считаться сколько-нибудь приличным вознаграждением за многочисленные и разнообразные его труды: участие в заседаниях, беготня по городским делам, а главное – изнурительные избирательные кампании каждые два года.

Понятно, что это увлечение политикой отражалось невыгодно на его бизнесе – небольшом галантерейном магазине. Перед каждой новой избирательной кампанией между ним и женой шли нескончаемые споры о том, следует ли ему выставлять свою кандидатуру на новый срок, и во всей избирательной кампании, говорил он, самое трудное было – сагитировать собственную жену.

– Как же ты не понимаешь, Марта? Нельзя мне уйти сейчас. Вот-вот подойдут к концу переговоры о покупке у наследников всей недвижимости покойного Даллопа, а кроме меня, никто в этом деле не разбирается. Если бы хоть Джонни Райт выставил свою кандидатуру – он тоже участвовал в переговорах, – я бы все-таки мог тогда уйти. Но он ведь уезжает на зиму во Флориду. Вот уже десять лет, как мы пытаемся заполучить эти участки, и именно теперь, когда дело, считай, уже в шляпе, я вдруг ухожу. Да понимаешь ли ты, в какую сумму это обойдется городу?

До этого была новая школа, а то новая канализационная сеть, медицинский центр, а еще до этого – зарплата служащих городских учреждений. Порой он и сам недоумевал: как типичный янки он, конечно, ни за что не признается в какой-то там любви к родному городу. Вместо этого, он уверял самого себя, что просто любит делать дело, да это и его долг, коль это у него получается лучше, чем у других.

Управлять городом, говорил он всегда, это означает – не решать вопросы по мере того, как они возникают – тогда уже слишком поздно, – а, скорее, предвидеть и ускорить, либо не допустить их возникновения. Именно такая ситуация создалась теперь, в связи с рабби Смоллом и убийством, в синагоге, как окрестили его газеты. Ему не хотелось обсудить этот вопрос на официальном заседании. Хотя городской комитет состоял всего из пяти членов, но и их было много, тем более что ему нужны были всего лишь трое, чтобы провести потом решение.

Он пригласил к себе Хибера Нюта и Джорджа Коллинза – старейших членов городского комитета, старейших не только годами, но и по политическому своему стажу И вот они сидели все трое в гостиной, попивали чай с мороженым и хрустящим печеньем, которыми их угощала Марта Мэкомбр. Они болтали о погоде, о делах, о политическом положении. Наконец Карл Мэкомбр перешел к делу.

– Я собрал вас, чтобы поговорить об этом деле, касающемся синагоги в районе Мильтон. События принимают тревожный характер. Намедни я как-то зашел в ‘‘Каюту" и слышал там довольно неприятные разговоры. Меня никто не видел, так как я сидел в боковой нише, зато я видел и слышал все. Была там кучка завсегдатаев, какая всегда собирается в таких местах, чтобы выпить пива и поболтать. Так вот, они все в один голос утверждали, что убил-то раввин и что евреи подкупили полицию, отчего та ничего и не делает; что Хью Лэниген дружит с раввином и они ходят друг к другу в гости.

– Это не Бац ли Эплбери разорялся?– задал вопрос Джордж Коллинз, добродушный, улыбчивый мужчина в летах. – На днях я его позвал по поводу окраски фасада, так он то же самое болтал. Я его, конечно, высмеял и обозвал ослом.

– Это-то тебя и тревожит, Карл?– спросил Хибер Нют, юркий, вспыльчивый мужчина, который, казалось, вечно на что-то сердился. Кожу на его лысине словно кто-то нарочно оттянул, и когда он сердился, на ней проступала толстая синяя жила. – Тоже мне! Кто же станет обращать внимание на этого болтуна!– Он был явно возмущен, что его вызвали по такому пустяку.

– Ты неправ, Хибер. Там сидел не один лишь Эплбери. И все они с ним соглашались. Боюсь, что такие разговорчики ведутся и в других местах, и это может стать опасным.

– А что делать, Карл?– благодушно сказал Коллинз. – Только и остается, что обозвать их ослами, как я это и сделал.

