Валентина Серова. Круг отчуждения.

ГЛАВА 2 ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ - ЖИВИ!

Последние дни в школе, ненавистные экзамены за седьмой класс. Валька очень смешная, сероглазая, вся физиономия в веснушках, отчего рыжий нос кажется слишком длинным. Впрочем, никаких комплексов! Она, как деревенская девчонка, грызла семечки с утра до вечера, ела макуху, выжатые из семечек лепешки, и весело хохотала над шутками приятелей. Клавдия Михайловна, тоже очень простая в быту, как часто бывает, чуралась простоты на людях.

Крестьянка по происхождению, попав в столицу, она обрела внешний лоск, манеры, но по внутреннему своему миру оказалась обычной плебейкой. Своенравная, вздорная, конфликтная. Валька же не умела ни врать, ни лукавить, всегда откровенно говорила то, что думала. Если делала что-то плохое, никогда не скрывала. Эта открытость и наивность особенно злили Клавдию Михайловну. Она учила — сдерживай свои эмоции, лучше соври, не открывайся кому попало! Мы — гордые, мы — актрисы!

Воспитание дочери нелегко давалось Роднуше. Младшая в семейном женском квартете, Валя часто слышала в свой адрес обидные упреки. Намеки на скрытые наследственные грехи и пороки — от «Васыля». Росшая без отца и отца не знавшая, она верила матери. Наслоение непонятных детскому уму изломов человеческих отношений, которые она увидела и узнала очень рано в своем доме, могло повлиять на ее психику.

Половиковы, мать и дочь, часто появлялись на одной сцене. Женщина и ребенок. Ребенок превращался в иную женщину. Более одаренную, по-особому притягательную. Мать пристально наблюдала за дочерью. Гордость соседствовала с ревностью. Странное, тяжелое чувство постепенно прогрессировало. Ревность порождала резкость в отношениях.

Сказать, что Роднуша чему-то принципиальному учила Валю на сцене, значит преувеличить. Актриса Клавдия Половикова усвоила классическую манеру Малого театра со свойственным времени революционных перемен налетом героического романтизма и патетики. Тем не менее она передала дочери свой сценический талант, смелость, наблюдательность. И еще — чувство премьерства, наследственное... Впрочем, Валентина была еще дитя...

И дитя современное — резкое и непосредственное. Именно эта непосредственность пугала и настораживала Роднушу.

Тосковать и дальше в школе Валька не хотела: скука, считала она, — самая страшная болезнь. Она же готовая артистка, у нее ролей в студии Каверина — некогда взять учебник в руки. Покрутилась с ребятами у ворот театрального техникума, есть, конечно, взрослые парни, девушки. Но мимо нее никто не посмотрит. Она — заметная, хорошенькая, голос — самый звонкий. Знает столько театральных хитростей — тут ей нет конкурентов. Любому может рассказать, как одеться, как гримироваться, как читать стихи на прослушивании. Напрасно было бы ждать от нее глубоких знаний по истории театра: системы Станиславского, теорий Мейерхольда и прочее, и прочее. Но она выросла в театре и чувствовала сцену. Валентина знала о театре нечто значительно более важное. Знала, что театр — искусство грубое, в закулисных соображениях его гораздо больше простой технологии, чем может показаться; знала, что театр состоит из интриг, житейских, сиюминутных настроений, антипатий и привязанностей, случайных ссор и внезапных симпатий, семейных обстоятельств, бурных романов и трагических разрывов. Все это вместе дышит, бурлит, кипит — и рождается чудо! Она сама не раз присутствовала при таком рождении.

В 1933 году Валентина решила подать документы в Центральный техникум театрального искусства (ЦЕТЕТИС — сегодня РАТИ им. Луначарского). Лет ей явно недоставало, и она схитрила, подчистив себе метрику: 1919 год рождения исправила на 1916-й. Вот откуда, как утверждала сама впоследствии, происходит путаница с се возрастом. В четырнадцать лет она оказалась в списке допущенных к экзаменам. Между прочим, для девушки, поступающей в ЦЕТЕТИС, вполне зрелый возраст без всяких поправок.

