Валентина Серова. Круг отчуждения.

ЧАСТЬ II ГЛАВА 6 УПРЯМЫЙ СИМОНОВ

В 1939 году Серафима Бирман ставила в Театре имени Ленинского комсомола «Зыковых» М. Горького и предложила Серовой роль Павлы.

С Валентиной работалось трудно. Маленький ребенок, нервные срывы. Бирман, тоже нервная, несдержанная, вообще отличалась невыносимым характером. Но Серову не трогала, старалась не задевать.

«Сталин не оставлял вниманием Валентину...»

Это обстоятельство особенно настораживало театральных. Иван Николаевич Берсенев — мог ли доверять ей? О ней говорили, что она вела себя в театре вызывающе, грубо и малоинтеллигентно. Не считалась с расписанием, могла сорвать репетицию — не прийти. Но поддержка Сталина сделала ее в тот период действительно первой актрисой театра.

Снимался фильм «Весенний поток», где она играла еще одну «девушку с характером» — Надю Кулагину. Однажды не пришла на репетицию «Зыковых». Ее не уволили, не сняли с роли Павлы, хотя Бирман отличалась нетерпимостью к малейшим дисциплинарным нарушениям. Но можно было взыскивать с кого угодно, только не с Валентины Серовой, вдовы Героя Советского Союза.

«Берсенев (Ванька-Каин среди своих) потребовал до выпуска премьеры прекратить съемки. Не заключать договоры с киностудиями, — пишет М. Волина. — А Валька сказала:

— Когда у меня будет тут как у Софьи Владимировны, — она отклячила челюсть и затрясла щеками, — тогда я перестану сниматься! А пока я молода — буду сниматься! Буду.

Берсенев побледнел, проглотил, нахмурился и даже с роли Павлы Серову не снял».

Ну действительно, почему актрисе — и не сниматься? Чего ждать?

Серовой достаточно было один раз ошибиться, что-то позволить себе за рамками принятого — и ее обвиняли во всех грехах. Другие деятели культуры, конечно, позволяли себе в узком закулисном кругу разное-всякое. Им прощали. Валентина раздражала не выходками, не нервными срывами. Совершеннейшая невозможность жить по заданным условностям, в фальшивой обстановке никогда не давала ей покоя. Она страдала как раз от отсутствия снобизма...

Наконец с аншлагом прошла премьера. Зрители шли смотреть на Серову. Во всех рецензиях ею восхищались;

«Удался трудный образ Павлы артистке В.В. Серовой. Красивое, несколько иконописное, чистое лицо с голубыми глазами, стройная девичья фигура, тихая походка...»

И. Берсенев ее хвалил:

«Темпераментно и искренне играет молодая актриса В. Серова роль Галины в пьесе Штока того же названия и трудную психологическую роль Павлы в пьесе Горького «Зыковы». Яркая индивидуальность, большое сценическое обаяние — отличительные черты В. Серовой».

Лучшую характеристику странному, анемичному творению актрисы дал И. Юзовский в книге «Советские актеры в горьковских ролях»:

«...Ближе к образу, чем другие исполнительницы горьковского спектакля, была актриса В. Серова, игравшая Павлу в Московском театре имени Ленинского комсомола в спектакле, поставленном С. Бирман.

Павла в исполнении Серовой была вся какая-то не от мира сего; и тон ее речей, и походка казались какими-то необычными, чем-то связанными, внутренне заторможенными. «Чистота» ее, «простота» были лишены всякого лицемерия и вместе с тем внушали подозрение. Павла — Серова, когда говорила, смотрела куда-то в сторону, вдаль, через голову собеседника, словно и видела, и не видела его. Отрешенность чувствовалась во всем ее облике, даже когда она возмущалась Антипой, даже когда кокетничала с Михаилом, какая-то блеклость, анемичность, «кукольность». Она все время пребывала на каком-то расстоянии от реальности...»