– И чего ты этим добился? Болтает по-прежнему. Нет, Карл, тебя не это тревожит. Из-за какого-то Эплбери ты бы нас не собрал. Говори же прямо, в чем дело?

– Дело, конечно, не в Эплбери. Такие же разговоры я слышал и у себя в магазине. И не со вчерашнего, а с самого дня убийства. И мне эти разговоры не нравятся. Когда арестовали Бронштейна, все вроде улеглось, но когда его выпустили, опять пошли разговоры И даже пуще прежнего. Общее мнение сводится к тому, что раз не Бронштейн, то, значит, убийца раввин, но егр не арестовывают только потому, что он дружен с Хью Лэнигеном.

– Ерунда!– отрезал Нют. – Хью Лэниген собственного сына арестует, если тот провинится.

– Скажи, а разве не сам раввин добился освобождения Бронштейна?– поинтересовался Коллинз.

– Это точно, но народ-то ведь этого не знает.

– Ну что ж, вот-вот поймают убийцу, тогда все и затихнет, – добавил Коллинз.

– А откуда ты знаешь, что убил не раввин?– спросил Нют.

– А откуда ты знаешь, что убийцу вообще найдут?– спросил Мэкомбр. – Мало ли преступлений так и остаются нераскрытыми? А тем временем вред может произойти немалый.

– Какой вред?– спросил Коллинз.

– Да они могут разжечь ту еще вражду. Евреи, знаешь, народ чувствительный и обидчивый, а тут ведь об их раввине идет речь.

– Тем хуже для них, – буркнул Нют. – Что ж нам теперь, надеть шелковые рукавицы, потому что они, видите ли, чувствительны?

– Постой, постой! В Барнардз-Кроссинге проживает хвыше трехсот еврейских семейств, – начал Мэкомбр. – Так как большинство живет в районе Чильтон, их дома можно оценить, примерно, тысяч в двадцать каждый. Мм самим они, конечно, обошлись дешевле, но я говорю [ 153 о сегодняшней рыночной цене. Для целей налогообложения мы принимаем половину рыночной цены, что составляет триста помножить на десять тысяч, то есть три миллиона долларов. Сумма, как видите, довольно приличная, и налоги с нее – тоже приличные.

– А при чем тут евреи? Не они, так христиане будут жить и платить налоги, – буркнул Нют. – Всего и делов.

– Ты их, я вижу, не больно жалуешь, евреев-то?

– А что? Признаться, не очень.

– А как насчет католиков и цветных?

– И их тбже.

– А как насчет янки?– вставил Коллинз с усмешкой .

– Он и янки не жалует, – ответил за него Мэкомбр, тоже с усмешкой. – И знаешь почему? Потому что он сам янки. Мы, янки, никого особенно не жалуем, но миримся со всеми.

Хибер Нют тоже засмеялся.

– Ну вот, – продолжал Мэкомбр. – Для этого я вас и собрал сегодня. Я много думал о нашем городе, о том, какие все-таки поразительные перемены произошли здесь за последние пятнадцать-двадцать лет. Сегодня наши школы не уступают наилучшим во всем штате. У нас городская библиотека, какой не часто сыщешь в небольшом городе, подобном нашему. Мы построили новую больницу, проложили десятки километров дорог и канализации. Город не только вырос, в нем жить стало лучше. И кто же сделал все это? Да население Мильтона – еврейское, а также христианское. Будем смотреть правде в глаза. Население чильтонского района – я имею в виду христианское – не очень-то походит на нас, жителей Старого города. Они скорее походят на своих еврейских соседей. Это молодые специалисты, ученые, инженера и так далее. У всех высшее образование, в том числе и у жен, и детей они тоже пошлют в колледж. А ведь вы же знаете, что привело их сюда… I

– Их привело сюда, – перебил его Нют, – то обстоятельство, что здесь море, а до Бостона всего полчаса езды.