На первом прослушивании обаятельный подросток Валька потрясла приемную комиссию. Читала басню Веры Инбер «Еж»:

Валентина выпалила стишок звонким, как колокольчик, голоском и потом после выразительной паузы — хитрая! — посмотрела исподлобья, махнула длиннющими ресницами и доверительно сообщила:

— А это был не еж, а ежиха!

Вся приемная комиссия — народные артисты, мхатовцы — хохотала, а председатель, Илья Яковлевич Судаков, не скрывал удовольствия и коллегам шептал:

— Ну черт девчонка! Бриллиант!

Ее приняли с ходу.

Роднуша ждала дочку в коридоре. Знакомый Клавдии Михайловны, старшекурсник Женя Кравинский, сидевший на приемных экзаменах, выскочил вслед за Валькой:

— Клавдия Михайловна! Ваша дочь принята единогласно, она сдала блестяще!

Училась Валентина недолго, но, видимо, с отчаянным интересом. Педагоги предоставляли юной нахальной поросли шанс пробовать свои силы в лучших пьесах русского классического репертуара. Студенты — народ самостоятельный и предприимчивый: очень многие актеры, начинавшие в 30-е годы, стремились на сцену, проучившись буквально месяцы. Работали порой полуподпольно — в драматических театрах, антрепризах, на эстраде. Иногда, конечно, такая практика преследовалась: вылавливая «недорослей» за столь недостойным занятием, отдельные мастера выговаривали им за дилетантство и самодеятельность, порой, случалось, исключали из институтов. Но, как правило, мудрые педагоги понимали — молодым нужна практика, а еще больше — заработок.

Начало театральной карьеры Валентины Половиковой сложилось как нельзя удачно:

«Когда я была на втором курсе, режиссер И. Я. Судаков просмотрел мои зачетные работы — роли Аксюши в «Лесе» и Марии Антоновны в «Ревизоре» — и пригласил в труппу Московского театра молодежи, где он тогда работал художественным руководителем».

Собственно, Судаков увел из ЦЕТЕТИСа два юных дарования — Валю Половикову и Пашу Шпрингфельда, способных ребят, одновременно отличившихся как в комических, так и в драматических ролях.

Это вовсе не означало, что учеба Валентины завершена. ТРАМ создавался как учебный театр, условно его можно было назвать театральным училищем со своей постоянной сценой, своеобразным филиалом школы-студни МХАТ. Здесь преподавали мастерство знаменитые мхатовцы — Баталов, Грибов, Соловьев. Сюда приглашали совсем юных, начинающих актеров.

Учеба в ТРАМе включала в себя, помимо сценических занятий, разнообразный спектр молодежной комсомольской жизни во всей его полноте: субботники и шефские концерты всем коллективом с песнями и танцами. Валентина очень любила такие поездки, она знала множество русских и украинских песен.

Театр рабочей молодежи в мгновение ока превратился в ее родной дом. Эти первые годы, когда с раннего утра и до позднего вечера молодые, веселые, полные надежд, не знающие настоящих разочарований, плохо одетые, вечно голодные, отчаянно злые на работу, девчонки и мальчишки были неразлучными друзьями, стали для Серовой лучшими годами в ее жизни. Позже она вспоминала:

«Мы сами делали декорации, налаживали свет, красили помещение, мыли полы. Заповедь Станиславского о том, что театр начинается с вешалки, была для нас свята. Каждый из актеров чувствовал ответственность буквально за все происходящее в стенах театра.

Не знаю, откуда находилось время, но, кроме того, что я выполняла массу комсомольских поручений, я еще занималась спортом — плаванием, верховой ездой, волейболом».

В 1934 году известный московский театральный критик И.И. Юзовский рассказал читателям о новом театре:

«В Москве открылся новый театр — ТРАМ, Театр рабочей молодежи. Эти театры, в особенности наиболее яркий из них — Ленинградский, имели в свое время большой и заслуженный успех, как театры большого агитационного действия.

Но в своей работе они настаивали на методах, основанных на ложных пролеткультовских идеях, и зашли в тупик. Основная ошибка состояла в том, что театры рабочей молодежи противопоставляли себя профессиональному театру, выступали против старой театральной культуры на том основании, что это-де буржуазная культура, что, следовательно, у нее нечему учиться.

