Валентина Серова. Круг отчуждения.

ЧАСТЬ I ГЛАВА 1 «ЦЕ Ж МОЯ МАМО!»

Июнь. Краски яркие, дни бесконечные, вечера прозрачные, светлые. Русалкины ночи. Взрослых нет — они на покосе.

Весь день по Боборыкиной улице носятся дети. Сидя на заборе, грызут семечки, мальчишки наблюдают за дорогой; с ними Валька, самая упрямая и заводная девчонка лет пяти; растрепанная, лохматые косы уже расплелись, рыжее лицо сияет, как подсолнух. Вдруг в конце улицы — явление! Что за неожиданность такая? В белом платье и с сундучком, легкой походкой надвигается барынька. Городская.

— Ой. Валька, дывись, яка барыня иде!

— Та це ж не барыня, це ж моя мамо!

Она сразу узнает свою красивую, синеглазую, строгую, опрятную, словно из воскресной церкви, мать. Вот незадача!

Мама Клава, уезжая, наказывала:

— Чтоб вшей не разводила! Чистенькой ходи.

Мало того, еще и мыться заставляла.

Мигом промелькнуло в голове у Вальки: «Немытая, нечесаная, косы лохматые. Что сейчас будет!»

И с этим сумбуром в голове, сиганув с забора, наметила кадку с водой, стоящую неподалеку. Сразу смекнула — если волосы мокрые, даже пусть не совсем чистые, мама похвалит. Да и потом, выбора у нее уже нет, и она — плюх в кадку вниз головой! Но тут мама Клава ее настигла. Вокруг вся земля, вытоптанная до серого цвета курами, забрызгана водой. С кос Валькиных вода ручьем стекает.

— Валентина! Опять немытая. Дай-ка уши посмотрю.

Валя покорно подчинилась.

И вот тут-то мама увидела, что у Вальки вши, очень рассердилась и сказала:

— Так, девочка, надо нам подстричься. Придется косы тебе, если не хочешь мыться, отстричь.

Маленькой девочке, не понимающей, что такое зараза, страх как обидно. Подстричься! Да еще и наголо! Вот беда!

Тем не менее хитрая мама Клава уговорила доверчивую дочь поистине тонкой уловкой:

— Глупая, чего ты боишься? Разве не понимаешь? Я тебя подстригу вечером, вымоемся как следует, а утром у тебя новые косички вырастут. Ночью-то тебя лысой никто не увидит.

— Правда, новые вырастут?

— А то как же?

Обманула.

Посмотрев на себя в маленькое зеркало. Валька увидела все: огромные синие глаза — жалкие, длиннющий нос, но вместо своих любимых кос — большой голый лоб. Даже страшно стало. Черт знает кто! Мальчишка не мальчишка, девчонка не девчонка. И даже челки мама Клава не оставила!

Ежась от непривычного холодка, несчастная, колючая, Валька забралась под одеяло и стала ждать, когда начнут расти косы. Они все не появлялись. Наверное, надо заснуть.

Рано утром, проснувшись, первым делом схватила себя за голову — лысая!!! Не может быть... Где ее новые длинные красивые косы?

Вот это был настоящий шок. Ведь даже допустить мысль о том, что мама может ее обмануть, она не хотела. Но уж конечно, поверить теперь, что косы вырастут, обязательно вырастут, но постепенно и сейчас они уже растут, но незаметно для нее — так объясняла мама Клава, — она уже не могла. После такого обмана со стороны взрослых, надо полагать, не каждый ребенок поверит, что волосы вообще могут расти.

Мама уехала, а дочь осталась у деда с бабкой на хуторе с дивным названием «Валки Пасуньки Боборыкина улица» залечивать свое небывалое горе. Мальчишки дразнились:

— Валька лысая, Валька вшивая!!!

Впрочем, горе это быстро забылось. Первые перышки незаметно для нее снова покрыли упрямую голову.