В одной из рецензий В Серовой был брошен упрек;

«Артистка, однако, не использовала безусловно заключенный в образе намек на психологическую ущербность Павлы, склонность к психостеническим состояниям (чувство постоянного страха и пр.)»,

В постановке участвовал лучший состав труппы — Р. Плятт. С. Бирман, Б. Оленин. Михаила играл В. Поляков.

«Зыковы». Спектакль идет под неутихающие аплодисменты. Молодая вдова Героя — Валентина Серова играет замечательно. Грим тщательно скрывает следы еще не пережитой трагедии. Она как будто даже похудела, юное лицо слегка осунулось, но тот же ясный взгляд нежных глаз. И так же привлекательна. Валентина играет Павлу. Спектакль гремит по Москве, и зал полон. Впрочем, зала она не видит. Только кажется, что актеры смотрят на тебя и обращаются к тебе, но на самом деле они не на тебя смотрят: световая рампа отсекает зрительный зал. И красавица Павла никого не видит. Но Валентину волнует странное ощущение, словно у нее все время горит правая щека. Горит и горит, как будто кто-то прожигает, и хочется повернуться на взгляд. Впрочем, действие не позволяет оборачиваться. Тем не менее Валентине любопытно: чей такой взгляд? И в антракте она подбегает к занавесу, в котором имеются незаметные специальные смотровые дырочки, смотрит в эту дырочку и видит первый ряд: все ушли в фойе, гуляют, и в одиночестве сидит — вот именно в том месте, откуда идет прожигающий луч, — грустный молодой человек, такой симпатичный, в усиках, темненький. Все ушли, а он сидит и смотрит на занавес.

«Наверное, он!» — сразу почувствовала. Он. Ну посмотрела, и все. Второй акт, третий. Аплодисменты. К сцене усатый обожатель не подошел. В уборную Валентине принесли огромнейший букет цветов и записку:

«Буду рад встрече с Вами в любое удобное для Вас время.

Ваш слуга покорный К. Симонов».

На следующем спектакле все повторилось. Снова цветы и записка. Наблюдательные билетерши, которые бдительно охраняли служебный вход и зорко следили за всем происходящим вокруг, особо доверенные, те, что передавали записочки актрисам-комсомолкам, само собой, тут же донесли: этот парнишка ходит уже давно. На все спектакли. Но «Зыковы» — это уж обязательно. Ни один не пропустит...

Возможно, так вспоминал он те дни.

Интеллигентный воздыхатель быстро сделался объектом неусыпного наблюдения. Некоторое сомнение поначалу закралось в мысли: не имеет ли этот человек отношение к черной машине, что стоит у ее окон? Может быть, он принесет ей несчастье?

Но добровольные соглядатаи, сами того не зная, тут же поспешили развеять ее страхи: каждый день молодой поэт и начинающий драматург, некто Константин Симонов (член Союза писателей, 24 года — перспективный!) берет у администратора контрамарку. Тот, кто в черной машине, не ходил бы за пропуском...

Наконец на очередную записку Валентина великодушно ответила:

«Жду Вашего звонка

В. Серова».

И написала свой домашний телефон.

Эта первая версия их знакомства изложена в многочисленных публикациях о Серовой и кажется мне самой романтической. Так Валентина Васильевна запомнила это знакомство, таким оно и вошло в историю.

Вторая версия принадлежит Агнии Константиновне Серовой: Константин Симонов, молодой, 24-летний поэт и корреспондент, выпускник Литературного института имени А.М. Горького, аспирант ИФЛИ, ветеран Халхин-Гола, 12 мая 1939 года или в один из траурных дней пришел домой к юной вдове для того, чтобы написать некролог о погибшем летчике-герое А.К. Серове. «Симонов с Валентиной познакомился сразу после смерти брата. Она сама мне рассказала, что он пришел некролог писать». Эта версия самая фатальная.

Но существует и третья. Назовем ее самой реалистической. Обыкновенная история...

Константин Симонов написал пьесу, не патриотическую, не производственную — мелодраму. О любви. Он назвал ее «Медвежья шкура» и принес Борису Горюнову в Театр имени Е. Вахтангова. Пьеса не понравилась, и ее в работу не взяли.