Эти театры уничтожили самое понятие «актер», заменив его понятием «взволнованный оратор» или «взволнованный докладчик». Они давали спектакли, в которых не хотели, да и не умели раскрыть сложную психологию людей, которых они показывали, заменяя все это публицистическими монологами и диалогами. Они демонстрировали, скажем, кулака, но не показывали во всем многообразии его классовую психологию, а сообщали об его идеологии.

Трамовцы имеют ряд превосходных агитационных спектаклей. Однако с ростом советской драматургии, с ростом требований зрителя глубоко показать человеческую психологию трамовцы оказались без оружия... С «взволнованным докладчиком» они бессильны были удовлетворить требования зрителя. Нужно было знание сложного искусства актера, искусства глубокого воздействия. Это искусство, создававшееся старой театральной культурой, отрицалось трамовцами.

И трамовцы призвали к себе на помошь тех, против которых в свое время наиболее резко выступали, — работников МХАТ. Судаков, Хмелев и другие пришли как постановщики и педагоги, и результаты их работы уже сказались. Мы имеем в виду два последних спектакля Московского театра рабочей молодежи: «Девушки нашей страны» Микитенко и «Продолжение следует» Бруштейн.

На сцене в спектакле «Девушки нашей страны» уже не «докладчики», но живые люди, они не только докладывают о своих мыслях и чувствах, но действительно думают и чувствуют. Мхатовцы помогли обнаружить интересные, многообещающие актерские дарования.

Однако учеба у МХАТ не предполагает отказа от лучшего трамовского опыта, от их достижений, от их публицистической заостренности и боевого духа, которым так характерен был ТРАМ. Не надо превращаться... в филиал МХАТ.

В «Девушках нашей страны» эти нужные традиции порой забывались. Временами рабочие ребята — комсомольцы и комсомолки — напоминали студенток или курсисток довоенного образца, — это сказывалось в интонациях, в жестах и движениях. Временами они казались слишком «интеллигентскими».

Спектакль «Продолжение следует» выправляет линию, боевой дух Театра рабочей молодежи чувствуется здесь больше, чем в предыдущем спектакле.

Пьеса Бруштейн «Продолжение следует» — актуальная пьеса о фашистской Германии. Недостаток пьесы — чрезмерно мелодраматическое подчеркивание различных событий за счет глубокого раскрытия психологии, образов фашистов. Но все же пьеса смотрится с напряженным вниманием. Трамовцы сумели дать волнующую характеристику событиям.

Трудность заключалась в том, что актеры играли не «себя», а немецких студентов, рабочих, социал-демократов, профессоров. Правда, порой иной немецкий студент сильно смахивал на рабфаковца, но вообще трудный экзамен выдержан трамовцами.

С абсолютной точностью И. Юзовский определил суть движения трамовцев и рассказал, чем, собственно, новый театр, куда по прихоти судьбы попала Валя Половикова, принципиально отличался от этого движения, что сулило ему действительно долгую жизнь — современный молодежный взгляд на вещи плюс настоящая мхатовская школа — и благодаря чему в итоге театр этот в отличие от своих многочисленных предшественников не только выжил, но и стал одним из самых популярных театров в стране.

Интересно, что статья появилась в «Правде» 17 марта 1934 года, то есть меньше чем через год после поступления Валентины в ЦЕТЕТИС, а сама она буквально с первых дней привлекла благосклонные взгляды опытных театралов. Спектакль, который «выправлял линию» трамовского движения — «Продолжение следует», критикой был замечен, и никто не оставил без внимания работу маленькой актрисы В. Половиковой.

«Маленькой Франци — всеобщей любимице — «Чижику» из всех металлов больше всего нравится алюминий. Такое это вкусное слово: а-л-ю-м-и-н-и-й! От него ужасно пахнет супом, точь-в-точь как от большой алюминиевой кастрюли тетушки Куф. Изголодавшаяся Франци не знает на свете лучшего запаха, нежели запах еды.