Мама, Клавдия Михайловна Половикова, молодая провинциальная актриса, приезжала ка хутор близ Харькова к дочери время от времени. Ее родители, украинцы Диденко, взяли девочку совсем маленькой. Деревня Валки (сейчас город), хутор Пасуньки — от слова «пасти», ну и Боборыкина улица. Валентина говорила, что жила в те годы у родителей матери.

Деда помнила очень смутно. Только ощущения: тепло, запахи, цвета. Помнила, как дедушка приезжал с ярмарки и привозил ей сахарные пальцы — желтые леденцы, завернутые в бумагу. В бороде у деда Михайла белела мука, и потому позже она решила, что дед ее работал мельником. Возможно, что борода была седой и белой, но запах муки все же остался в памяти. Как звали бабушку, Валентина не помнила.

Еще одно яркое, как внезапная вспышка, воспоминание.

Она совсем маленькая. Может быть, года три... Мама привезла из города большую куклу с синими глазами и густыми пушистыми ресницами — точно как у Вальки! Дивная кукла в нарядном городском платьице с кружевами, моргает, говорит: «Ма-ма! Ма-ма!» Малышка взяла ее на руки и с тех пор не расставалась с ней ни на секунду.

А на хуторе Валки Пасуньки Боборыкина улица в те годы было неспокойно, бродили какие-то банды, страшные мужики, которых деревенские жители боялись и, крепко закрывая двери на ночь, выпускали на улицу голодных сторожевых собак. Но страшные мужики приходили и средь бела дня.

Воспоминания высвечиваются словно кадры старого фильма.

Зимним вечером жарко натоплена печка. Вот малышка играет, сидя на глиняном полу хаты. Вдруг открывается дверь, и входят какие-то грязные, большие люди. Запах дыма, ночи, леса... Бабка тотчас толкает девочку за печку, закрывает собой — ее не видно. Дверь открыта настежь, луч луны освещает куклу. Сокровище, она валяется посреди горницы. Огромный сапог наступает прямо на ее прелестное фарфоровое личико. Раздается хруст. У девочки в глазах меркнет свет, словно ей на лицо наступили.

Детские воспоминания почему-то заканчиваются большими неприятностями. Обманом, болью... Это из-за матери, Клавдии Михайловны.

Две сценки Валентина Серова очень хорошо, как ей казалось, помнила и часто рассказывала близким. Поначалу реальность этих историй казалась мне совершенно очевидной. Пока я не познакомилась с другими версиями.

Тут надо рассказать читателю об одном странном, пожалуй, даже мистическом свойстве биографии Валентины Васильевны Серовой (урожденной Половиковой). Почти на каждый факт ее биографии — пусть даже и несущественный, исключение составляют только сыгранные ею роли в театре и кино — существует несколько версий. Иногда такая поразительная многовариантность имеет смысл, иногда — и вовсе бессмысленна, так как, по сути, ничего в судьбе нашей героини не меняется. Тем не менее сама эта странность наводит на мысль, что образ Валентины — эпический, собирательный и к истории конкретного человека имеет только то отношение, что она, Валентина Серова, современница и однофамилица собственного образа. Вернее сказать, прообраз «жертвы века».

Начать хотя бы с такой интересной детали. В разных источниках приводятся разные дни рождения Валентины Серовой: 23 декабря, 23 февраля (взяла это число, потому что военных любила), наконец 11 февраля («Васька! Завтра твой день рождения!» — из письма Симонова, датированного 10 февраля 1946 года). Но это только дата. А год рождения?

В самых ранних публикациях указывается 1916 год, затем год отнимается — практически все газеты и журналы отмечают ее восьмидесятилетие в 1997-м. Далее, часто упоминается, что умерла в 57 лет. Получается, родилась в 1918-м. И наконец, в автобиографии, написанной собственной рукой Валентины Васильевны, стоит 1919 год рождения и день — 23 февраля.

Вот другая странность: кого Валентина Серова вспоминала, когда рассказывала о раннем детстве? Михаила Диденко, деда по материнской линии, отца Клавдии Михайловны Половиковой.

Но никак не могла она помнить дедовскую бороду в муке, если родилась в 1919 году. И есть тому достаточно объективное свидетельство.