Константин Михайлович решил: более всего вероятно, что его детище, пьеса о молодых (о современной молодежи), заинтересует молодежный театр, и предложил ее Берсеневу, назвав «Обыкновенной историей».

Он оказался прав — Берсенев пьесу взял. «Первое место в репертуаре нового сезона мы отводим пьесе «Обыкновенная история» — о молодых людях нашей страны. Автор ее — поэт К. Симонов, встрече с которым театр наш придает большое значение. К. Симонов, давший нам свою первую пьесу, в совместной работе над ее постановкой очень сблизился с театром и продолжает писать для него».

Позже автор по предложению театра даст пьесе третье название — «История одной любви».

Вокруг злополучной мелодрамы шли споры. Михайлов, новый первый секретарь ЦК комсомола, который сменил «предателя Косарева» на посту и тоже стал внимательно следить за работой подопечного его организации театра, определил пьесу как «проповедь грязи и пошлости в интимных отношениях любви».

Симонов отвечал: «Я все-таки глубоко убежден, что пьеса «История одной любви», решая вопросы, может быть, менее важные, но все-таки существенные, имеет право на существование.

Я уверен и всем своим существом знаю, что пьеса так, как она написана сейчас, чиста и целомудренна и зовет читателя и зрителя к чистоте и благородству в их личных отношениях... Я не могу согласиться с тем, что мои самые задушевные и чистые желания могли приобрести в пьесе какой бы то ни было оттенок грязи и пошлости. Они его не приобрели и не могут приобрести».

Так или иначе пьесу в репертуар приняли, и Симонов познакомился с Валентиной Серовой. Ей предстояло играть главную роль — Катю.

Безусловно, он влюбился. Она — нет. Он как мог привлекал внимание. В кулуарах и гримерках стал совершенно своим парнем. «Сблизился с театром», как писал Берсенев. И это правда. В театре Симонов со всеми нашел общий язык. Но говорят, Валя на него внимания не обращала.

Он носил цветы и шоколадки, угощал актрис, рассказывал смешные истории. «Валя Серова не смеялась и не шутила с ним. А в первую же встречу оскорбила: зло, беспардонно! — рассказывает М. Волина. — Труппе на чтении «Обыкновенная история» («История одной любви») не показалась! Старомодно. Любовь, семья, ревность. А где же конфликты классовые? Привыкли к шпионам и вредителям, глупыши! Иван Николаевич, напротив, нашел в пьесе чеховскую интонацию, свежесть и оригинальность. Пьесу приняли. Главную роль Иван Николаевич сразу решил отдать Серовой. Серова на читке отсутствовала. Болел малыш, она сидела возле него. Пьесу ей отвез для ознакомления секретарь комсомольской организации.

На другой день Валентина явилась в театр. Симонов подошел к ней и спросил в присутствии многих:

— Как вам понравилась пьеса?

Валя ответила (в присутствии многих):

— Дерьмовая пьеса! И дерьмовая роль!

Стало очень неловко. Всем, «многим». Симонов не нашелся с ответом. Помрачнел. А потом в присутствии секретаря комсомольской организации сказал Берсеневу:

— Ваши артистки не умеют себя вести...

И Берсенев не нашелся с ответом.

— Я думал, — рассказывал многим секретарь комсомольской организации, — Вальку с роли снимут! Не сняли. Я думал, Симонов к ней больше не подойдет. А на другой день гляжу, Валька по красной дорожке к себе в гримуборную топает, а Симонов за ней! Как пришитый!»

Существует еще одна версия — Бориса Панкина (автора книги «Четыре Я Константина Симонова») — о том, что Симонов без памяти влюбился в Серову, когда она была еще замужем (на мой взгляд, самая противоречивая).