Эта девочка, и старая коммунистка — тетушка Куф, и ее сын — мужественный комсомолец Густ, и старый еврей — портной Мозес со своими детьми, так же как и остальные персонажи пьесы «Продолжение следует» Александры Бруштейн, — подлинные, реальные люди, в существовании которых невозможно сомневаться».

«У совсем еще молодой актрисы Половиковой (Франци) нет, пожалуй, ни одного неестественного жеста или слова. Она держится на сцене с такой легкостью, играет свою роль так непринужденно, что невольно привлекает симпатии зрителя к изображаемой ею чудесной девочке, живущей настоящими, взрослыми мыслями и соединяющей их с детской непосредственностью...

Название последней постановки ТРАМа «Продолжение следует» мы понимаем в некотором роде символически. Мы надеемся, что вслед за первыми хорошими спектаклями мы увидим много постановок ТРАМа, в которых его творческий коллектив покажет еще новые, высокие художественные достижения. В этом смысле мы и ждем продолжения в уверенности, что оно, безусловно, последует».

Это рецензии 1934 года.

Критики, точны: уже в первой самостоятельной роли Валентины они отмечают редчайшее сценическое качество актрисы — поразительную естественность, органичность. Качество, в те годы редчайшее, не гротеск, не приподнятость, не пафос или романтика — играет как дышит. Это редко в театре, еще реже в кино.

Серова вспоминала, что впервые снималась тоже в 1934 году. К сожалению, ее эпизод в фильме «Соловей-соловушка» не вошел и в киноархивах не нашелся.

Фотографии спектакля «Продолжение следует» хранятся в музее Ленкома. На них Валентине пятнадцать или восемнадцать лет — в зависимости от выбранной вами даты рождения. Судя по старым, но вполне четким кадрам, ей действительно не больше пятнадцати лет. В простеньком ситцевом мешковатом платье и фартучке в крупный горошек, в черных чулках и плоских туфельках — она совсем девочка, без единого намека на будущую красавицу. Волосы — темно-русые, гладко зачесанные, короткие. Даже на старой фотографии видно, как искренне она отдается стихии игры.

А вот общая фотография труппы с И.Я. Судаковым после юбилейной премьеры спектакля «Бедность не порок», 1935 год. Валя уже другая. Маленькая женщина, очень юная, уверенная в себе, с гордой осанкой, стоит подбоченясь. Среди сорока человек труппы не ошибешься, безошибочно выделишь ее. Прима!

В ТРАМе и вокруг кипела жизнь, только крутись, не отставай. Валентина успевала все. Съемки, студия, массовки, наконец приглашение на главные роли. Она всегда в центре внимания. Никогда не отказывалась, если дело касалось концертов и выступлений. Сказать, что характер у Валентины был простой. — значит, намеренно слукавить. Непосредственная, вспыльчивая, творческая натура, она могла ответить резко. Три актрисы в семье — она привыкла отстаивать свое мнение и за словом в карман не лезла. Но было в ее характере нечто особенное — она терпеть не могла фальши и двусмысленности. Не скрытная, откровенная. Прямота вредила ей бесконечно: при всей симпатии руководство театра все же относилось к ней с некоторой опаской. Интуиция подсказывала: девочка еще покажет себя, и не только творчески, нет, в этом как раз сомнений не было.

Маленькая заметка 8 «Вечерке» за 17 апреля 1935-года, первое ее самостоятельное интервью:

«Вале Половиковой 18 лет, и она гордится этим. Гордится, потому что она член ВЛКСМ, потому что она играет в театре Ленинского комсомола. Валя говорит: «Как хорошо, что комсомол дал нам такой театр. Ведь ни в одном другом театре я не смогла бы в 18 лет, на второй год моего пребывания в театре, видеть такой результат своей работы. А ведь так хочется, чтобы все было хорошо и чтобы создано только своими руками. Два с половиной месяца я работала над ролью. Тяжело было и приятно. Приятно, что доверили такую серьезную роль, и вместе с тем страшно боязно — выйдет или нет ? Но я решила — должно выйти, иначе какая же я комсомолка ?»