Подробно о приезде матери Серовой, Клавдии Михайловны Половиковой, в Москву и ее приемном экзамене в школу-студию Малого театра рассказывает в «Воспоминаниях» Н.А. Смирнова, режиссер и актриса театра-студии Малого театра, жена известного критика Н.Е. Эфроса: «На сцену вышла довольно нескладная девушка, и хотя все мы в тот тяжелый год не очень франтили, в ней по костюму и прическе можно было сразу узнать провинциалку. Она начала читать и тотчас же остановила на себе внимание, с одной стороны, звуком красивого трепетного голоса, с другой — сильным украинским акцентом, придававшим ее речи комический оттенок. Но, несмотря на этот акцент, в ее чтении было так много чувства, искренности, простоты, что она меня глубоко заинтересовала... Я горячо ратовала за несомненно талантливую девушку, убеждая всех, что ее акцент исправим. Половикова прошла большинством только одного голоса...

Во главе со мной и с Николаем Ефимовичем курс наш крепко спаялся и к весне уже не был просто случайным собранием молодежи, а коллективом стремящихся к одной цели дружных товарищей. Недоставало в этом коллективе талантливой Клавдии Половиковой, которую в самом начале сезона вызвали в Харьковскую губернию на родину, где скончался в то время ее отец. Она должна была позаботиться о судьбе своих младших сестер.

Это 1919 год.

Очевидная неточность: если дед умер в 1919-м, откуда могли взяться воспоминания о нем у девочки, родившейся в том же году (если принять эту версию года рождения Серовой)?

Н. Смирновой известно и то, что все братья и сестры К. Половиковой остались сиротами — их мать умерла при последних родах, и Клавдия заменила всем мать, детей же было одиннадцать человек, и Клавдия — старшая. В таком случае и бабку по материнской линии не могла помнить Валентина.

Или же она все-таки родилась на несколько лет раньше?

К. Половикова, талантливая провинциалка с сильным украинским акцентом, скрывала от сокурсников и преподавателей свое семейное положение. Тем не менее замуж вышла за Василия Половикова прежде, чем появилась в Москве, ведь поступала в студию под фамилией мужа. Значит, вполне осознанно могла утаить и тот факт, что имеет маленькую дочь.

В книге Маргариты Волиной «Черный роман» объясняются ошибочные детские ощущения В. Серовой, сохранившиеся в памяти. (Впервые обращаясь к этой книге, скажу, что близкие В. Серовой утверждают: все в этой книге — ложь. Роман написан грубо, зло. Его тон — голос улицы, шепот за кулисами, официальные мифы и молва. Но вот другая особенность. Некто — в контексте повествования его инкогнито не раскрыто — знал Валентину Серову и Константина Симонова слишком хорошо, так хорошо, что каждое слово, без сомнения, сказано было ему самой героиней нашей книги. Серова в книге — человек естественный и благодаря этой естественности очаровательна, сколь бы ни были тяжелы ее грехи. Симонов — человек искусственный, лживый и потому в любых проявлениях сугубо неприятный...)

Итак, М. Волина пишет:

«Она (Клавдия) бежит в Москву, подальше от обманщика! Вальку подкинула бабушке. Матери Васыля! И может быть, не собиралась забирать обратно. Бабка внучку любила: ласкала, тискала, приговаривала: «Ножки як у Васыля! Спинка як у Васыля! Губки як у Васыля! И тилькн очи — Клавкины! (Последнее — в сердцах!)»

Таким образом, получается, что Валки Пасуньки — это родина отца Валентины Васильевны, а не матери. Так что, возможно, в воспоминаниях Серовой речь идет именно о родителях отца, у которых она и провела первые годы своей жизни. А кроме того, Валентина Серова не упоминает о том, что в раннем детстве с ней рядом были младшие сестры и братья К. Половиковой.

Но с другой стороны, тот факт, что маленькая Валя не могла знать родителей матери, а жила у родителей отца, никак не доказывает, что она родилась до первого приезда матери в Москву. Представим: женщина покидает столицу в 1919-м, а возвращается через несколько лет. Может, тогда и родила Вальку? Ведь раньше никто о существовании дочери не обмолвился ни словом...