Еще в 1938 году К. Симонов познакомился с Борисом Смирновым, одним из ближайших друзей Анатолия Серова, его боевым товарищем, членом серовской знаменитой пятерки истребителей. Именно с него начинающий драматург собирался писать образ Сергея Луконина, героя только задуманной пьесы «Герой Советского Союза». Борис Смирнов в тот год вернулся из Испании. Симонов отдыхал с Борисом в Гурзуфе, бредил Испанией, она буквально снилась ему наяву. И конечно, о подвигах Матео Родригеса, то есть Серова, узнал буквально все.

Он задумал написать вторую пьесу для Театра Ленинского комсомола, думая о Валентине и ее летчике.

Серова играла Катю в «Истории одной любви». Пьесу эту Симонов дорабатывал с Берсеневым. Его отчаяние, его бесполезное страдание вылилось и на страницы первой драматургической «истории любви». Свою героиню Катю он представлял Валей, ее мужа, Маркова, — Серовым, а соперника, талантливого, но несчастного Ваганова — поэтом, изнывающим от безответной любви. Ваганов говорил словами Симонова. Первоначально этот персонаж просто интриговал вокруг Кати, в варианте Ленкома он влюбился и потерял голову.

Для дивной, белокурой актрисы задумывалась и вторая пьеса.

«Варю в Театре Ленинского комсомола будет играть та же актриса, что и героиню в «Истории одной любви». Ее и зовут-то почти как Варю — Валя, Валентина. Он познакомился с ней еще тогда, когда в театре — это было до Хал-хин-Гола — репетировали «Историю одной любви». Варя и будет Валей. Или Валя — Варей? Однажды, задавшись неожиданно даже для самого себя этим вопросом, он понял, что нашел ключ к пьесе. Это будет разговор с ней, Валей, и о ней. И о нем, Косте... И о них вместе... Он пришел в ужас от собственных дерзких мыслей. Почему это пришло ему в голову? В конце концов, он сам — почтенный семьянин. У него жена, которой он писал стихи и письма из Монголии.

Мать его сына...

У нее — муж Летчик-испытатель. Герой Испании. Серов. Вся страна его знает. Может, потому он и не сделал своего Сергея Луконина летчиком, хотя технически ему было бы это проще: сколько было переговорено с Борисом Смирновым о тайнах и причудах его крылатого дела.

«Мне хочется назвать тебя женой...» Эта строка родится и станет названием стихотворения лишь два года спустя, когда начнется война с гитлеровской Германией и он отправится на фронт. Сейчас? Даже помыслить об этом совестно.. И страшно! Нет-нет, если они и будут встречаться, то только на репетициях в театре А разговаривать — лишь языком этой его пьесы, которую он собирается написать».

Итак, по версии Панкина, Симонов полюбил Серову еще замужней женщиной. То есть по крайней мере в начале 1939 года.

Правда, есть прямое указание самого Константина Михайловича. В автобиографии он пояснял: «В 1940 году я написал первую свою пьесу — «История одной любви», в конце этого же года поставленную на сцене Театра имени Ленинского комсомола. А вслед за этим написал и вторую — «Парень из нашего города», поставленную в том же театре уже в канун войны».

Серов погиб в 1939 году. Таким образом, предположение Б. Панкина, что Симонов влюбился в замужнюю Валю, маловероятно. Правда, в послужном списке, написанном собственной рукой, Валентина Серова пишет, что «История одной любви» игралась в 1939 году, но она ошибалась.

Таковы версии знакомства. Конечно, молодой поэт приходил в театр, и видел Павлу в спектакле «Зыковы», и возможно, посылал цветы с записками, но познакомился с Валентиной, когда его представляли труппе как будущего автора. И наверняка молодая актриса, мечтающая о Джульетте, не отнеслась к современной пьесе как к великому шедевру. Однако тот грубый, вульгарный тон, которым награждает ее М. Волина, полностью отказывая Серовой в таком качестве, как внутренняя, лаже внешняя культура, кажется мне весьма сомнительным. Валентина, возможно, была дерзка, избалована вниманием, поклонением. Но очень многие знавшие ее люди отмечали как раз врожденную деликатность актрисы. Валентина была доброй. Озлобление не «съедало» ее и в самые черные дни бытия. По каким таким причинам она могла обидеть молодого театрального автора, написавшего для нее хорошую роль? Но так или иначе случилось — не важно. Главное, они встретились, и одно только эпическое многоголосие версий на сюжет этого знакомства столетии выдает неординарность встречи

Два характера, которым нельзя быть вместе. Почему?