– Не говори. Не один наш город расположен у моря, а бюджет у них – половина нашего, хоть ставки и намного выше, – спокойно возразил Мэкомбр. – Нет, их привело сюда что-то другое. Может быть, дух, который занес сюда и оставил нам в наследство этот старый распутник Жан-Пьер Бернар. Когда в Салеме охотились за ведьмами, их немало сбежало сюда, а мы их и спасли. У нас никогда за ведьмами не охотились, и я не допущу, чтобы начали охотиться сейчас.

– Нет, Карл, что-то, видно, произошло, – упорствовал Коллинз, – что-то очень серьезное, не то бы ты не тревожился так. Это никак не болтовня Бэца Эплбери или разговоры обывателей в магазине. Что-то я не помню, чтобы ты принимал так близко к сердцу обывательскую болтовню. Что же все-таки произошло, Карл?

– Понимаешь, помимо всего этого, в городе пошли телефонные звонки, – сдался Мэкомбр со вздохом. – Иной раз даже поздно ночью. Вчера у меня был Бекер, хозяин автомагазина. Пришел показать проспект новой полицейской машины. Но это был только предлог, конечно, потому что как только мы разговорились, Бекер ловко ввернул про то, что Вассерману, президенту синагоги, Эйбу Кессону – вы его, конечно, знаете, – досаждают этими звонками. Я поговорил потом с Хью Лэнигеном, и он сказал, что ничего об этом не слышал, но нисколько, мол, не удивится, если звонят и раввину.

– А что можно предпринять, Карл?

– Ну, всякое. Если бы мы, избранные городские депутаты, дали понять всем, что мы против всего этого, смотришь они и угомонятся. И так как кампания направлена в основном против раввина, – хотя если хотите знать мое мнение, он тут решительно ни при чем и служит всего лишь удобной мишенью для горлопанов вроде Бэца Эплбери, – то я и подумал, а не следовало бы ли нам воспользоваться этой нелепой затеей Торговой палаты, выдуманной года два или три тому назад? Я имею в виду церемонию благослдвения судов при открытии ежегодной Регаты. Первый раз благословил, помню, монсиньор Обрайен, потом доктор Скиннер…

– В прошлом году благословил пастор Миллер, – подсказал Коллинз.

– Правильно. Всего, значит, два протестанта и один католический священник. Почему бы нам не объявить, что в этом году благословение будет поручено рабби Смоллу? Это будет достаточно прозрачным намеком, что мы не одобряем этого хулиганства.

– Да ты в уме ли, Карл? У евреев даже клуба нет морского. Среди "Аргонавтов11 множество католиков, вот они и настояли тогда, чтобы благословил монсиньор Обрайен. Правда, "Норд" и "Атлантик" – клубы протестантские, но евреев там тоже почти нет ни одного. Они ни за что не согласятся. Помнишь, они даже против монсиньора возражали.

– Вот что. Эти клубы обходятся городу очень и очень недешево, и если мы им скажем, что городской комитет единогласно так решил, то они, небось, не посмеют возражать.

– Но как же ты, черт возьми, потребуешь от яхт-клубов, чтобы они приняли благословение от еврейского раввина? Это же все равно, что поручить ему крестить их детей.

– Сказал тоже! Кто благословлял суда, пока Торговая палата не выдумала эту муру?

– Никто не благословлял.

– Выходит, яхты ни в каком благословении и не нуждаются. Да что-то я и не заметил, чтобы они улучшили свои показатели с тех пор, как их стали благословлять. Значит, худшее, что можно возразить, это то, что никакой пользы благословение раввина не принесет. Я и сам так думаю, то есть что пользы от его благословения будет не больше, чем было от благословения монсиньора и пасторов. Но и вреда будет не больше.

– Ну, тебя не переспоришь. Пусть будет по-твоему. От нас-то чего тебе надо?

– Ничего мне от вас не надо. Просто, я схожу к раввину и официально приглашу его от имени города Мне нужна будет только ваша поддержка, если на заседании возникнуть трудности какие-нибудь.

❖

Джо Серафино стоял у входа и оглядывал посетителей в зале.

– Ничего вроде, Ленни, – сказал он своему помощнику.

– Да, прилично, – согласился тот. Затем, стараясь не шевелить даже губами, добавил шопотом: – Ты заметил фараона за третьим столиком от окна?