Интервью смешное. В духе времени. Комсомолец не может подвести! В жизни все по-другому. Валя не случайно с первых дней премьерствует. Она юная, но нахальная, по-хорошему пробивная, и хватка у нее настоящая. В театре много талантливых девочек, но роль досталась ей. Она пока не белокурая красавица, веснушки, длинный нос, толстые губы. Но среди подруг — первая.

Как только появилась пресса на спектакль, критики — все без исключения — отметили ее несомненный талант.

«Вряд ли знает трамовский зритель о горячих спорах, звучавших в 60-е годы по поводу пьесы Островского. Есть ли это «приторное приукрашивание» патриархального купеческого быта, как писал Чернышевский, или здесь разоблачается «бессмыслие самодурства», как утверждал Добролюбов? И действительно ли в образе Любима Торцова Островский дал опоэтизированное изображение «правды и совести русской народности»?

Время переставило акценты в пьесе. Нашего зрителя, как и театр, менее всего волнует «проблема Любима Торцова». Каков бы ни был процент приукрашивания отдельных элементов старого быта (а оно, бесспорно, имеется в пьесе), — слишком уж чужд зрителю весь этот быт, слишком неприглядны его основы, чтобы в какой-то мере обмануться в истинном его характере.

«Изверг естества»! — так называет самодура Гордея Карпыча Любим Торцов. Но не только ли самодур-купец является «извергом естества», человеком, нарушающим элементарные человеческие права своих ближних, родных, подчиненных? Не покажутся ли зрителю «извергами естества» (другого рода, конечно) и лица «страдательные» в пьесе, молодые люди купеческого дома, покорно склоняющие головы перед оголтелым самодурством...

...Заслуга театра, что именно эту тему — об «извращении человеческой природы», о «рабской форме» жизни в буржуазном обществе — он сделал основной в спектакле.

Зрители замечательно слушают пьесу. Своеобразным аккомпанементом происходящему на сцене служат почти непрерывные реплики из зала: то гневные, то насмешливые, то радостные реплики, звучащие порой на фоне — не будем скрывать! — многоголосого всхлипывания. И то, что зритель так искренно, так сердечно (слово это здесь, пожалуй, будет наиболее точным) воспринимает старую пьесу, говорит, что спектакль дошел в своем замысле...

...Любушка... показана исключительно мягко, ласково, лирично...»

«...Очень интересно разрешен образ Любови Гордеевны. Режиссура вполне разумно отошла от обычного трафарета этой роли («писаной красавицы» с золотыми косами) и, идя от непосредственных данных исполнительницы (В. Половиковой), создала вместе с актрисой очаровательный в своей необычайной свежести, юности и лукавой детскости облик девушки, почти еще ребенка...»

Н. Горчаков

«...Актриса Половикова создает необычайно трепетный и нежный образ молодой девушки. Она появляется на сцене белая, тонкая, задумчивая, робкая, грустная и полусчастливая. Ее эмоции задавлены, смяты. Ее чувства приглушены. Ее жест не развернут. Ее поступки недейственны. Она не умеет бороться, и, следовательно, она не умеет жить...»

Н. Лотков

«...Блестяще справилась с ролью Любови Гордеевны самая юная артистка ТРАМа — Половикова. Без надрыва, ровно, с большой мягкостью ведет она роль. Половикова... впервые получила большую центральную роль и вполне оправдала доверие...»

А. Высоцкий

А вот и возлюбленный Любушки, Митя, приказчик Торцова:

«Очень хорош Митя в исполнении Полякова — ясный, простой и одновременно очень сложный. За кротким и добрым Митей чувствуются тысячи других таких же Митей — пасынков российского капитализма».

Хорошего Митю — Валю Полякова Валентина привела к маме. Представила:

— Мама, это Валентин. Мой муж. Мы будем жить вместе.

Году в 1934-м Клавдия Михайловна получила небольшую двухкомнатную квартиру в доме на Никитской (где и прожила всю дальнейшую жизнь). К тому времени ей было 39 лет, две ее сестры, Мария и Наталья, вышли замуж.