Еше одна загадка — Василий Половиков. Валентина познакомилась с ним в 40 лет!

Отца Валя никогда в детстве не видела и совсем не помнила. Поначалу Клавдия Михайловна рассказала ей, что отец умер. Со временем девочка услышала от старших или из их разговоров поняла, что папа ее, Василий Васильевич, сменил в свое время украинскую фамилию родителей — Половык — на русскую — Половиков. Узнала, что он жив, что «красивый, мерзавец», что человек он плохой — «предатель и сволочь», мать бросил на произвол судьбы. Поняла — даже упоминать о нем, нехорошо, маму это раздражает. Больше она о нем ничего не знала — только фамилию и это короткое материнское резюме. Маме она тогда верила. Более того, авторитет Клавдии Михайловны был велик у дочери необыкновенно.

Тем не менее в семейном архиве Серовой хранилась фотография, где В. Половиков запечатлен в Москве, в комнате, где жила Клавдия Михайловна. Причем с дочкой на руках.

Позже Валентина узнала, что отец был инженером гидротехнических сооружений, как говорили в семье, «сел за растрату» в 1930-м, вышел из заключения, потом, видимо, году в 1937-м, опять «попал в переделку», его арестовали и сослали на Соловки. Бросил ли Половиков семью или скрывался, чтобы не портить жене и дочери жизнь, остается лишь догадываться.

Вернулась Клавдия Михайловна в Москву с тремя девочками — сестрами Наташей, Машей и дочкой Валькой. Наташа Диденко родилась в 1911 году, Маша — в 1914-м.

«Бабьи сплетни в пору успеха Половиковой настаивали: Маша не сестра ее, а дочь, — отмечает М. Волина. — Зовется сестрой, оттого что взросла для молодой матери и взрослостью своей старит ее. В сплетнях этих есть резон. Став актрисой, Мария Михайловна звалась Половиковой, а не Диденко, какой была до замужества».

Не думаю, что резон есть: ко времени поступления Марии Михайловны на сцену фамилия «Половикова» была уже известна московским театралам, и младшая сестра, видимо, решила поддержать актерскую династию.

Девочки звали Клавдию не по имени и не мамой — Роднушей, и такое обращение к ней сохранится у родственников и близких навсегда. Пожалуй, так зовут действительно любимого человека. (Это важно: через много лет встанет вопрос о любви в этой семье, и он будет решаться в трагические минуты и в судебном порядке.)

В каком году Валентина приехала в Москву?

«Мне было 6 лет, когда мама привезла меня в Москву. До этого я жила у своей бабушки — крестьянки в деревне под Харьковом».

Так вспоминала она в молодости, когда память еще не подводила. Автобиографию, где указан год рождения — 1919-й, — писала незадолго до смерти. Четыре даты рождения означают, что она могла оказаться в Москве в 1922 году, а могла и в 1926-м. (Не случайно любимой ролью В. Серовой станет математик Софья Ковалевская — наверное, из чувства противоречия, с цифрами в семье обходились вольно.)

В общем, долго ли, коротко, настал наконец день, когда девочку, радостную, как августовский подсолнух, собрали, одели, умыли и повезли на поезде в Москву.

Семья, молодая женщина и три девочки, сняла комнатку недалеко от Петровки, в Лиховом переулке, где позже обосновалась студия документальных фильмов. По другим источникам К. Половикова с семьей поселилась в Каретном ряду, а в Лиховом, дом 5, жил Симонов с матерью и отчимом.

Пока девочка жила на хуторе Валки Пасуньки, она чувствовала, что есть другая жизнь, откуда является ее мама и где женщины ходят красивые, одетые, как ее растоптанная кукла, чистые и душистые. Без вшей в волосах, это уж точно. Более того, вши для них — такой позор, что и сказать о них стыдно.