– Откуда ты знаешь, что это фараон?

– О, у меня на них форменный нюх. Этого же я знаю лично. Он из полиции штата.

– Он тебя о чем-нибудь спрашивал?

– Да он тут не первый, – пожал старший официант плечами. – С убийства твоей няни они тут все время вертятся. Но войти в зал, сесть за стол и заказать что-нибудь – этого еще не было.

– А что это за женщина рядом с ним?

– Наверно жена.

– Тогда он, может быть, пришел просто так?– Он внезапно нахмурился. – А что здесь делает эта девчонка, как ее – Стелла, кажется?

– Фу, забыл тебе сказать. Ей нужно поговорить с тобой. Я обещал сказать ей, когда ты придешь.

– Чего ей надо-то?

– Кажется, ищет работу. Если хочешь, я ее мигом выпровожу. Скажу, что ты занят сегодня и сам ей потом позвонишь.

– Правильно. Так и скажи. Хотя нет. Лучше я поговорю с ней все-таки.

Он вошел в зал и принялся ходить от одного столика к другому, останавливаясь то и дело, чтобы поздороваться с тем или иным старым клиентом. Не спеша и не глядя в ее сторону, он подошел к столику, за которым сидела девушка.

– В чем дело, детка? Если ты насчет работы, то зря заняла столик.

– Мистер Леонард велел. Он сказал, что лучше ждать в зале, чем в вестибюле.

– Пускай так. Зачем ты пришла?

– Мне нужно поговорить с вами – наедине.

Ему послышалась какая-то угрожающая нотка в ее голосе и поэтому он ответил:

– Что ж, поговорим. Где твое пальто?

– В гардеробе.

– Пойди и забери его. Ты знаешь, где стоит моя машина?

– Там же, где и тогда стояла?

– Да. Выйди к машине и жди меня там. Я сейчас приду.

Он обошел еще несколько столиков, пока не дошел до двери, ведущей на кухню. Он нырнул в дверь и минуту спустя пересек стоянку. Усевшись за руль и открыв девушке вторую дверь, он сказал:

– Ну вот, тут никто нам мешать не будет. Так в чем же дело?

– Сегодня утром меня искала полиция, мистер Сера-, фино…

– И что ж ты им сказала?– поспешно спросил он, но тут же спохватился, что этого не следовало делать. Кашлянув, он как только мог равнодушно поинтересовался о цели этого странного визита.

– Не знаю. Меня не было дома. Я живу еще с одной женщиной, с ней они и поговорили. Они велели ей записать фамилию и номер телефона, по которому просили позвонить, когда я вернусь. Но я попросила ее сказать, если они позвонят сами или придут еще раз, что меня с самого утра не было дома. Мне хотелось поговорить сначала с вами. Я ужасно боюсь, мистер Серафино.

– Чего тебе бояться? Ты даже не знаешь, чего им от тебя надо.

Хоть и темно было в машине, все же он заметил, что она кивнула.

– Кажется, знаю. Они спросили соседку, помнит ли она, когда я вернулась домой тогда ночью?

Он пожал плечами в знак полнейшего безразличия.

– Ты ж тогда работала здесь, вот они и хотят спросить тебя кое о чем. Они всех расспрашивают. Чистая формальность. Если они придут еще раз, скажи им всю правду. Побоялась, мол, пойти домой одна, тем более что это был первый раз, и потому в начале второго я тебя отвез до самого дома.

– О, нет! Раньше, мистер Серафино.

– В самом деле? Ну, скажем, в час.

– Да нет же. Когда я вошла к себе, я посмотрела на часы. Была ровно половина первого, мистер Серафино.

Он начал сердиться и даже немножко побаиваться.

– Ты что это – не шантажировать ли меня вздумала? Пытаешься запутать меня в это убийство?

– Ничего я не пытаюсь, мистер Серафино, – упрямо ответила она. – Просто, отвезли вы меня в половине первого, это я знаю точно; даже чуть раньше, потому что, когда я вошла, было ровно двенадцать тридцать. Я не умею врать, мистер Серафино, и поэтому я подумала, что может быть будет лучше, если я уеду в Нью-Йорк, – у меня там замужняя сестра, – найду там какую-нибудь работу – в ночном каком-нибудь заведении – и если это у них действительно одна лишь формальность, то они, может быть, не станут меня разыскивать .