Одну комнату отвели молодым. Валентин и Валентина жили шумно, беспечно, приходили за полночь, приводили с собой ораву друзей и подружек, и до утра смех, музыка, танцы. У Роднуши, за стенкой, своя жизнь, которой безалаберная Валька мешала, как никогда. Впрочем, терпеть Клавдии Михайловне пришлось недолго: видимо, молодой муж показался Вале, как и критикам, «одним из тысячи таких же других». Роман с Поляковым быстро закончился, и он покинул гостеприимную квартиру Половиковых. Были ли молодые расписаны, жили гражданским браком, как расстались — неизвестно, может, и миром. Однако на той фотографии спектакля «Бедность не порок», где Валентина — подбоченясь, в роли Любушки, одно лицо — мужское — стерто, сорвано до белого пятна. Словно на снимок попал некто, больно ранящий память о дивном ансамбле актерской юности...

Все впереди, зачем связывать себя скучным браком? Надоел Поляков — и нет его. У Валентины много соблазнов, поклонники, ухажеры, вечеринки, но все же профессия — самое интересное.

«В театре с самого его создания появилась подающая надежды Валя Серова, и так получилось, что мы с ней и ровесницы и одновременно шагнули на сцену и в кино, — вспоминала Татьяна Окуневская. — А познакомилась я с ней давно, в юности, на необычном семинаре, который организовало театральное общество.

Семинар задуман так: никаких лекций, все «мастера», а для нас великие артисты Хмелев, Качалов, Р. Симонов, Ильинский, Гоголева, Михоэлс могли с нами делать все, что им заблагорассудится, заниматься, сколько они захотят, чем захотят, как захотят.

На открытие семинара пришли все «они» и все «мы». Для знакомства мы должны показать сцену из сыгранных ролей и сыграть заданные «ими» этюды.

Валя показывала сцену из спектакля их театра «Бедность не порок» и всех очаровала. Женственная, ни на кого не похожая, обаятельная, хорошенькая, маленькая, изящная, с серыми теплыми глазами со взглядом обиженного ребенка.

Мы все перезнакомились и от счастья подружились. Семинар длился весь сезон, а потом мы расползлись по своим весям. Валя блистала у себя в театре, у меня что-то получалось в моем. Я снималась, она снималась».

Роль Любушки в пьесе Островского была первой взрослой ролью Вали Половиковой. Раньше она играла девочек, мальчиков, подростков. Метр шестьдесят пять — в 70-е она казалась окружающим очень маленькой, а для того времени, когда актриса начинала свою карьеру, — весьма представительный сценический рост. Ее занимали в ролях травести скорее благодаря детской непосредственности, открытой улыбке, угловатости. Впрочем, постепенно и именно на сцене это ощущение исчезало. Валентина в жизни не производила впечатления красавицы. Никогда, ни по каким канонам и стандартам. У нес были очень длинные руки, длинные ноги, фигура мальчишеская, прямая: широкие плечи, узкие бедра, попка плоская. И большая высокая грудь. В общем, что называется, непропорционально сложена. И физиономия — скорее забавная, смешная. Но когда выходила на сцену — потрясающий эффект! Возникало ощущение внезапного чудесного перерождения, не только внутреннего, но и внешнего. Менялось все — ее лицо, повадка, ее сценическая форма.

В те годы актрисы кино походили друг на друга, как родные сестры, не чертами лица или обликом, а некоей уверенной и проверенной формой официального оптимизма. У маленькой Половиковой эта форма начисто отсутствовала. И первый фильм, в котором она снялась, абсолютно выбивался из общего ряда, странный, невообразимый по восприятию, совсем не похожий на картины о молодежи и о любви, которые выходили на экраны в 30-е годы.

В судьбе каждого актера есть мистический поворот судьбы. В ранней юности Валентине выпала удача, редкая по тем временам — вторая половина тридцатых, апофеоз культа Сталина, — участвовать в съемках уникального соцмодернистского шедевра.

Валентина Половикова дебютировала в картине «Строгий юноша» у режиссера Абрама Роома по сценарию Юрия Олеши. Фильм этот положили навечно на полку, полвека он был совершенно неизвестен зрителю, тем не менее современные знатоки называют его одной из самых гениальных лент нашего кинематографа,

Сталинский декаданс. Невероятный стиль. Представим: античные герои оказались в среде комсомольско-спортивных парадов и оптимистически-радужного восприятия действительности в тот момент, когда она уже начинала проваливаться в прорву, и с необычайным рвением пытались эстетически и высокоморально осмыслить — но что?