Все, что с первых дней обрушилось на Валю в Москве, поражало и восхищало. Город притягателен, и жизнь так не похожа на деревенскую, провинциальную, с ее убогим бытом и леденцами с базара, завернутыми в белую тряпку. Только что открывшиеся московские магазины — коммерческие — походили на диковинные сахарные дворцы. Можно было часами любоваться на дам, которые подъезжали на извозчиках, в причудливых шляпках, нежных платьях, отражались в сияющих витринах и исчезали в заповедных недрах. А сквозь золото дверей проникал на улицу такой незнакомый, манящий, соблазнительный аромат, что кружилась голова.

Москва постепенно просыпалась от разрухи и обрастала множеством увеселительных театриков, клубов, кафешантанов и кабаре. Стоит лишь выйти из темного подъезда, пройти несколько шагов — и ты в гуще событий. Вокруг кипела жизнь! Сладкая сказка!

Клавдия Михайловна в глазах дочери являла собой лучший пример городской прекрасной дамы, достойной восхищения и поклонения. Конечно, Валя видела: комнатушка их убога и тесна. Платья перешиваются и перелицовываются, переходя от старших к младшим. Но Роднуша молодая, красивая, веселая. Иногда она брала дочку с собой в трактир, где кормили артистов, для них был заведен свой стол. В Каретном ряду, совсем недалеко от Лихова переулка, располагался сад «Эрмитаж», и там — чудный трактир в русском стиле, с русской же печью, что особенно смешило Валю, потому что печь она помнила по дому в своих далеких Пасуньках.

Маму окружали приятели, поклонники — кто побогаче, кто победнее. Много говорили дома о некоем Лео Ройсе, роскошном человеке американского происхождения, видимо, дипломате. У Роднуши, поняла Валя, закрутился с этим Лео бурный роман. Потом он куда-то пропал, и связь с иностранцем никаких пагубных последствий для семьи, слава Богу, не имела.

Зато, пока иностранец не исчез, магазины, освещенные фонариками, обернутыми в бронзовые листья, украшенные смешными гипсовыми фигурками толстопузых малышей с факелами, добродушно встречали маленькую Вальку. Вкуснющее печенье, продаваемое здесь, никак не походило по вкусу на любимую деревенскую макуху.

Другая жизнь, другая. И самое изумительное, что Валентина увидела в Москве, — диковинные автомобили, которые с бешеной скоростью сновали между испуганными лошадьми. Другая реальность неслась навстречу, и расстояние уже сокращалось. Необычная жизнь ждала ее впереди.

Но все же главные впечатления провинциальной девочки связаны с театром.

Театральная жизнь в Москве кипит. Разговоры, споры вокруг сценической эстетики Всеволода Мейерхольда. Новая техника — биомеханика. Мастер явил миру златовласую Стеллу — новую женщину Мусю Бабанову. Все новое, новое, новое.

Валя знала, что мама — актриса. Но что это такое — не понимала.

Впервые попав в театр, сначала растерялась — что за место такое странное? В зале кого только нет: и нарядные дамы, и господа в причудливых белых туфельках на мягком ходу, и простые мужики в грубых вонючих сапогах. И никто никого не знает. Зачем собрались? Но вот открылся занавес... и она повела себя как самая настоящая деревенская недотепа!

Шел спектакль «Бабьи сплетни» Карло Гольдони. Мама играла роль прачки. Вальку сразу оглушили музыка, пение, искрометные, как украинские частушки, женские перебранки. Она, конечно, ничего ни в разговорах, ни в сплетении интриг не понимала. И среди шумных баб — болтливых итальянок — свою мать не узнавала. Но вот взвились пестрые юбки, белые переднички, бабы пустились в пляс, и Валька неожиданно узнала: лучшая, отчаянная, бешеная плясунья — ее Роднуша!

Приподнялась:

— Мамо?

На нее тут же зашикали.

Тогда она вскочила на стул и закричала во всю глотку:

— Це ж моя мамо! Дывитесь! Це ж моя мамо!

Тетки, Наталья и Маша, тут же схватили ее и поволокли из зала.

Она все никак не могла уразуметь: разве не самое важное — немедленно сообщить всем собравшимся в зале незнакомым людям, что Роднуша на сцене!

Привели рыдающую скандалистку за кулисы.