Она всегда делала то, что хочет. Он — то, что считал нужным. И оба вкладывали в свои поступки всю силу таланта и темперамента.

Константин Симонов, который, возможно, и прожигал взглядом занавес, в первый акт своей долгой драматической любви вступал человеком достаточно известным.

Он родился в 1915 году в Петрограде. Происхождение его по тому времени отнюдь не способствовало будущей карьере. Хорошее происхождение. Его отец, о существовании которого поэт никогда не писал, был, по всей видимости, офицером царской армии и в 1918 году воевал на стороне белых. Мать — дворянка.

«Моя бабушка — мать отца — княжна Александра Леонидовна Оболенская-Шаховская, училась в Петербурге в Смольном институте благородных девиц, — писала Маша. — Свое прошлое она пыталась скрыть, чтоб не «бросать тень» на Кирюшу, своего единственного и горячо любимого сына, который родился в смутное предреволюционное время, а рос и мужал уже при советской власти. «Тень», если так можно выразиться, все-таки падала время от времени, и знаменитый симоновский аристократизм проступал и в его манере держаться, и в его манере жить. Началось с того, что Кирилла Симонова долго не принимали в пионеры, потом в комсомол и с приемом в партию — затянули.

Аленька — так бабушка требовала называть себя всех нас — своих чад и домочадцев — была нежной, женственной. Она писала тайком стихи, летом непременно носила красивую шляпку и, сколько я ее помню, всегда была со вкусом одета, подтянута и называла всех ласковыми именами — Машутик, Алексейка, Сашуля, Валюша...»

Злые языки утверждали еще, что Симонов вовсе не сын дворянина-офицера, а отпрыск петербургского еврея-выкреста и потому не произносит ни букву «р», ни букву «л».

«Кстати, Аленька так и не примирилась с переименованием Кирилла в Константина, — продолжает Маша. — И в одной из своих «жестких» эпиграмм наша нежная смолянка высказалась так:

Так откуда и почему появился Константин? Вот история, рассказанная Аленькой.

Когда папа был маленьким, он часто оставался дома один. Однажды нашел опасную бритву и решил «подправить» усы — так, как это делал его отчим. В усердных поисках усов или бороды или чего-то, к чему можно приложить на круглой мордашке этот красивый инструмент, Кирюша высунул кончик языка и случайно чиркнул бритвой прямо по самой серединке.

С тех пор Кирилл стал Константином, твердые «р» и «л» не соглашались в отцовском произношении быть твердыми, а симоновская речь стала такой, какой мы ее знаем, и помним, и узнаем среди многих других...»

Впрочем, это тоже семейная легенда.

Воспитывал Кирилла-Константина отчим-военный, семья жила в Рязани, Саратове, затем отчима перевели в Москву. В 1930 году Симонов после семилетки, как сам писал, «вместо восьмого класса пошел в фабзавуч учиться на токаря. Решение принял единолично, родители его поначалу не особенно одобряли, но отчим, как всегда сурово, сказал: «Пусть делает, как решил, его дело!» Вспоминая теперь то время, я думаю, что были две серьезные причины, побудившие меня поступить именно так, а не иначе. Первая и главная — пятилетка, только что построенный недалеко от нас, в Сталинграде, тракторный завод и общая атмосфера романтики строительства, захватившая меня... Вторая причина — желание самостоятельно зарабатывать. Мы жили туго, в обрез, и тридцать семь рублей в получку, которые я стал приносить на второй год фабзавуча, были существенным вкладом в наш семейный бюджет»

Приехав в Москву, Симонов работал на заводе, потом — на «Межрабпомфильме». Видимо, помимо двух перечисленных им причин, для него, замыслившего стать писателем и поэтом, важнейшей все же оказалась третья: доказать свою рабочую, пролетарскую, революционную закваску. И это понятно

Он начал писать стихи, поэмы. Усердно трудился, и его первые опыты были замечены и опубликованы.