Почитатели настоящего Олеши — не «Трех толстяков», а «Зависти», «Заговора чувств», «Смерти Занда» — знают особенный почерк сегодня почти забытого писателя (а Михаил Левитин в своем «Эрмитаже» много лет экспериментирует с удивительными олешевскими страстями).

Олеша — идеалист, романтик — искал созвучия абсолютным проявлениям чувств. Его герои постоянно сверяли свои поступки и мысли с некими максималистскими взглядами. Этих высоколобых философов-мечтателей, сгорающих от всевозможных страстей и совершенно неприспособленных к реалиям, Олеша заставлял жить в нашем мире. Но они, индивидуалисты и фантазеры, знали только воображаемый мир иллюзий своего создателя. Их города будущего неизменно оказывались декорациями, их мир не имел отношения к нашему, унылому и настоящему. Промучившись с ними и с собой не один десяток лет, талантливый Олеша бросил писать прозу. Но фильм — и это самое невероятное — сохранился, мы увидели его впервые в конце 90-х годов.

Прекрасный парк. Резная решетка. Нега. Море. Роскошная вилла. Гадкий тип смотрит вожделенно и алчно, как из моря выходит Афродита. К воротам виллы подъезжает авто.

Что это, где это? Из какой жизни роскошь и великолепие?

Читаем: «Советская власть окружила вниманием известного хирурга Степанова. Ему принадлежит дача, сад. Здесь он живет со своей женой, и живет при нем нахлебник Федор Цитронов».

Из машины выходит человек. Глазам не веришь. Он так похож на Сталина! Он старый, уставший психопат, этот профессор. Его услужливый приживал — фискал и предатель. Его красавица жена под неусыпным наблюдением. Тем не менее приводит в это чудное имение юного спортсмена-студента-поклонника. Любовь чиста, как слеза ребенка. Герой, похожий ка греческого атлета, невинен и прекрасен.

Мы попадаем на стадион. Древняя Греция? Двое юношей на легких повозках стоя управляют лошадьми. Затем они входят в античный же павильон, уставленный скульптурами олимпийцев. Это утопия... Компания не менее прекрасных собою юношей и девушек обсуждает смысл жизни, кодекс красивых чувств. И среди них неожиданно реальная смешная девушка. Она выходит на первый план, и живой звон заполняет утопию, сон постепенно растворяется. Может быть, именно это дитя фантазирует? Все герои произносят речи. Валя говорит. Все думают о чувствах и чувства свои выстраивают. Валя живет и чувствует.

У Половиковой всего несколько сцен в фильме. Но одна — поразительная. Мы понимаем — богини судьбы наплели Олеше и Роому текст, который произносит девочка — на бегу. Еще не роскошная блондинка и не красавица, а именно девочка, симпатичная, бойкая, полненькая, с пышной грудью и длиннющими тонкими руками, которыми она машет, как уже вполне выросший, но неоперившийся птенец. Девочка, у которой действительно впереди все сюжеты ее жизни.

— Нужно, чтоб исполнялись все желания, — щебечет она. — Тогда человек будет счастлив! И если желания не исполняются, человек делается несчастным. Неужели ты не понимаешь? Нельзя подавлять желания! Подавленные желания вызывают горечь!

И говорит ведь ребенок просто так, среди многих умных слов других героев, говорит себе, для себя, как предчувствие, выкрикивает роковой эпиграф своей судьбы — и летит на пол стакан, глаза горят, и ей больно от счастья.

Идет дальше этот невероятный любовно-интеллектуальный сюжет, а девочка подарила нам маленькое пророчество и одновременно причудливую роспись своих актерских возможностей которые некому было использовать — увы! На миг показалась «сумасшедшей, нежной и злой».

Затем после детской, нелепой, шумной бравады своей плюхается на стул. Как она симпатична двум атлетам, они не скрывая любуются девочкой.

— Фу, как я устала от своей разнузданности!