Как отчитывал ее дядя Федя Каверин! Как смеялись Вечеслов, Оленев, Царева, Цветкова!.. Мама не слишком рассердилась. Да и сама Валька, когда от горькой обиды отошла, быстро поняла, что выходка ее всех вокруг скорее порадовала, чем огорчила. И еще Валька почувствовала, что Роднушу любят. Не только свои, но и зрители.

Молодые театралы влюблялись без памяти в ту пору не только в новую женщину Мусю Бабанову. Клавдию Половикову, блиставшую в театре Каверина (студии Малого театра), встречали с не меньшим восторгом. Кручинина в «Без вины виноватых» удивляла знатоков тонкостью трактовки.

— Видели «Без вины» у Каверина?

— А где билет достать!

— Вечеслов — Незнамов! Оленев — Шмага! Царева — Коринкина! И все вне традиций... Все по-каверински искрометны!

— Все хороши! Но лучше всех Клавдия Половикова!»

...Девушка из деревни стала в Москве героиней моднейшего спектакля «Кинороман», восхищала аристократизмом и изысканностью видавшую разных актрис Москву. И уж представить себе, что эта дама совсем недавно нянчила чуть ли не дюжину деревенских братьев и сестер на Украине, никто бы не мог.

«— Видел «Кинороман» у Каверина?

— Три раза!

— А я — четыре!

— Половикова для такого сына, как Вечеслов, молода!

— Зато — хороша!

— За Клашу Половикову сто красавиц Гоголевых отдашь с обаяшкой Марецкой в придачу!» (Реплики театралов приведены в книге М. Волиной.)

«Кинороман», постановку, гремевшую в Москве 1926 года, Валя не понимала, но каждую реплику знала до малейшей интонации. Клавдия Михайловна играла возрастную роль Карин Брагг.

«Не умеешь говорить по-русски — молчи!» — как-то сказала Вальке Роднуша.

Про первый год, проведенный Серовой в столице, обычно рассказывают так: поначалу разговорчивые москвичи девочку пугали. Валя сидела в доме и боялась даже выйти одна на улицу. Разговаривала шестилетняя Валя только на малороссийской мове. Быстро, звонким, певучим голоском.

«...В Москву В. Серова приехала из украинского села, где воспитывалась у бабушки. И в первый же день ребята во дворе жестоко высмеяли ее певучий и мягкий южный говорок. Конечно, обиделась, поплакалась, маме пожаловалась. Год почти на все попытки заговорить с ней отвечала лишь кивком: да, нет. В девять лет она уже играла на профессиональной сцене вместе с матерью. Разумеется, от мягкого говорка и следа не осталось», — пишет В. Алейникова.

Впрочем, чрезвычайно часто повторяющаяся история о том, что Валя год в Москве молчала, кажется невероятной.

К матери приходили гости, и девчонку заставляли что-нибудь почитать. Думаю, особенно настаивать не приходилось, она никогда не канючила, не стеснялась, напротив, очень любила рассказывать наизусть детские стихи, пела складные украинские песенки и делала это с превеликим удовольствием. Но это только дома. Для знающих толк людей, которые могли оценить, как хороша маленькая артистка. А ровесников на улице смешила своим южным говорком: «Какая смешная Валька!» И поэтому предпочитала иногда помалкивать, из гордости, хотя большей пытки для живого ребенка не придумаешь. Она росла общительной, и ей, конечно, было что рассказать. Но девочка умела слушать, как говорят другие. Слух от Бога ей достался отменный. И Валя поняла: так, как говорила она, не говорили ни капельдинеры в театре, ни дядьки-билетеры. Так болтали домработницы, уличные торговки на базаре. Малороссийский акцент, столь милый и естественный у бабки с дедом, совсем не подходил театральному миру 20-х годов со всем его непостижимым разноголосьем. Валька бывала с матерью решительно на всех знаменитых и шумных премьерах. Она слушала шутовские скороговорки вахтанговских масок, резкие, острые реплики мейерхольдовцев, высокую речь великих мхатовцев. Музыка голосов незаметно делала свое дело. Постепенно южный говорок исчезал.