В 1934 году Симонова приняли в Литературный институт.

Осенью того же года был убит Киров, и начались репрессии. В литературной среде — далеко не в последнюю очередь. Симонов очень быстро понял, о чем надо писать, — о героических буднях, дерзновенных героях и прочем, и прочем. Но он хотел об этом писать — он был романтик-прагматик и жил в согласии с самим собой.

«Не только талантом, но и напряжением предгрозового времени, в котором этот талант сформировался и впервые по-настоящему заявил о себе, объясняются стремительность и энергичность, с которыми К. Симонов вошел в литературу и театр», — писал критик Ю. Зубков

Время требовало именно такой энергичности.

Тогда он только начинал бороться за славу. Как сложится эта борьба, что станет решающим, он еще не знал. Но он пришелся ко двору со своей поэзией, воспевающей военных героев конца тридцатых.

В Советском Союзе существовали свои тайны проникновения на высоты общественного положения. Понятно, что необходимо было любить свою страну, и ее строй, и ее вождя, и ее новую историю. Но надо было уметь показать это талантливо, и, кроме того, надо было уметь войти в образ, необходимый новейшей истории. Симонов сразу взял эту высоту, он (может быть, и стихийно, в силу мужского темперамента, бесстрашия своего, прирожденного дипломатического дара, литературного таланта) сразу занял неожиданно важную нишу поэта-трубадура-воина. Горькая мужская дружба на краю гибели, под пулями, дороги (это очень важная тема советского искусства — человек должен был куда-то ехать по необъятным просторам, бескрайним дорогам), разлуки-встречи. Все эти темы были у Симонова и до Серовой. Поэт был участником суровых сражений и трудовых подвигов и воспарял над действительностью в некоем предощущении великого чувства. Видимо, он обречен был встретить такую женщину — образу советского трубадура необходима была роковая страсть. Валентина в глазах современников более других женщин воплощала такую музу.

До встречи с Серовой Симонов женился дважды. С первой, гражданской женой — Натальей Викторовной Типот, дочерью знаменитого режиссера-эстрадника Виктора Типота, — он прожил недолго и сохранил дружеские отношения.

Вторая жена — Евгения Самойловна Ласкина, сестра писателя-сатирика, родила ему в 1939 году сына Алексея.

Когда Симонов познакомился с Серовой, он еще не был официальным человеком.

Если верить стихам, он знал все ее истории (или сплетни!). Были и разговоры с ним, и «дружеские» предостережения, и анонимные письма о Валентине. И никаких иллюзий на ее счет он не питал. Их в стихах — нет как нет.

Конечно, Симонов не Серов. Тот был проще, но и Валя влюбилась всерьез. Симонова не полюбила. Его страсть была абсолютно безнадежна. Он был человеком рассудительным, он понимал все и тем не менее ходил как пришитый. Полгода никакого ответа от Серовой. Симонов — не в ее вкусе. О чем признавалась и сестрам Толи.

Константин Михайлович развелся с женой. Она все равно приходила на репетиции «Истории одной любви» с маленьким Алешей на руках. Один раз и навсегда решила с какой бы женщиной ни связался Костя, она всегда будет рядом вместе с сыном.

Серова отнюдь не настаивала на разводе. Напротив, годовалый сын у нее, и сыну Ласкиной не больше. Погодки. Валентина не хотела разрушать семью. Все складывалось по воле Симонова. Он понял, что влюблен, пришел к жене и выложил начистоту: встретил другую женщину. Евгения Самойловна была мужественной, сильной женщиной. Она мудро отпустила его от себя. Но не от Алеши.