– Что ж, мысль неплохая.

– Ну вот. Но для этого мне нужно немного денег на первое время, мистер Серафино. Знаете, на проезд, а потом, – если даже буду жить у сестры, чего, пожалуй, лучше не делать, – мне все равно придется платить ей за питание и квартиру…

– Сколько же тебе надо?

– Если я сразу найду работу, то не так уж и много, но все равно не меньше, чем пятьсот долларов, я думаю.

– Хорошенькое дело!– Он нагнулся к ней. – Послушай, детка, ведь ты же знаешь, что у меня не было ничего общего с той девицей.

– Я и сама не знаю что думать, мистер Серафино.

– Как же ты не знаешь?– Он ждал, что она что-нибудь добавит, но она упорно молчала. Поэтому он несколько сбавил тон и сказал: – Нет, эта твоя поездка в Нью-Йорк ничего не даст. Наоборот, если ты вдруг исчезнешь, полиция сразу заподозрит что-то неладное. И они тебя быстренько найдут, можешь не сомневаться. Что же касается пятисот долларов, то об этом забудь. Таких денег у меня нет. – Он достал бумажник, вынул оттуда пять десятидолларовых бумажек и протянул их ей. – Я отнюдь не отказываюсь помочь тебе. Если будет туго, я еще подкину десятку время от времени, но это и все. Мало того, если будешь паинькой, я, пожалуй, возьму тебя в клуб на постоянную работу. А полицейским скажешь, что точно не помнишь, но было уже поздно – пожалуй, второй час уже. То, что ты врать не умеешь, пусть тебя не тревожит: они сочтут вполне естественным, если ты и растеряешься.

Она отрицательно покачала головой.

– Вот ты какая! Что ты задумала?

При тусклом свете рекламной вывески он заметил на ее лице ухмылку.

– Если вам нечего бояться, мистер Серафино, то вы бы мне вообще ничего не дали. Если же бояться вам есть чего, то этой суммы недостаточно.

– Послушай, детка. У меня не было ничего общего с той девицей, заруби себе это на носу. Хочешь знать, почему я тебе все-таки готов помочь? А вот почему. С хозяином кабарета полиция может поступить, как только ей заблагорассудится, и ничего ты им не докажешь. Если они возьмутся за меня, весь мой бизнес полетит к чертовой матери. Возьми того Бронштейна,

которого они тогда задержали, а потом выпустили. Чем он торгует? Машинами. И если даже арест отразится на его делах, он запросто найдет выход из положения: сбавит цены, предоставит более выгодную рассрочку, пока все не забудется, всего и делов. Если же они возьмутся за меня, тогда все: хоть совсем лавочку закрывай. А у меня жена и двое детей. И чтобы не рисковать, я и предложил тебе полста, и еще подкину. Но больше я никак не могу.

Она снова мотнула головой.

Он тоже помолчал, затем забарабанил пальцами по баранке руля. Наконец он отвернулся, и, словно говоря кому-то другому, тихо произнес:

– Что ж, раз ты так, то придется и мне. Понимаешь, в нашем деле нужно быть готовым на все: всякий попадается народ. Приходится страховаться, на случай если сам не сладишь. Ты даже не поверишь, чего только люди не сделают за пятьсот долларов. Тем более когда речь идет о смазливой чувихе. Ребята мне даже скидку дадут, а то и вовсе денег не возьмут – так сказать, для собственного удовольствия тобой займутся; они это любят. – Он краем глаз посмотрел в ее сторону и сразу понял, что она сдалась. – Я, конечно, предпочел бы по-хорошему, я не отказываюсь пособить время от времени. Если тебе нужна работа, сделаю работу. Нужно несколько долларов – для новой, скажем, робы, – что ж, можно и это. Я парень покладистый.

Он снова протянул ей деньги.

На этот раз она их взяла.