Валька была разговорчива. И потому она приставала к матери: «Мамо! Як говорить: або кабонец, або порося?» Ехидная девка сил нет как любила уколоть Клавдию: «Мамо! Не кажи сэрняки, кажи спички!»

В общем, история с задумчивой, стеснительной девочкой, обходящей сторонкой ребят во дворе, к нашей героине не подходит. Ну не мог такой ребенок год молчать, никак не мог! Когда же это здоровые дети, энергия так и рвется наружу, молчали год?! Тоже выдумка, милая ошибка самой Валентины Васильевны. Или — внутреннее самоощущение.

Она была задира и драчунья, это наверняка. Но ее любили. Не могли не любить — слишком забавная. Украинский она не забыла и лихо, смешно вставляла словечки — для выразительности. Смешила соседей по квартире, ребят во дворе, актеров театра Каверина. Непоседа. Озорница. Куплеты из «Бабьих сплетен» поет, не детонируя и не путая слов. Музыку из «Киноромана» насвистывает, а грустный старинный романс, что поют в «Без вины» дуэтом Шмага и Незнамов, исполняет одна — на два голоса!

Валентина будет актрисой — вот уж в чем никто из друзей не сомневался. Школу она не любила, слишком скучными и длинными казались уроки. Что-нибудь сыграть — другое дело. Физкультурные смотры, агитбригада — это пожалуйста. Летом, когда начинались каникулы, Валя уезжала с Роднушей на гастроли.

В семь лет Валентина внезапно почувствовала, что мама не просто так мама, она — женщина и Валька — тоже крошка-женщина. Острый, чуть исподлобья взгляд — и глазастый ребенок привлекал чье-то внимание. Какая-то связь устанавливалась мгновенно, на девочку смотрели пристально, приглядывались. Близких раздражало ее невольное кокетство. Раздражение смешивалось с материнским, вполне понятным тщеславием. Красивый ребенок! Театральные друзья не просто любовались Валей. Они убедительно и настойчиво доказывали матери, что девочку надо срочно показать на сцене. Против этого Клавдия Половикова возражать не могла. Может быть, это и непедагогично — тащить малышку на сцену, но Валька же — готовая артистка!

И как только маленькое чудо произошло — дочь заговорила гладко, безупречно, по-московски, — Клавдия Михайловна привела Валентину в театр.

Первая роль, сыгранная Валей, — мальчик Давид, юный патриот в спектакле «Настанет время», поставленном в 1928 году в театре Каверина. Собственно, такие роли в театре играют травести — взрослые маленькие женщины в искусственных мальчишеских париках соломенного цвета и со следами активной работы гримерш на лице. Поэтому талантливая девочка была настоящей находкой. Сохранилась старая фотография: Валя — Давид с мамой на сцене. Лицо серьезное, сосредоточенное, важное. Нежный подбородок, острый мальчишеский нос, упрямые губки бантиком. Короткие темно-русые волосы. Слишком длинные для небольшого роста руки. И как это ни странно, ни намека на ту легендарную, будущую женскую красоту. Самое интересное — на фотографии 28-го года малышке ну никак не дашь больше девяти — десяти лет!

Конечно, Валя волновалась.

Клавдия Михайловна Половикова, известная талантливая московская актриса, играла роль героической вдовы фон Вигге. Она была уверена в себе и, как всегда, энергично готовилась к выходу. Рядом с ней в гримерной — давно готовый, вызубривший роль назубок, бледный, полный решимости сразить наповал премьерную публику и в то же время замирающий от неведомого чувства встречи с залом сидел сын погибшего генерала Витте. Наконец спектакль начался. Все шло как надо. Старательный Давид с блестящими неправдоподобно огромными серыми глазами звонко и четко выкрикивал фразы. Внизу, за рампой, за оркестровой ямой, в темноте и полной тишине сидели восхищенные зрители.