Какова же Серова в 1940 году, в то роковое, как оказалось впоследствии, для Валентины Васильевны время, когда она встретилась с Симоновым? Она — резкая, строптивая, цену себе знала, пользовалась покровительством элиты, ее любили мужчины, ее откровений, как стихии, опасались коллеги. Думать не думала опровергать молву, а захотела, так вышла замуж за лучшего из лучших. И никакие слухи и сплетни не помешали герою-летчику влюбиться в Валентину без памяти. Пережила настоящую трагедию и снова вырвалась вперед. О ее дерзости, даже наглости рассказывали легенды. Но в кино, на сцене — в ролях — неизменно создавала совсем иной образ. Наивный, нежный, невинный! Обман ли это? Вообще, что в этой истории с 1916 по 1940 год обман, клевета и навет, а что правда? Остались немногие роли в кино. Свидетельства критиков, о ней писавших. Ни автобиографии, ни дневников о том времени она не оставила — никаких записей, чтобы можно было проверить, сличить, сделать свой вывод. Никак не получается одна история, под которой можно бы подписаться: да, это Серова! В любом случае она мне мила...

Если верить стихам (как советовал сам поэт), его действительно донимали анонимками, да и нужды не было ― прекрасно знал о ее непостоянстве.

Симонов снял комнату на Арбате.

Далее, если судить по стихам, был роман. Без взаимности с ее стороны, но с некоторой долей жалости Валентина — «поводырь неустающий» — это сильное определение ее женского начала. В делах любовных она была сильна. Об этом мне рассказывала и Агния Серова:

«― Валентина, она уж очень мужчин любила. Как видела, тут же так смотрела, словно привораживала.

— Любила?

— Очень любила!

— Ну это же хорошо!

— Хорошо. Что ж плохого? И ее любили мужчины. Она такая артистка опытная. И потом — она могла нравиться. Во всех отношениях. Могла понравиться, кому захочет!»

Симонову, умному, талантливому, влюбленному, она, может, понравиться не очень-то хотела.

Симонов познакомил Валю с лучшими друзьями - Евгением Долматовским, тогда молодым поэтом, и его невестой Симой (Позже Серафима вышла замуж за председателя Госкино Караганова.) Сима жила в старом доме на окраине Москвы, и у нее обычно собиралась вся веселая компания молодых литераторов. Девочки считали, что все их ухажеры без памяти влюблены в Валентину. Впрочем, и сами в ней души не чаяли: известная, но без завихрений, без снобизма. Стильная, минимум косметики, огромные ресницы, хоть спички клади, не красила. Обаятельна, внимательна, подруга чудная, никогда не предаст, всегда поможет.

Друзья ходили чуть ли не на каждый ее спектакль. Она прелестно пела: «Ранним-раненько у речки в ледоход провожала я любимого в поход...» Удивительно, но песни она знала старинные, русские, украинские, не те, что на слуху, а все больше забытые, глубокие...

Ей нравился интеллигентный, умный Симонов, но она не влюбилась. Он был одним из самых ее пылких поклонников. Бурный роман только начинался Зато Симонов влюбился безумно. Он приходил к Валентине на Никитскую, она его принимала по-дружески. Он занимался с маленьким Толей. Садился на четвереньки, сажал на себя Толика, изображал льва в джунглях, бегемота в прериях, играл, бегал, прыгал. Валентина таяла, потому что видела: если человек любит ребенка, значит, любит и ее. Он вошел в ее дом, в ее жизнь, он очень понравился сыну.

В то время Валентину знали все, ее имя — у каждого на слуху. Симонова знали только в узких литературных кругах. Но Константин Михайлович был интересным человеком, умел красиво ухаживать и никогда не давал скучать, а это редкий дар. Случались, правда, забавные истории. Как-то поэт пригласил актрису в ресторан. Посидели, поели-выпили. Официант подходит, пора деньги платить, и вдруг Симонов краснеет беспомощно. Серова быстро смекнула: пламенному поклоннику нечем заплатить за ужин, — вытащила из сумки деньги и сунула их ему под столом, незаметно. Он эти деньги взял, еще более багровея, рассчитался. И на следующий день принес ей огромный букет цветов.