Потом коллеги говорили: это талант. Клавдия Михайловна и сама видела, что ее девятилетняя дочка — настоящее, изысканное творение гармонии. Она была теперь уверена — у девочки не будет проблем в будущем. Клавдия Михайловна была чрезвычайно довольна. Природа, она сама и «мерзавец Васыль» вместе постарались и дали дочери все необходимое. Будет красивой, очень скоро расцветет красотой совершенно неповторимой, даже немножко сверх необходимого, выразительной и яркой, а пока — нежная, обаятельная, никакой зажатости, неловкости на сцене. Прекрасный голос, абсолютный слух. Но главное все-таки — характер, сила воли, желание справляться со всеми трудностями.

Девочка росла, любила театр, сцену, актерскую жизнь и прилежно впитывала все, что видела, слышала и понимала. Было в малышке Половиковой, усыпанной веснушками, одетой в детское бумажное платье, старенькое пальтишко и грубые чулки, нечто более ценное, чем красота, то, что всегда и более всего ценили театральные люди, — женский магнетизм. Это чувствовалось безошибочно.

Валя играла и другие роли в студии Малого театра.

В пьесе «За океаном» Гордона в том же 1928 году — сын Эсфири. Через год — слуга в спектакле «Кин». А в следующем сезоне она играла в детском спектакле «Хижина дяди Тома». В автобиографии Серова не написала, какую именно роль она получила в этом спектакле. Понятно только, что роль была мальчишеской. Творческая жизнь девочки-актрисы кипела. Впрочем, эта ранняя театральная работа воспринималась ею как детская веселая игра. А кроме того, театр стал, пожалуй, единственным местом, где Валентина воспитывалась, наблюдая за истинно интеллигентными взрослыми коллегами. Ее детство — это мир театра, в который она сбегала от суетной и, как она сама позже вспоминала, несчастливой жизни дома. Может, поэтому адекватно Валентина Серова вспоминала только театр своего детства. Себя — только на сцене. Рампа, закулисный шумок, волшебная тишина, ее выход!

Жизнь семейная в те годы не походила на театральную ни в малейшей степени. Жили трудно — в коммуналке, все рядышком. Для Вальки отгорожен угол за занавесочкой. Наблюдательная, зоркая девочка ничего не упускает, с интересом следит за старшими. В памяти сохранились забавные сценки: Роднуша и сестры ее, молодые, привлекательные тетушки, принимали гостей, веселились без устали, по ночам гуляли. И детские переживания Золушки: маленькую Вальку использовали как домработницу. Она без устали мыла посуду, стирала в корыте, бегала в лавку за керосином и на базар за продуктами. Причем бегала босиком!

Другая картинка — Роднушина.

Жили, да, трудно. Клавдия Михайловна, ее сестры, Маша и Наташа, Валя — все в одной комнате. Вернее, это была лишь часть большой комнаты, перегороженной фанерной стенкой. Перебивались еле-еле, на одно жалованье, и Клавдия Половикова подрабатывала шитьем, известная актриса, популярная и удачливая, но денег все же не хватало. Утром — репетиции, вечером — спектакли, каждый день по ночам — надомная работа. А в доме царят мир да любовь. Не покой, но нормальная жизнь. (Здесь и дальше иногда возникает спор — хороша ли была Клавдия? Хороша ли Валентина? А если плохи, то кто хуже? Не с детства ли дочь познала все жизненные пороки? Короче, «Кто виноват?». Кто виноват в трагической судьбе Валентины? — неразрешимый вопрос вообще и между этими женщинами — в частности.)

Клавдия Михайловна помогала дочери. Она сама привела ее на первые пробы к фильму «Соловей-соловушка». Валя угловатая, светло-русая, кокетливый завиток, кепочка набекрень, глаза хитрющие.

Они могли бы встретиться тогда, а 20-е годы: Костя Симонов, который написал эти мечтательные стихи в 1942 году, и Валя Половикова. И наверняка встречались. Не раз. Лихов, Каретный — общий пятачок, общие московские дворы.

Костя идет куда-нибудь в библиотеку или на поэтический семинар. Мимо пробегает девчонка. Босиком! Ей 14 лет. Смешливая, беззаботная... Он сочиняет рифмы. Она воображает себя великой артисткой. Друг друга они не замечают.